Больной апрелем. Рожденный в СССР

Василий Рем

Короткий роман «Больной апрелем». Это интересные сюжеты, взятые из жизни и обернутые в красивую упаковку выдумки писателя. Читайте, будет интересно.Некоторые фрагменты были опубликованы в книге «Рассказы и наблюдения».

Глава первая

Рассказ моего попутчика

— Моя жизнь на пограничной заставе ничем не отличалась от жизни всех других военных: служил офицером, честно выполнял свои обязанности. Командировки, служба, занятия, разгоны начальства (они всегда чем-то недовольны). Отсутствие бытовых удобств и всяких развлечений, впрочем, как у всех офицеров пограничных застав. Жена моя, как и все жёны офицерского состава, занималась домашним хозяйством и детьми.

Дети росли, по службе меня не выдвигали, да я и не надоедал начальству просьбами, в общем, так и жил — скучно и однообразно. Однажды весной мне предложили горящую путёвку на Кавказ. Я взял отпуск и, не встретив сопротивления жены, отправился отдохнуть и подлечиться. В жизни моей, как, разумеется, и в голове, тогда царила сплошная неразбериха из противоречивых чувств и желаний. Меня мучила неудовлетворенность собой и окружающим. Душа находилась в каком-то смятении, хотелось праздника и счастья.

Отдых начался как обычно: в целом врачи признали меня здоровым, хотя нервы все же посоветовали укрепить, чем я и занялся. Лечение, как пишут в книгах, проводилось по полному профилю. Грязи, ванны, водичка и приятное женское общество, где я пользовался особым успехом, поскольку все остальные мужчины были действительно больными.

Эта волна подхватила меня бурно и стремительно, однако так же быстро и надоела. Я уже начал подумывать, а не смыться ли мне домой с этого лечения? И вдруг, а может, и не вдруг, а просто потому, что встретились две половинки, которые были судьбой предназначены друг другу… Так или иначе, но на лестнице, ведущей в фойе санатория, у входа в библиотеку я увидел её. Это была мимолетная встреча, всего один долгий взгляд и несколько фраз. Но она вошла в моё сердце и осталась в нем навсегда. Как ни странно, это случилось первого апреля, в День дурака того незабываемого года.

Ах, наш апрель…

Позже мы виделись на танцах, ходили в кино. Ездили в Приэльбрусье, гуляли, подолгу молчали или о чем-то разговаривали, сейчас уже и не вспомню, о чем. Да нам и не надо было ничего особенно говорить: за нас это делали взгляды, стук наших сердец, трепет рук и нежность прикосновений.

И вот я у неё, и мы впервые остались наедине. Не стану описывать те прекрасные дни и ночи, которые у нас были. Они были только наши… И мы улетали на небеса, потому что на земле было тесно от нашей любви, нежности и счастья…

Всему приходит конец, отпуск мой закончился. Я уехал на заставу, она вернулась домой, в Ленинград. Время шло, мы переписывались, звонили друг другу, старались поддерживать друг друга, наши чувства не угасали со временем. К жене я охладел, меня безудержно тянуло к ней, туда…

«Ши-Дза играет здесь шарами,

И ночи белой простыня.

Мечтая белыми ночами,

Любовь и верность ждёт меня…»

И я был у неё в Ленинграде, и снова небеса содрогались от нашей любви и завидовали нашему счастью. А затем опять разлука, да ещё какая… Когда вдали от нее нечем дышать и не для чего жить.

Да, я же совсем ничего о ней не рассказал. Её зовут Татьяна. Моя Танечка. Между прочим, в то время — сержант КГБ, сотрудник одного из засекреченных отделов. Была ли она красива? Скорее очаровательна и невыразимо прекрасна.

Прошёл ровно год, и наша переписка прекратилась. Я не сумел оставить свою жену и детей. Она не смогла больше читать о любви в письмах, не получая её в реальности. Шло время, и мы ничего не знали друг о друге. Служба моя не задалась, и, едва набрав свой пенсионный мизер, я ушёл на пенсию, уволившись из войск.

Тут подвернулась мне работа по душе. Я ведь инструктор по прикладному карате, имею чёрный пояс, да и кулаки пока на месте. Платили хорошо. Из партии выбыл добровольно. Перестройка открыла много путей таким, как я, а скоро стало понятно, что мой путь рядом с Богом. И вот неделю назад я повёз собранные церковные деньги, предназначенные для реставрации монастыря, куда бы ты думал? Правильно, в Ленинград. И представляешь, видел её! Видел и не посмел подойти, сбежал, не выдержал. Она меня тоже видела и узнала, несмотря на мою бороду и рясу. То, что было в её глазах, передать невозможно. Только я почувствовал, что, если не уйду, полетит всё к чертям (прости, Господи!), — он трижды перекрестился. — И семья, и церковь, и заработок, а может, и вся жизнь. Я резко развернулся и пошёл в обратную сторону. Отойдя квартал, оглянулся: она по-прежнему стояла, бессильно уронив руки и смотрела мне вслед. Такой она мне и запомнилась. Навсегда. Ну, остальное ты узнаешь из её писем:

«Евгений, милый мой, здравствуй!

Вот я и дома!…Вошла в квартиру, и первое, что увидела, — твоё письмо на полочке у зеркала, подошла, а их там два! Спасибо тебе, родной мой, за те слова, за стихи, что в них. Я читала, и сердце действительно стучало не так, как надо… Я почему-то думала, что ты позвонишь мне сегодня (хотя и понимала, что звонить ты можешь только с работы, но всё равно ждала…). Ты не позвонил, но это не беда, хотя, как знать? Ведь письма твои написаны с дороги, а сейчас ты дома — вдруг наступило отрезвление, и ты глянул на всё другими глазами?

Напишу немного о том, как я жила эти дни без тебя (хотя, наверное, так говорить неправильно, потому что всё равно с тобой). Я действительно пошла за твоим автобусом и ещё долго видела его впереди… Состояние было ужасное: внутри всё сжалось в комочек и меня тихонько трясло. Я понимала, что это просто такая нервная реакция, но ничего поделать с собой не могла, никак не получалось расслабиться.

Пришла в санаторий — в комнате никого, постояла на балконе — настроение такое, что хочется выть… Постаралась взять себя в руки, переоделась и пошла на грязи. Вернулась — Веры Ивановны по-прежнему нет. Погода, ты ведь помнишь, была чудесная, я села на балконе загорать… Все время боролась с желанием вот прямо сейчас сесть и написать тебе письмо — так хотелось поговорить с тобой… Сходила к источнику, прогулялась по городу, пошла на обед…

Вера Ивановна, вернувшись, расспрашивала о тебе: как я тебя проводила, передавал ли ты ей привет, расстроилась, что не простилась с тобой… Вот так… Знаешь, самое сильное тогда ощущение, которое я запомнила, — это ощущение нереальности того, что тебя рядом нет… Всё понимала, но всё время казалось, что вот сейчас ты подойдёшь ко мне сзади в столовой, — я физически ощущала твое присутствие. Видимо, ты думал обо мне всё это время, пока летел в самолёте… Или ты спал, а?

После обеда попыталась почитать, но… мне не дали. Вера Ивановна решила пересказать мне свою беседу с одной дамой — видимо, она тоже всё время о тебе думала и это было к месту.

Так вот та дама у неё спросила: «К вам ещё ходит тот мужчина? Девочка-то молоденькая, а он, я видела, сначала одну целовал, а теперь вот с вашей соседкой…» Было такое чувство, что меня вдруг неожиданно окунули в ледяную воду, да ещё и пополоскали в ней как следует.

В этот момент Вера Ивановна увидела моё лицо, до неё, видимо, что-то дошло, потому что она залепетала: «Ну, может, это она не о нём сказала?» Но мне уже было достаточно… во мне вдруг словно что-то умерло… вот почему я не написала тебе письмо сразу же, хотя и очень хотела… Так с кем же ты целовался, Женя, а? Признавайся, ведь чистосердечное признание, как известно, облегчает вину…

Потом я время от времени возвращалась к этому, но никого, кроме Гали, так и не вспомнила… Вы красиво танцевали тогда, я смотрела на вас, но мне и в голову не приходило, что между вами есть нечто большее, чем то, что я вижу, хотя… не знаю. Ну, в общем, слегка прибитая этими мыслями, я пошла играть в теннис и доигралась до такой физической усталости, что едва дошла до комнаты…

Мы с Верой Ивановной выглядели без тебя одинаково одиноко и говорить могли только о тебе… А вечером, убежав от всех её кавалеров, пошли в кино. В «Дружбе» шла «Забытая мелодия для флейты». Почему-то это фильм навеял на меня массу грустных мыслей, нервы мои были на пределе, и, едва очутившись в постели, я уснула, чему была очень рада…

Утро следующего дня выдалось серым и холодным — моросил дождик, было ветрено, в общем, под стать моему душевному состоянию… Я всё время пыталась представить себе, чем ты сейчас занят, что делаешь, о чём думаешь… День прошёл как-то сам по себе, вечером были танцы… Толя (он ухаживал за Татьяной из санатория им. Горького и жил на нашем этаже в последней комнате справа — седой такой, с фигурой мальчика, приятный парень) не отходил от меня, и я все время танцевала с ним. Но, знаешь, такого ощущения, как во время танца с тобой, не было — с тобой я будто сливалась в одно целое, даже едва прикасаясь к тебе…

А потом была дорога на вокзал, меня провожали Вера Ивановна и тот её друг, который мне не очень нравился… В поезде я легла на верхнюю полку, и снова в мыслях только ты… Я вспоминала каждую нашу минуту с самой первой, когда только увидела тебя, — как выяснилось, я помню каждую нашу встречу, даже мимолётную. Странно, вроде каждый из нас жил своей жизнью, а оказалось…

В Харькове наш вагон стоял семь часов, пока его не прицепили к другому поезду. Я погуляла по городу, сходила к Вечному огню, чуть-чуть заблудилась, но потом нашлась… Приехала в Гомель, где меня встретили и окружили вниманием и заботой. Накормили всякими вкусностями, напоили шампанским, сводили в старый парк, прокатили на прогулочном теплоходе по разливающейся полноводной реке — в общем, сплошные удовольствия целые сутки. Я не знаю, думал ли ты обо мне, но в воскресенье в половине шестого я проснулась с мыслью о тебе, и ты не покидал меня весь день.

А потом снова поезд. Я лежала на верхней полке и читала прекрасные стихи — мне подарили миниатюрное издание сборника «Песнь о женщине» минского издательства, где, кроме известных шедевров русской и советской поэзии, очень много стихов белорусских поэтов, которых я, естественно, не знала… Проснувшись утром, увидела за окном зимний лес, припорошенные ёлочки и поняла, что вернулась к тому, от чего уехала, — всё самое прекрасное, радостное и счастливое осталось там, где был ты, а впереди — моя обычная жизнь с её будничными делами и заботами и с постоянной памятью о тебе…

В письме ты пишешь, что боишься, не ошиблась ли я в своих чувствах к тебе, не прошло ли то наваждение? Нет, Женя, милый, я знаю, что не ошиблась в себе… Мне не восемнадцать, и многое я воспринимаю уже не только сердцем, но и разумом. Ты, наверное, обижался на меня, когда в ответ на твои признания я говорила, что этого не может быть, что я не верю… Не надо обижаться, это что-то вроде защитной реакции — как у ёжика, когда он сворачивается клубочком и выпускает свои иголки…

Страшно потерять тебя, невозможно… Ты мне очень дорог, Женя, родной мой, любимый… Я, наверное, мало говорила тебе о том, что ты значишь для меня, видимо, просто стеснялась этих слов, всё равно они не могут всё выразить. Пиши мне, пожалуйста, милый мой, ведь каждое письмо — это несколько минут вместе, правда?

Боюсь, что утомила тебя своим длинным посланием, но… как же не хочется расставаться с тобой, если бы ты знал… И если честно, то даже как-то и страшно: а вдруг дома ты на всё посмотришь совсем другими глазами?

В голову лезут всякие мысли: а если у тебя было просто увлечение, не больше? А если оно пройдет… Как тогда жить? Очень жду твоего письма из дома, очень… Можно, я тебя поцелую?

Твоя Татьяна.

25.04. Нет, уже 26.04. У меня только начался новый день, две минуты первого, а у тебя уже утро, так что… Доброе утро, родной мой, любимый…

А фен, конечно, я не забыла получить, спасибо тебе…»

Начало

По улицам Санкт-Петербурга, иногда останавливаясь у мусорных баков и заглядывая в них в поисках чего-нибудь на пропитание, брёл бомж. На нём болталась заношенная армейская шинель явно с чужого плеча, без ремня и на несколько размеров больше. На голове шапка-ушанка, тоже армейская, образца далеких семидесятых. Огромные солдатские ботинки были без шнурков — может, потерял, а может, просто надоело завязывать, и он их выбросил.

Никто не обращал на бомжа внимания, да и ему не было никакого дела до остальных. Мысли в голове у него постоянно путались, но все время побеждала одна. Она двигала им, заставляла идти дальше и вообще жить.

«Если сегодня найду еды побольше… а может, и выпить, устрою себе праздник. Всё-таки годовщина той самой нашей встречи на курорте Кавказа. Боже мой, как давно это было, как давно! Да и вообще, это случилось еще в той, первой, жизни, когда я был молод и любое море по колено. Затем была вторая жизнь, двадцать пять лет без неё. И вот теперь третья, совсем рядом с ней. Но, увы, не с ней…».

Он медленно шел, размышляя, а глаза за очками с треснутыми стеклами выискивали по тротуарам и мусорным бакам еду, выпивку или что-то еще, что можно надеть, поменять, продать. Такова жизнь бомжа. Ему ещё повезло: он отвоевал себе Марсово поле и его окрестности. Всё-таки былая физическая подготовка не прошла даром. Он отстоял для себя это хлебное место в честном рукопашном бою с другими бомжами и теперь чувствовал себя его хозяином. Особенно хорошо здесь летом и осенью, когда кругом толпы приезжих. Тогда он, конечно, «жирует». Дети часто выбрасывают мороженое или недоеденные огромные хот-доги, туристы оставляют на лавочках печенье и чипсы, теряют деньги. Добытая еда уходит сразу в организм, а вот деньги, игрушки и одежда сортируются и прячутся в углубление под памятником Суворову. Там, внизу, есть такая ниша для электрических щитов, места в ней много. За последние три года туда никто не заглядывал, да и вряд ли когда заглянет. Нева уже давно не выходит из берегов, и электричество исправно освещает памятник.

Случалось, что подвыпившие граждане давали и большие суммы денег, на которые можно было одеться, обуться приличнее. Но опыт подсказывал: как шестидесятилетнего деда ни одевай, он все равно останется дедом. Поэтому деньги тоже складывались в тайник, на чёрный день. В теплые летние и осенние дни он уходил подальше от людей и грелся на солнышке под кустами сирени, пока не прогонят представители власти или уборщик мусора. Благодать…

Зимой, конечно, было хуже: промозглый ветер и холод пронизывали все его нутро, не давая согреться и расслабиться. Но он нашёл под одним из зданий вынимающееся окно и, забираясь туда в темное время суток, укладывался спать на теплотрассе в подвале дома. Правда, пролезать в это окошко с каждым разом было всё труднее и труднее, а ещё труднее вылезти из него — старость не радость.

Раньше он спал в бумажных коробках под мостом, укрывшись целлофаном. Здесь было мягко и тепло, волны Невы убаюкивали, тихонько накатывая на берег, а ночью, когда мосты разводили, прямо из коробки было видно усеянное звёздами небо над Питером. Но с усилением борьбы с терроризмом всех бездомных из-под мостов прогнали, а ночлежек для них так и не построили. В той единственной, которая еще существовала, можно было получить по морде или быть ограбленным такими же бомжами, как он, только моложе и сильнее.

Поэтому от ночлежки он отказался, начал искать себе приют и вот нашёл его в подвале одного из домов вблизи «Марсово поля». Кстати, рыться в помойках его научили ещё в период спец подготовки в училище КГБ — он проходил там практику добывания информации. Замаскировавшись под бродягу, рылся в помойке возле секретного института. Нарыл он тогда много: листы с грифом «секретно», обрывки чертежей каких-то летательных средств — не то ракет, не то самолётов. Там же нашёл и золотую цепочку, видимо, случайно выброшенную кем-то в мусор. Так что выживать в этом испытании жизнью помогали не только навыки рукопашного боя, но и спец подготовка по поиску сведений.

Иногда случались удачные дни, когда Женя, так звали бродягу, добывал много еды и выпивку. Тогда, насытившись и лёжа в подвале на матрасе, который он отыскал на помойке и примостил на трубах теплотрассы, вспоминал свою любимую. Упиваясь воспоминаниями, засыпал сладким сном, и снилось ему далёкое время из той, первой его жизни.

Ах, весна — весна на острове! В этом году она пришла так рано, что все были в каком-то шоке. Первого марта снег уже растаял, кое-где пробивалась зелёная травка, а в воздухе висело весеннее благоухание. Мужчины стали чаще оборачиваться вслед проходящим мимо женщинам. Дамы в свою очередь сменили закрытые зимние наряды на легкие весенние и выглядели яркими и привлекательными.

В кабинете командира одного из подразделений гарнизона пограничного отряда раздался телефонный звонок. Звонил начальник санчасти, только недавно вступивший в эту должность. Он предложил командиру «бешеного» (так в шутку звали его офицеры) взвода горящую, никем не востребованную путевку. Медики давно уже говорили Жене, что надо бы подлечиться, и вот она — путёвка на двадцать четыре дня в санаторий КГБ на Кавказе. Поскольку путёвка была горящая, решение требовалось принимать быстро.

Служба Евгения состояла из сплошных командировок и тяжелых психологических нагрузок. Это не очень благоприятно сказывалось на нервной системе, да и желудок иногда давал о себе знать. Посоветовавшись с женой и получив ее согласие, Женя стал собираться в дорогу. Командир части тоже был не против и без разговоров предоставил отпуск. Оформив документы на отпуск, он получил путевку и отбыл из части. Двадцать восьмого марта Женя был уже на Кавказе.

Санаторий принадлежал Управлению КГБ СССР, он нашёл его быстро, благо городок небольшой, народ приветливый и разговорчивый — всё рассказали и показали. К обеду офицер уже был на месте. Сдав необходимые бумаги администратору, Женя отправился на прием к терапевту, который проводил первичный осмотр приезжающих на отдых. Врач оказалась приятной женщиной. Быстро обследовала новичка, выписала направление на анализы и подробно проинструктировала о правилах поведения в санатории и необходимости соблюдать дисциплину при лечении. Выслушав жалобы Евгения на нервную перегрузку, с улыбкой намекнула, что самое лучшее для нервов — увлечься красавицей. Организм при этом самостоятельно найдёт резервы для восстановления нервной системы. Дополнительно назначила водные и грязевые процедуры, благодаря которым, по её словам, через двадцать четыре дня он помолодеет лет на десять. Что в действительности потом и случилось. И еще сказала, что необходимо заниматься зарядкой, играть в волейбол, настольный теннис и три раза в день пить водичку «Ессентуки-2».

Женя выполнил всё, как рекомендовала доктор: сдал анализы, познакомился со всеми любителями волейбола и тенниса. И поскольку таких оказалось немало, у них набрались две команды с обеих сторон площадки и началась ежедневная игра в волейбол. По утрам Женя по привычке продолжал делать зарядку, затем пробежка три километра и тренировка приемов рукопашного боя. Получив результаты Жениных анализов, терапевт сообщила, что он в этом заезде самый здоровый. Лечить ему особо нечего, но в целях профилактики возможных заболеваний она подтвердила ему все процедуры с грязями плюс горячие ванны с водой «Ессентуки-1».

На процедуры Женя ходил охотно, они были приятными и доставляли ему физическое и моральное наслаждение. Представьте, какое это удовольствие, когда после зарядки, попив водички и приняв душ, вы погружаетесь в ванну, наполненную почти горячей целебной водой. Лежите в невесомости без всяких мыслей и забот и слушаете в наушниках приятную классическую музыку, почти засыпая от блаженства.

А возьмём грязи: приняв душ, абсолютно нагой, Женя укладывается на кушетку, застеленную простынёй с ровным слоем лечебной грязи толщиной два сантиметра. Грязь теплая, слегка пахнущая болотом, обволакивающая. Молоденькая санитарка, которую все называют сестричкой, а она всех пациентов — братишками, нежными руками обмазывает его грязью всего от колен до груди, включая интимные места, — эта процедура называется «трусы из грязи». От ласковых прикосновений его охватывают волнение и истома. Очень трудно удержаться при этом и подавить невольно возникающее желание. Затем его укутывают в эту простыню полностью, как мумию, только лицо белеет на фоне грязи. И вот лежит он в этом невообразимом тепле и блаженстве, а через тридцать минут такими же мягкими движениями сестричка снимает с него всю эту грязь, скользя по телу от пояса до колен. Что он испытывает при этом, лучше не говорить. Нега овладевает всем его телом, а после он мчится в душ, пропотевший, здоровый, взбодрившийся, смывает с себя остаток грязи — кайф, да и только!

Женя со своим новым приятелем Володей в санатории всё время прикалывались. Подходили вместе к поварихе и просили добавки, та поначалу сочувственно спрашивала:

— Что, мальчики, порции маленькие или так проголодались?

Друзья отвечали ей почти в один голос:

— Нет, всё нормально, просто ночью работать придется много: вас же, красавиц, здесь вон сколько.

Повариха смущенно хихикала. А на следующий день, когда они просили добавки, лукаво задавала вопрос:

— Что, большая работа предстоит? — и улыбалась загадочной улыбкой Джоконды.

А еще Женя с другом нашли себе забаву: когда заходили в столовую, всем женщинам, сидящим за столиками, вежливо желали приятного аппетита.

Однажды за одним из столиков Женя увидел приятную девушку и тоже пожелал ей приятного аппетита. Она была молоденькая, симпатичная, с румяными щеками, вся такая нежная и воздушная, что он сразу выделил ее среди всех остальных. К тому же девушка была обладательницей приличного бюста и стройной, как у лани, фигурки. Вначале он, скорее всего по привычке, чем от желания обратить на себя внимание или пофлиртовать, просто пожелал ей приятного аппетита. При этом приложил правую руку к сердцу и слегка поклонился. Она ответила нежным голосом и с улыбкой на лице:

— Спасибо, и вам того же, мальчики.

Рядом с ней за столом сидели двое парней и дама, которая была старше всех лет на двадцать и не вызвала у Жени особого интереса. Хотя она очень хорошо сохранилась, а по лицу было видно, что в молодости явно слыла красавицей. Парни были недовольны тем, что ребята проявляют внимание к их молодой спутнице. Они всякий раз что-то бурчали себе под нос, чем еще больше подзадоривали друзей. А шутники каждое утро, проходя мимо, останавливались и с особым выражением хором произносили:

— Приятного аппетита!

И теперь уже адресовали это не столько дамам, сколько молодым людям, чтобы позлить их. Тех просто передергивало от такого нахальства, но до драки дело не доходило, ибо начать они не решались, а друзья, особенно при дамах, старались не провоцировать потасовку.

Девушка оказалась из нового заезда. До знакомства в столовой у Евгения уже была с ней мимолетная встреча первого апреля на лестнице. Он поднимался вверх, а она спускалась вниз, когда взгляды их пересеклись. Поздоровавшись, перекинулись парой фраз. Он не помнит уже, что тогда говорил, наверное, какие-то дежурные фразы и комплименты. А она, как выяснилось позже, сразу положила на него глаз. Так что последующие пожелания приятного аппетита были уже продолжением знакомства.

Конец ознакомительного фрагмента.