Мой цифровой гений. Дьявол

Василий Львович Попов, 2020

Герой предыдущей книги «Мой Бумажный Демон» вновь встречается со злом, с существом, вышедшим на новый уровень, но по-прежнему преследующим собственные цели. Не возможность существования друг без друга… И противостояние героев. Содержит нецензурную брань.

Негатив против цифры

Она поймала его на выходе. Схватив за тот же самый локоть. Больно, не порвав едва напополам.

— Ты куда?!

— Дела, прости…

— Возьми меня с собой. — Любовь одурманила его запахом гари с пожара, едва перебитым ароматом дорогих духов. — Мы не обо всем поговорили… можно по дороге.

— О чём?

— О нас хотя бы! — Он не видел, но понял — она надула губы, искусственно изобразив обиду.

— «О нас» закончилось в том очаге пожара…

— Но там в возгорании проводка виновата и ещё, кажется, какая-то… шлако… вата…

— Очень старый дом?.. — Василий спешил, избегая столкновений с прохожими.

— Очень. Старее, чем сама бумага… — Любовь же за ним спешила. (Как человек, не чувство, безответное…)

Василий встал. Застыл. Словно пропустив удар, искал не себя в нокдауне, а понимание того, что ей о нем известно. Об отношении его к бумаге. О тонких связях проданной души его и «матричной основы» самого бумажного продукта. Об этом знать не мог никто. Кроме Грюмо и… Веры.

— Откуда ты?.. — Он не договорил, взглянув в глаза напротив, и ощутил, что «окунул» ее вместе с собой в запах азиатской кухни рядом расположенного ресторана. Он, стоя, едва не на себе ощущал процесс термической обработки продуктов на разогретых плитах…

— Не знаю ничего… — Любовь откровенно смотрела в его глаза. — Случайно… в аэропорту услышала диалог двух клерков. О меценатстве, о спасении ненужном, о бессмысленной борьбе за вымирающий продукт, практически о сумасшествии еще вполне молодого ретрограда…

Василий вздохнул, наморщив нос, противясь запахам, идущим с кухни ресторана.

— Продолжай! — Он в сторону ее отвел, придерживая за руку.

— Нашла предмет их обсуждений в Сети, это мне показалось любопытным… На фото пятилетней давности тебя едва узнала…

— И?..

— Сделала снимок твой, — она виновато закусила нижнюю губу, — там, в галерее, недели две назад, сам посмотри…

Она в несколько движений листнула снимки на экране фотоаппарата, приблизив к его лицу кадр в зале со знакомой скамейкой напротив творения Леонардо.

Василий нервно улыбнулся, при этом «смяв» морщинами лицо.

— Но здесь ведь нет никого…

— В том-то и дело… — Девушка убрала камеру от его лица. — Никого. Но в тот момент там находился ты, поверь мне… А это… — она достала из сумки почтальона несколько бумажных фото, — секундой позже тот же ракурс, но сделанный на старый пленочный фотоаппарат.

На черно-белом фото Василий завороженно смотрит куда-то вправо от сделавшего снимок.

— Ты за мной следила?!

— Если честно, да. — Любовь взяла его за обе руки, глядя по-собачьи преданно в глаза, — и, как мне показалось, преуспела в этом не одна.

— Кто еще?!

— Странный… очень элегантно одетый человек, строгий, деловой и в тот же момент сильный, волевой… — Любовь отвела глаза от Василия и посмотрела куда-то вдаль. — Похож на призрака, но во плоти — живой…

— Как ты определила?

— Он меня коснулся случайно, мимо проходя… — Она смочила влагой глаза, словно вернулась из скорбных воспоминаний. — Хотя, наверное, так смерть касается, приходя за бренным телом…

В глазах Василия застыл немой вопрос.

–…Когда я маленькой бежала за отцом и матерью в панической толпе… в момент трагедии в метро, — Любовь вытерла слезу, уводя Василия к уличному кафе, — такое же касание я ощутила от человека, оттолкнувшего меня в сторону от эскалатора. Я помню его взгляд, запах, шероховатость руки, горячей кожи… ее отпечаток красный ожогом с моей шеи и лица еще долго не сходил…

— Он что-то говорил?

— Просто сказал: «Еще не время, отойди!» — Любовь, бросая сумку на стол, разместилась за ним же, ища глазами официанта. — Он всех тогда забрал, когда лестничную ленту несчастный случай оборвал. Передо мной до сих пор матери лицо и ее ко мне протянутые руки, корящий взгляд отца… молящий — остаться жить.

Василий взглянул на зажигалку с сигаретой в ее дрожащей от волнения руке.

— Я знаю, что ты борец с этой пагубной привычкой, но… — ее упругая грудь приподнялась в жадной затяжке сигаретой, — прости, для меня это единственная отдушина…

Василий промолчал, отодвигаясь чуть, ему было ненавистно не само курение и курильщики. Он огня боялся приближения, помня, как болезненно восстановление после сожжения тела своего… Он не раз испытал и то, и другое. Сказать больше: он не был ярым противником курения потому, что бумажная часть сигареты сгорала, как и впоследствии выкинутая и отсортированная в переработке упаковка — пачка из-под сигарет. Он радел только за ту бумагу, которая помогала людям или сохранялась хотя бы на относительно долгий срок времени, являясь незаменимой для них полезностью.

— Мне всё равно… — произнес задумчиво Василий. — Это твое здоровье, в конце концов.

— Пассивно — и твое. — Любовь выдохнула дым в сторону спешащих мимо кафе прохожих.

— Мне разрушение этим не грозит. — Он взял один из бумажных снимков. — Что еще?..

Любовь, пристально взглянув в его глаза поверх очков, затем сквозь их стекла, ногтем указательного пальца выцарапала из пачки фотографий еще одну и подтолкнула ее к Василию.

— И что?!..

Тем же ногтем цвета штормовой морской волны она, трижды стукнув, указала на темное пятно за Василием.

— Ну… — Пятно человеку с богатым воображением могло показаться призрачным силуэтом с парой светлых глаз, Василий рефлекторно отстранился от дымящейся сигареты спутницы. — И снова только «ну»?!..

— Ну! — передразнив его и затушив сигарету, Любовь несколькими манипуляциями на экране фотоаппарата увеличила темное пятно, выделив его, обведя белым на снимке цифровом, на том, где, по ее словам, был не «проявлен» присутствующий во время съемки Василий. — Ну?!

Василий похолодел. Затвердел. Как твердеет на крепком морозе влажная бумага, дошедшая до «раскола». Здесь образ, едва заметный на бумажном фото, виден чётко — контуры тела и светящиеся белым глаза и в улыбке зубы. Более того, он Василию знаком. Почему последний и «одеревенел»… Нервно сглотнул слюну и потянулся почти со скрипом тела к латте спутницы, дымящемуся на столе.

— О-о-о… — Любовь, внимательно разглядывая Василия, откинулась назад, в порыве ветра поправляя и убирая прядь волос под оправу очков, водруженных сверху на рыжей голове. — Да он знаком тебе!

Собеседник ее с трудом проглотил не согревающий его напиток. Говорить не мог, он смотрел на образ своего врага, на причину всех своих несчастий и бед. Поднявшийся внезапно холодный ветер еще больше сковал Василия, отправляя в памятное прошлое.

Грюмо. Вера. Пылкая страсть. Тени райского сада. Эти же тени в музыкальном произведении, сделавшем современного музыканта известным, несмотря на частичный, но всё же плагиат. Его, Василия, трагическая и непоправимая ошибка…

Любовь дергает его за руку.

— Идем, сейчас польёт! — Она собрала свои личные вещи в сумку, расплачиваясь с официантом.

Василий в ступоре разглядывал изменившуюся уличную атмосферу. Люди спешили. Транспортные средства, казалось, тоже вместе с ними. Небо потемнело, словно наливаясь свинцом; и, от этого «налития» увеличиваясь, приближалось к земле. Давило собою. Где-то далеко ударил гром. На тротуар, словно сбитая этим ударом, с неба упала черно-синяя галка. Затряслась в предсмертной агонии, притягивая взгляды прохожих и еще больше ускоряя их ход.

Непогода поглощала сияющий на солнце еще минутами ранее майский проспект. Взвыла, подлаивая, собака, пугающая не только укрывающихся от шквальных порывов ветра прохожих, но и своего хозяина. Крупные градины размером с перепелиное яйцо посыпались с неба. Не равномерно. А так, словно они с силой били именно землю и выборочно ее жителей, отскакивая попрыгунчиком от людей, тротуара, дороги и предметов соприкосновения.

«Только бы не дождь…» — спасительно глядя на град, подумал Василий.

— В метро!.. — Любовь схватила его, и снова больно, за руку.

Он их все-таки застал на бегу. Дождь. Быстро сменивший град. Холодный, жесткий, бескомпромиссный. И, разумеется, мокрый.

Любовь тянула его в бегущей толпе к спасительному входу станции метро. По мокрой каше из ледяной крупы. А Василий думал: «Лишь бы эта девушка не порвала меня, намокшего… Откуда в ней столько силы? Хотя ведь она же Любовь. Что само по себе довольно-таки сильная штука…»

Затем они тряслись в вагоне подземки. Она, прижавшись к нему, заглядывала в его глаза своими синими и близорукими. Поправляла свои потемневшие до цвета каштана волосы. И затвердевшими сосками груди прижавшись вплотную сквозь намокшую одежду, раскрепощала его одеревеневшее до этого тело.

— Я впервые в метро… с момента гибели родителей… — она горячо прошептала в ухо Василия, касаясь его кожи губами. — Это для тебя чего-то сто́ит?.. Бездушная стоеросовая дубина!

* * *

Они вместе в детско-подростковом клубе интересов.

Аппликации на разную тематику пестрили на стенах и стендах аудитории. Как поразительно изображен мир детскими глазами — беззаботно, но уже по-взрослому: с любовью, с выявлением плохого и хорошего, с отсечением ненужного.

Любовь фотографировала творческие работы и их авторов. Дети радовались их небольшой, но уже славе в рамках клуба и своих семей.

Василий спонсировал работу этого и нескольких подобных клубов, не давая загнуться, уйти в историю аппликации, рисованию акварелью и карандашами, коллажу, искусству оригами… понимая, что это не только развитие творческих способностей детей, их моторики, креативности, но это еще и память на долгие годы. Память в этих рисунках и поделках из бумаги, сделанных собственными руками. А возможно, и привитие этих увлечений и способностей на несколько поколений вперед…

Радостные лица детей. И счастливые — их родителей, сияющих от восторга рукоделием собственных чад.

Руководитель — милая невысокая азиатка — попыталась сделать на память несколько групповых снимков Василия с детьми, но он уходил от этого, ссылаясь на собственную нефотогеничность из-за болезненного недомогания, взглядом встречаясь с понимающей его спутницей. Любовь отсняла детскую радость и их родителей, обещая разослать фото по адресам электронной почты.

Василий же пообещал заказать у фотографа огромные снимки на бумаге для оформления интерьера аудиторий и уличной рекламы клуба.

— Хочешь… я в следующий раз возьму с собой мою старую камеру, — она со страстью прижалась к нему на стоянке такси, так, словно она это делала не первый раз и уже не первый день, — для того, чтобы и ты остался в истории этого клуба?

Непогоды как не бывало. Остатки ненастья высушило начинающее припекать солнце.

— Это не обязательно. — Василий сдул локон ее рыжих волос, щекотавший ему нос. — Я не публичная личность, и сам глянец для меня понятие второстепенное, первостепенно лишь само присутствие его в мире. На бумаге… в изначальном варианте.

— Я уже это поняла… — Любовь бесцеремонно залезла с ним в такси, однозначно определяя концовку вечера, своего и Василия.

— Ты ждешь каких-то объяснений? — Василий первым нарушил тишину в салоне такси.

— И я их получу. — Она в сторону смахнула вредный рыжий локон, а с ним и спутника сомнения.

— Ты излишне самоуверенна.

— Иначе я не нашла бы тебя. — Любовь с томным взглядом положила руку на его колено. — А ты бы никогда не узнал о присутствии в твоей жизни кое-кого еще. И, как ты понимаешь, я не о себе сейчас…

— И что, награда должна найти своего героя?

— Причем уже сегодня! — Она сняла очки свободной рукой, убирая их в чехол, словно готовясь к получению награды прямо в такси.

— Однако… — Василий, краснея и чувствуя позывы возбуждения, глотая слюну, отвернулся к окну.

— Трус… — едва слышно прошептала его спутница.

— Не единственный, кстати, на всей планете… — Василий рассматривал словно аппликатором резанные контуры зданий в оранжевом свете торопящегося за горизонт солнца.

Любовь, едва слышно рассмеявшись, убрала руку с его колена, перед этим больно сжав.

Она была первой после Веры. И после долгого воздержания его многое не устраивало. Мешали пота выделения обоих тел, как результат — размокание и утяжеление его собственного, скованность в движениях. Ее проклятый повсеместный пирсинг, металлом ранящий его кожу легко, как намокшую бумагу.

— Расскажешь мне о нем? — Любовь курила на балконе, ни капли не стесняясь, что сосед из окна напротив рассматривает ее неприкрытую грудь.

— Нет. — Василий вдыхал прохладный вечерний воздух, играя с одним из металлических колец, имплантированных в ее тело.

— Почему? — Она все-таки показала красноречивый жест соседу, отправляя того к невинной поливке цветов на окне. — Это же из-за женщины, верно?

— Почему ты так решила?

— Не знаю… — Она, выдохнув дым, поцеловала Василия в губы, ужасая табачным выхлопом. — Судя по напряжению в сексе, у тебя давно никого не было. Почему? Старая любовь… вероятно, мешающая этому. Образ на фото мужской. Ты смотрел на него так, как смотрят на врага. Вот я и решила…

— Не очень последовательная и не полностью собранная логическая цепочка… не находишь?

— Но она работает тем не менее. — Любовь кошкой приластилась к его отдохнувшему, но не окрепшему телу. — И я это вижу… Так что, расскажешь?

— Да пошла ты!..

— Да… но и ты… — она схватила его за руку, сминая ее, как полуиспользованный рулон обоев, и потянула в комнату, — со мной!

Василий проснулся от запахов приготовляемой пищи. Кофе. Омлет. И напевы каких-то африканских племен. Подпевала «туземцам» и Любовь. Василий отдохнул и восстановился. Тело сухое (последний душ он принял под утро) и упругое.

— С меня — завтрак, с тебя — рассказ…

— Хорошо… Может, после этого ты быстрее исчезнешь из моей жизни. — Он оглядел себя в зеркало, придирчиво рассматривая кожу лица. — Любой, даже незаметный для других изъян кажется вам бельмом в глазу.

— Не пытайся меня запугать. — Она указала на минимально сервированный стол.

И тем не менее, выслушав Василия, она выглядела испуганной, куря на балконе. Так, словно это была ее работа — курить, работа, ставшая временной отдушиной. Возвращаться в комнату Любовь явно не хотела.

«Останется на вторую смену… — Улыбнулся внутренне Василий. — Если только не кончатся сигареты…»

— Я вчера ошиблась…

— В чем же? — Василий удивлен, скрывает это в поглощении кофе, боясь быть уличенным.

— Ты не трус… — Любовь лишь в четверть оборота повернула голову в его сторону, словно обращаясь к кому-то на соседнем балконе. — Ты способен на поступок, даже на самый страшный, из-за… любви.

В ее голосе ноты восхищения и тут же сожаления, что поступок не «из-за любви к ней».

— Нет, я трус. — Василий поднялся до окончательного приличия, одеваясь. — Я, совершив его, тут же испугавшись, пожалел о содеянном, но было уже поздно. Значит, я еще больший трус. Вдвойне…

— Меньше пафоса, Василий. — Только теперь Любовь повернулась к нему. В глазах синяя морская печаль и укор. — Придешь сегодня?

— Нет.

— Будешь искать ее?

— Ее мне уже не найти… Утратил безвозвратно. Буду искать его.

— Удачи. — Взглянув на него напоследок, она с грустью опустила глаза. — Я буду тебя ждать…

Василий вышел в ночь. В природы пробуждения запах. Оглядевшись по сторонам, так смотрит кот, выходя из подъезда, — нет ли там его врагов? Он знал — его оппонент где-то рядом. Бродит призраком неприкаянным. Их диалог не за горами. Осознание этого укрепляло Василия. Только духовно. Невозможно укрепить бумажное тело.