Папина дочка

Вера Колочкова, 2020

Есть женщины, которые хотят полностью владеть объектом своей любви, будь то мужчина или дети. Люда умела любить только такой – собственнической любовью. Однако добившись того, чтобы Саша стал ее мужем, она не обрела счастья. Отношения, когда-то наполненные теплом и заботой, постепенно разрушились, а дочь Таня, патологически привязанная к отцу, совершенно не воспринимала мать. Но повзрослев и вырвавшись из-под контроля властной матери, Таня, как ни странно, начинает повторять ее жизненный сценарий, будто и вовсе не усвоив уроков прошлого…

Часть 2

Саша

–…У тебя кто-то есть, это правда? Ты извини, что я спрашиваю, конечно… Ты же знаешь — это не в моих правилах… Но все же, Саш?

Елизавета Максимовна так требовательно смотрела на сына, что приложенные к требованию извинения звучали довольно фальшиво. Так фальшиво, что Саша снова почувствовал себя пятиклассником, которому предстоит ответить за свое плохое поведение перед строгой матерью. И ответил тоже как пятиклассник, даже глаза выпучил, изображая крайнее удивление:

— Да с чего ты взяла, мам? Почему такие странные вопросы задаешь?

— Почему, почему… Мне твоя Люда звонила, вот почему. Хотела поделиться со мной подозрениями, но я не стала ее слушать… Но все же решила спросить у тебя… Что, наелся уже семейной жизнью, да, сын?

— Да нет, мам… Люда просто фантазирует, делает из мухи слона… Все у нас хорошо, отлично просто.

— Ну, меня-то можешь не обманывать, чего уж… Я сразу все поняла, когда она позвонила. Это жену обмануть можно, а мать не обманешь. Слишком хорошо я тебя знаю. Да и как может быть иначе? Ты ж мне родной сын… Как говорится, плоть от плоти, кровь от крови… У тебя мой характер. Если уж разлюбил, то все… Притворяться больше не сможешь. Я ведь тоже с твоим отцом поэтому разошлась… Хотя он прекрасный был человек, добрый, щедрый и меня любил без ума… Так что давай признавайся, что там у тебя происходит! Да не увиливай… И не бойся сказать правду. Я пойму, сынок.

— Да ничего особенного не происходит, мам… Прости, но я не хочу обсуждать эту тему. Даже с тобой.

— Значит, сама по себе тема все-таки есть?

— Ну…

Саша пожал плечами, вздохнул, отвернулся к окну. Елизавета Максимовна поднесла к губам чашку с остывшим чаем, сделала глоток, потом медленно поставила чашку на стол. Руки ее слегка подрагивали — первый признак, что нервничает. И давление, наверное, подскочило. Помолчав немного, произнесла тихо ту самую фразу, которую произносит большинство матерей в подобных случаях:

— А я ведь тебе говорила, Саш, говорила… Я тебя предупреждала, Саш… Думаешь, это так легко, когда дети чужие? Да и жена старше… Надо иметь очень высокую степень любви и благородства, чтобы все это на себе тащить…

— Да вовсе дело не в этом, мам… — слабо возразил Саша.

— В этом, в этом! Это же очень привлекательно для мужчины — быть благородным! И ты тоже попался на эту удочку, не смог и не захотел отвергнуть любовь женщины… Ведь чего скрывать — Люда сама себе тебя организовала, правда? Высидела, как несушка яйца высиживает. И заполучила. Вот и ты тоже — получай… Это урок тебе такой. Надо быть просто мужиком, а не теленком, который идет на поводу женских желаний. Я еще тогда тебе говорила, а ты не послушал…

— Ничего такого ты мне не говорила, мам. По-моему, ты с радостью приветствовала мой брак, насколько я помню.

— Да. Приветствовала. Но в то же время я предупреждала тебя, но ты забыл… Или ты хочешь сказать, что я в маразм впала, да? Ну, знаешь ли, милый… Мне шестьдесят пять всего, и я еще получаю удовольствие от своего здравомыслия. И от жизни вообще. Мне совсем не хочется в ней что-то менять, включаться в какие-то переживания и расстройства…

— А не надо ни во что такое включаться, мам. Я сам все решу. Я уже большой мальчик, мне скоро сорок стукнет.

— Вот именно, стукнет… Так стукнет, что не обрадуешься. Самый кризисный для любого мужчины возраст, между прочим. Переоценка ценностей, недовольство, кардинальные перемены в жизни, и не всегда в лучшую сторону… А тебе вредны такие эмоциональные перегрузки, очень вредны! Не забывай, что у тебя сердце слабое, может и не выдержать! Поэтому надо взвесить все очень хорошо, чтобы решаться к переменам!

— Да к каким переменам, мам…

— Прекрати, Саш. Еще раз повторяю: меня не обманешь. И еще раз повторяю: постарайся обойтись без эмоциональных перегрузок. Потому что разрушение старого счастья — это большая перегрузка, да. Но вхождение в новое счастье — это еще более глобальная перегрузка.

— Я учту, мам…

— Вот и учти. Тебе ведь непросто будет. Я знаю, как ты привязан к своей дочери. И как она к тебе привязана… Люда совершенно верно говорит, что у вас будто пуповина общая. Сильная первородная привязка к одному из родителей — это такая убойная вещь, знаешь… Нет такого ножа, который смог бы ее перерезать. И, кстати, ничего хорошего в этой первородной привязке нет… Не идет она во благо ни родителю, ни ребенку, а в некоторых случаях может просто испортить обоим жизнь. Ты меня понимаешь, надеюсь? Как без дочери станешь жить, ты подумал?

— Да я даже и думать не хочу, мам. Потому что это невозможно. Я не смогу без Таты. Она всегда будет со мной. Всегда…

— А почему ты так в этом уверен? Ведь Люда тебе ее просто не отдаст, и все. Она ведь ей мать. И наш суд, самый гуманный суд в мире, обязательно примет сторону матери, можешь в этом не сомневаться. Ни одного судью не проймешь доводами про первородную связь и неразрезанную пуповину. Так что готовься, если что…

— Нет! Нет… Об этом не может быть и речи, что ты… Я просто не смогу жить без дочери… Нет…

— Ну, тогда думай сам, сынок, как поступить. Одно скажу — я тебе не завидую, да. В сложном положении ты оказался. Как будешь из него выходить — не знаю… Может, компромиссы какие искать… Кто хоть она, твоя новая пассия? Надеюсь, умная женщина? Понимает, с кем связалась? Хоть бы познакомил меня…

— Да перестань, мам.

— Но почему ты меня не хочешь с ней познакомить? Боишься, что я что-нибудь лишнее скажу?

— Нет, не боюсь. Просто не хочу, и все.

— Но как хоть ее зовут, можешь сказать?

— Ее зовут Анна. Аня. Анечка… Она очень хорошая, мам… Она… Совершенно особенная… Я таких женщин никогда не встречал.

— Анечка, значит… — тяжело вздохнула Елизавета Максимовна. — Ну что же, понятно… Анечка так Анечка… Но все равно, Саш, я настаиваю на том, чтобы ты нас познакомил! Я имею на это право, в конце концов! Есть вещи, от которых мать нельзя отстранять! Это даже как-то обидно…

— Прости, мам. Но всему свое время, сама понимаешь. Я и сам пока не знаю, что делать и как жить. Давай повременим с этим знакомством, договорились?

* * *

Знакомить маму и Аню не пришлось. Мама сама встретила их на улице и от неожиданности даже растерялась немного. Стояла, смотрела виновато, будто извинялась — это случайно произошло, сын, прости…

Он верил. Конечно, случайно. Да только с чего вдруг маму занесло на ту самую улицу, где Аня жила? На другой конец города? Хотя мама и сама поторопилась развеять его сомнения:

— У меня тут приятельница давняя живет, Саш… Давно в гости зовет. Вот, решила навестить… Ну что ты стоишь, смотришь на меня так испуганно? Ничего особенного не случилось, подумаешь, встретились случайно на улице! Ты познакомишь меня со своей… своей спутницей? Ну что ты молчишь? В конце концов, это неприлично, Саш…

— Добрый день, очень рада знакомству! — первой откликнулась Сашина спутница, приветливо улыбаясь. — Меня Аней зовут… А вы, как я поняла, Сашина мама?

— Да. Я Сашина мама. Елизавета Максимовна. Очень приятно, — немного сухо произнесла мама, исподволь пытаясь разглядеть Аню.

Саша видел, что мама не в особом восторге от Ани. Можно сказать, разочарована. Интересно, а кого она ожидала увидеть? Софи Лорен? Элизабет Тейлор? Анастасию Вертинскую?

Да, внешность у Ани была неброской. Самой обыденной была внешность, да. Бледное личико без косметики, русые волосы, собранные назад, скромный и строгий наряд учительницы. Белая блузка, серая строгая юбка. Сверху плащик прямого покроя, на ногах черные закрытые туфли на среднем каблуке. Да, такая вот она… Пройдешь мимо и взгляд не остановишь.

Но он-то знал, что это не так! Знал, что скрывается за бледностью, незначительностью и строгой одеждой! Какой характер скрывается, какой интеллект, какой тонкий юмор! И в то же время какая беззащитность притягательная…

Он и сам разглядел ее не сразу. Да и знакомство их вышло совершенно случайным, можно сказать, странноватым. Просто на Аню наехал велосипедист, сбил с ног, она упала… А он в этот момент оказался рядом, помог ей подняться. Велосипедиста и след простыл, и не извинился даже, а Аня идти могла с огромным трудом, ногу при падении подвернула. Вот он и взялся ее до дому проводить — из вежливости, из жалости… Еще и лифт в доме не работал, и пришлось тащить ее на пятый этаж, обхватив рукой за талию. Полагалось бы на руках затащить, конечно… Идти-то она совсем уже не могла. Да только не мог он нести ее на руках. Так и объяснил — не могу, мол. Сердце не выдержит. Извините. Потому что в районе третьего этажа свалюсь, и тогда уже вам придется меня на себе тащить. Она улыбнулась через боль, махнула рукой. Сказала — не выдумывайте, я и сама как-нибудь…

Так и добрались до ее квартиры. Он помог ей войти, довел до дивана. Потом сделал тугую повязку на ногу, принес ей горячего чаю, сел рядом, огляделся…

В тот момент ему показалось, будто он уже когда-то был здесь. И не просто был, а жил здесь — таким было все знакомым… Даже родным… И эти обои в синий цветочек, и окно с белыми занавесками, и фотографии в рамках на стенах… И книги на большом стеллаже — от пола до потолка. Встал с дивана, подошел, начал рассматривать корешки. Пушкин, Толстой, Чехов… Бунин, Набоков… Почти одна классика, современных авторов мало. Обернулся, спросил задумчиво:

— Вы, наверное, в школе работаете, да? Литературу преподаете?

Она улыбнулась, кивнула головой, проговорила тихо:

— Да, именно так… И я даже спрашивать не буду, почему вы пришли к такому выводу. Наверное, у меня даже на лбу написано крупными буквами — учительница словесности… Как вас зовут, кстати, спаситель мой?

— Ну, уж сразу и спаситель… Это для меня слишком шикарно. Сашей меня зовут. А вас?

— А меня Аней…

— Вы живете одна?

— Да, одна. Мама к сестре на дачу жить переехала, она больна, ей свежий воздух нужен. А папа умер — давно уже… Квартира большая, а я одна. Хожу теперь по ней, песни пою…

— Какие песни? — спросил удивленно.

— Грустные, какие ж еще! — тихо засмеялась Аня, но тут же посерьезнела, произнесла деловито: — Я вас задерживаю, наверное, да? Вы идите, Саша, спасибо вам за все… Мне уже лучше, и нога почти не болит…

— Да вы же встать еще сами не можете, какое там! Я знаю, что это такое — ногу подвернуть!

— Я могу, правда. Идите, а то мне неловко, что я вас задерживаю.

— Но… Вам есть кого о помощи попросить, если что?

— Конечно… Я соседку могу попросить… Или подругу… Хотя она в отпуске сейчас… Да я справлюсь, что вы! Идите!

— Да, я уйду… Мне и впрямь надо на работу, меня уже потеряли, наверное… Но давайте с вами так договоримся, Аня! После работы я к вам зайду и посмотрю, как вы тут… И все, и слышать больше ничего не хочу! Я зайду, обязательно зайду…

— Но мне так неудобно, Саша, что вы!

— Зато мне удобно. Может, это мне больше нужно, чем вам…

Сказал и сам испугался. Потому что наткнулся на ее взгляд — испуганный и удивленный. И самую чуточку радостный… Да, слово не воробей, надо теперь отвечать за это слово! И за радость эту едва промелькнувшую отвечать…

Так у них все и началось. Образовалась веревочка-связь, перевязала так крепко — не вырвешься. Да и не хотелось им вырываться, и не пробовали даже. Хотя о любви никогда не говорили — чего о ней говорить-то? Ясно же, что друг без друга уже никуда… Хоть и виделись нечасто. Аня и не настаивала на частых встречах, все понимала. Она вообще умница. Тонкая, чувствительная натура. Молчунья близорукая. Милая. Трогательная. Хрупкий одинокий цветок. Обнимешь за плечи — сердце болью сжимается. И уходить от нее — такое мучение каждый раз… Она стоит в прихожей, улыбается бодренько, но он-то понимает, что никакой бодрости у нее внутри нет, что дверь за ним закроется, и плакать начнет… Но при нем — никогда. Ничего не потребует, ничего не попросит. Ждет, что он сам решит…

А может, и не ждет. Все ведь понимает, что не так ему просто — взять и уйти из прошлой жизни. Что не может он уйти, оставив Тату одну… И даже уговаривать себя не будет, что, мол, она вовсе не одна, у нее же мать есть… Родная, любящая… Бесполезно себя уговаривать. Да и зачем? Не сможет он оставить Тату одну… Вот если бы Люда ее с ним отпустила, тогда другое дело. Но ведь не отпустит. Ни за что не отпустит. Да и его самого не отпустит…

Каждый раз, уходя от Анечки, он прокручивал в голове все эти грустные мысли. А время шло, бежало просто. Месяц за месяцем, год за годом. Вон уже и Тате восемь лет исполнилось. Большая совсем, а каждый раз кидается ему на шею как дитя малое. И он тоже весь домашний вечер не может от нее отлипнуть. Такая вот привязка, как Люда говорит, общая пуповина… Немного насмешливо говорит. А за насмешливостью — обида. Но он к этой обиде уже привык… А что ему еще остается? Только привыкнуть и остается. Надо же как-то жить…

Так и жил. На два дома. Пока мама с ним этот разговор не завела. Из разговора он понял, что и Люда все знает, оказывается. А если знает, надо что-то решать. Но как решать, как? Как убедить ее, чтобы Тату с ним отпустила? Или надо ждать, когда дочь подрастет и Люде придется считаться с ее выбором?

Конечно, такие мысли сами по себе были жестоки по отношению к Люде. Она очень добрый человек, она не заслужила. Да и что значит не заслужила? Разве она должна была заслужить доброе к себе расположение? Нет, нет… Она хорошая жена, хорошая мать. Но… Будто не сложилось что-то в их счастливой семейной картинке, и Люда в этом не виновата. Виноват только он сам… А в чем виноват, и сам не знает. В том, что любит свою дочь? Что привязан к ней сильно? Что эта привязка перевесила его любовь к Люде? Да, странно все получается, странно и довольно жестоко… Выходит, мама была права, когда говорила, что ничего хорошего в этой первородной привязке нет… Не идет она во благо ни родителю, ни ребенку, а в некоторых случаях может просто испортить обоим жизнь. И что теперь делать, как быть? Какое решение принять?

Однажды мама снова завела с ним этот разговор, будто почувствовала, какие мысли его терзают. Хотя и впрямь почувствовала, наверное. Она же мать. У них тоже, можно сказать, общая пуповина осталась неразрезанной. Живут врозь, видятся редко, а все равно духовная связь остается крепкой, никуда от нее не денешься.

Конец ознакомительного фрагмента.