Демоны Египта

Василий Фомин

В Мемфисе, столице Египта, происходит череда жестоких убийств высших чиновников государства. Расследование поручается чиновнику канцелярии градоначальника господину Хеви. Вскоре Хеви понимает, что убийца тоже из высшего сословия, но действия убийцы более напоминают действия демонов Ада – он проникает всюду и от него не защищает самая надежная охрана. Ужас поселяется в сердце Хеви, но он уже не в силах прекратить расследование, потому им овладело жуткое желание увидеть это исчадие Ада.

© Василий Фомин, 2016

ISBN 978-5-4483-2935-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От автора.

Замечания о том, что древние египтяне, в быту, разговаривали не обычной речью, а исключительно словами из священных гимнов и молитв, автор принимает так, же, как и утверждение, что в Советском Союзе люди общались между собой, исключительно, словами лозунгов и плакатов о руководящей роли партии.

Утверждения о том, что у древних не было неформативной лексики, вообще не рассматривается.

Герои этой книги иногда говорят почти стихотворной формой, только записаной в строчку, но они нормальные люди и, в состоянии раздражения, могут и сквернословить.

Все тексты песен и гимнов подлинные древнеегипетские тексты.

Сей роман со «Священной Супругой» составляют дилогию.

Глава первая. Потерявший лицо

Господин Небку, достойный смотритель царских земель, чувствовал себя не хорошо, не очень хорошо. Сказать точнее, так чувствовал он себя очень плохо и чувствовал (ну, извините, так уж получилось), прямо на голубые фаянсовые плиты, устилавшие пол спальни господина Раджедефа, среди высоких и изящных зеленых колонн, изображающих плотные пучки папируса и подпиравших брусья третьего этажа.

Точности ради, надобно отметить, что началось это с достойным господин Небку совсем не сразу, потребовалось несколько мгновений, чтобы осмыслить увиденное и еще несколько, чтобы уложить это в сознании, ибо сделать сие было весьма сложно. Чтобы посреди всей этой роскоши, среди кресел из слоновой кости, изящных лакированных столиков, брузери, украшавших стены и такое… непотребство.

Такого он, господин Небку, еще не видел, хоть и нельзя сказать, что достойный Небку всю жизнь только и делал, что крокусы с гибискусами выращивал, да гладью вышивал. Совсем и нет. Тот еще был крендель. Уж вы поверьте

— Боги, да что ж это такое. Да сколько ж можно! — бормотал Небку. — О, отец Осирис, кто мог такое сделать с человеком. — Небку искоса взглянул на лицо Раджедефа и совершенно напрасно, ибо тут же желудок вновь скрутило в спазмах. — О, Осирис!

— Осирис здесь и не при чем.

Врач из храма Тота закончил, наконец, осмотр тела, и особой впечатлительности не высказал, но все же некоторая бледность в его сосредоточенном лике присутствовала, достойный слуга бога мудрости и покровителя ремесел, даже поднес какую-то деревянную баночку к носу.

— Ну, что? — выдавил Небку, вытирая свой облик салфеткой. — Что скажете, святой отец?

— Отвратительно! — невозмутимо произнес жрец.

— Точно, — справедливости ради не мог не согласиться Небку, — а? Что отвратительно?

— Ну, сами изволите видеть, достойный, — врач указал на господина Раджедефа, и Небку резко отвернулся, — у достойного вельможи содрали с лица кожу, других повреждений на теле я не обнаружил.

Небку сглотнул.

— И что? Что дальше произошло?

— Он, ну в том смысле, что господин Раджедеф, вставал с кровати, ходил по спальне, в частности подходил к зеркалу, то, что он там увидел, ему сильно не понравилось…

— И мне оно не нравиться. — прервал красочное описание Небке. — Клянусь богом Инпу и Осирисом. Да сколько ж можно! — господин Небку, отдышавшись, поведал честно жрецу Тота. — Ну, такого со мной давненько не бывало.

Ну, тут нельзя не согласиться — этого было вполне достаточно. Утеревшись, в очередной раз, он, господин Небку, спросил с некоторой надеждой:

— Но крики! Он должен был кричать!

— Должен. Довольно долго и до сих пор должен бы орать.

— Почему ж, никто из челяди не слышал? — задал логичный вопрос достойный смотритель царских земель, по рассеянности не вникнув в последнюю фразу мудрого служителя Тота. А вникнуть стоило.

— Это, достойный, вопрос не ко мне. Сообщайте начальнику полиции, или председателю судебной палаты, или уж прямо господину Уаджару — пусть учиняют сыск достойные вельможи. Дело не в моей врачебной компетенции. Тут уж, пожалуй, придется доложить и самому великому джати, «созерцающему тайны неба и знающему то, чего нет и то, что есть» и, наверное, и все остальное. Вот я, лично, такого ничего не знаю.

— Тут и я согласен. И еще надобно доложить… этой… ну, нашей повелительнице, жизнь, здравие и сила, ведь преступление совершено над государственным лицом, — смотрителем Белой Палаты. Ее величество должно, должна, ну в смысле должен она знать, то есть он. Тьфу, пакость!

— Кто, пакость? — несколько излишне безразлично спросил жрец Тота. — Вы сейчас это о ком?

— Да, нет, я просто хотел сказать… э-э… хотел спросить, когда это произошло?

— А, а то мне, вдруг, послышалось¸ что наша земная богиня, жизнь, здравие и сила! — пакость?

— Да, нет, ну как вы могли такое подумать о нашей царице! Как можно сказать такое, даже подумать, о Великом Доме и Мощном Быке.

— А как раз о ней я и не думал. — невозмутимый жрец в упор посмотрел на вельможу.

— Но-но, святой отец! Вот этого не надо! Не по чину ваше усердие такое. Я просто хотел спросить — можете сказать вы, когда его освободили от страданий?

— Кто освободил? — верховный жрец, несколько недоуменно взглянул на господина Небку. — Кого освободили? Вы о чем, достойный?!

— Смерть, кто же еще? Вот уж точно — «смерть придет ко мне, как освобожденье от тяжкой болезни»! — процитировал древнее сказание Небку.

— Вы, достойный, говорите языком мне не понятным — кого освободили от болезни? — поднял недоуменно бровь жрец Тота. — Не хотите ли понюхать?

Жрец Тота протянул баночку достойному Небку.

— Да Раджедефа, Сет вас забери, святой отец!? Когда он умер? Вы так умны, что сами ни финика не понимаете уже!

Жрец Тота очень внимательно посмотрел на Небку.

— А кто сказал вам, что он умер? Я разве говорил о том, что, достойный Раджедеф пока что мертвый? Он еще вполне живой.

— Что? — похолодел Небку.

— Вы можете с ним поговорить, если, конечно, захотите. — довольно-таки безразлично сказал служитель бога мудрости. — Или если он захочет. С содранным лицом. Ну, в смысле с кожей, содранной с лица.

Осторожно скосив глаза в сторону кровати, Небку увидел, что глаза вельможи вращаются и губы неслышно шевелятся, но тут взгляд Небку встретился со взглядом несчастного и от того, что он в нем увидел, господин Небку, вновь зажав рот ладонями, метнулся вон из спальни, словно демон тьмы, которого застал луч возрождающегося в образе скарабея Хепри.

Некоторое время он сидел, беспомощно развалившись в кресле, держась за горло, и трясся в ознобе. Затем, увидев выглядывающих из-за двери и до смерти перепуганных слуг, ткнул пальцем в управляющего поместьем и поманил к себе.

— Все, конец тебе, шелудивая мартышка. — обрадовал он испуганного слугу.

— Господин, я…

— Ты, конечно, ты! Ты! Ты, и я скажу тебе, кто ты на самом деле, ты — кусок ослиного навоза! Ты — вонь похотливого козла! Объясни-ка мне, зачем убил своего господина, отвратительная, мерзкая, и беременная подлостью гиена?!

Управляющий, стеная и дрожа, распростерся на полу. Господин Небку некоторое время с удовольствием наблюдал за ползающим у его ног слугой. Это было привычно, это было правильно и вроде бы ставило все обратно на свои места.

Так должно было быть, так есть, и так всегда будет, но… но, вот там, в своем собственном поместье, в стенах собственного дома и на своем собственном ложе… нет, это невозможно! И дело совсем не в нежных чувствах к Раджедефу. Да, Осирис с ним, с Раджедефом, проще сказать — да видел он его в саркофаге!

Но, убит в собственной постели вельможа — вот что значение имеет. Какое там — убит! Если бы! Даже и не убит, а омерзительно изуродован. Кто посмел к достойному вельможе прикоснуться?

— Теперь раскрой свои уши, зад гамадрила, и не пропусти ни звука, вылетевшего из моего рта. Всем вам конец — это, как коровий блин, просто и понятно, — господин Небку указал на всех пальцем, затем приподнял его вверх, — но есть, есть для тебя, некоторая, и очень малая, надежда, если сделаешь, все в точности, как я скажу. Ты понял, вошь вычесанная гиеной?

Управляющий перестал подвывать и замер, приняв стойку легавой, причуявшей куропатку.

— Так вот — всех рабов связать. Всех слуг согнать в амбар и запереть. Из поместья никому ни шагу. Послать гонца к господину Уаджару. И стражу! По всей окружности поместья!!! И что бы никто и никуда. Своей никудышней и никчемной, хоть и бритой, башкой отвечаешь, может ее, хотя бы, ты спасешь, всем остальным, быстрей всего… ну, в общем, понятно, рабам, по-крайней мере точно — кирдык полнейший. Конец им всем и все из-за одной какой-то твари. Если только здесь не сговор.

Достойный господин ясно намекал на древний и неукоснительно исполнявшийся закон — за убийство господина своим рабом — смерть всем рабам без исключений! То есть абсолютно всем, не взирая на пол и возраст. Общественное мнение очень часто протестовало против подобного изуверства, но судебные органы ни разу его, общественное мнение, не приняли во внимание.

(Может быть, кому-то стало и смешно от такого неожиданного факта, что в 2184 году до рождества Христова существовало общественное мнение? Тем не менее, существовало. А представьте, как бы хохотали бы они, предки, над нашей гражданской импотенцией, узнав какого общество добилось результата, за пять тысячелетий.

Ну, да ладно, все это еще не скоро, а пока будем посмотреть, что там будет дальше. Прим. Автора.)

Достойный Уаджар прибыл не один, а в сопровождении господина Аханахта — казначея бога, и господина Хнемредиу — казначея царя.

Небку сидел в зале перед спальней, и два глянцево-черных кушита обмахивали достойного вельможу огромными опахалами. Мягко колыхаясь, страусиные перья гнали непрерывную струю воздуха, но Небку, то раздраженно махал рукой, то вновь требовал прохлады — достойный, то усиленно потел, то, вдруг, его пробивал озноб.

Одеты вельможи были роскошно, бедра оборачивала широкая и длинная юбка-схенти тончайшего льна, подвязанная широким поясом, со свисавшими почти до земли концами узла, на плечах лежали, переливаясь всеми цветами радуги, пяти-семирядные ожерелья-ускхи из самоцветных камней и пластин, запястья украшали браслеты из золота, серебра и каменных пластинчатых бус, на пальцах сияли многочисленные перстни, камни в которых не относились к разряду драгоценных. Превалировали халцедоны, сердолики, лазурит, бирюза, агаты, ониксы и янтарь.

Редкость не была ценностью, а всего лишь забавной несуразностью. Кораллы и жемчуга? Ну, это для модниц. Сын Черной Земли носит перстни с камнями и браслеты не для украшения персоны, а для необходимой безопасности, ибо каждый камень несет свою функцию защиты или привлечения капризной удачи.

Головы всех венчали парики, у Хнемредиу пожалуй для мужчины длинноват, да и схенти у него было плиссированным и плечи прикрывала прозрачная накидка, завязанная на груди узлом. Щеголь! Еще и стрелял своими и так раскосыми египетскими глазами, что девушка на выданье.

Сияющие господа расселись в креслах.

С Уаджаром прибыло несколько человек одетых скромно и неброско — в короткие и узкие схенти, а то и набедренные повязки. Безо всяких украшений, так, разве что пара-тройка амулетов и оберегов, без которых неприлично показываться на людях уважающему себя роме (египтянину).

— Ну, что тут у тебя еще. — нижней губой спросил достойный Аханахт, самый высокий и широкоплечий, но уже начинающий полнеть, мужчина.

— Смерть пришла к достойному Раджедефу, но совсем не «как избавленье от тяжкой болезни». Пока просто стоит у его кровати, и смотрит и не торопится.

Вельможи прошли в спальню и, на увиденное там, отреагировали по-разному. Аханахт почти безразлично осмотрел убиенного, накручивая на палец локоны парика. Уаджар, в первые мгновенья чуть шатнулся назад, но затем обошел ложе и внимательно осмотрел тело. Небку опять схватился за горло, но на сей раз сдержался. Слава Осирису! Казначей же царя спросил слегка капризно, не разобравшись:

— А почему лицо такое красное? Он что, видимо, гульнул вчера неплохо?

— Гульнул он вчера и в самом деле сильно. — хмыкнул Аханахт.

Хнемредиу, наконец разобравшись в ситуации, подкатил глаза, картинно подогнул колени и предпочел временно покинуть мир сущий и такой бренно-отвратительный. Только-только успели подхватить, достойного беднягу под руки иначе наверняка треснулся бы темечком об пол и последствия были бы непредсказуемы, и для египетского общества невосполнимая потеря. А господин казначей царя еще очень нужен. Ни бог весть Птах, что он из себя представляет, но все таки.

Один из скромных и незаметных людей, пришедших с Уаджаром, подошел сзади и что-то тихо произнес, наклонившись к уху вельможи. Уаджар кивнул и указал достойным господам на выход в зал и все государственные лица вышли в зал, опустились в кресла, и посмотрели друг на друга.

— Вот Сет нас всех возьми своими красными лапищами! — проговорил Небку — Я ведь только вчера с ним виделся.

— И что? — вельможи уставились на достойного Небку, и он тут же пожалел, что раскрыл рот.

Вот Бес его за язык тянул!

— Да, собственно, и ничего, — вино пили, песни слушали и на танцовщиц смотрели, ну и,…в общем отдыхали. Да как и всегда! — с некоторым возмущением добавил достойный вельможа. — А чего вы так смотрите?

— Да нет, мы тоже ничего. Вы, достойный, не волнуйтесь. — успокоил его Уаджар. — А потом?

— Потом, — Небку посмотрел прямо в глаза Уаджару, — а вот потом он в носилки погрузился и уехал.

— Куда — не говорил?

— Ну, куда, куда, домой, вообще-то, собирался.

— Домой, как видим, он попал. — кивнул головой господин Уаджар, а Аханахт при этом иронично улыбнулся. — Может, говорил, с кем встречаться собирался?

— Говорил. — Небку осмотрел всех собравшихся, слово что-то вспомнил. — Да, у него должна была быть встреча.

— Ну, ну! И с кем же?

— Собирался пригласить, каких-то танцовщиц.

Аханахт пренебрежительно махнул рукой.

— Ложный след. Ерунда. Это явно сделали не девки.

— Постойте! — встрепенулся, открыв свои девичьи глаза, Хнемредиу. — Это же такая боль!! Так он должен был стонать, когда с него сдир… о, Осирис!

— Да нет, любезный наш, стонать он точно не стонал. Голову даю на отсеченье! Какие к гиенам стоны! Он дико орал. Когда сдирают живьем кожу, то обычно не стонут. Дурным голосом орут, как гамадрил во время случки.

— Это мне понятно! — несколько раздраженно сказал казначей царя. — Я не о том — рабы и слуги! Они не могли не слышать. Вот это, совсем не понятно! Вы вот здесь все умные такие, и кто сей фактор объяснит?

Все повернулись к Небку.

— Ну, разумеется, должны, но, утверждают, что не слыхали, ни звука.

— Ложь и очень наглая и еще больше глупая! А звуки борьбы? Как можно с живого содрать кожу и все в мертвой тишине?

Вельможи переглянулись.

— Сговор?

— Всего возможней.

— Рабов связали? — обратился Уаджар к Небку.

— Ну, конечно. — махнул тот рукой.

— Что ж, поступим по закону. За убийство господина всем рабам — смерть! Невзирая на пол, и на возраст невзирая.

— Ну, уж нет! Поступим с ними так же. По закону наказанье слишком мягкое — за смерть вельможи — смерть всем без исключения рабам вельможи. Но смерть по государственным законам — это очень мало! На кол посадить и содрать с живых кожу! Вот это наказанье. Вот это по достоинству преступленья.

— Так, это… — взял слово Хнемредиу, — подождите! Совсем, что ли разум потеряли?! — мягким девичьим голосом возмутился казначей царя, сделав большие глаза. — Дети-то при чем? И их, и девок, на кол посадим? Нет, это чересчур! Как казначей царя, я возражаю! Убить так убить, как и положено, по закону, но, по крайней мере, как-нибудь гуманно — ну, повесить там, или… или как еще… нибудь… утопим, голову отрубим… да мало ли… ну, наконец, задушим, но девок-то за что?….и этих, ну как их… тоже как-то… не так это все просто.

— Давайте все же подождем результатов допроса. — резонно ответил Уаджар. — Мой человек, уж вы мне поверьте, свое дело знает.

Вскоре явился тихий человечек с внимательным взглядом взрослой крысы, выглядывающей из норы, впрочем, глаза он, по большей части, держал опущенными долу, а руки, скромно прижатыми к животу.

— Ну? — потребовал господин Уаджар. — Что? Что удалось тебе нанюхать?

Человек покачал головой.

— Пока, почти что ничего.

— Говори то все, что есть почти, среди всего этого, вроде, как и ничего.

— Следов борьбы почти что нет. Ни в спальне, ни на теле. Опрокинута баночка с притираниями, на полу рядом с ложем…

— Это я. — не стал скромничать Небку.

–… и больше ничего. На теле ни синяков, ни ссадин, ни царапин. Такое впечатленье, что либо господин Раджедеф просто не сопротивлялся, либо это сделал кто-то обладающий громадной силой.

— Не надо так уж мудрить, любезный! Это сделал не кто-то сказочно и невероятно сильный, а четверо-пятеро обычных человек. — презрительно сказал Аханахт.

— О, мой господин, вы конечно правы. Мне, недостойному, осталось лишь ответить — почему нет на теле следов борьбы, а на это я ответ на это дать пока что, не готов.

— Ладно, что показал допрос.

— Допрос выявил удивительнейшие вещи — никто не видел, никто не слышал, никто не знает, никто не скажет. Почти как в священной формуле захоронений. То есть ни единого подозрительного звука.

— Ы-ы-э-э-э… — донесся жуткий рев из спальни.

Вельможи побледнели, а Хнемредиу чуть не свалился с кресла.

Из спальни вылетел господин Раджедеф с отсутствующим, в буквальном смысле, лицом, и, не прекращая реветь, пронесся через весь зал и, не попав телом в лестницу, перекинулся через перила, картинно дрыгнув ногами и, несколько мгновений спустя, душераздирающий крик прекратился, завершившись глухим стуком.

— Ну, это… — после некоторой паузы сказал побледневший Уаджар, обращаясь к своему доверенному лицу, — …ты-ы-ы, — Уаджар потыкал пальцем в лестницу, — ну это, того, пойди, взгляни-ка, что там с ним.

Достойный господин Уаджар, видимо, слегка растерялся, отдавая подобное распоряжение, ибо, что там с Раджедефом, в общем-то, было уже ясно — наверняка не компот с киселем он ест на кухне. Чиновник спустился на первый этаж и, вернувшись, торжественно, доложил:

— Слуга земного Бога и богини, смотритель Белой палаты, господин Раджедеф, начал свой путь за скрытый горизонт Запада и вскоре вступит в чертоги Аменти.

— Слава священной девятке. — облегченно сказал господин Небку. — Отмучился, бедняга.

— Мда, — задумчиво произнес Аханахт, — на нем совсем лица не было.

Все присутствующие не могли не согласиться с такой суровой, но справедливой правдой жизни. Достойного вельможу, ныне усопшего, бережно внесли в спальню.

— Почему же он… — пробормотал, принявший совершенно неестественный для египтянина белый цвет, господин Хнемредиу, — … почему только сейчас…

— Да, это и вправду интересно. — кивнул головой господин Аханахт. — Вы так не считаете? — обратился он к господину Уаджару.

— Считаю, и даже собираюсь выяснить этакое чудо. Так о чем мы говорили… а, об отсутствии подозрительных звуков в теченье ночи. Не кажется ли тебе, что это ерунда? — Уаджар требовательно посмотрел на чиновника. — Вот мы сейчас, все услышали прекрасно. Такой крик, такие вопли. Их не услышать невозможно!

— О, да, мой господин, конечно, это ерунда. Требуется более длительный и более детальный допрос, но он требует времени и особых инструментов и всяческих других приспособлений для извлеченья правды.

— Так проводите. С этими, как их, инструментами и приспособленьями. Чего ты ждешь?

— Конечно, господин мой, мы проведем такой допрос, но…

— Что?

— Я и сейчас могу сказать, что допрос ничего не даст — эти люди говорят правду.

— Откуда же ты знаешь, если еще никого не подвесил на дыбу и никого не прижег огнем.

Человек вежливо поклонился.

— Простите, достойные вельможи, но за долгие годы моей работы боги стали открывать мне истину в людских словах и в их поступках. Человек, который перед пыткой врет и тот, кто говорит правду, выглядят совсем по-разному. У них в глазах совершенно разные чувства, они по-разному сжимают губы, иначе держат руки, и пальцы рук у них ведут себя по-разному, а уж тем более глаза и мимика лица. Все это потому, что тот, который врет, собирает мужество и волю, чтобы вынести страдания и не проговориться, а тот второй, просто в отчаяние, за незаслуженные муки и страшно боится, что вдруг оговорит себя. Господа мои, их просто невозможно перепутать! Они отличаются как лев и бегемот, крокодил и слон.

— И что хочешь ты этим сказать?

— Все рабы и слуги господина Раджедефа от ужаса трясутся — они прекрасно знают, что им грозит и многие боятся, что не выдержат пыток. Но они все невиновны в смерти своего господина. Они и вправду не слыхали ни единого подозрительного звука. А если даже слышали, то к смерти господина отношенья не имеют. Но… если вам нужен не тот, кто виновен, а просто виноватый, то… то я таких найду вам много. Со всем своим усердием. Только скажите. Если бы вы знали, достойные господа, сколько есть средств из лжи сделать правду… да что из лжи!…из просто ничего… вы удивитесь, господа мои, в каких удивительных местах приходилось находить мне правду.

— В каких же? — заинтересовался Аханахт.

— Правду можно извлечь даже из… из откуда угодно, если использовать для этого особые инструменты.

— Вот там именно, ей и место. — удовлетворенно заключил Аханахт.

— Так в каком же действовать мне направленьи?

— Хорошо, над этим мы подумаем, а что все же выяснить удалось сейчас на самом деле? Как все на самом деле происходило?

— Господин Раджедеф, да будет его жизнь легка и счастлива на полях Иалу, прибыл вечером слегка навеселе и сразу же отправился в спальню.

— Один?

— Совершенно, как солнечная барка Ра, на синем и лазурном небосводе.

Все разом выпрямились в креслах и посмотрели на Небку.

— Затем господин велел подать вина и яства, зажечь ароматические куренья и всем убраться в… ну в том смысле, что б, не досаждать.

— И?

— Потом просто все в поместье легли спать. Господин Раджедеф так никого до утра и не позвал.

— Так что? Кто с ним такое сотворил.

— Может, все-таки у него были девки? Может он их привел тайком?

— Это ерунда! Как могли девки справиться с мужчиной, да еще без звука. Криков-то не было!

— А может это бродячие артисты? Раджедеф, привел девиц, а те затем впустили и мужчин и они… нет, Сет вас побери, опять не получается — он бы позвал на помощь слуг и охрану.

— Достойные вельможи, — напомнил о себе человек с глазами мудрой и ушлой старой крысы, — мы можем смело отмести бродячих музыкантов — на господине Раджедефе, остались украшенья, ценности немалой, и их еще больше на столиках вокруг и ничто не тронуто. Падаю в грязь перед вашим величием, целую следы ваших ног на земле и прошу дозволение продолжить детальный осмотр помещения и для этого Вам, господа мои, надобно покинуть помещенье спальни и зала.

Вельможи уставились на смиренно склоненного слугу. Тот исподлобья стрельнул жгучими глазами, опустился на колени, а затем распростерся ниц.

— Любезный Уаджар, на вашем месте я бы выпорол наглого мерзавца. — процедил господин Аханахт.

— Я порю, порю, любезный казначей.

— Почаще.

— Очень часто, но сейчас он говорит дело, да и вообще он дело знает. Так что, действительно — пойдемте. Это хорошая ищейка. Одна из самых лучших. Он нюхом и прытью поспорит с любой из ваших охотничьих тезем.

— Ну, уж позвольте не согласиться, вот послушайте, что давеча произошло со мною на охоте в западной пустыне. Сообщили мне о бесчинствах, учиняемых львами, и взял я, значит, свору своих тезем, ну вы знаете, ту, где вожак Аккер и еще сука наизлобнейшая Мафдет, и, на всякий случай, прихватил еще две своры этих хваленных слюгги, что выменял на соколов у презренных шассу, и что же вы думаете…

Вельможи, сияя многочисленными браслетами, блестя золотыми наплечными ускхами, со множеством самоцветных камней, удалились, а египтянин начал осмотр, слыша в отдалении оживленное обсуждение качеств охотничих собак и смех, и стенания из сарая где содержались рабы.

Он медленно и долго осматривал зал, оглядел столики с яствами, понюхал кубки и бокалы. В каждый опустил палец, провел по стенке, и понюхал и даже облизал. Сел в кресло и некоторое время сидел задумавшись. Затем перешел в спальню и облазил каждую плитку пола, но судя по не прояснившемуся лику, результата не было. Он перешел к ложу, на котором опять, как ни в чем небывало, возлежало тело господина Раджедефа, но и оно его ничем не удивило и он, в некоторой рассеянности, присел рядом с вельможей и в задумчивости уперся локтями в колени.

И тут что-то его насторожило. Он склонил голову набок, затем повел носом, и ноздри его затрепетали, и тут же он склонился к кровати, принюхиваясь. Сначала он брезгливо сморщился, но не прекратил осмотр и обнюхивание.

— О, боги. — прошептал он выпрямившись.

Вновь склонился к ложу и тут его внимание что-то привлекло. Он поднял с кровати двумя пальцами нечто невесомое и, посмотрев на свет, очень удивился. Глаза его блеснули как у крысы заметившей беззаботного цыпленка, он уже собирался подняться, как вдруг заметил еще кое-что и, так же, подняв это осторожно пальцами, удивился еще больше и пробормотал:

— Мать наша Асет!

Затем он вышел в зал и кликнул управляющего. Явившийся управляющий с некоторой нерешительностью уставился на чиновника. С одной стороны не велика, конечно, шишка, чтоб отдавать ему указанья, а с другой стороны… Сет его знает, что там у него с другой стороны, сразу так и не рассмотришь. Чиновник же на сомнения управляющего внимания не обратил и тихим голосом попросил позвать всех женщин, прислуживающих господину Раджедефу.

Окинув одним взглядом сбившихся в кучку и перепуганных до смерти женщин, зажимающих рты ладошками, он приказал собрать вообще всех женщин присутствующих в поместье, чем привел несчастных в неописуемый ужас. Все закрыли лица ладонями и, подвывая, упали на колени. Все прекрасно понимали, что значит смерть их хозяина и подозрение в убийстве. Это, по закону, означает смерть для всех рабов. Даже если из всех рабов виновен только один, — смерть всем!

Народ, конечно, может выйти перед Высокими Вратами и перед собранием Верховной Коллегии и просить о милости хотя бы для детей и женщин, ибо понимали, что все не должны отвечать за одного, но… но, свирепый древний закон обычно соблюдался неукоснительно. И еще не одно тысячелетие. На этом держалось государство — господин — и раб. Нельзя нарушить равновесие зависимости большинства от меньшиства. Иначе крах всего! Можно убить одного — можно убить и всех — рабов-то намного больше. А вот когда жизнь господина равна тысячам жизней… охо-хо-хо! Такой размен рабам не выгоден.

Однако, когда пригнали всех прочих женщин, он, маленький чиновник, только взглянув на воющую на разные голоса компанию и небрежно махнув рукой, тихо сказал:

— Все свободны.

Когда же чиновник спускался по лестнице со второго этажа, закусив палец и задумавшись, его окликнули:

— Господин… э-э-э, господин…

— Старший писец. — подсказал чиновник, не оборачиваясь.

— Господин старший писец, вы…вы, так добры к нам. Мы все обязаны вам жизнью.

Чиновник обернулся — у лестницы стоял карлик с печальными глазами.

— Пустое, братец, тем более, что пока еще и не обязаны. Ты за этим меня окликнул?

— Нет, конечно. То есть, да, и за этим тоже! Вы, наша жизнь… она была у вас в руках… Вам и вправду надо знать, что там, в спальне происходило? Не вашему господину, а именно вам?

— О, да! Именно мне.

— А… не принесет ли это нам вреда?

— Нет, мой дружочек, всем кто невиновен вреда не будет. Иначе…, сам понимаешь… дыба, плетка, кол по ребра. Так что? Ты можешь мне ничего не говорить. Потому что если было преступление, то я обязан довести расследование до конца, иначе, зачем нам нужно государство? Но если вы виновны, то можете не говорить против себя, пока я не добуду доказательств.

— Я скажу. Я… ну, в общем, я…

— Ты что-то видел? — мягко спросил старший писец.

— О, нет, мой добрый и справедливый господин!

— Так, ты что-то слышал, мой дружочек?

— Я слышал.

— Что же? Крики, стоны?

— Совсем и нет.

— А что?

— Песню.

— Песню? — улыбнулся чиновник.

— Да, песню.

— И кто же пел эту песню?

— Богиня. — карлик опустил глаза. — Ее пела сама богиня.

— Прямо-таки богиня? Какая же из них, ведь богинь немало и даже просто много. И многие из них поют — Асет, Маат, Хатхор, Нейт, не приведи, конечно, бог Хнум. Какая, из них, богинь, тебе песню спела?

— Смеетесь? А вы не смейтесь, мой господин. Это было вовсе не смешно. — карлик поднял глаза, и старший писец с удивлением увидел в них слезы. — Ее голос. — у маленького человечка прервалось дыхание, и он даже закусил губы. — Поверьте мне, это был удивительно дивный голос, такого быть не может у смертной и это хорошо, потому, что такое нельзя слушать смертному обычному. Я услыхал его во сне, понимаете, господин мой, я спал в эти мгновенья, и проснулся потому, что стал куда-то падать, а проснувшись, не смог пошевелиться и только слушал и слезы текли из моих глаз, а когда пение закончилось, я разрыдался и более уже не спал. Зачем я проснулся, зачем же я его услышал!

— И более ты ничего не слышал?

— Нет, мой господин, но я знал, что что-нибудь должно случиться. Что-то страшное должно случиться. Смертному нельзя такое слушать. Никогда и ни за что на свете. Нельзя смертному слушать голос богини. О, боги, зачем же я проснулся. Зачем же я тебя, земная богиня, услышал! Он же звучит из загробного Дуата.