Мой цифровой гений. Дьявол

Василий Львович Попов, 2020

Герой предыдущей книги «Мой Бумажный Демон» вновь встречается со злом, с существом, вышедшим на новый уровень, но по-прежнему преследующим собственные цели. Не возможность существования друг без друга… И противостояние героев. Содержит нецензурную брань.

Незваный гость

Любовь, не найдя себе места от одиночества теперь уже в «пустой» квартире, пристрастилась к алкоголю. К вину. Хотя это ее одиночество раньше так спасало от человеческой наглости, непонимания и пугающего социального восприятия. Она все-таки творец, пусть фотографический художник, но создатель. И очевидно было ей, что все создаваемое искусство — это в первую очередь диалог творца с самим собой в условиях тишины.

«Интересно, создавал ли Бог нас в тиши?.. Но явно ведь не под диктовку чью-то…»

И теперь это отсутствие Василия, пробывшего в стенах квартиры только часы, показавшиеся ей минутами в порывах страсти, создавало щемящую сердце тоску. И ненавистную пустоту… тишину. Даже любимая ею Nina Hagen со своим вокалом не спасала — голосила там, где-то на заднем плане ее размышлений. Вино. Красное, терпкое, как сама любовь.

Нет, она не пошла в салон. Какая работа? Она боялась, что пропустит возвращение Василия к ней, и тогда он уже больше никогда не придет. Она, выбежав на лестничную площадку, едва услышав диалог соседки с кем-то, разочаровалась, удрученно захлопывая дверь.

«Это что, любовь, а, Любовь? Фу, как пошло-то звучит!»

Она не знала любви после дочерней к матери и отцу. Мужской любви. Активные поиски приводили к каким-то нелепым случкам, напоминающим безвыходность половых отношений бездомных собак. Ни романтики, ни трогательных ухаживаний — рефлекторная необходимость, генетически заложенная тем же создателем…

И когда в ее присутствии говорили о чувствах — о любви, — она злилась, с трудом скрывая это, тем более слыша комплименты в ее адрес, об ассоциациях ее имени с желанным всеми чувством.

Она была обреченно одинока. Как торчащий на песчаной косе маяк. Казалось бы, и светится, и притягивает глаз, катастрофически необходим, но одинок и нелюдим.

«Фу, рифма, очередная пошлость!»

Любовь от хмеля провалилась в сон. Ей снился он…

Василий шел с трудом между могильных камней. Туман стелился по кладбищенской земле. Погост у старой церкви. На согнутом кресте «памятником» спящий филин. Засохшие цветы торчат из слоя тумана возле покосившихся надгробий. Любовь слышит замогильный шепот, не понимая его смысла. Видит, как, мешая идти, цепляют Василия за ноги торчащие из тумана руки — кости конечностей мертвецов в оборванных лохмотьях. Любовь в ужасе пытается предупредить идущего к зданию храма Василия, но из нее рвется наружу крик птицы. «Угуканье» филина, сидящего на кресте. Василий оглядывается на спящую (!) птицу и идет дальше, с трудом отрываясь от цепкости мертвецов… Звон колокола.

Любовь просыпается в поту от звука бутылки, выпавшей из ее руки и катящейся по полу. Сердце колотится как барабан при торжественном поднятии флага. Где-то «рингтонит» телефон. Ближе скрипит, царапая иголкой пластинку, почему-то не отключившийся автоматически проигрыватель. Сквозняк стучит дверью в ванную. Бьется мотылек о плафон ночной настенной лампы.

Пот и влажный хло́пок одежды гонят ее в ванную. Под теплые струи воды. В сливе разбавленная в пене кровь цикла.

«С чего вдруг? Не время вроде…»

Любовь снова осматривает смываемую пену и воду — никакого намека на кровь!

«Глюки?.. Или это ты где-то там кровоточишь в предсмертных конвульсиях, Василий?.. Телефон!»

Наспех запахнувшись в полотенце, дрожа от перепада температуры, она хватает трубку. Пропущенный один. Странный номер. Короткий. Страшный для всех верующих земли. 666. Из Любови вырвался короткий нервный смешок.

Нажала на перезвон, но тут же, испугавшись, отключилась.

«Где же ты, Василий?!»

Любовь сама не могла объяснить себе: почему он, Василий? Вялый, невзрачный, вечно бледно-желтый в зависимости от освещения. Инертный, что в жизни, что в постели…

«Да просто никакой. Ох, мама, почему же он?!»

В полночь, когда он ушел, она объяснила себе этот выбор доведением собственного одиночества до критической точки. Когда уже все равно, что и кто… и даже как. Но, анализируя ранний собственный интерес к нему как к персоне — поиски анкеты, информации в соцсетях, отстраненное любование им в галерее… Фото в различных ракурсах. Удивление от его непроявления на цифре. Что-то мистическое присутствующее в нем притягивало ее, да что там (!), тянуло к нему. И это мгновенное прикосновение человека, наблюдающего за Василием, или демонического существа, присутствующего в жизни Василия и на кадрах с ним…

«Так вот откуда ноги растут! Тебе нужен не Василий, тот, другой, ты ищешь встречи… А для чего? Схожесть с тем образом существа из детства, что оттолкнуло тебя в метро… унося родителей в могилу… Его необъяснимая запредельная сила?..»

Хлопок входной двери напрягает тело и бросает ее в дрожь.

— Василий?! — Она, трясясь от ужаса, выходит в коридор.

Никого. Еще хлопок — уже окно. Еще один. Взгляд в гостиную — балкон. Стук в дверь входной уже за ее спиной. Скрип несмазанных петлей, разворот — на пороге он.

* * *

Василий шаг за шагом утопал в тумане молока. Колени картоном подминались, ища рефлекторно холм или яму под ногами. Ветки и вылезшие из земли корни цепляли за голени, препятствуя его ходьбе. Василий шел, не прислушиваясь к эху перешептываний за спиной. Отдаленно крикнул спящий на кресте филин. Поворот головы. Филин и на самом деле спал, а его крик словно прилетел из ниоткуда.

Разросшийся кустарник не пускал к входу храма. Пустив все-таки, в итоге, пружиня, подтолкнул. Снова ёкнул колокол, словно живое существо икнуло. Сорняк, разросшийся на стенах, образовал путаницу из стеблей и сухих листьев на входе. Василий принялся распутывать клубок, мешающий его продвижению.

Донесся, кажется, звонок. Рингтон, такой на телефоне его новой знакомой. Он даже оглянулся в поисках Любови. Сигнал, испугавшись его оборота, затих. Шепот из леса роботизированно сказал, что абонент не в зоне доступа. Донесся слабый звон бокалов. На незнакомом диалекте тост.

Василий шагнул в проход. Плющ, как и кустарник ранее, толкнул вперед, впуская в недра храма.

Войдя, он сразу ощутил подлог. Нет, не в интерьере — всё, казалось бы, и было так, как обычно в церковном быту и атмосфере. Подставки под свечи, лики и алтарь, священное распятие… запах масла, воска, дымящего кадила и тремор от посещения святого места; он вместе всегда с Василием входил, являясь частью неотъемлемой его как существа.

Но что-то все-таки не так. Светло! Хотя не зажжено ни одной свечи и за стенами далеко не день. Тени на полу… Василий задирает голову наверх. Вот оно! Небо освещено луной и мириадами звезд. Таким залюбуешься, открыв свой рот, даже не являясь и намеком на эстета. Захочешь рифму подыскать поэтом.

Над неровно сломанными стенами — небо. Прозрачное, как стеклянное волокно. Переливается лучами звезд…

Василий, еще будучи начинающим журналистом, однажды вел репортаж из астрономического центра. Знакомя читателей с достижениями ученых в изучении звезд, планет и неба. Описывал их внезапный «неземной» прорыв — открытие планеты-двойника в нашей «маленькой» Солнечной системе.

Как сейчас он помнит ответ одного из астрономов на его — Василия — вопрос: что он видит там, в небе?

— А ты взгляни — и сам все поймешь!

Василий с дрожью припал к телескопу, к их гордости — к разработке последних технологий. Он прилип надолго к небу, казалось, он прочел в небе и что-то для себя. Послание незамысловатое, простое, но в тот же момент не имеющее к нему никакого отношения…

Посмотрев на астронома, он смог только невразумительно начать, тот оборвал его:

— Молчи, ты все равно не сможешь описать… — Ученый в руках протирал какой-то оптический прибор. — Но одно — главное — ты должен из увиденного уяснить. И на предыдущий свой вопрос ответить тем же — уясненным.

Василий поморщился вязкой неясности услышанного, но тем не менее заговорил:

— Небо… каждому свое… — Он подбирал куда-то девшиеся из небогатого и без того собственного лексикона слова. — В нем информация заложена индивидуально. Но то, что я прочел, мне кажется… это уж точно не моё?..

— Сегодня и сейчас — конечно. — Астроном взглянул на увеличительные линзы обрабатываемого им прибора. — Ты вспомнишь сам об этом позже… Когда-нибудь.

И вот теперь Василий, глядя на звездное небо, обрабатывал ту информацию, прочитанную меж звезд тогда, годами раньше. Ему показалось, что он вторично прочел ее на небе в стенах храма без куполов, и свода, и даже банальной крыши.

Внезапно звезды одна за другой сделались цифрами. Превращая небо в «цифровую матрицу». Как в одноименном фильме прошлого. Отдельные из них начали обратный отсчет и, дойдя до нуля, полетели вниз, к Василию. Первый ноль павшей звездой зажег свечу в метре от него. Другой — под большим распятием в темном углу, освещая святую фигуру казненного на кресте. За спиной вспыхнула очередная свеча. Еще и еще… Вскоре вся обстановка храма осветилась пылающими свечами.

Только теперь Василий вспомнил, насколько опасно это окружившее теперь его пламя. Свечи, пылая, склонялись под натиском огня. Пахло воском и, кажется, серой… Треск стоял как от летнего большого костра, разведенного ночью в массовое празднование на природе.

Он в дыму поискал выход, найдя его, только на секунду задрал голову вверх. Цифры, стремительно отсчитав до нуля, неслись звездами к земле. Казалось, именно к нему, к Василию. В зал наполовину существующего храма.

Он побежал, укрываясь руками от огня. Доли секунд хватило заметить на иконах с ликами святых начертанные строки и вписанные имена. Ни буквами, ни латынью, а именно цифрами, кажущимися не разрешенными уравнениями, цифровыми кодами, безличными номерами. Он бежал к спасительной двери, и жар с силой вытолкнул его наружу.

Прочь из храма! Так вылетает из пожарища сотлевшая бумага. Еще долго и плавно скользя в сторону от огня, подталкиваемая жаром и подгоняемая потоками уличного ветра.

Спугнув взлетевшего филина, он пал на его место — на покосившийся крест — и намокшей бумагой повис на его облупившемся металле. Раздался тот же шепот из леса. Снова где-то далеко крикнул филин. Звякнул скорбно колокол. Василий обернулся и увидел храм. Целый (!), с куполом и крестом на нём, проткнувшим звездное небо. Он, отвернувшись, поник, ощущая от самого себя исходящий запах гари.

— Священное Писание! Хотя… — Василий обреченно вздохнул, морщась от боли в груди, причиненной ребром креста. — Такое пламя… там, внутри, пойди теперь его найди…

* * *

— Я вам звонил, вы не ответили… Хотя увидеть, мне кажется, хотели.

Любовь зажмурилась от яркой коридорной лампы и от свечения пришедшего не к месту гостя. Все пылало в нем, светилось: «горящие» разные глаза, цифры на татуированных зубах, пуговицы и за́понки на кремовой рубашке, заколка галстука сверкнула бриллиантом, переливом сыграла ткань костюма, и даже отразили свет тупые носы туфлей. Ну и жгучий аромат перцового парфюма дополнил надменный образ гостя.

— Я не отвечаю на звонки с не знакомых мне номеров… — Она, слегка отстранившись, предложила ему войти.

— Не лукавьте… — Гость вошел, прикрывая мягко дверь за собой в коридор, при этом в квартире не стало темнее — вошедший освещал весь её интерьер. — Этот номер знают все…

— Но не всем, видимо… с него звонят. — Любовь едва справлялась с волнением, прерывисто дыша.

— Это точно… — Голос гостя был звенящий, молодой. — Не каждому. Только тем, кто этого достоин…

— А вы жгучая штучка, проходите. — Любовь кивнула в гостиную, останавливая жестом попытку входящего разуться. — Не снимайте! Прожжёте мне еще ковер… Как дома будьте, располагайтесь. Я приведу себя в порядок…

Она прижалась спиной к закрытой двери в ванной и, стиснув зубы, беззвучно заплакала, съезжая по рефренной поверхности двери вниз. Это усилило ее дрожь. Страх. Паника.

Любовь все-таки смогла, дотянувшись трясущейся рукой, включить воду. Паром откликнулся горячий душ.

«Он вернулся за мной… Это все откровения Василию. И Василия со мной же. Помоги мне, боже!»

Она отшатнулась от двери, подымаясь, — та обожгла ей спину. Замерев от страха и повернувшись к «пылающей» поверхности двери, она смотрела на нее, боясь прикоснуться. Внутренне понимая, чувствуя, что за дверью стоит Он, то существо, то чудовище, что когда-то безвозвратно забрало ее родителей.

Любовь отшатнулась от зеркала с замершим в груди сердцем, едва повернувшись к отражению. Там был он. Только секунду, только мгновенье, за ее спиной. Не в том виде, в котором пожаловал к ней. А как пугающий размытый образ в цифре на фото с Василием. Оглянувшись, она не обнаружила никого. В отражении тоже. Только ее испуганное бледное лицо с широко раскрытыми глазами.

«Не покажи ему своего страха… Соберись, только в этом твое спасение!» — Она поискала на груди распятие святое, но вспомнила, вздохнув обреченно, что никогда его не носила. И крещеной даже не была!

Дрожащими руками Любовь накидала легкий макияж. Выключив воду, еще посидела пять минут, собираясь с силами. Сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, открыла дверь, перед этим осторожно трогая ручку боясь обжечься.

Незваный гость уже покопался в ее фонотеке и баре. Звучал давно ушедший в суициде Kurt Cobain. Вино плескалось в прозрачности бокала, а гость в манере сомелье дегустировал его.

— Чем обязана? — Любовь попыталась улыбнуться и не шататься при ходьбе.

— Вашим не в меру неуместным любопытством… — Он, отпив маленький глоток, поморщившись, отставил в сторону бокал. — Смотрите-ка, как любопытство созвучно с вашим именем и чувством, что люди бездумно в ранг особый возвели… Как будто любовь и любопытство — одно и то же. Не разделяете моего субъективного?..

— Если вы за этим только, — Любовь, глядя пристально в его горящие разноцветным огнем глаза, все-таки шатаясь, подошла к столу и налила себе в бокал вино кровавого цвета, — то можно было и не утруждаться подъемом по лестнице, я могла бы выслушать подобное с балкона.

Отвернувшись к двери балкона, гость вздохнул разочарованно.

— Тогда… — Когда он повернулся, его синий глаз потемнел до черноты, а зеленый пылал ненавистью не только к Любови, а ко всему живому на земле, — это было бы похоже, скорей, на серенаду…

— Отлично, мне никогда не доводилось… — Она предательски стукнула дрожащим бокалом в руке о зубы. — Может, спуститесь?..

— Это уже безвозвратно устарело… — он перебил ее и внезапно рассмеялся, а Любовь увидела вытатуированные шестерки на его зубах. — А вы похожи на свою мать! Та ещё чертовка…

— Из ваших уст звучит как комплимент. — Она понимала, что за сущность перед ней. — И я вообще-то ее дочь и априори похожа на неё, но я спрошу, так как, может, многого не знаю: чем же так похожа?

Любовь трясло, и это не укрылось от сидящего напротив, от него вообще невозможно было что-либо скрыть, как, впрочем, и он не скрывал этой своей особенности. Ей ужасно хотелось сесть — ноги подкашивались, но она пыталась до конца проявить демонстративную стойкость.

— Этим необоснованным и никчемным протестом… — Он улыбнулся, глядя на дрожащую коленную чашечку Любови, — таким обреченным действием — утопия…

— Но это же лучше, чем пресмыкаться, стоя на коленях. — Любовь революционеркой, словно перед казнью, гордо подняла голову.

— Вы сейчас о своем отце?

Любовь зарделась во вспышке гнева.

— Поясни!

— Ну… — Он улыбнулся, снова «зажигая» синее «пламя» второго глаза, — он просил и умолял… некрасиво как-то даже. А вот мать ваша держалась стойко, вполне достойно.

— Он умолял за себя?! — сквозь зубы процедила Любовь.

— Нет, но разве в этом суть?

— В этом! И только в этом. — Она поставила бокал, ощутив, как хмель обуял ее. — Я повторю вопрос! Зачем вы здесь?

— За вами!

— Забирайте! — Она налила себе еще бокал и осушила его залпом. — Только не ждите, я вряд ли буду пресмыкаться и молить…

Любовь дрожащей рукой достала сигареты, но не смогла высечь огонь из зажигалки. Она ее трясла, чиркая снова и снова, — безрезультатно. Внезапно сигарета в другой ее руке задымилась.

— Не благодарите… — Гость открытой ладонью подтвердил отказ. — Я этого и не жду от вас. Тем более и вам понятно, что мольбы и слезы перед финалом бесполезны. Но мне нужна не ваша банальная смерть. Необходимы вы живая, как существо — как человек.

— Зачем?

— Василий всё вам рассказал… — Он вздохнул, скорбно улыбаясь. — И вы, и я об этом знаем.

— Допустим. — Горечью табака першило в ее горле.

— Он забрал у меня Веру, женщину мою, бездушно-некрасиво дерзко… — Поднявшись, гость подошел к двери балкона, встав в ее проем, повернувшись к хозяйке спиной. — Признаюсь — это было больно.

— Но разве он ее не обменял в сделке вероломной? — Любовь взволнованно вздохнула, словно речь шла о ней самой.

— Может быть, и так… — Он посмотрел на циферблат «часов», высветившихся электронными цифрами на руке, — я не придал этому тогда особого значения, но впоследствии я понял — она стала мне крайне необходима…

— Как женщина? — Любовь, ощутив сухость в горле, сделала несколько глотков вина.

— Как вера. Как ее символ…

— И вы решили забрать в ответ у оппонента и любовь? — Любовь, медленно и смело ступая уже и не дрожа, направилась к высокому, статному, стоящему к ней спиной. — Как женщину или как символ тоже?..

Гость повернулся резко, перебивая в ней дыханье.

— Неважно как! Сам факт отвратен… — Его глаза горели сине-зеленым огнем, он словно пылал изнутри, обжигая стоящую в метре от него женщину. — Зачем он вам? Слабый, бесполезный, неприспособленный, ни на что не способный, ничто буквально…

— Знаете, — она закусила губу, глядя ему прямо в «пылающие» глаза, — так часто бывает — непропорциональность человеческих характеров и темпераментов в парах. Кому-то нужно спрятаться за сильной спиной своего мужчины и почувствовать себя слабой и защищенной. А такой, как я, необходимо доминировать, пусть даже мнимо… но вести за руку по жизни вечно сомневающееся «амбивалентное создание»…

Сделав шаг навстречу, он взял ее за руку возле локтя, обжигая через блузку.

— Он вас будет всегда сравнивать с ней и искать ее… но… — Он отпустил Любовь и направился к выходу. — Но Веру я не отдам ему. Он забрал себе ее чувства, я забрал ее саму. Только ваше согласие и любовь ко мне могут помочь разрешить этот конфликт интересов.

— Зачем?! — Она крикнула, взвизгнув, останавливая тем самым его. — Василий не будет страдать, потеряв меня, по-прежнему любя именно ее.

— Это не ваше дело! — Гость улыбнулся, повернувшись, сверкая всем, что в нем могло сверкать. — Я буду ждать. И вот еще… — Он «прожег» синим огнем гостиную, оглядев ее. — Не пытайтесь о моем визите рассказать ему. Не получится, только будете сами от этого страдать…

Любовь пала на диван. Чувствуя боль от ожога на своей руке. И полное бессилие. Внутреннюю опустошенность. И невидимую нить от потери родителей в прошлом, тянущуюся к Василию в настоящем.