Братья

Василий Шишков

Книга о нас, о нашем месте в круговороте бытия. Эта книга провоцирует читателя во время и после прочтения задаваться вопросами о жизни и отношении к ней, заставляет вспомнить о давно зарытых в глубине души событиях, вернуться к принятым когда-то, вопреки принципам, решениям, проанализировать и оценить ключевые поступки, их мотивы и последствия. В новеллах поднимаются темы, о которых не принято говорить. О них стараешься не думать, чтобы легче жилось, и они надолго заседают глубоко внутри…

Дезер

Сегодня Серый пришел раньше обычного и сразу пошел в ванную. Застрял там надолго. Спустя некоторое время я услышала, что он на кухне.

— Странно, почему не заглянул ко мне, — подумала я и, отложив домашку, решила посмотреть: как он там? В эту пятницу у меня было три урока, поэтому я пришла раньше его. Я тихо прошла на кухню, но там было почему-то сильно холодно. Сережка даже не обернулся, когда я зашла. Мне показалось, что он что-то держит у лица и сидит, подозрительно повернувшись спиной, глядя в окно.

— Привет, Сереж. Как дела?

— Нормально, — не оборачиваясь, ответил брат. Судя по его поведению, было ясно, что у него не все нормально. Я резко подошла к подоконнику и увидела, что он придерживает кухонную тряпку у правого глаза. Я потянулась к его правой щеке, но он резко отвернулся в сторону, и я увидела, что он держит что-то в тряпке. Тряпка была влажной и на ней я заметила остатки мокрого, таявшего снега.

— Не дури, что случилось? Ты, что упал?

— Не… Упал не я. — Он открыл окно и, немного прикрывая правой ладонью щеку, левой полез за снегом на подоконнике.

— Сереж… — Я присела на табуретку и постаралась как-то помягче обратиться к брату. — Как ты? Ну, что с тобой?… — Серый продолжал молчать. Закрыв окно, он продолжал держать снег у правой щеки и смотреть во двор. Чтобы разрядить обстановку, я негромко включила радио.

— Тебе картошку погреть? — Я звякнула крышкой сковороды.

— Ну… погрей, — не сразу ответил он. Я достала из холодильника вареную картошку в мундире, стала чистить и резать в сковородку. Мать вчера заранее сварила нам кастрюлю картошки на обед. Картофелины были очень мелкие, предстояло долго возиться с ними. Брат устал держать растаявший снег со льдом у щеки. Он подошел к раковине, чтобы стряхнуть тряпку. Правая щека его горела от снега, промыв тряпку, он вернулся, сел на прежнее место и уставился в окно.

— Да, кто тебя так, — не Пономарь ли? Сереж!… — после пятой очищенной картофелины брат, продолжая смотреть в окно, тихо выдохнул:

— Он.

— Ну, и…?

— Завтра будет отдыхать, — а через некоторое время добавил:

— Молитву пусть бубнит, если сможет.

— И что ты сделал?

— Нос хорошо хрустнул у него. Короче, сломал. Надеюсь, зубы тоже выбил. Кровь ему пустил, как из крана полилось! — зло улыбнулся Сержка.

— Пусть лечится теперь долго, и я до выходных не пойду, — повернулся он ко мне отечной и горящей красной щекой.

— И все-таки… Ты его так за… — собралась я его спросить.

— За что? А за то, что в раздевалке начал выступать: Дезер, дезер дезертир, сынок дезертира! На куртке моей желтым фломастером написал: дезер. Да, еще утром в классе на доске было написано: «Долой дезеров!» Я тогда не сразу сообразил что, то было в мой адрес. Ваську Кривого к себе притянул. Тот подтявкивал, остальные только лыбились, но большинство не обращало внимания. — Я отложила чистку картошки и невольно спросила брата:

— Откуда они узнали про… Откуда?! — воскликнула я.

— А мне, откуда знать? Откуда?! Вот, только один удар пропустил. — Сергей ненадолго оторвал тряпку от правой щеки. — А так, хорошо я его вырубил. Да, не знаю, откуда разнюхал этот сплетник…

— Может сама Мымра что-то брякнула? Она ко мне на той неделе приставала, на перемене, когда одни в классе остались. Все спрашивала: были ли звонки последнее время от отца или, может вести какие-нибудь, а потом, вдруг так и говорит: «А может он сбежал?».

— Ее какое собачье дело? — Сергей снова приоткрыл окно и потянулся за снегом, но подоконник на уличной стороне был уже весь очищен. Отложив ножик, я собиралась спросить его, кто из старших видел драку, хотела спросить про побитого Пономаря — как он, но в это время хлопнула дверь. За разговором мы не расслышали, как пришла мать. Она почему-то закрылась в комнате. Мы переглянулись с братом, и я не вытерпела:

— Наверно что-то не так!…

— Она вчера мне говорила, что хочет пойти в этот комат, собиралась отпроситься с работы. — Брат, смочив тряпку в холодной воде, снова начал прикладывать ее к щеке, повернувшись к окну. Я взялась было за ножик, чтобы дочистить картошку, но в это время раздался сильный стон, потом еще. После этого до нас донеслись какие-то непонятные звуки. Вскоре мы тихо подошли к двери комнаты родителей. Мы услышали, как мама с каким-то свистом втягивает в себя воздух, потом послышались какие-то непонятные, вздрагивающие звуки, больше похожие на сдавленный кашель с чиханием.

— Рыдает, — прошептал мне на ухо Сережа, — в подушку.

— За что?! — Услышали мы приглушенный вскрик. — За что?! Двое детей, несовершеннолетних, ему далеко за сорок… За что?! — и снова послышались сдавленные всхлипы. — Что я теперь? Что мы теперь? Они четыре месяца считали его дезертиром!… Заплатили три копейки, а весь год шиш соси?… За что?! — Мы переглянулись с братом. Рядом с дверью послышалось сопение. Мы немного отошли, дверь распахнулась. Вышла мать с растрепанными волосами, в уличных сапогах и зимней одежде. Пошатываясь, она неловко оперлась о стену и прохрипела:

— Дети… — Мы оба обняли мать. Она, вздрагивая, тихо проговорила:

— У вас больше нет папы. Четыре месяца считали его дезертиром, а сегодня, отстояла очередь в этом комате и мне сказали, что он погиб. Геройски погиб. Я не слышала ничего про компенсации, про награды… Зачем они? За что-о?! — Мама медленно, сползая по стене, опустилась на пол и громко зарыдала.

03.01.24.