Похититель звезд

Валерия Вербинина

Знаменитый поэт Алексей Нередин отправился на Лазурный Берег поправить здоровье, но размеренное течение жизни в санатории прервали странные события. Сначала у Нередина пропали черновики, потом у французского офицера исчезло письмо, которое он не успел прочитать. А вскоре после этого в санатории произошло убийство – почтенную пожилую даму, любившую сидеть в кресле на берегу, столкнули с обрыва. Все терялись в догадках, и только Амалия, агент особой службы русского императора, поняла: речь идет о тайне государственной важности. И ради того чтобы ее не раскрыли, кто-то готов на любое преступление…

Глава 11

— Уверен, это был несчастный случай, — сказал доктор Гийоме. Он подошел к столу, взял бутылку и налил в бокал немного вина. — Выпейте, месье Нередин, вам не повредит.

Поэт принял бокал негнущейся рукой. Глупо, твердил он себе, просто ни с чем не сообразно. Ведь он служил в армии, знал, что такое смерть, видел ее в лицо. Но отчего-то нелепая гибель безобидной старушки произвела на него такое впечатление, что поэт до сих пор не мог прийти в себя. И еще он в первое мгновение подумал: неужели ей захотелось поплавать… Но Гийоме, конечно, о той глупой мысли говорить не стоит.

Стукнула дверь, и в кабинет вошел доктор Филипп Севенн, нервно пощипывающий белокурую бородку. Сейчас он был мрачен и строг, как какой-нибудь служащий похоронного бюро.

— Больные уже знают? — спросил у него Гийоме.

Молодой помощник кивнул.

— И, конечно, они взбудоражены, — скорее утвердительно, чем вопросительно, промолвил главный врач.

— Их можно понять, — заметил Севенн. — Совсем недавно она говорила, что здорова и собирается покинуть санаторий, а теперь…

— Да, — уронил Гийоме и стал смотреть в окно. — Полиция уже приехала?

Севенн кашлянул, поправил манжету на рукаве и кивнул:

— Инспектор Ла Буле из города. Шатогерен с ним разговаривает. Я полагаю, у нас не будет хлопот.

— Какие могут быть хлопоты? — пожал плечами Гийоме. — Старая дама сидела на краю обрыва. Возможно, у нее закружилась голова, возможно, женщина потеряла сознание и упала вниз. А внизу острые скалы, которые видны только при отливе. Смерть наступила, я полагаю, практически мгновенно… Что еще?

— Наверное, надо сообщить родственникам, — нерешительно промолвил Севенн. — Я не очень хорошо знал мадам Карнавале, но наверняка у нее должен быть… хоть кто-нибудь. Вы упоминали, она из Антиба, что совсем близко. Если родные захотят приехать на похороны…

— Хорошо, я пошлю им письмо, — вздохнул доктор Гийоме.

— Да, месье, должен вам сообщить, что граф Эстергази снова прибыл, — добавил помощник. Затем покосился на безучастного поэта, обмякшего в кресле. — Сказал, что пациентка опять плохо себя чувствует.

— Невыносимо, — забурчал Гийоме, — просто невыносимо! Я же только что был у них! Что мне теперь, насовсем к ним переселиться? Кроме того, все это вздор, женские капризы. Она вбила себе в голову, что умирает от чахотки. Я прослушал ее — отличные легкие, ни малейшего следа болезни. Она придумывает себе несчастья, потому что в ее жизни что-то не ладится. Скорее всего, женщина несчастна со своим мужем. Но с подобным, уж простите, не ко мне!

Алексею наскучили посторонние разговоры. Он залпом выпил вино, поднялся с места и поставил бокал на поднос.

— Извините, господин доктор… но, если вы не возражаете, я хотел бы вернуться к себе.

Господин доктор не возражал, и Алексей, откланявшись, ушел. В коридоре он столкнулся с Рене Шатогереном.

— Я вас искал, месье, — сказал врач. — Там полицейский инспектор хочет с вами побеседовать, потому что вы нашли тело. Ничего особенного — простая формальность. Он в библиотеке, заполняет бумаги.

Поэт ответил — впрочем, без особой охоты, — что будет рад помочь полиции, и отправился в библиотеку.

Шатогерен вошел в кабинет, где находились два других врача. При его появлении они как раз спорили по поводу вздорной пациентки, жены графа.

— Я уже сказал ей, — раздраженно твердил Гийоме, шагая из угла в угол, — что если она так опасается за свое здоровье, ей лучше поселиться у нас в санатории, где у меня будет возможность наблюдать ее двадцать четыре часа в сутки. Так нет, мадам устроилась на самой дальней вилле с целым штатом бестолковой прислуги и день и ночь изводит мужа своими жалобами. Да, и она сказала, что ни за что не поедет в санаторий, потому что не любит находиться в обществе посторонних. Ну просто замечательно, честное слово, замечательно! В конце девятнадцатого века верить, что ты сделана из другого теста, потому что твой муж какой-то там богемский граф…

— Вы говорите о жене месье Эстергази? — поинтересовался Шатогерен. — Кстати, он заплатил вам за ваши визиты?

— Да, — буркнул Гийоме, — и даже больше, чем мы договаривались. Но это ничего не значит. Мадам ничем не больна, и ездить туда — только зря тратить время. У меня и так достаточно больных, которым моя помощь куда нужнее. Не стойте, Рене, садитесь… Что вам сказал инспектор?

Шатогерен сел.

— Конечно, несчастный случай, — сообщил он. — Но огласка может нам сильно повредить. Поэтому я настоятельно попросил его держать язык за зубами и ничего не сообщать прессе. Сами знаете, как репортеры способны преподнести любое происшествие. Тем более что есть люди, которые спят и видят, как бы закрыть нашу лечебницу.

— Можете мне не говорить, я в курсе наших ученых нравов, — улыбнулся Гийоме. — Жаль, конечно, что все так обернулось, но в происшедшем нет нашей вины. Вы следите за Уилмингтоном и шевалье де Вермоном, как я вас просил? Из всех пациентов они двое внушают мне больше всего опасений.

— Мне тоже, — кивнул Шатогерен. — Да! Уилмингтон огорошил меня сегодня заявлением, что собирается жениться, и как можно скорее.

— Он сошел с ума? — изумился Гийоме.

— По-моему, он просто хочет с пользой прожить оставшиеся дни, — вставил Севенн с улыбкой.

— Не вижу в самоубийстве никакой пользы, — пробурчал Гийоме. — И кто же счастливая невеста? Уж, верно, не мадам Корф?

— Почему вы так думаете? — с любопытством спросил Шатогерен.

— Потому, что она абсолютно разумный человек, — вот почему, — отозвался Гийоме. — Приехав сюда, баронесса сказала: «Доктор, я хочу выздороветь, ради чего готова следовать всем вашим указаниям». Если бы все пациенты были такие, как она, доктора бы на них молились. Это вам не мадемуазель Натали, которая простудилась и чуть не умерла весной, потому что тогда стояла прохладная погода, но ей, видите ли, позарез нужен был закат над морем для картины.

— Может быть, вам стоит поговорить с Уилмингтоном? — предложил Шатогерен. — Вы же говорили, что сейчас станет окончательно ясно, рубцуется ли легкое или процесс все-таки пойдет дальше. У него пока еще есть шансы остаться в живых.

— Да, но не в том случае, если он женится, — возразил Гийоме. — Я два года потратил на то, чтобы остановить процесс. Пока Уилмингтон может жить только в санатории под моим присмотром. Если он вернется к обычной жизни, то погибнет.

— А что мне сказать графу Эстергази? — напомнил Севенн. — Он уверен, что вы бросите сейчас все дела и поедете с ним на виллу. Я ему сказал, что у нас произошел несчастный случай, но мое сообщение его не остановило.

— Я никуда не поеду, — раздраженно промолвил Гийоме. — Госпожа графиня совершенно здорова и от нечего делать выдумывает себе разные болезни. Увольте, но случай не мой.

— Однако граф платит хорошие деньги, — заметил молодой врач нерешительно.

— Я не ради денег сделался врачом, — отрезал Гийоме, и в его голосе зазвенели новые, металлические нотки. — Я стал им, чтобы лечить людей, а не тратить время на мающихся от скуки бездельников.

— Постойте, Пьер, — вмешался Шатогерен. Из всех трех врачей он производил впечатление наиболее рассудительного и уравновешенного человека. — Нам не следует пренебрегать графом Эстергази, когда в санатории только что произошло такое.

— Не вижу связи, — сердито буркнул Гийоме.

— Связь очень простая, — спокойно отвечал Шатогерен. — Если репортеры узнают о происшедшем и раздуют скандал, что в санатории знаменитого доктора Гийоме толком не следят за больными, не исключено, нам придется обратиться к Эстергази за помощью, чтобы заткнуть рот журналистам. Ведь у него большие связи, ничуть не меньше, чем у покойного герцога Савари.

— Вы, Рене, прирожденный политик, — со вздохом промолвил доктор, опускаясь в кресло. — Но я не хочу снова ехать на его виллу. Я уже был там три раза и ровным счетом ничего нового не увидел. Мадам здорова, и оснований для беспокойства нет никаких. Но чем больше доводов я ей привожу, тем меньше она меня слушает.

— Может быть, она послушает доктора Шатогерена? — предположил Севенн с улыбкой. — С его титулом ему гораздо легче укрощать капризных дам!

— Вы преувеличиваете, Филипп, — улыбнулся Шатогерен. — Но, на худой конец, я найду у нее что-нибудь неопасное и пропишу безвредный порошок, чтобы ее успокоить.

— В самом деле, Рене, сделайте одолжение, — сказал Гийоме. — Потому что если я еще раз увижу богемскую графиню, то могу и сорваться, что вряд ли пойдет на пользу санаторию и всем нам. Передаю ее в ваши руки… А кстати, какое у вас мнение о состоянии Эдит Лоуренс? Судя по всему, у нее начало туберкулеза, но странные скачки температуры меня беспокоят…

И трое людей, каждый из которых был специалистом своего дела, погрузились в обсуждение врачебных тонкостей, недоступных пониманию большинства смертных.