Старые недобрые времена – 2

Василий Панфилов (2024)

1856 год, только что закончилась Восточная война, в которой попаданец, не по своей воле, принял самое непосредственное и живое участие. Позади осада Севастополя, Чёрная речка, личный героизм и шпицрутены… … и он, Ванька, уже не раб! Он привык убивать, привык действовать, смотреть через прицел ружья и драться врукопашную — насмерть! И после этого — оставаться рабом? Нет уж… и свободу он взял — сам, не спрашивая никого! Впереди — новая жизнь, где всё-всё будет иначе… и уже — не в России.

Глава 4 Мушкетёры короля

Выйдя из полицейского участка, Ежи нервно дёрнул плечом, и задумался было, остановившись, но, оглянувшись ещё раз, поспешил отойти. Во избежание… чего именно, он и сам не знает, но среди воспоминаний, хоть каким-то образом связанных с полицией, приятных у него просто нет, и поэтому просто — во избежание!

— Как-то это всё… — неопределённо сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь, но поляки, досыта хлебнувшие полицейских реалий Российской Империи, поняли его невнятный посыл.

— Франция, — ответил Бартош с оттенком странной, едва ли не дьявольской гордости, будто эту страну — со всеми её свободами и правами, он породил едва ли не лично, и уж как минимум стоял у истоков. Впрочем…

… попаданец уточнять не стал, потому как, а вдруг оно так и есть?! Согласно странноватой логике Камински, Польша есть Альфа и Омега, основа всего, и вопросы в стиле «А что было раньше, курица или яйцо?» совершенно бессмысленны, потому что всякий образованный человек знает, что первой была Польша!

Это ёрническое умозаключение попаданец предпочитает держать при себе, полагая, что если он и преувеличивает, то право слово, не слишком!

О том, как Польша и поляки спасали Европу, и продолжают её спасать, удерживая, в том числе своей благородной жертвенностью, Империю Тьмы, то бишь Империю Российскую, в её нынешних границах, он слышал не раз и не два. А спорить с человеком, которого всерьёз полагаешь психически не вполне нездоровым…

— А как ещё? — не понял его бургундец Эжен, на что попаданец, хмыкнув, отвечать не стал.

Присутствие отставного су-лейтенанта, осеняющего своим севастопольским ветеранством их иммигрантскую компанию в полицейском участке, по мнению попаданца говорит, что может, и ещё как… Впрочем, и спорить желания нет, так что пришлось принять слова француза за весьма условную аксиому.

Случай вполне рядовой, свидетелей произошедшего предостаточно, равно как и свидетелей, готовых подтвердить, что именно месье Давыдов стал инициатором конфликта, и он же вызвал Ковальски на дуэль. Раздувать этот случай у полиции нет никакого желания, тем более что дело имеет, если приглядеться, отчётливый политический окрас…

… и именно поэтому они и не хотят приглядываться!

На фоне мирных переговоров между Россией и Союзниками, разного рода политиканов, журналистов и лиц с той или иной степенью причастности в Париже столько, что самоназванная столица Европы едва ли не лопается от значимости.

Если даже один из сотни решит использовать эту злосчастную дуэль в своих интересах, полицейских — и непосредственно занимающихся делом, и департамент в целом, будут тыкать в расследование носами, как щенка в созданную им же лужицу. А результат, при всём при том, известен… только что нервы истреплют.

Так, по крайней мере, считает Эжен, да и остальные французы с ним в общем-то согласны.

— Будь спокоен, друг! — громогласно заявил Жером, хлопая его по плечу, — Это Франция! Здесь, чёрт подери, понятия чести ещё не умерли, и мы…

… здесь полагалось благодарно кивать, и, разумеется, попаданец кивал, вслушиваясь в покровительственные разговоры краем уха.

— Замнут! — убеждённо сказал носатый Жерар-Филипп, худой и сутулый парень с физиономией очеловеченного стервятника, но, несмотря на этот недостаток, редкий добряк. Товарищи, едва ли не хором, пророчат ему в будущем или принятие сана, или службу в колониях, похоже, искренне считая последнее не иначе как миссионерским подвигом.

— Нервы разве что могут попортить, — задумчиво сказал Якуб, — да и то…

— Выдавать России не станут, это уж можешь быть спокойным, — уверенно добавил он, небрежно стряхнув перхоть с плеча, — Здесь, во Франции это и так-то не принято, а уж сейчас…

Он покачал головой и убеждённо добавил:

— Нет, не выдадут. В тюрьму или на каторгу тоже не отправят.

— В худшем случае, — перебил его Жером, — откажут в виде на жительство, да и то…

Большинство же проблему Ежи посчитали совершенно несущественной, и только Камински с видом Сивиллы изрёк что-то пессимистическое. Дескать, московиты, пся кревь, с их дикарством…

… но слушать его никто не стал, даже… или вернее сказать, тем более попаданец!

— Вы, месье Ковальски, не умеете ценить французское гостеприимство, — смерила его взглядом мадам Шерин, встретив в холле, — и потому я прошу вас съехать! Скажите спасибо…

Старая карга многозначительно промолчала, и служанка, её верная наперсница, а скорее даже тень, поджала дряблые губы и осуждающе уставилась на Ежи.

— Сегодня же! — добила его мадам Шерин.

— Я… — начал было отвечать попаданец, но спохватился, ошарашенный самыми дурными предчувствиями, — Поговорим об этом чуть позже, мадам!

Обойдя мадам со служанкой, он спешно поднялся по лестнице, и, открыв дверь, кинулся к саквояжу. Выдернув его из-под кровати, он достал было ключик от хитрого замка, но спохватился, и, вскочив, быстро закрыл дверь, оставив в ней ключ.

— Если… — что будет, «если», он и сам не знает, но…

… саквояж он открывал трясущимися руками.

Вытряхнув на пол грязное бельё и всякий хлам, лежащий сверху специально для любопытных горничных, вывалил на него свёртки с драгоценностями, спешно перебирая их — все ли на месте!? Не подменили? На первый взгляда всё в порядке…

— Месье Ковальски! — в дверь яростно застучали, а старческий дребезжащий голос, наполненный гневом, требовал от него немедленно, тотчас…

— Да, мадам Шерин! — не сразу откликнулся он, — Подождите минуту!

Старая карга не угомонилась… впрочем, и ждать ей пришлось никак не минуту, а много больше! Но драгоценности на месте, и кажется, все…

Да и когда бы она успела подменить их на копии?! Нет, так-то всё может быть, ведь Париж — не только культурная, но и, пожалуй, криминальная столица Европы.

Но много проще внаглую обокрасть иммигранта, чем заниматься сложными, и, в общем, бессмысленными в его случае, махинациями. Да и мадам Шерин, при всём к ней неприятии, светочем ума явно не была и в молодости, а ныне и подавно.

Собрав все вещи, он наконец открыл дверь, грудью преградив путь в комнату владелице пансиона.

— Мадам… — перебивая её визгливое негодование, громко сказал Ежи, — Как вы видите, я собрал свои вещи! Надеюсь, я могу получить деньги назад? Я платил вам за неделю вперёд, но не успел даже переночевать, а вы уже требуете от меня съехать.

— Деньги?! — мадам весьма натурально схватилась за корсаж — там, где у нормальных людей сердце, а у неё только сморщенная кожа, рёбра, а под ними прогнившая пустота, — Вы, подозрительный иностранец, смеете говорить о деньгах?! Вы… да как вы смеете!?

Она перешла на дребезжащий ультразвук, а подоспевшая служанка выступила бэк-вокалом, подвякивая что-то невнятное, но возмущённое, потрясая при этом плотно сжатыми морщинистыми кулачками, густо покрытыми старческими пигментными пятнами.

— Мадам Шерин, я… — начал было попаданец умиротворяющим тоном.

— Вон! — яростно завизжала дама, — Вон! Да как вы смеете! Меня, старую женщину! Француженку!

Ежи изрядно озадачился, решительно не понимая, чего же он смеет, но мадам, как оказалось, визжала не зря. На скандал уже поднялась пара любопытных постояльцев. Видеть они, стоя на узенькой лестнице ниже эпицентра скандала, решительно ничего не могли, но теперь, можно быть уверенным, готовы будут поклясться, что были свидетелями…

… чего бы то ни было, но точно нехорошего. Мадам Шерин, уважаемая старая дама, не зря ведь так возмущена, верно?!

… деньги, разумеется, ему не вернули. Впрочем, ничего нового…

Отойдя подальше, он, несмотря ни на что, усмехнулся зло… а потом вовсе уж — так, что аж челюсти заболела.

Нет, ну в самом деле! Поиметь с постояльца деньги… не такие уж и маленькие, даже с учётом взлетевших в стратосферу парижских цен на недвижимость, и упустить саквояж, в котором драгоценностей на сумму, быть может, ничуть не меньшую, чем та, что лежит в банке на его счету! Смешно же, право слово, смешно!

Он расхохотался в голос…

… и пожалел, что этой историей ни с кем нельзя поделиться. Ни с кем…

Несколько успокоившись, огляделся, и, помня о недавней…

… да божечки, всего лишь вчерашней истории с наглой, посреди белого дня, попыткой ограбления, прижал к себе вещи и поспешил для начала зайти в ближайшее приличное заведение.

Нос привёл его в буланжери — пекарню, где продают хлеб и сдобу, а в некоторых можно получить вдобавок и кофе, а то и простой, но сытный перекус, чаще всего сыр, масло и ветчину в придачу к выпечке, ну и может быть, варенье. Усевшись за стол слева от входа, Ежи поставил вещи на пол и взглядом поманил молоденькую девушку, вышедшую к посетителю с кухни в облаке жара и чарующих ароматов.

Славная курносенькая мордашка, чуть скуластая, с пухлыми губами, и не то чтобы красивая, но, по крайней мере здесь и сейчас, в расцвете молодости, отчаянно хорошенькая. Да и фигурка, машинально оценил попаданец, вполне… насколько вообще можно понять со здешней модой.

Поняв интерес молодого человека, девушка весело сощурила глаза и присела в некоем подобии шутливого книксена.

— Кофе, мадемуазель, — попросил он чуть мягче, чем обычно в таких случаях, — и чего-нибудь перекусить. Ну… вы сами знаете, что у вас лучше всего получается!

— Да, месье! — просияла та, стреляя глазами, и, кажется, в свою очередь оценивая фигуру, — Через несколько минут бриоши будут, подождёте?

— Бриоши? — чуточку напоказ задумался Ежи, снова кидая непроизвольный взгляд на соблазнительные обводы и каштановый локон, выбивающийся из-под чепца. А глаза у неё, кстати, зелёные… — Подожду!

Несколько минут спустя, не забывая про кофе, он, рассеянно глядя сквозь девушку, думал о сложившейся ситуации. С драгоценностями всё непросто, и это мягко говоря. Очень мягко…

Где уж там брал их Борис Константинович, Бог весть, но, с большой долей вероятности, есть среди них и трофейные…

… и нет, это не новость, и он знал это ещё тогда, когда готовился обчистить сейф! Просто… просто это казалось чем-то неважным, потому что все эти проблемы — с происхождением, монограммами и прочим — потом…

А сейчас, как-то внезапно, настало то самое «потом» и нужно думать — что же, чёрт дери, с драгоценностями делать?! Вот что?!

Это, чёрт подери, вещицы с историей… и немалой ценой! Быть может, не сразу, а через год или два, а вернее всего, и сильно раньше, какую-то из них опознают, а дальше, пусть и не сразу, выйдут и на него!

А там… могут быть варианты, да… но все, как один, достаточно неприятные. Не обязательно, к слову, криминальные, нет…

Но с шепотком за спиной в приличное общество как-то не интегрируешься, да и с организацией, скажем, бизнеса, могут появиться, пусть и не сразу, заметные проблемы. А жить где-нибудь в глуши, как рантье… Этак он или с тоски сопьётся, или, что вернее, сорвётся с нарезок и начнёт чудить. Ну и сопьётся, конечно же, до кучи.

Сдавать как лом, выковыряв предварительно камушки, это такое себе…

Продавать скупщикам краденого и прочим сомнительным личностям? И жалко, и… снова не факт, что на него не выйдут. Ещё быстрее найдут, пожалуй! Только что денег будет меньше, а проблем — больше.

— Месье желает ещё чего-нибудь? — сбив с мыслей, поинтересовалась девушка так, что если глянуть со стороны, так само воплощение невинности! Но взгляд, но лёгкий изгиб стана…

— Месье желает, — ответил попаданец, глянув ей в глаза и заскользив ниже, несколько задержавшись в районе корсажа.

— Жорж, — чуть запоздало представился он, — а мадемуазель…

— Анет, — выдохнула там, приседая в книксене и приближая корсаж к глазам симпатичного посетителя, отчаянно стреляя в него глазами и феромонами, — Анет Лемар, к вашим услугам, месье!

— Да, — не сразу спохватился Ежи, с трудом оторвавшийся от медитативного созерцания, — месье желает, да… Понимаете, милая Анет, хозяйка моего пансиона, старая карга…

Особо не думая, он поделился своей историей — с большими… очень большими ремарками, в свою пользу, разумеется.

— Жильё… — девушка прикусила пухлую нижнюю губу, задумавшись, — в Париже с этим сложно! Снять комнату в приличном доме, не имея рекомендаций…

Она расстроено покачала головой, а потом просияла.

— А знаете, месье Жорж…

— Просто Жорж, — перебил её молодой человек.

— Хорошо, Жорж, — лукаво улыбнулась ему девушка, — Ну я — для вас, просто Анет!

В буланжери стало ощутимо жарче… но идиллию прервал сухощавый здоровяк средних лет, вышедший из кухни и с усмешкой уставившийся на молодых людей, скрещивая на груди сильные руки.

— Папа́, — пискнула девушка, засмущавшись, а потом, будто решившись, повернулась к Ежи и сказала быстро-быстро, наклонившись к нему опасно близко:

— Сможете зайти через несколько часов, Жорж? Я с отцом насчёт комнаты поговорю.

— Д-да… — болванчиком закивал молодой человек, — Да, обязательно зайду, Анет…

Выйдя, он не сразу опомнился, приходя в себя. Оглянулся назад, чертыхнулся, и, усмехнувшись, решил, что непременно зайдёт! Непременно…

— Н-да… совсем забыл! Вернее, напрочь из головы вылетело, — озадачился он, переведя взгляд на саквояж в руке, — И чего же…

— Ах ты чёрт! — ругнулся он, — Ну точно, ячейка в банке! Вот я…

Не долго думая, Ежи быстро нашёл извозчика, и, без особого торга, приказал ехать к ближайшему филиалу Банка Франции.

« — Курва мать… — вжившись, он начал даже мысленно использовать польские и французские словечки, — Сразу мог не только счёт открыть, но и ячейку арендовать, и потом уже думать — что же мне, чёрт дери, делать с драгоценностями! А я…»

Впрочем, ругал он себя недолго, да и так… скорее с облегчением, что всё обошлось. А что сглупил… ну, бывает!

Не в первый, и, увы, не в последний раз. Нужно только иметь в виду, что тормозить он может буквально вот так вот, на ровном месте, создавая себе проблемы там, где их изначально можно было избежать.

Помнить об этом… и обдумывать свои поступки и действия тщательней.

Оставив саквояж в ячейке, уже выйдя, запоздало вспомнил, что вместе с драгоценностями он оставил и грязное бельё…

… ну да и чёрт с ним! Это, пожалуй, скорее забавно. Ценности дважды грязного происхождения вперемешку с грязным бельём человека… тоже, хм, как ни крути, происхождения самого сомнительного!

— И ведь никому на расскажешь, — еле слышно сказал он, усмехнувшись чуть криво, — Ни-ко-му…

Одиночество и раньше давило на него, но почти всё время, за исключением нечастых ночных приступов, это всё было где-то на заднем фоне, задавленное банальным выживанием, подлейшим страхом, необходимостью думать, в самом буквальном смысле, о хлебе насущном.

Он пытался найти…

… нет, не родственные души, не тех, с кем можно говорить откровенно, рассказывая решительно обо всём. Нет…

Но одиночество среди людей, одиночество в казарме или людской, где, казалось бы десятки людей, но…

… с кем?!

Ладно бы просто нехватка образования и кругозора, неимение достаточных общих тем для общения… хотя и это проблема.

Но лакейство?! Солдатчина? Не такой уж у него был большой выбор круга общения…

А это — и лакейство, и солдатчина, въедается в души, ломает через колено саму суть, потому что иначе — сдохнешь! Если не забьют прекрасные господа или отцы-командиры, то сам коллектив, спаянный страхом и круговой порукой, сломанный под господский сапог, отторгнет чужака!

Становится же таким, как все…

… к чёрту!

Ещё — господа, которые иногда снисходят до бесед с начитанным неглупым лакеем, но отношения эти, сколько бы они ни были приязненны, всегда через призму если не господин-раб, то по крайней мере, через кастовость, через отчуждение, через понимание своего места в жизни.

Здесь, в Европе, ему казалось, будет намного проще. Но…

… скорее всего, одиночество будет сопровождать его до конца жизни.

Вдохнув резко, он постарался выбросить из головы депрессивные мысли — ему, в конце концов, всего только шестнадцать! Неужели не адаптируется, не найдёт друзей и то место, которое он сможет называть домом!?

Качнувшись на носках, он опёрся на трость и задумался. Делать… нет, не то чтобы решительно нечего, но около того.

Если Анет не уговорит отца, надо будет что-то делать с жильём, и хотя деньги есть, но и транжирить их, да и вообще, показывать, что они есть, как-то не хочется. По крайней мере, не вдруг, не сразу… даже Анет!

— Н-да… милая девушка, даже очень, — перескочив мыслями, задумчиво произнёс он, чувствуя некоторое стеснение в области паха, и, пожалуй, сердца. Это, быть может, ещё и не любовь, но почти влюблённость! Но хороша, и ах как хороша…

Не без труда вытеснив образ милой Анет куда-то на периферию сознания, он вернулся мыслями к полякам и тщательно обдумал, а стоит ли ему сейчас идти к ним? Нет, так-то понятно, что не бросят в беде земляка, и угол в мансарде ему найдётся.

Парни они славные…

… но именно они и стали, по сути, первопричиной дуэли!

Гадать, что они могут выкинуть, узнав о его выселении из пансиона мадам Шерин, можно долго, и будет это, как минимум, «кошачий концерт» под её окнами в течении нескольких ночей — обычное дело для Латинского квартала, его уже просветили.

А он как бы и за справедливость, особенно в свою пользу, но… чуть позже, пожалуй. Сейчас событий и эмоций, шарахнувших по нему за короткий срок, избыточно много. Нужно переварить их, и… да, пожалуй, что и в одиночестве! Хотя бы несколько часов, до встречи с Анет.

Припомнив, что во время поисков жилья он видел на одной из улочек, примыкающих к Латинскому кварталу магазины готового платья, Ежи, не забывая об осторожности, попытался отыскать их.

Места здесь своеобразные, потому как с одной стороны Латинский квартал один из старейших, но престижным его, даже с большой натяжкой, назвать никак нельзя! По крайней мере, не сейчас, не в середине девятнадцатого века.

Времена, когда ваганты давали жару горожанам, занимаясь не только наукой, но и грабежами с изнасилованиями, ушли в прошлое, но не такое уж и давнее! Нрав у студентов буйный, дерутся по любому поводу и без, а ещё, в виду молодости и хронического безденежья большинства, жаждут дешёвой любви, дешёвого вина и дешёвых развлечений.

А спрос, как известно, рождает предложение, поэтому соответствующая инфраструктура, более или менее приглядного вида — в наличии. С девицами, сутенёрами, шулерами… и разумеется, карманниками и грабителями.

Последние, в общем, со студентами особо не связываются, но Латинский квартал только отчасти примыкает к респектабельным кварталам, а отчасти — к трущобам, да таким, что полиция туда не суётся! А потому бывает… всякое.

Магазины расположились на узких извилистых улочках с самой причудливой топографией, порой не поддающейся логике, но несомненно имеющей какую-то историческую подоплёку. Дома в два, три, редко в четыре этажа, узкие, несколько обветшалые, иногда с облупившейся штукатуркой и краской на ставнях и оконных рамах.

Несмотря на финансовые трудности, тяга к прекрасному у французов в крови, поэтому ставни выкрашены разноцветными красками, на всевозможных приступочках горшки с цветами вперемешку с сушащимся бельём и сонно жмурящимися кошками.

Наверху дома почти смыкаются, от чего солнца здесь почти не бывает, и чахлые здесь не только растения в цветочных горшках, но и дети, имеющие вид не то чтобы беспризорный, но несколько неухоженный, сопливый, и пожалуй что рахитичный. А плесень, напротив, чувствует себя вольготно, виднеясь и на стенах, и на прилегающих к ним мостовых.

Улицы, и без того узкие, ещё больше сужаются из-за вытащенных наружу прилавков, тележек со всякой всячиной, столиков, за которыми хозяева, попивая кофе и играя с соседями в трик-трак, коротают время в ожидании покупателей. Узость, впрочем, никого не смущает.

Здесь внизу торгуют, чинят обувь и шьют одежду, а наверху живут, и так — поколениями, веками, не только обедая где-нибудь по соседству, где ещё твой прадедушка обедал у прадедушки нынешнего хозяина, но и, по сути, вовсе не выходя за эти пределы неделями и месяцами. Разве только иногда по выходным они, собравшись с домашними, выбираются погулять в расположенный неподалёку Люксембургский сад.

— Месье! — седоусый мужчина, возящийся возле витрины с тряпкой, улыбается дружелюбно, будто увидел долгожданного родственника из провинции, — Лучший табак, не желаете ли?

— Буду знать, месье, — вежливо склоняет голову Ежи, — может быть, в другой раз.

— Ланс Не, месье… — трескается в улыбке француз, делая выдержанную паузу.

— Жорж Ковальски, — сдаётся попаданец.

— О, Польша? — седые усы закручиваются, глаза загораются огнём, а нога начинает притоптывать в такт мазурке Домбровского.

С седоусым месье Ежи расстался несколько минут спустя, оказавшись на улице с сигарой, и смутно припоминая, что, кажется, пообещал закупаться табаком только у дядюшки Ланса.

— Вот как это они? — пробормотал он, чуточку сжавшись и нервно поглядывая по сторонам, всерьёз опасаясь выйти из этих улочек, гружённым чёрт те чем, чуть не венскими стульями и коврами.

— Месье? — миловидная дама, стоящая в дверях лавки с тканями, — Заходите! Посмотрите сами, у нас широкий выбор…

Он ускорил шаг и чуть не натолкнулся на вальяжную даму средних лет, шествующую по узкой улице со служанкой. Дама с явными потугами на светскость, но божечки…

Впрочем, пусть её! Никого, кроме, может быть, провинциалов, эти потуги не обманут, но попаданцу всё равно, а торговцы так даже и подыгрывают, хотя и да, не без толики иронии, местами переходящей в лёгкий сарказм.

Заметив в конце улочки маленькое непритязательное кафе, он обрадовался и поспешил к нему.

— Кофе, — коротко приказал он подскочившему к нему мужчине средних лет, оторвавшемуся от приятельской беседы с одним из клиентов.

— По-венски, месье? — поинтересовался тот таким тоном, что не согласиться с ним Ежи не смог.

« — Да чтоб тебя, — расстроено думал он, — нахлобучивает-то как! В Петербурге, когда ходил по лавкам по поручению Бориса Константиновича, как-то проще было. Будто он за спиной стоит. А когда сам…»

Поймав себя на вылезшем невесть откуда лакействе, озлился сам на себя.

« — Борис Константинович, фу ты ну ты!» — и, дрогнув рукой, поставил чашку на блюдце, чтобы не пролить. Настроение стремительно скатилось вниз, начались дурацкие копания в себе и в прошлом, и вопрос, как ему (мысленно!) называть бывшего хозяина казался сейчас необыкновенно важным.

Борис Константинович? Вроде и верно… но хочется как-то сепарироваться от прошлого, от лакейства, от всего того…

Бориска? Борис? Да не выходит как-то… Он вор, мошенник, казнокрад и кто угодно, но — Борис Константинович!

Бывают такие люди, что чуть не с рождения по имени-отчеству зовут, и чуть ли не мать с отцом. Не выходит как-то иначе…

— Вам не понравился кофе, месье? — материализовался подле него гарсон, он же, судя по всему, и владелец.

— Кофе? — недоумённо уставился на него попаданец, — Ах да, кофе…

Он наконец пригубил его и одобрительно кивнул.

— Прекрасный кофе! А это… не обращайте внимания, месье, прошлое пытается пролезть в настоящее.

Заказав вторую чашку кофе и свежую газету, он несколько запоздало спохватился, что вот эта вот привычка — чуть что, искать ближайшее кафе, дабы приземлить задницу, может в будущем, и не таком уж уже дальнем, стать основой для нездоровых привычек.

Но… куда уж теперь! Кофе-то заказал уже, да и газета…

Да и с другой стороны — это, если подумать, далеко не самое страшное! Приключений в его жизни и так-то хватает, а последние недели на голову свалилось столько всего, что аукаться ещё, наверное, будет долго.

— Ещё и магазины эти, — на французском пробурчал он, раскуривая дарёную сигару — достаточно дешёвенькую, но раз уж халява…

— С другой стороны, может, и к лучшему, — философски заметил он, и замолк при виде приближающего хозяина кафе.

« — К лучшему! — уже мысленно подытожил он, — На кой чёрт меня вообще понесло? Давал же себе зарок, что спешить не буду, и на те! Облапошили бы меня, как есть облапошили бы! И лишнего бы накупил, и не того, и втридорога!

— Лучше… — пыхнул он сигарой, — с Анет пойду за покупками! И повод, да…»

Стряхнув пепел с сигары, он развернул газету, принявшись читать, испытывая острое чувство ностальгии. Это, конечно, не как когда-то, за ноутбуком дома или в кафе, но…

« — Русский канцлер Нессельроде…» — прочитал он, и ностальгия, Анет и прочие переживания пошли к чёрту!

Политика, чёрт бы её подрал… К Российской Империи он испытывает сложные, и, пожалуй что, не родственные чувства. Тем более, что и речь идёт о территориях и вещах, которые в его времени уже давно не орбите российской политики, но это, чёрт бы её побрал, всё равно — Россия, её интересы…

… или всё-таки нет?

Так и не разобравшись ни с политической ситуацией вокруг переговоров, ни с собственным отношением ко всему этому, он расплатился, несколько скомкано попрощался и удалился, прихватив, разумеется, газету с собой.

Судя по всему, пытаясь выбраться, он свернул куда-то не туда. Это ещё не трущобы, но контраст между торговыми улочками, где ради посетителей поддерживают чистоту, и где не стоит опасаться за свою безопасность, разителен!

Прежде всего — совсем другие лица, куда как более угрюмые, озлобленные, и…

… сифилис!

Повязку на лице у женщины, прикрывающую нос и рот, попаданец опознал несколько запоздало, и потому шарахнулся в сторону несколько более резко, чем нужно. Дама, обиженная подобной реакцией, выдала хриплым голосом несколько фраз, в которых говно было перемешано с говном, а потом, не удовлетворившись этим, сдвинула повязку вниз, обнажив безобразные язвы, и плюнула в сторону Ежи. Благо, тот был уже достаточно далеко, да и плевок по большей части повис на подбородке женщины, но… впечатлило.

Один из обитателей гетто, обожженный жизнью и алкоголем почти до потери человеческого облика, рассмеялся забавной сценке, и, насмешливо смерив взглядом залётного, повернулся куда-то в провал стены, и, судя по всему, поделился своим мнением с товарищем.

« — Будет всякая шваль…» — озлился Ежи, и, совершенно бестрепетно встретив его взгляд, сам, в свою очередь, уставился на него, постаравшись передать всё то, что может глазами выразить человек, прошедший войну и лично, в рукопашной, убивший более дюжины человек.

Абориген выдержал едва ли много больше секунды-другой и отвёл глаза. А потом, наполовину шутливо, отсалютовал на французский манер, как старшему по званию.

Кивнув в ответ, Ежи неторопливо пошёл дальше, поглядывая по сторонам — как в поисках выхода, так и из чувства самосохранения. О криминальном мире Парижа он слышал и читал немало интересного, и то, что по воровству, грабежам, и пожалуй что, убийствам, этот город совершенно точно лидирует в Европе, знает хорошо.

Есть, правда, ещё Лондон… но это другая история, и там, по крайней мере, люди не пропадают среди бела дня, отойдя чуть в сторону от улиц, которые хотя бы с натяжкой можно назвать приличными. Ну, не часто… не слишком часто.

Правда, это не заслуга лондонской полиции и недоработка парижской, а скорее особенности французской столицы, источенной катакомбами так, что куда там швейцарскому сыру!

Обходя подозрительного вида лужи, не забывая вертеть головой по сторонам и предупредительно щурясь подозрительным типам, многозначительно покачивая тростью, попаданец шёл по улочкам, и всё никак не мог найти этот чёртов выход!

Это ещё не гетто в настоящем, здешнем, парижском смысле этого слова. Живут здесь не только, и даже не столько воры, грабители и проститутки, а в основном обычные низкооплачиваемые специалисты и подённые рабочие, берущиеся за всё подряд. Но проникаться их жизнью и трудностями, равно как и бродить здесь с этнографическими целями, попаданцу решительно не хочется!

Даже если отрешиться от ветхости домов, от провалов в стенах, от потёков мочи и кучек говна по углам, от запахов, от сифилиса и алкоголизма, проникаться решительно не получается. Может быть, всё дело в восприятии, но для него это выглядит ни черта не живописно и кинематоргафично, а мрачно и депрессивно.

Экскурсия по трущобам? Спасибо, нет, идите вы на…

… и старческая рука, покрытая пигментными пятнами, выплеснувшая сверху содержимое ночного горшка, укрепила это его мнение! Он успел…

… почти. Брызги, и далеко не шампанского, запятнали его ботинки и брюки внизу.

А бедолага, не успевший среагировать вовремя, и не отскочивший, как Ежи, длинным прыжком тренированного фехтовальщика, сейчас… да, натурально обтекает. С ног до головы.

Было… много! Это не привычный ему детский горшок почти невинный, это, чёрт подери, почти антикварная посудина из тех, куда ходят всей семьёй едва ли не неделю!

— Чёрт… — подавив рвотный позыв, попаданец поспешил уйти, не забывая поглядывать теперь не только вверх, но и по сторонам.

А бедолага, впавший в священную боевую ярость, этаким вонючим берсерком уже пытается взять штурмом твердыню, долбя дверь попеременно то плечом, то ногами. Дверь, потрепанная временем и битвами ветеран, носящая следы многих невзгод, держится стойко.

— Мадам Беатрис! — взвился яростным кличем женский голос откуда-то из подземелья, — Вы опять со своим чёртовым горшком! Да сколько можно…

–… карга старая! — ревёт внизу берсерк, — Убью! На каторгу пойду, на эшафот, но тебя…

— Клодетт! Угомони своего племянника! — хлопнув ставней, высунула щекастую физиономию дама в папильотках, — Клодетт!

Не удовлетворившись этим, она на мгновение скрылась в глубине комнаты, чтобы, высунувшись с длинной палкой, отчаянно застучать ею по ставням в доме напротив.

Хлопают ставни, открываются окна и двери, и жители улочки, а то и нескольких соседних, подтягиваются на интересный скандал!

— Что? Что? — выполз из какой-то дыры дряхлый старикашка, трясущийся от возраста и неутолимого любопытства, — Что случилось?!

— Успокойся, милый, успокойся! — выскочила вниз, очевидно, тётка пострадавшего, не приближаясь, впрочем, к нему слишком близко и страдальчески морщась от вони, — Ничего страшного! Мы сейчас…

Дожидаться развязки скандала Ежи не стал, удалившись прочь, а через несколько минут найдя-таки выход.

— Карга старая, — повторил он сквозь зубы вслед за берсерком, чувствуя себя удивительно мерзко. Ситуация… чёрт, да даже морду не набьёшь! Вообще ничего, по сути, сделать нельзя.

Стараясь не привлекать к себе внимания, он постарался приглядеться, а потом и принюхаться…

Но фантазия разыгралась не на шутку, и, не в силах отличить реальности от выдумки, Ежи, ещё раз чертыхнувшись, пошёл в сторону, где он, кажется, видел одну из публичных бань Парижа.

Здесь их предостаточно, и есть, в том числе, бесплатные, содержащиеся на средства муниципалитетов. Качество… ну, наверное, соответствующее. Бесплатное.

Впрочем, в ближайшее время он убедится в этом сам! Хорошо, что они вообще есть…

Внутреннее убранство общественной бани попаданца не слишком впечатлило. Камень, бетон, немного примитивной геометрической мозаики, очень простые деревянные скамьи, на которых, непринуждённо и очень громко переговариваясь, раздеваются такие же простые, очень простые парижане. Шкафчиков нет, из стены, с символическим делением на секции, торчат массивные медные крючки, на которые и полагается вешать одежду.

Но — тепло, хотя при этом ещё и очень сыро, а сквозняки по полу гуляют такие, что он ощутил их даже в ботинках. Ну и, разумеется, плесень, островки которой то тут, то там, уже начали наступление на этот плацдарм, высаживая решительный десант.

Полтора века вперёд он с мамой, ещё совсем ребёнком, был в гостях у дальних родственников в одном из отделённых райцентров, куда пришлось долго ехать на вусмерть раздолбанном автобусе по напрочь раздолбанным дорогам. Собственно, весь райцентр и был таким — обветшалым, давным-давно находящимся в упадке, замусоренным, раздолбанным.

Дядя Коля — весёлый, крепко пьющий и крепко пахнущий мужик средних лет, с ограниченным словарным запасом, и неограниченными запасами доброжелательности, затащил его в местную баню. Парилку, совершенно замечательную по уверениям родственника, он по младости лет не оценил, а вон антураж был схожий.

Не дизайном, разумеется, а скорее бюджетной минималистичностью, и… пожалуй, можно назвать это клошарностью.

Полтора века спустя, в глубинке, он запомнил баню семейством цыган, которые вычёсывали вшей из пахнущих керосином волос прямо в раздевалке, переговариваясь о чём-то своём на смеси русского и родного. Посетители, судя по всему, привычные и не к такому, сторонились их, но в общем, особого внимания не обращали.

Здесь и сейчас вместо цыган — добрые парижане, просвещённые, так сказать, европейцы. А так…

— Месье? — поинтересовался подошедший банщик, не отличающийся, судя по всему, большим терпением. Невысокий, носатый, узкоплечий, с выпяченной вперёд петушиной грудью и усами, слишком большими для столь незначительного лица, он, очевидно, не считает должным быть любезным хоть чуточку больше, чем прописано в служебной инструкции. Нетерпеливо поглядывая на посетителя поверх очков, он покосился в сторону оставленной на стойке газеты и тлеющей в пепельнице вонючей сигары.

— Простите, месье, — спохватился Ежи, — Мне нужно помыться, и, пожалуй что, постирать одежду. Но так, чтобы не сидеть потом чёрт те сколько, в ожидании, пока оно высохнет.

— Да, месье, разумеется, — с достоинством кивнул француз, близоруко оглядывая его, — у нас можно всё, но за отдельную плату, разумеется! Подстричься не желаете? Ванну принять? Девочку?

Ежи неопределённо дёрнул плечом, как бы привязывая комплекс услуг и собственно чаевые к вопросу о стирке, и банщик, понятливо кивнув, исчез. Вскоре он появился с коренастой широколицей дамой средних лет, руки которой издали выдали профессию. Что в России, что во Франции, руки у прачек с разбухшими суставами, с вечно потрескавшейся кожей, какой-то выбеленной, чуть ли не вываренной…

— Постирать? — тупо переспросила она, щупая одежду клиента и близоруко щурясь слезящимися красными глазами с редкими и короткими белесыми ресничками, — И чтоб высохло быстро?

Поколебавшись, она кинула быстрый взгляд на банщика, и, вдохнув, как перед прыжком в воду, начала частить, срываясь иногда едва ли не на ультразвук:

— Двойная оплата, месье! Сами понимаете, чтобы быстро, да ткань не испортить, это вам не каждая сможет! А просушить?!

Она начала сыпать деталями, не давая вставить ни слова, но вскоре выяснилось, что весь комплекс услуг, включая не только стирку, но и горячую ванну, и стрижку, и присмотр за вещами, обойдётся благородному месье чуть больше, чем восемьдесят сантимов.

Отмываясь под душем, Ежи раздражённо думал о ценообразовании во Франции и о том, что он, очевидно, решительно ничего в этом не понимает! Попытки сравнить цены и заработки здесь и потом, очевидно бессмысленны, люди живут совершенно иначе, с иными ценностями и потребностями.

В горячую медную ванну, явственно пахнущую серой, он опустился не без некоторых сомнений.

— Все доктора рекомендуют! — ещё раз уверил его банщик, с достоинством пуша усы и принимая у него одежду, — Чудодейственный эффект для суставов и кожи, месье! Я понимаю, месье, что вам, в силу возраста, это пока сложно понять, но лишним, поверьте, не будет!

— Кхм… — тучный француз, курящий сигару в ванне по соседству, счёл уместным вмешаться в разговор, — Наш почтенный банщик решительным образом прав! Лучше смолоду, да…

— Кстати, забыл представиться, — хохотнул он, — Густав Токвиль.

— Жорж Ковальски, — поспешно ответил попаданец, опускаясь в воду, — рад знакомству.

— Кстати… — новый знакомый сделал паузу, выдержанную, как хороший коньяк, — ваша спина… я полагаю с этим связана некая… история?

— Простите за вопрос, месье, — тут же поправился он, — я понимаю, что он нескромен, но…

Выдохнув, Ежи постарался расслабиться в горячей воде, не отвечая.

« — Вот так и сыплются разведчики» — ёрнически выдохнуло подсознание.

На его теле расписались и все его бывшие хозяева, и армейское начальство, и французские военные. Скрыть такое решительно невозможно…

— Я поляк из Сибири, — пожал он плечами, не желая отвечать развёрнуто.

Легенду, и даже в несколько слоёв, он придумал давно, и кажется, неплохую. Поляки, вечно бунтующие, решительно недовольные угнетённым положением Польши, участвуют, кажется, во всех заварушках против Российской Империи, притом как вовне, так и внутри её.

А география?! От Кавказа до Средней Азии, Сибири и Камчатки, притом, что в любом антироссийском, антиправительственном заговоре непременно участвуют поляки!

Справедливости ради, поляков, давших присягу и честно служащих Романовым, много больше. Но и они, чуть ли не все — лёгкие на подъём, резкие, готовые к любой авантюре, от дуэли до совершеннейших афер, имеют достаточно своеобразную репутацию как в Российской Империи, так и за её пределами. Здесь что ни придумай, всё может оказаться правдой!

Но…

… Ежи промолчал, уже зная, что если собеседнику надо, он всё придумает за него. Ему же останется только прикусывать изредка губу со страдальческим видом, дергать бровью да вздыхать в стратегических местах.

Других вариантов, собственно, и нет. Потому что чем больше подробностей, тем проще попасться на каких-то несоответствиях! А так, держа в уме канву легенды, но не говоря, или почти не говоря о ней, можно подстроиться под любые ожидания собеседника, дополнив заодно легенду новыми деталями и эмоциями.

— Месье… — подошедший банщик довольно-таки бесцеремонно подложил ему под шею какой-то мягкий валик, и, присев позади на низенькой табуретке, приготовил парикмахерские инструменты. Стрижка такого рода для Ежи в новинку, но судя по тому, что лежащий по соседству месье Токвиль не высказал никакого удивления, ничего из ряда вон не представляет.

Полутора часами позже, получив решительно все возможные услуги, включая дважды поданное кофе, стрижку ногтей на ногах и избавление от мозолей, попаданец получил-таки назад чистую, вполне высохшую одежду, и — счёт…

… который был несколько больше озвученного вначале.

— Полтора франка? — изумился Ежи, но спорить, впрочем, не стал. Вещи в целости, деньги на месте… остальное, право слово, мелочи! Кунштюки такого рода он воспринимает как неизбежные жизненные уроки, и хорошо, если можно расплатиться с неприятностями деньгами, и притом не самой крупной суммой!

Не выходя из переулка, он, на всякий случай, переложил в жилетный карман дерринджер, и, щёлкнув крышкой часов, задумался. «Несколько часов», озвученные милой Анет, могут означать и два часа, но…

… всё-таки, пожалуй, маловато!

Вспомнив рослого папашу-здоровяка, со скрещенными на груди мускулистыми руками и нескрываемой иронией на физиономии, он, вздохнув, накинул ещё парочку. За это время дочка либо уговорит его принять постояльца, продавив эмоциями, либо…

— Факультет, что ли, отыскать? — задумался попаданец, воспылав жаждой учёбы.

А собственно, почему бы и не да?! Он в своё время поступал из провинции, на бюджет, и поступил-таки! И учился, между прочим, хорошо, не только опережая программу родного ВУЗА, но и заглядывая в учебники Англии и США, с отчаянной мыслью о магистратуре там.

Ну а здесь, зная наперёд все тенденции, и все те вещи, давным-давно очевидные полтора века спустя, но могущие стать откровением здесь и сейчас, он, чёрт подери, может войти в Историю!

« — Тем более, — дополнил циничный внутренний голос, — именно сейчас Париж и перестраивают, и можно сделать не только имя, как архитектор, но и состояние, как инвестор! К-комбо!»

С решимостью наперевес, тростью в руках и дерринджером в кармане, он, полный энтузиазма и благих намерений, отправился штурмовать Сорбонну. Не то чтобы сразу подавать документы о зачислении… но уж как минимум, выяснить всё, что для этого нужно!

Да и вообще, он должен составить мнение о развитии архитектуры и строительстве в этом времени!

Получасом позже он не то чтобы пожалел о своём решении…

… хотя пожалуй, всё-таки пожалел!

— Надо, пожалуй, было с новыми друзьями пойти, — проговорил он с некоторой досадой, преодолев очередную канаву по импровизированному мостику из двух досок.

Сорбонна сейчас в процессе перестройки, очевидно, назревшей за несколько веков, и она не то чтобы в разрухе, но в очевиднейшем беспорядке! Решительно все кафедры в процессе переезда, и процесс этот растянут во времени и пространстве так необычно, что нужная ему кафедра может с полным на то право добавить в своё именование «имени Шредингера».

Только в отличие от кота известного физика, пребывающего одновременно в двух ипостасях, то бишь в живой и мёртвой, кафедра пребывала одновременно в четырёх местах…

… или может быть, пяти!

Сорбонну, со всеми её кафедрами, библиотеками, профессорами и сотрудниками, размазало по всему Латинскому квартала, а отчасти и за его пределы. Этот логистический и организационный тетрис продолжается достаточно долго, и причиной тому не только, а может даже, и не столько власти Парижа, но и профессура, перетягивающая одеяло на себя при всяком удобном и неудобном случае. У них свои, очень непростые и неоднозначные отношение с властями города, да и внутренние разборки между кафедрами и профессурой извечны.

— Архитектура? — озадаченно нахмурился отловленный студент, не слишком уже молодой, совершенно медвежьего вида, заросший бородой до самых глаз, — Хм… это, наверное, тебе… хотя нет, там перекопали! Тогда… да, точно!

— Вон! — он показал рукой на приметную крышу, — Видишь? Рядышком, в соседнем здании! А вот как туда дойти…

— Ну, — махнул он рукой, — поближе кого спросишь! Все, брат, некогда мне!

Он распрощался вполне фамильярно, как со старым приятелем, и ушёл, почти убежал.

— Не то знакомы… — протянул Ежи, пытаясь припомнить бородача среди доброй сотни студентов, с которыми он познакомился за минувшее время, — не то нравы такие? А, чёрт… но впрочем, какая мне разница?

Пожав плечами, он отправился в указанном направлении, и очень скоро натолкнулся на двух русских офицеров, присутствовавших на дуэли. Не подавая виду, что узнал их, Ежи прошёл мимо, не имея никакого желания к беседе, а гадать, какого чёрта они делают здесь, и почему они в штатском, и подавно!

К чёрту! Пусть прошлое останётся в прошлом…

… но прошлое, как выяснилось, решило последовать за ним.

Не сразу, но, петляя по перекопанным улочкам, местами перегороженным или заваленным камнем и древесиной, но обнаружил, что господа офицеры следуют по пятам. Насторожившись и чуточку попетляв, попаданец понял, что да, это не совпадение!

Несколько минут спустя он, опять же мельком, почти случайно, увидел, как к компании офицеров присоединился ещё один господин в штатском, одетый на манер парижанина из небогатых. Совершенно неприметного вида…

… но поведение и все мелкие детали самым решительным образов выдали в нём подданного Российской Империи, и притом, пожалуй, находящегося на службе! Этакая мелкая сошка перед лицом начальствующим…

— Пся крев! — негромко ругнулся попаданец, находя ситуацию как минимум странной, а пожалуй что и неприятной! Что с эти делать, Ежи решительно не знает, а потому, просто на всякий случай, оторвался от преследования.

Впрочем, вопросы «зачем» и «почему», а так же «что делать» он решил оставить на потом, а здесь и сейчас томление духа и плоти понесло его на встречу с милой Анет!

В знакомую буланжери он зашёл не без робости, нервничая, пожалуй, побольше, чем перед дуэлью. Замявшись, он открыл было рот, желая позвать девушку, но, смутившись невесть чего, скромно уселся за столик слева от двери, кусая губу.

Долго ждать не пришлось, меньше через минуту из проёма пекарни выглянула девичья мордашка, переполненная надеждой и ожиданием. Заметив его, Анет вспыхнула радостью и румянцем, и практически выбежала к нему, смущённо остановившись через несколько шагов. Смутившись ещё больше, она оглянулась назад.

Спустя несколько секунд в проёме появился её отец, где, привалившись спиной к стене, он скрестил на груди руки, вскинул брови, и саркастически улыбаясь, уставился на дочку, переведя потом взгляд…

« — На зятя», — отозвалось подсознание, и попаданец замер, как кролик перед удавом, обдумывая эту странную мысль… не вызывающую впрочем, какого-то внутреннего дискомфорта.

Что уж там уловил месье Лемар, Бог весть, но несколько минут спустя Ежи поднимался по лестнице вслед за Анет, решившей показать комнату постояльцу, ни черта не помня ни о плате за постой, и не думая ни о чём…

… кроме того, что сзади, за ними, поднимается месье Лемар.

Увы…

Но это, пожалуй, единственная ложка дёгтя, размазанная по его, Ежи, нынешней картине мира!