Университеты

Василий Панфилов, 2021

Париж! Город контрастов, в котором в единое целое переплетаются нравы богемы, мрачные подземелья, выставки картин и Большая Политика, в которой Егор вынужден принимать участие. Он, собственно, и не очень-то хочет… Но кто, если не он?!

Девятая глава

— Ёб твою мать! — вскинувшись на мокрой от пота постели, машинально ищу сигареты, и только потом вспоминаю, что бросил курить ещё в прошлой жизни.

— Звучит как, а? — невесёлая усмешечка сама лезет на лицо, и скинув на кресло тонкое байковое одеяло, влажное от пота, я встал у открытого окна, глядя на ночной Париж. Окна моего номера выходят в чистенький тихий проулочек, насквозь благопристойный и даже пожалуй, мещанский. Наверное. В другое время.

Всемирная Выставка внесла свои коррективы, и железные рыбины поездов ежечасно мечут людскую икру. Тысячи туристов прибывают каждый час, и все почти жаждут увидеть Париж. Настоящий… что в понимании большинства означает — пропитанный пороками.

Почтенные буржуа из европейской глубинки, благонамеренные и робкие, не смеющие даже в борделе мечтать о чем-нибудь этаком, прибыв в столицу Европы, пускаются порой во все тяжкие. Отрываются за все годы ханжеского воздержания, подчас переходя все границы.

Высунувшись в окно, не без интереса понаблюдал при свете тусклого уличного фонаря за стараниями немолодого месье, с ревматическими стонами охаживающего кокотку. Захотелось созорничать, и уже придумал было, как буду его подбадривать, как понял с немалым конфузом, что дама-то — из приличных. Знакомая притом. Ну… все мы люди.

Отмокая под прохладным душем, вспомнил сценку и понял, что давненько у меня не было… да собственно, почему бы и не да? Фира ещё совсем ребёнок, а у меня… хм, надо бы найти кого-нибудь для утех плотских, пока руки не стёр.

После, напившись воды, снова лёг спать, не накрываясь уже одеялом. И пожелал мысленно, чтобы сон — просто сном был, пусть даже и сотню раз бестолковым.

Слов нет, как забодала эта военно-морская ебень! Стократно уже парировал во сне удар штыка или сабли, и ведь понимаю иногда, что — сон! Но кажется, что если не парирую, не увернусь, то и не проснусь… так-то.

* * *

— Ничо, — срывающимся голосом подбодрил сам себя справный мужик Серафим, — и не такое…

Показывая пример молодым, он ступил на шаткую доску, и пересёк её, подобно гордому льву — на четвереньках.

— Давай, радимыя! — подбодрил он мужиков уже на той стороне, — Не робей! Сверзишься, так в воду, а тама, глядишь, и подберут! Я чай, не утопнешь!

— Да зачем енто, Серафимушка?! — заскулил земляк, — Всю жизнь на землице плотно стояли, на ногах…

— Никшни! Я тебе, Семён, покудова мы на курсах, так господин сержант, внял!? А насчёт зачем, так енто поумней тебя люди придумывали, сам Егор Кузьмич, так-то!

— Ну раз сам… — прерывисто вздохнул Семён, и встав на четвереньки, шустро прополз по доске, не переча авторитету земляка и благодетеля.

— Ф-фух… — шумно выдохнул он на той стороне площадки, отжимая разом взмокшую бороду, — мы када на желтовских в позатом годе втроём нарвались, и то не так страшно было!

— Как жа, помню… да мне зубы-то не заговаривай! — спохватился Серафим, — Давай-ка вниз!

Выдохнув несколько раз, Семён поправил винтовку и ранец, после чего принялся аккуратно сползать с площадки, нащупывая ногой перекладины. Распластавшись на досках всем телом, он медлил, опасаясь сверзится вниз, и потому даже не спускался, а скорее сползал огромной милитаризованной медузой. Вцепившись наконец в перекладину руками, мужик шумно выдохнул, и пополз вниз уже шустрее, без прежней опаски.

— Давай, радимыя! — подбадривал тем временем Серафим своих подопечных, — Устин! Я те устрою… живо давай! Если мне за тобой придётся взад переходить, я-то перейду, а ты у меня перебежишь! Ну!

Спровадив наконец последнего вниз, и готовый в любой момент подхватить того за шиворот, он наконец и сам спустился, тихохонько матеряся под нос.

— Да ёб твою… прости, Господи! Сам же… ф-фу…

Спустившись, Серафим отряхнулся без нужды, желая скорее потянуть время для восстановления душевного равновесия, и тут же зорко прищурился. Он не столько искал недостатки, сколько пужал мужиков — дескать, бдю!

— Ну, християне, за мной! — и потрусил вперёд, показывая пример. Бег по полю, изрытому ямами и яминами, он так и ничево, привышен. Тута главное што? В оба-два глядеть под ноги да по сторонам, да понимание иметь, куда ступать! Чай, не горожане, непривышные к бездорожью да буеракам.

— Давай… — отстал он, ловя хвост жидкой, тяжело пыхтящей колонны, — Устин! Да ёб твою мать! Черепахер на сносях, прости Господи!

Запыхтев махорошно, Устин прибавил шагу, потому как за господином сержантом не пропадёт! Руки не распускает, этова нет, а придумать такое могёт, што лучше бы и в морду!

Перед препятствиями остановились, поджидая прочих и переводя дух. Опосля, под смешки, начали перелазать разными способами — то в одиночку, а то и цельным гуртом, помогая друг дружке.

Показав несколько раз как надо, Серафим взгромоздился на забор, откуда взялся подбадривать мужиков, устроившись со всеми удобствами.

— Фёдор! Ну итить… ты што, за яблоками в чужой сад никогда не лазал? Чисто кобель на заборе раскорячился! Ты што там, яишницей за кирпичи зацепился?

— Вы погодите! — загрозился Серафим мужикам, спрыгивая с кирпичного забора назад, — Это ведь так, прогулка! Променед! Для пущего понимания процессу, так-то, православныя!

— В бога душу мать такую прогулку! — забожился один из мужиков, нервенно поправляя винтовку, — Это ж какого такого овоща над добрым людом издеваются?!

— Никшни! — Серафим возник рядом совершенно озверелый, — Над тобой, скотина, не издевается никто, а уму-разму учит! Тебя из Расеи вытащили, поют-кормют как не в себя, да ещё землицей грозятся одарить лет через несколько. Назад захотел?!

— Дык ты не серчай… не серчайте, господин сержант! — не на шутку струхнул мужик, проникнувшийся уже сытым патриотизмом Русских Кантонов, — Это так, в сердцах…

— Тьфу ты! — сплюнул наземь справный мужик из Сенцово, — ну што ты будешь делать? Олухи царя небеснова! Вы думаете што, за-ради дурости чей-то стараемся? Шалишь!

— Всё… всё на собственной шкуре испытано! — для убедительности сержант похлопал себя по мосластому загривку, — Всё пользительно, ну ничевошеньки тута лишнево нетути! Вы што думаете, на поле боя по шоссе ходить будите, да с развальцей и руки в кармана́х? Ха! Всё больше по буеракам и овражинам, да то бегом, а то и брюхе! Змеями исхитрялись, по нескольку вёрст порой ползали. Пуза стирали так, што мало не чешуя змеиная выросла!

— Ну это-то да, а по досочкам-то зачем? — набрался чужой отваги Устин, боящийся высоты пуще хорошей драчки.

— А ты думал лишнее?! — вылупился на нево Серафим, — мостов и мосточков здеся эвона… взорвали ежели, то так вот перебиралися иногда. Досочки на быки, и по им, да не ползком, и бёгом иной раз! Вот где жуть! Особенно когда крокодилы внизу, так-то… Да и другово чево, штоб на высоте — хоть жопой ешь! Кушайте, не обляпайтесь!

— Мы с Костой, да с Владимиром Алексеичем не один раз с англами в ку-ку играли! — подался он в приятные воспоминания, — Залезем, значица, куда повыше, а с высоты-то… матерь божия, ох и виды! Сидишь во благе, да щелкаешь вражин одного за одним!

— А коли заметили… — он передёрнулся всем телом, — так бегом бечь надо! Да опять жа, уметь с высотищи спускаться правильно и без страху!

Мешая реальные случаи с чужими байками, справный сержант Серафим из Сенцово поучил малёхо новобранцев из территориалов, заодно давая время отдохнуть.

— Да-а… протянул Семён на правах земляка и старого приятеля, — ох и многонько нам учиться придётся!

— А то ж! — ухмыльнулся Серафим, — И мне с вами, а потом ещё отдельно от вас, так-то. Эти… курсы повышения квалификации! Отдельно ещё от вас буду пластаться, так-то!

— А ета… стоит ли? — осмелел Устин, — Да ты не серчай, Серафимушка! Ну то есть господин сержант!

— Жить хочешь? — поинтересовался командир, — Долго и щасливо?

— А? Агась…

— Ну так и не жужжи! Здеся не Расея, и воевать когда придётся, так не за царское и барское будем, а за своё кровное, так-то! За землю да волю, да щасливую долю. А ежели кто желает на плацу ать-два и грудями пули ловить за чужую золотопогонную придурь, так ето ему назад. Всем обчеством, значица, такому дурню на билет скинемся!

— Га-га-га! — порадовались мужики немудрящей шутке, отдохнув мал-мала.

— Ну… окинул их взглядом командир, — побежали! Нам ещё через кротовины протискиваться, а потом и штыковому. Ничо… не стоните! Потом сполоснёмся и обедать, а тама уже полегше — в классах сидеть будем, да в оружии ковыряться. Оно тоже не лёгко, но уже для башки. Умственная тренировка, значица. Бегом, православныя!

* * *

Потягиваясь и зевая с подвывом, Мишка вышел из своей спальни, и как был в пижаме, плюхнулся рядом на диван.

— Уже и умылся, а всё никак проснуться не могу, — пожаловался он квёло, растирая глаза.

— В душе ополоснись, — советую ему, не отрываясь от прессы и кофе.

— А… веришь ли, сил даже нет. Сейчас позавтракаю, так может и залезу. Што там пишут?

— Разное, — жму плечами, — или тебе интересно о нас вообще и обо мне в частности?

— Угу… — и снова эта зевота.

— Отоспись ты наконец, сил нет смотреть!

— А… — отмахнулся брат, — сейчас ещё дней несколько сплошного аврала, а потом затишье обещается, тогда и отосплюсь вволю.

— Ну-ну… зарекалась свинья в грязи не валяться. А пишут… — я перелистнул несколько страниц, — нормально пишут. О Южно-Африканском Союзе в целом — без изменений. Благожелательно, но всё больше на торговые договора и концессии упирают, а не на высокую духовность африканеров.

— Духовность! — брат ажно хрюкнул со смеху, но зато почти проснулся, — Эт да! Пообщались, значица, поближе! С носителями духовности!

— Угум. К нам… да скорее с симпатией, но прослеживается, знаешь ли, этакая высокомерная нотка.

— Даже так? — проснулся Мишка и почесал нос, — Сможешь оформить свои соображения и чуйки в нечто удобоваримое?

— Хм… не быстро, — соглашаюсь нехотя, — Вчерне, так за два-три набросаю, а чистовик скоро не обещаю. Сам знаешь, сколько на мне висит.

— Хоть так! Будем хотя бы видеть, как ситуацию корректировать.

— И нужно ли вообще её корректировать… — пробормотал я.

— А?!

— Нет, правда, — откидываюсь назад, полуприкрыв глаза, — Высокомерие, оно в статьях и правда есть. Но такое, знаешь ли… сентиментальное, родственное почти. По крайней мере — пока.

— Братские чувства? — моментально сообразил Мишка.

— Они! Образ безусловно младшего, но всё-таки брата… как?

Хмыкнув озадаченно, он не стал отвечать, отобрав у меня прочитанную прессу и наливая себе кофе. Перелистав газету, наткнулся на заметку о моей скульптуре, и поднял глаза.

— В переулке? Лучше места для скульптуры не смог найти?

— Лучше и не бывает! — отвечаю с уверенностью, которую не вполне чувствую.

— Пятнадцать тыщ народу за вчера только, чуть не подавились! — потряс он газетой.

— Значить, работает!

— Н-да?

— Пф-ф… Миша, ну ты вот тактик и стратег, и в шахматы уже немногим хуже меня, а… ладно! Концепция продумана от и до!

— В проулке?!

— В нём! Несколько дней народ будет давиться анчоусами в банке, создавая заодно ажиотаж. Создадут-создадут! Народищу в Париже много, хоть один из тыщи, а приедет, и што он увидит? Давку! Ажиотаж! Значит, не зря ехал, можно… и нужно рассказать. Хорошо ли плохо… но разговоров будет много!

— О как…

— Угум. Потом, как бы уступая давлению общественности, я разрешу… разрешу, понимаешь? Перенести… временно, из проулка — на один из проспектов Бельвиля.

— С условием! — подымаю палец, акцентируя внимание, — Вернуть по окончанию Выставки скульптуру на прежнее место.

— Подарить задумал? — прищурился брат, — Не жалко?

— Нет на полтора вопроса! Подарить — да, но не Ришарам, а кварталу Бельвиль. И непременно с условием, што висеть скульптура будет над мастерской Ришаров, а буде та закроется, то над мастерской лучших медников-жестянщиков Бельвиля.

— Мудрёно, — протянул он с нотками сомнения.

— Миш-ша… — качаю головой, — всем-то ты хорош, но вот ей-ей — выспаться тебе пора! Я же кварталу не просто скульптуру, я ему Историю дарю! Городскую легенду!

— Н-да… а пожалуй, — согласился он наконец, взяв паузу на раздумье, — красивая долгоиграющая легенда, и в рабочем квартале Парижа ты уже желанный гость. А через тебя и мы… так? Дай-то Бог…