Чуточка

Вероника Киреева

Маленькие зарисовки обычной человеческой жизни, повседневной, ничем не примечательной, но как раз-таки в ней и раскрывается сущность советского бытия и советского миропонимания, когда хочется быть лучше себя самого, проникнуть в смысл вещей, узнать правду, подставить плечо товарищу. С легкой иронией и нежностью дотронемся кончиками пальцев до той прожитой жизни, улыбнемся и, быть может, увидим самих себя?

И желтый тот листок

Как же жить и ничего не придумывать? А я не могу! Каждый день приходится сочинять какие-то истории, а чтобы никого не расстраивать, не подводить. Да мне людей жалко! Ведь не каждый может выдержать правду. Не каждый!

А женщины так тем более! Если они будут знать обо всем, то разве смогут быть красивыми и уж тем более здоровыми? Да, конечно же, нет! Будут злиться, ругаться, кидаться кастрюлями, плохо спать, много есть. И кому от этого хорошо?

Уж не лучше ли придумать историю? Прекрасную, трогательную историю, полную каких-то иносказаний, чтобы женщина всплакнула, обняла обеими руками, налила тарелку борща и весь вечер смотрела удивленными глазами.

И я такой тихий и робкой лежал себе на диване, и никто меня не преследовал, не уничижал, не высмеивал. Не осквернял словами. Да ради этого я готов и дальше рассказывать истории и преуспевать в этом деле благом!

Поэтому и на работу я прихожу в хорошем настроении, смеюсь и танцую. А что унывать, когда жена моя ничего не знает. Спит хорошо, в меру ест. Спокойная, стройная, штаны вон постирала, рубашку погладила. У других-то от рук уж давно отбились, делать ничего не хотят, а у меня все хочет!

Пришел я на работу, ну как же думаю прекрасно быть среди товарищей, в своем родном творческом коллективе! Хоть тут думаю можно не притворяться, можно ничего не выдумывать, быть собой!

А к нам как раз комиссия приехала. Давай вопросы разные задавать, на плакаты смотреть, на планы эвакуации со второго этажа. Зашли ко мне в кабинет безопасности, а я сижу и таблицу черчу. Хочу расчертить и вписать каждого работника, который хоть раз побывал в моем кабине.

А комиссия противогазы давай считать, проверять все ли на месте? Говорят, где еще четырнадцать штук? Потом огнетушители стали считать, и снова не хватает, а я не растерялся и тут же рассказал им историю о том, что у нас был пожар.

— Загорелись склады с гипсокартоном, — трагически сказал я. — Четырнадцать человек надели на себя противогазы, взяли в руки огнетушители и отправились тушить пламя огня!

Комиссии понравился мой ответ, они сразу же захотели пойти и пожать руки этим смельчакам, но я тут же сказал, что они не на работе.

— У них сейчас сложный период в жизни, — сказал я. — Идет переоценка ценностей…

Комиссия одобрительно покачала головой и похвалила этих людей за героизм и отвагу.

— Мы бы поступили точно также, — сказал человек в очках, и посмотрел на своих товарищей влажными от слез глазами.

— Да-да, — тихо вторили ему остальные.

Но тут вдруг зазвонил телефон.

— Это кто-то из ребят, — сказал я и поднял трубку.

— Валера! — это был голос Федора Афанасьича. — Задержи комиссию, я тебя прошу, покажи им фотографии…

— Геннадий! — радостно воскликнул я. — Как же хорошо, что ты позвонил! Как ты себя чувствуешь?

— Своди их в красный уголок, — взволнованно говорил Федор Афанасьич, — я не знаю, у нас там конечно такой бардак…

— Ожоги пройдут, — сказал я Федору Афанасьичу. — Главное, что ты живой и тебе делают перевязки, а мы приедем к тебе завтра, привезем твой любимый яблочный пирог…

— Передайте от нас привет, — шепотом сказал человек в очках, — пусть поправляется…

— Да-да, — тут же прошелестели остальные.

— Тебе тут комиссия привет передает, — говорю я Федору Афанасьичу, — поправляйся и скажи всем ребятам, что мы их очень любим…

— Валера, — зычно зазывал Федор Афанасьич, — отведи их в библиотеку, пусть они посмотрят на портреты русских писателей. Я щас Тамаре позвоню, скажу, чтобы она пыль протерла…

— Держитесь, мужики, — сказал я с надрывом, — жизнь для того и дана, чтобы ею рисковать…

— Это верно, — закачал головой человек в очках

— Да-да, — тут же подрежали остальные.

— Минут двадцать еще, — говорит Федор Афанасьич, — и можешь в столовую их вести, там как раз столы накроют и плиты вымоют…

— Хорошо, Гена, — сказал я Федору Афанасьичу, — конечно, и колбасы докторской, я щас запишу, — я стал писать на бумажке слово колбаса. — Давай, брат, у нас тут комиссия…

— Ничего, ничего, — тихонько сказал человек в очках, — мы всё понимаем…

— Да-да, — тут же подхватили остальные.

— Пройдемте в красный уголок, — пригласил я комиссию и положил, наконец, трубку. — Надо взять книги в библиотеке и отвезти завтра товарищам, — я тяжело вздохнул и с задумчивостью посмотрел в окно.

— Так пойдемте в библиотеку! — тут же предложил человек в очках. — Посмотрим, что у вас есть, я знаю несколько прекрасных писателей, которые пишут о природе…

— Это должно помочь, — сказал я и с надеждой посмотрел на комиссию.

Не мешкая ни секунды, мы отправились в библиотеку, и нашли там сборники русских поэтов, чему человек в очках был несказанно рад. Он открыл страницу и стоя перед нами начал читать.

— Как ни гнетет рука судьбины, — торжественно начал он, — как ни томит людей обман, как ни браздят чело морщины, и сердце, как ни полно ран, — тут он подумал о наших ребятах, лежащих в данный момент в больнице. — Каким бы строгим испытаньям, вы ни были подчинены, что устоит перед дыханьем и первой встречею весны? Прекрасные строки, это как раз то, что надо!

— Да-да! — тут же согласились остальные.

— Какое счастие: и ночь и мы одни! — снова начал читать человек в очках. — Нет, нет, это не подходит.… Устало всё кругом: устал и цвет небес, и ветер, и река, и месяц, что родился.…И ночь, и в зелени потусклой спящий лес, и желтый тот листок, что, наконец, свалился, — он на мгновение задумался и продолжил. — Всё товарищи устает, и мы с вами и природа…

— Пройдемте в столовую, — сказал я, — пора присесть и немного передохнуть.

— Это прекрасно предложение! — обрадовались все и мы без промедления покинули библиотеку.

А в столовой нас ожидал Федор Афанасьич с передовиками производства. Они радостно хлопали в ладоши и смотрели на меня с большой благодарностью. Мы тут же сели за накрытые столы, стали обедать и говорить о производственных задачах. На плиты даже никто и не взглянул, потому что комиссия проголодалась и была под впечатлением услышанных триад.

А вечером мы выпили с товарищами, потому что невозможно было не выпить, и домой я пришел выпимший и уставший. Галя презрительно смерила меня взглядом и хотела, было плюнуть в лицо, но я посмотрел на нее сквозь слезы и печально сказал, что у нас на заводе был пожар.

— Горели склады с гипсокартоном, — с трудом сказал я, — и теперь мужики лежат в больнице.

Галя тут же пришла в себя, помогла мне раздеться и лечь на диван. И я лежал на нем весь вечер и был задумчивым и строгим. Я как будто бы всматривался в самого себя и пытался понять, как переплетаются человеческие судьбы, а Галя была тиха. Она смотрела на меня так преданно, так нежно.…

А скажи я, что мы выпили, потому что у нас комиссия была, то она бы не поняла ничего! Кидалась бы посудой, оскверняла меня разными словами, а потом бы рыдала и жаловалась своей мамаше…

Пусть уж лучше будет пожар. Будут герои. Будут прекрасные книги, которые я принес из библиотеки.

И желтый тот листок, что, наконец, свалился…..