Тайна пролива «Врата скорби». Том третий

Василий Лягоскин

Победа над Спящим богом завершила цикл приключений полковника Кудрявцева и его товарищей в далеком прошлом Земли. И… открыла новый! Что ждет их в новом мире и что это за мир? Какое задание предстоит теперь выполнить людям, уже отстоявшим право человеческой цивилизации на существование? На эти вопросы, несомненно, ответ найдется. Потом – когда будут отражены первые атаки непримиримых врагов, и рядом, плечом к плечу, встанут новые друзья.

Глава 9. Анатолий Никитин. Кровавый четверг

Первые три дня новой недели Анатолий провел как во сне. В очень счастливом сне. Он практически не отходил от Бэйлы и дочки; нехотя брел из лазарета, в котором выделили целое родильное отделение — только после прямой команды доктора Брауна. А сердце его оставалось здесь; в самом защищенном месте города. Да — несмотря на распиравшие его душу чувства, Никитин не мог не заметить, что этот крохотный кусочек городской жизни перекрыт многократно — и стенами, и людским вниманием, и многим еще; чего он не мог разглядеть, но что чувствовал. Анатолий прекрасно понимал командира. Ведь у того тоже сердце рвалось сюда, к мальчикам-близняшкам, которых назвали в честь двух дедов, которых им не суждено было увидеть.

— Ну, ничего, — Никитин мысленно успокоил этих крошек, а заодно и свою дочку, Оксанку, и двух дочерей профессора Романова, — наша любовь заменит вам и дедушек, и бабушек… Оксана…

Его лицо расплылось совсем уже в счастливой улыбке, граничащей с экстазом. Точно такое же было у профессора, который вышел из другой палаты — той, где разместили Бэйлу и двух ее малюток. Романовы поиском имен для дочерей долго не мучились. Как признался Анатолию сам Алексей Александрович, он первым предложил разбить имя жены на две части, и одарить ими малышек. Так что за дверью, в которую вышел сейчас счастливый папаша, сладко спали, или лакомились еще более сладким материнским молоком Таня и Тамара. Что касается семьи Никитиных, то тут выбора тоже не было. Разве был кто-то в этом мире ближе для них, чем командир с Оксаной, в честь которой они и назвали дочь?!

— Разве что вот они — профессор с Таней-Тамарой… ну, еще Зина, Валерка Ильин, Марио с Иринкой (заразой такой!), тот же Виталька Дубов…

Они с Романовым как раз вышли из лазарета, и улыбки на их лицах смыло словно ливнем, который по-прежнему шумел за куполом. Здесь, за пределами умиротворенной атмосферы больничного комплекса, они опять окунулись в невидимые волны ожидания чего-то трагического; может, ужасного.

— Вот так же я себя чувствовал себя, когда в городе «резвилась» академик Арчелия, — пробормотал профессор.

Никитин согласно кивнул, а потом резко повернулся к домику, который воздвигли рядом с Цитаделью взамен погибшего под лапами разъяренного тираннозавра. Тайский домик для массажа, конечно же, восстановили. Но теперь он был частью их прошлого; живым памятником истории. А оздоровительные процедуры не прерывались ни на час в новом помещении — гораздо более комфортном; с раздевалками, душем, и уютными креслами, в которых можно было подождать своей очереди, или напротив — порелаксировать после сеанса с чашкой ароматного чая.

— Подожди-ка, — Анатолий придержал профессора за рукав камуфляжа, — что это он тут делает?

Перед дверьми массажного домика, который кто-то успел назвать салоном «Клеопатра», топтался в явном нетерпении француз, Жюль Ранье.

— А ведь его не было на лекции! — профессора словно озарило; он даже поднял руку, чтобы хлопнуть ею по выпуклому лбу.

— Да, — голос командира, неслышно подошедшего сзади, заставил обоих подпрыгнуть на месте от неожиданности, — я проверял. Он как раз всю твою лекцию, Алексей Александрович, продрых на массажном столе. А теперь, скорее всего, поджидает своего дружка — Швидке.

— Так это они, — резко повернулся к командиру Романов, — это из-за них?…

Он не закончил вопроса, который прекрасно поняли и Анатолий, и полковник Кудрявцев, закачавший головой:

— Как-то все у них напоказ; глупо, неубедительно… противно. Скорее, отрыжка той самой толерантности (все трое чуть заметно поморщились). А вот это все, — рука полковника обвела пространство под куполом, подтверждая, что командир тоже чувствует нависшую над городом угрозу, — совсем другое. Тут кровью пахнет. А от этих чудиков…

Он махнул рукой теперь совсем пренебрежительно; как оказалось зря. Командир тоже ошибался… не часто, но все же.

Ранье, в своем волнении не заметивший тройку разведчиков во главе с командиром, бросился к спрыгнувшему сразу с третьей, верхней ступени салона Герхарду, и… получил от товарища знатный хук слева. А потом — вдогонку, еще и справа. Француза буквально смело на жесткую дорожку. Сам тракторист постоял бы, полюбовался, как один «евротолерант» пинает второго — от души, не жалея ни ребер, ни лица друга, уже залитого кровью. Но командир («Ага! Тоже помедлил пару мгновений!», — порадовался за Кудрявцева Анатолий, — ну, и правильно!!») уже несся к драчунам; уже ловко, неуловимой подсечкой укладывал Швидке рядом с жертвой его яростной вспышки, и фиксировал намертво невесть откуда взявшимся пластиковым шнуром.

— Ага, — обрадовался еще раз тракторист, — из таких пут даже тираннозавр не вырвется. А если командир их еще и «заговорил»…

А командир, между тем, повернулся к подбежавшим профессору и Никитину. В его глазах Анатолий прочел промелькнувший молнией чуть растерянный вопрос: «Ну, и что теперь с ними делать?». С языка говорливого тракториста успел сорваться ответ:

— В кутузку их, товарищ полковник!

Впрочем, никакой кутузки в городе не было. И командир принял другое решение. Легко подхватив тело беспамятного француза, он кивнул на спокойного, на удивление расслабленного сейчас Швидке: «Берите его, ребята!». Анатолий к немцу не испытывал сейчас никакой неприязни. Во-первых, был «благодарен» за драку (вздохнул: «Грешен… прости, господи!»), а во-вторых… знал по себе — после рьяной драки, в которой Никитин прежде не прочь был поучаствовать, наступает вот такое умиротворение, опустошение в душе и теле. Словно вместе с агрессией выплеснул из себя всю грязь и мерзость; и… можно копить по новой. Но нынешний тракторист был совсем другой личностью. Ту самую грязь, или мерзость, если они и пытались укорениться внутри, он исторгал из себя сразу же; имея перед собой такие примеры, как командир или Алексей Александрович…

Никитин даже негромко рассмеялся, уличив себя в том, что во второй раз на неполные десять минут попытался объять необъятное — перечислить всех своих друзей… настоящих товарищей. А еще он на удивленный взгляд профессора ответил своим, горделивым — ну, как же, он ведь взялся за плечи француза, за более тяжелую часть его неподвижной тушки! Причем, совершенно бессознательно. Прежний Никитин уже держался бы за ноги. Если бы вообще бросился выполнять приказ командира.

— Да! — усмехнулся он своей мысли, глядя в спину полковника, уже подходившего к больничному комплексу, — попробовал бы я не выполнить его приказ…

Следующая мысль заставила его быстрее зашевелить ногами — так, что у дверей лазарета их с профессором тандем догнал командира.

— Товарищ полковник, — Никитин умоляющим голосом попытался остановить Кудрявцева, — разве можно их сюда? Тут же дети!

— Ну, — усмехнулся командир, открывая дверь перед носом тракториста, — раз сюда никто не сможет забраться, значит, что?…

Он спросил, и сам же ответил, открывая уже другую дверь, ведущую в отсек, где сам тракторист ни разу не был:

— Значит, отсюда тоже никто не сможет выбраться!

За дверью был длинный коридор, в котором были лишь десять других; закрытых и расположенных попарно — по пять с обеих сторон. Полковник открыл две из них, и изумленным взорам Никитина и Романова предстали небольшие комнатки. Сам Анатолий именно так представлял себе палату для буйно помешанных. В комнатах не было ничего — кроме стен пола и потолка; все из той же пластмассы, сейчас мягкой, и расслабляющей. Плечи Ранье в руках тракториста ощутимо расслабились, как только пострадавшего внесли внутрь. Но думать об этом не хотелось — ни о пластмассе, наделенной очередным удивительным свойством, ни о чем, даже о детях…

Безжалостная рука командира выдернула Анатолия и из комнаты, и колдовских грез. Уже в коридоре полковник показал на две двери — под номерами «один» и «два» — сюда никто не сможет войти… кроме меня.

— А если…, — начал было задаваться вопросом профессор; и испуганно умолк.

Никитин прекрасно понял его; он тоже не мог представить себе такого катаклизма, что лишил бы их командира; даже уточнил такой кошмарный вариант: «Тогда бы уж и для нас ничего не имело значения! Ни для меня, ни для профессора, ни для…».

Уши тракториста вдруг запылали огнем; он вспомнил, что совсем недавно пытался изгнать из памяти такие родные имена. Командир рядом понимающе улыбнулся — чуть печально, как показалось Анатолию. А потом показал на дверь, ведущую в родильное отделение:

— Иди, полюбуйся на свое счастье. Тебе скоро в командировку (полковник посмотрел на часы) — через полтора часа. В краткосрочную.

— Какую?! — тракторист был готов на любой подвиг, лишь бы его поскорее пропустили в заветную дверь.

— Очень ответственную, — хитро улыбнулся командир, — на сеанс массажа.

— Так я же в очереди…

— А ты без очереди, по блату, — еще хитрее подмигнул Кудрявцев; потом стал серьезным и сосредоточенным, как обычно, — и не думай, что это поощрение, товарищ рядовой запаса (Анатолий подтянулся). Считай, что ты туда как Александр Матросов, грудью на амбразуру…

Этот массаж ничем не отличался от предыдущих. Ласковые, а по мере продвижения к финалу все более жесткие и твердые пальцы Ради и Нари порхали по спине, выгоняя из тела и души все лишнее, и вливая на место этого «лишнего» могучий заряд энергии. Анатолий, как инструктировал командир, не вдумывался в свои ощущения; не пытался разглядеть в движениях тайских массажисток что-то подозрительное. Он отдался волнам блаженного бездумья; попытался даже забыть о командире, о его последнем испытующем взгляде. Поначалу это не получалось. Тогда Никитин стал думать о дочерях, о Тане-Тамаре, и не заметил, как задремал.

Через два часа он бодро вскочил с топчана, бросил короткое «Спасибо!» тайкам, согнувшимся в глубоких поклонах, и буквально выскочил из дверей, как пробка из бутылки шампанского. Чтобы попасть в руки командира. Впрочем, полковник Кудрявцев не стал долго обниматься с трактористом; он отпустил его и так — глаза в глаза — спросил: «Ну, как?!».

— Все прекрасно! — Анатолию хотелось заорать во все горло, — и жизни хороша, и жить хорошо! Еще бы…

Тут он перевел взгляд на улыбавшегося рядом профессора, и внутри все вспыхнуло яростным огнем:

— Ах, ты, падла! — Романов ухмылялся так гадко и зло, что тракторист вдруг представил себе, что за эти два часа произошло что-то ужасное, непоправимое, и профессор Романов имеет к этому самое непосредственное отношение.

Он занес руку для удара — совсем, как Герхард Швидке недавно, и… забился в крепких объятиях командира, не в силах добраться до отскочившего далеко назад профессора. А рядом так же гадко ухмылялись Левины, на которых (несмотря на их гигантские габариты) тоже хотелось наброситься, и бить и бить; топтать и топтать — превращая чужую плоть в кровавую кашу.

Холодным душем на яростный разум опрокинулись слова командира:

— Хочешь в ту комнату? Под номером «три»?!!

И тракторист обмяк, вспомнив все; прежде всего ту бесконечную пустоту, явившуюся вместо лиц Тани-Тамары и дочек. Сами собой потекли из глаз слезы; впервые в жизни не от водки, а от стыда, заполнившего организма. Он попытался еще раз дернуться, чтобы просить, умолять профессора о прощении; да хоть и на коленях. Но из железной хватки сержанта Левина, в которых он оказался, тоже было невозможно вырваться. А Света, его жена, ласково гладила огромной ладошкой по шевелюре командира, и голову заполняла удивительная свежесть. Командира рядом уже не было. Но тракторист, человек удивительно догадливый, и сейчас медленно приходивший в себя, понял — Кудрявцев скрылся внутри салона. Впрочем, он уже стоял в дверях, с сумрачным выражением лица.

— Заходите, — махнул он рукой.

Левин вопросительно посмотрел на Анатолия; потом на командира.

— Все заходите, — разрешил полковник, и Никитин заполнился благодарностью к командиру, который первым догадался, а может, изначально знал — это не он, не Анатолий пытался размазать по дорожке профессора и всех остальных.

— А кто? — задал он себе вполне законный вопрос, заходя в помещение, где два часа предавался расслабленной неге, — они?

Тайки лежали на массажном столе; хрупкие, свободно помещавшиеся на широком ложе, еще помнившем тепло тела тракториста. Глаза их были закрыты; груди мерно вздымались. Они словно спали, спеленатые все тем же пластиковым ремнем.

— Посмотри, Света, — приказал командир.

Левина подошла к столу, и протянула обе ладони к голове одной из массажисток — Ради, или Нари; Анатолий, к собственному смущению, так и не научился их различать. И тут же просторное помещение заполнил крик, полный боли. Это закричала, отдернув руки, целительница. А через мгновение она уже билась в объятиях мужа, повторяя без устали: «Там Зло… Зло… Зло…».

— Беритесь, — кивнул Анатолию с профессором командир; тело одной из массажисток уже лежало на его широком плече, — боюсь, Анатолий, что твой третий номер сейчас займут.

Тракторист шутку не воспринял; он шагнул вперед.

— Я сам, Алексей Александрович, — смущенно улыбнулся Анатолий, — ты уж прости меня.

— Ничего, — ответная улыбка профессора была искренней, — хорошую встряску получил.

— Левины, за мной! — это полковник скомандовал уже, спрыгнув на дорожку.

Короткая хлесткая команда отрезвила рыдавшую Светлану быстрее мужских объятий. В длинный коридор, показавшийся Анатолию теперь настолько мрачным, что он перестал ощущать тяжесть на плече, они вступили все вместе. Вместе же поочередно «полюбовались» на лежащих неподвижно Нари и Ради — в камерах под номером «три» и» четыре». Да — именно так теперь воспринимал эти комнаты тракторист.

— «Удовольствие» и «Прекрасная женщина», — вспомнил он перевод с тайского, — представляю, какое удовольствие будет для Швидке в соседнем, втором номере, когда эта страшная женщина очнется, и начнет колдовать.

— Никакое Зло отсюда не вырвется, — командир, закрывавший дверь с номером «три», словно ответил на его невысказанный вопрос, — никто и ничто!

И следом открыл соседнюю комнату, в которой из встретил немец — взъерошенный, как воробей после дождя, и сидевший в дальнем углу. Полковник Кудрявцев не дал ему возможности обрушиться с «толерантными» претензиями; коротко приказал Левиной:

— Светлана — осмотри!

И столько властной уверенности было в его голосе, что Герхард даже не пикнул, когда целительница возложила свои ладони, и чуть поморщилась:

— Чувствую остатки того самого Зла… они, наверное, сами бы истаяли со временем. А вот мы их сейчас…

Лицо немца на глазах светлело; разглаживалось. Казалось, он сейчас заснет, и засопит — прямо на мягком полу.

— Не спи, Герхард, — теперь в голосе командира не было жесткости, — доберешься до дома, и там дрыхни хоть до утра.

— Мне же вечером в караул, товарищ полковник, — попытался слабо возразить немец.

— А вот товарищ сержант тебя сейчас освободит от наряда. Найдешь ему замену, Борис?

— Найду, — кивнул начальник охраны.

— И Жюлю найди, — это командир приказал, открывая «номер» с цифрой один…

Анатолий не решился войти в родильное отделение в растрепанных чувствах. Он был в полной уверенности, что ласковые ладошки Светланы изгнали из его головы всю скверну. Но рисковать не стал — решительно повернул направо, за командиром и профессором. А там, уже на улице, побежал, что было сил в сторону, откуда раздавались дикие отчаянные крики. В них была мука расставания с жизнью, и боль от рассекаемой на части плоти — именно эту картину увидел пораженный тракторист посреди цветущего парка — рядом с их «круглым столом», родником, который не думал пересыхать.

Это было излюбленным местом отдыха горожан. Здесь всегда было много народу; здесь же и разыгралась страшная бойня. В озерце, куда изливалась прозрачная холодная вода, плавало что-то ужасное — человеческие тела, и части тел; внутренности… Анатолий разглядел даже чью-то голову, отделенную от тела. А над всем этим, по колено в красной от крови воде, стоял Спартак с искаженным от безумной ярости лицом и коротким мечом в руке. Где раздобыл это оружие спятивший с ума гладиатор, было непонятно? Одно было несомненно — именно он учинил здесь кровавую резню; напав на безоружных людей, не имевших ни одного шанса противостоять великому мастеру боя.

— Да даже с мечами в руках… Кто мог бы отбиться от этого страшного чудовища? Только он!

В бассейн мягко, не подняв кроваво-красных брызг, спрыгнул полковник Кудрявцев. Сюда, к месту трагедии, уже сбегались люди; иные — напротив — готовы были покинуть этот проклятый уголок, и забиться куда-нибудь в норку поглубже. Некоторые морщились в страданиях, зажимали резаные раны. Но все в этот момент остановились; уставились туда, где должна была разразиться великая битва Добра со Злом. Она и произошла — быстро, без всяких эффектов: можно сказать, буднично.

Страшный меч рассек воздух по ломаной траектории; сначала сверху вниз, заставив сорваться с лезвия целую россыпь тягучих капель крови, а потом, достигнув уровня пояса противника, полетел по кругу — не оставляя ни единого шанса противнику перед гладиатором. Только вот никакого противника там уже не было. А был он за спиной страшного мясника. Что уж там сделал полковник, Анатолий не разглядел. Он только успел заметить, как меч вырвался из ладони Спартака, и упал в воду; как следом поочередно опали, словно плети, вздувшиеся мускулами руки гладиатора. И как сам он закатил глаза, и тоже упал в бассейн, выплеснув не меньше половины жидкости на берег. В запале Никитин пожелал, чтобы там острое лезвие нашло своего хозяина; его сердце, и тут же сам ужаснулся этому:

— Это же Спартак! Друг… я только недавно дважды перечислял ближний круг товарищей, за которых готов был отдать жизнь. И Спартак там…

Кудрявцев нагнулся к воде, и верхняя часть тела гладиатора показалась над водой; лишенное сознания тело не хотело умирать. Громадный фракиец судорожно кашлял и отхаркивался водой; со свистов вдыхал воздух. А неумолимые руки полковника окунули голову опять в воду, и еще, и еще раз. Пока, наконец, тело не перестало вырываться из захвата. Только тогда командир одним могучим рывком выбросил гладиатора на берег, заставив собравшуюся толпу отшатнуться.

— Левин! Левина! — голос полковника был страшен; не подчиниться ему было невозможно, и два гиганта, не уступавшие Спартаку ростом и объемами громадных мускулов, подступили к командиру.

— Света, — первой задачу командир поставил целительнице — уже много мягче, и с болью в голосе, — не теряй времени; не дай погибнуть еще кому.

Левина не стала терять времени даже на кивок; сразу же склонилась над страшными ранами человека, чья грудь чуть заметно вздымалась — других признаков жизни Никитин не видел. Он, кстати, тоже подскочил к командиру, как и профессор, которого сейчас было трудно узнать — такой бледной и потрясенной была его физиономия.

— Сержант! — полковник словно не заметил порыва ближайших помощников, — убрать тут… все. Собрать, в общем… Возьми пока пластиковые мешки, а потом решим, куда и как… А вы (это он сверкнул глазами на тракториста с Романовым) — за мной.

Втроем они унесли тяжелое тело гладиатора в тюремный блок; опустили там его на пол в «первом номере», который недавно освободил Ранье. Командир рывком перевернул Спартака на спину; еще два почти неуловимых рывка, и руки гладиатора шлепнулись на мягкую пластмассу, явно вправленные на место.

— Пойдем отсюда!

Полковник пошел вперед из больничного комплекса, потом за золотые ворота с белой и алой розами; мимо грядок с овощами; по нетронутому; заросшему бурьяном полю — единственному такому в городе. Даже у Оли Ульяновой не поднялась рука; точнее, язык — отдать приказ перепахать этот участок, и засеять его чем-нибудь полезным. Ведь именно здесь нашли свою смерть их соотечественники — два бывших китайца. Никитин едва не ткнулся в спину командира, когда тот резко затормозил. И, так же, как Александр Николаевич, уставился себе под ноги, пытаясь разглядеть в траве следы трагедии полуторамесячной давности. Увы — время и злой бурьян не оставили тут ни клочка ржавой от крови земли. Тем не менее, Анатолий был уверен — командир не ошибся.

Все трое, как по команде, подняли головы, осматриваясь. Участок был большим, как и соседние; площадью ровно в гектар. Тем не менее, полковник решил:

— Вот здесь и будет у нас кладбище. Огородим; цветы посадим.

— Да тут же… тут же весь город похоронить можно! — ужаснулся профессор, — еще и место останется. Или вы думаете, Александр Николаевич?…

— Думать — ваша задача, товарищи мыслители. Моя задача — принимать решения и присмотреть, чтобы эти решения воплотились в жизнь — общими усилиями. А насчет того, сколько места тут будет занято… Хоть какие-то мысли есть?

— Я, товарищ полковник, когда засыпал на массажном столе, — вдруг выдал Анатолий, — почему-то вспомнил ту латышку итальянскую.

— Викторию?! — профессор невольно потер пальцами ухо, которого едва не лишился из-за этой белокурой бестии.

— Да Алексей Александрович, — повернулся к нему тракторист, — не ее саму, конечно; живой-то я ее не видел, — а твой рассказ. И слова товарища полковника: «Ходи, да оглядывайся!». Вот так нам, наверное, и придется теперь жить.

— Да, — протянул командир, — ходи, да оглядывайся.

— А я вот о чем подумал, Александр Николаевич, — профессор в волнении схватился и за второе ухо, — купол ведь теоретически защищает от всех видов излучений?

— Теоретически защищает, — кивнул полковник, — до сегодняшнего дня я думал, что и практически.

— А что у нас появилось нового — такого, что могло так повлиять на Спартака; а до него на таек?

— Аборигены?! — ахнул тракторист, — Виталька Дуб с командой. Неужели они?!

Ему никак не хотелось верить, что именно этот симпатичный ему человек (дикарь!); или один из его соплеменников явился причиной кровавых событий. Но ничего иного в голову не приходило. В кармане Кудрявцева требовательно заверещала рация. Полковник глянул на экранчик, высветивший фамилию абонента, и не стал убирать громкой связи.

— Товарищ полковник! — раздался встревоженный голос сержанта Холодова.

— Слушаю, сержант.

— Тут «гости»…

— Что гости*! — лицо полковника стало каменным и жутким.

— Вас требуют, товарищ полковник!

— Ну что ж, — пригласил товарищей в обратный путь командир, — послушаем, что с нас будет требовать вождь русов. А потом сами потребуем — рассказать все без утайки. И пусть только попробует юлить!

Бросившись вслед за Кудрявцевым, Анатолий невольно пожалел Витальку Дуба.