Центр жестокости и порока

Василий Боярков, 2021

Где-то в бандитской провинции, где нет ни человеческих прав, ни «правильного» закона…На старом, отчасти заброшенном, кладбище проводится чудовищный ритуал. В нём участвуют безликие личности и используется страшный гроб на колёсиках, как в детской страшилке. В окончании заживо хоронится беззащитный бездомный бродяга.

Глава I. Предательство

Тремя годами ранее… Где-то на северо-востоке Москвы, в одном из самых благоустроенных, так называемых фешенебельных, быстрорастущих районов…

— Мне нужно платить наш, между прочим, общий кредит за машину, — твердил спокойный супруг, отвечавший кричавшей женщине (она требовала передать ей крупную сумму денег), — у нас же как бы заключен с тобой договор?.. Долги погашаю я — всё остальное, в том числе и светские развлечения, останется за тобой.

— Нет, так не пойдёт! — не унималась сварливая жёнушка, продолжая провоцировать открытый конфликт и ничуть вопиющего подстрекательства не скрывая. — Ты мужик или одно пустое название?! Кто будет спрашивать финансы с красивой супруги?! Я выходила замуж совсем за другим — и, короче, я рождена вовсе не для того, чтобы ещё и работать!

Что же предшествовало необычному, если не странному поведению и что это за семья?..

Старший участковый уполномоченный Аронов Павел Борисович прибыл в Москву больше шестнадцати лет назад. Располагая оконченным высшим образованием и службой в Российской Армии, он сразу же был принят на службу в полицию. Постепенно продвигаясь от должности к должности, служитель закона добился максимума, какой давался обыкновенному провинциальному жителю, — майорское звание, чин старшего офицера. Единственной привилегией они давали бесплатные похороны да сопутствующий им памятник. Продвинуться дальше не получалось, во-первых, из-за категоричного нежелания руководства (что, разумеется, было определяющим!), а во во-вторых, в силу других, не менее значительных, обстоятельств… Их, к слову, стоит раскрыть поподробнее…

Так получилось, что Паше (если так можно выразиться) повезло жениться на красивой, но и распутной женщине. Периодически она устраивала «пренеприятненькие» сюрпризы, с помощью коих благоверный супруг нередко оказывался в крайне сомнительных ситуациях. С большим трудом (исключительно за боевые заслуги, добытые в горячих точках страны, да безупречный послужной список) он умудрялся оставаться на полицейской службе и сохранять себе выгодный общественный статус.

Если касаться внешности, немолодой уже человек достиг сорокатрёхлетнего возраста и выделялся следующими характерными признаками: средним ростом, сочетавшимся со статной да коренастой фигурой; широкоскулым продолговатым лицом, обладавшим гладкой, со смуглым оттенком, кожей; голубыми глазами, выдававшими целеустремлённую, но в меру амбициозную личность, не исключавшей суровой серьёзности да внутренней твёрдости; прямым, безукоризненным носом, говорившим о благородной натуре; широкими губами, толстыми, чуточку вздёрнутыми, что позволяло судить о мягкотелой добропорядочности; густыми усами, светло-русыми, но отдававшими слегка в «рыжину»; однотонными им волосами, коротко остриженными и уложенными в боковую причёску; ровными ушами, плотно прижатыми к гладкому, идеально округлому, черепу. Замещая незавидную должность старшего участкового, блюстителя порядка зачастую приходилось видеть в форменном обмундировании, оборудованном всеми положенными регалиями.

Как говорилось, жениться ему выдалось на женщине лёгкого поведения, оказавшейся моложе на добрый десяток лет.

Аронова Лидия Викторовна в достигнутые тридцать три года не считалась уж той неотразимой красоткой, какой являлась лет эдак восемь назад. Хотя, обладая какой-то необъяснимой магнетикой, она до сих пор «приковывала» любого, на ком только мог остановиться её умышленный выбор. Как же распутная дамочка выглядела? Она не выделялась высоким ростом, имела чуть располневшее тело (продолжавшее отличаться великолепными формами) и выглядела эффектно. Остальные очертания можно представить примерно такими: круглое, книзу чуть вытянутое, лицо всегда отливает смуглой, едва не цыганской кожей, подзагорелой в элитных соляриях; карие, с еле заметным зелёным оттенком, глаза немного косят (словно у ведьмы) да искрят лукавым, с детства не отпускающим, озорством, а заодно и предприимчивой хитростью (ни то ни другое не подчеркивает значительного ума либо же выдающегося рассудка); нос украшается лёгкой горбинкой, предупреждающей о жёстком характере; припухлые, словно капризно надутые, губы выдают нервозную скверность; слегка оттопыренные уши скрываются за длинными тёмно-русыми локонами. Одеваться она предпочитала в наряды нисколько не скромные, какие плотно обтягивают фигуру и какие позволяют выставить напоказ и бесподобно шикарную грудь, и идеально стройные ноги. По натуре она была женщиной своенравной, не в меру амбициозной, исключительно упрямой и крайне жестокой (хотя последнюю черту умело скрывала за видимым дружелюбием).

Обладая прирождённой тягой к авантюризму, она убедила доверчивого супруга (умело подставляя в неприятные ситуации) переписать на себя всё на́житое имущество: и трёхкомнатную квартиру, доставшуюся по службе, и заграничную машину, оформленную на неё же, а купленную в кредит. О! Женское коварство не имело разумных границ, и, перед тем как подписывать дарственную, Лидия склонила благоверного муженька к якобы фиктивному расторжению брака. Не обладая полной уверенностью в её порядочности по части многочисленных любовных интрижек (если честно, он давно уже смирился с существовавшим положением), в вопросах семейного благополучия десять лет совместной жизни давали веское основание полагать, что брачный союз продлится вечно (многочисленные измены стали нормой семейной жизни), Аронов необдуманно, обманутый, согласился.

Дальше пошло как по какому-то роковому сценарию: неверная супруга частенько отпрашивалась и уезжала как будто к душевным подругам, нередко забирая со собою и их совместного сына. Удивительное дело, двенадцатилетний мальчик был в курсе всех гнусных измен, но по строжайшему указанию непоколебимо покрывал мамино развратное поведение. Впрочем, и ему не было известно обо всех её вероломных планах. Пришло время, и Аронова стала встречаться исключительно с единственным кавалером. Он являлся военным полковником и обладал положением устойчивым, более чем завидным, нежели обыкновенный полицейский майор. Вначале Лида ревностно всё скрывала — до поры до времени всеми силами держала вероломную неверность в сугубом секрете. Но вот! Настало то жуткое время, когда и она, и тайный поклонник пошли на дьявольский, по чести предательский, сговор. Ими планировалось, что хитрая вероотступница любыми путями спровоцирует «тупого мужа» на ссору, естественно, оставит того виноватым, а следом, униженная, заберёт себе общее имущество, накопленные финансы, и даже ребёнка, и переедет на съёмную квартиру, заранее приготовленную практичным любовником. Поживёт там примерно месяц (может, и два?), а потом (как будто случайно!) познакомиться со новоявленным воздыхателем — и, не откладывая в долгий ящик, они начнут счастливую совместную жизнь.

Вот именно придуманный с любовником ужасный сценарий подлая изменщица и пыталась сейчас претворить в жизненную действительность.

— Завтра Девятое мая, — твердила она заученным текстом, — а я обещала ребёнку, что мы поедем к одной моей давней знакомой, которая — даже ты обязан быть в курсе — проживает прямо на Красной площади, недалеко от места, где будут проходить все значимые мероприятия! Я сейчас не работаю — кстати, по твоему прямому согласию — и наличных денег, соответственно, нет у меня ни шиша. Чтобы как следует отдохнуть и вдоволь развлечься, необходимо потратить — как, надеюсь, ты понимаешь? — приличную сумму! Ты же ведь — возьму на себе смелость предположить? — не допустишь, чтобы твоя жена — пардон, уже простая сожительница — и сын побирались, и выделишь им нормальную финансовую поддержку.

— Лиданька, милая, прости, — вопреки устроенной провокации (ранее всегда отлично «работавшей», когда дело касалось дополнительных выплат), спокойно твердил супруг, вдруг ставший на удивление твердолобым, — но ты же знаешь и наше тяжёлое положение, и тот кредит, что оказался — я даже не представлял! — и неподъемным, и непомерным. Поэтому ты можешь меня сейчас хотя бы расстреливать, хотя бы распиливать, но выделить тебе чего-либо сверху, что есть у меня в наличии — а у меня давно уже нет ничего, о чём кому, как не тебе, лучше всего должно быть известно — я попросту не смогу. Взять лишней налички мне в общем-то негде и неоткуда, а лезть в очередные долги, естественно, я не хочу… мне за машину впору бы расквитаться.

— Да?.. Так-то сейчас ты заговорил? — говорила Лида размеренным, но и ехидным голосом, уперев руки в боки и сверкая хитрющими глазками. — Ты лучше вспомни, чего обещал, когда за мной только ещё ухаживал? Я вот отлично помню, что ты звезду сулил мне с неба достать, а главное, обнадёжил, что у меня будет счастливая, безбедная жизнь и что я ни в чём не буду нуждаться. Так давай же — выполняй взятые на себя конкретные обязательства! Не то ведь в один прекрасный момент дождёшься: я соберусь и уйду! Теперь уже навсегда! Придёшь вот так с работы — ни меня ни ребёнка, в твоей квартире, и в помине не существует!

Аронова нарочно не акцентировала, что имеет претензии на на́житое имущество, не желая заранее возбуждать ненужные (пока!) подозрения; основная цель — спровоцировать серьёзный конфликт. Зачем? Чтобы победоносно закончить изрядно поднадоевшие отношения и чтобы создать в общественном мнении несомненную убеждённость, что не она является распутной прелюбодейкой (каковой себя, конечно же, не считала), а «драгоценный супруг» не оказался в необходимой мере благонадёжным. Получалось, ей нужен был повод (обязательно благовидный!), не бросавший порочную тень и способный обеспечить достойный, а главное, оправданный всеми уход.

— Так что ты решил? — продолжала вредная пассия словесно давить (она, готовая ко всему, и к некоторому насилию, стремилась как можно больнее задеть). — Ты отпустишь нам нужные деньги, или начать уже собираться? Только знай: выберешь вариант второй — на моё прощение никогда впоследствии не рассчитывай! Так как мы поступим?

— Не знаю? — отмахнулся расстроенный офицер, как от назойливой мухи, не позабыв скривиться в презрительной мине (похожие скандалы являлись не редкими, и Лидия несколько раз собиралась и временно уходила, но всегда верталась обратно). — Поступай, как знаешь… в сомнительных делишках я тебе не советчик. Соберёшься расстаться — ну, что же поделать? — тогда уходи, — грустно вздохнул, — держать я не буду.

— Значит, так ты решил? — произнесла высокомерная женщина, исподлобья сощурившись и делаясь презрительно злобной (изобразила уничижительную гримасу). — Что ж, ладно, ещё посмотрим?..

Засим они и расстались. Злобная «фурия», забрав послушного сына, уехала, сказав: «Поеду к подруге подумаю, и, может, уже не вернусь». «Хорошо, — не стал с ней спорить неумолимый супруг, давно уж привыкший к тем взбалмошным проявлениям (он почему-то уверовал, что всё разрешится как и обычно), — пусть будет так, как ты решишь и, собственно, скажешь». Через пару дней Аронова позвонила и капризно полюбопытствовала, собирается ли «благоверный супруг» забрать её обратно, в их собственную квартиру? Случилось, как Павел предполагал, и, делать нечего, презрительно ухмыльнувшись, он стал настраиваться в дорогу.

Пока остальная семья отсутствовала, произошло досадное происшествие: новый холодильник (каким-то чудесным образом?) пришёл в негодное состояние, и требовалась внеплановая замена. Простоватый хозяин не знал, что поломка не случайная, а целиком спровоцированная. Как только коварная интриганка возвратилась домой, первым делом он обратился с нормальным, всецело закономерным, вопросом:

— Как, Лидочка, мы поступим со сломавшимся холодильником?

— А, что с ним? — спросила пронырливая пройдоха, еле сдерживаясь, чтобы не рассмеяться недальновидному остолопу в лицо. — Что с ним могло случиться, ведь он практически новый?

— Даже не соображу, чего конкретно ответить? — отвечал растерянный полицейский, в присутствии знойной женщины терявший способность логически мыслить. — Я вызывал ремонтную службу. Опытный техник внимательно всё осмотрел, а после и заявил, что выявил чьё-то внутреннее вмешательство и что отремонтировать испорченную систему никак не получится. Что бы могло случиться — случайно не знаешь?

— Нет, — не удержавшись от лёгкой, едва-едва пробежавшей, ухмылки, ответила обманчивая избранница, — не представляю, на что и подумать?.. Сейчас меня мучает немного другое: мы что, остались без холодильника, ведь, как понимаю, на покупку другого средств у нас нет?

— Почему же? — промолвил задумчивый муж, ещё не понимая, в какую, хитрую, он втянут интригу. — Меня просто интересует: кто из нас двоих отыщет потребные деньги?

— Уж точно, не я! — с презрительной миной огрызнулась умелая проходимка (за нешуточной ненавистью она успешно укрыла усмешку). — Ты мужик — ты и думай!

Аронову ничего иного не оставалось, как, печально вздохнув, залезть в тайную, надёжно спрятанную, кубышку, достать всю сберегательную заначку и отправиться за новой, жизненно необходимой, покупкой. Нехитрая процедура заняла у него весь остаток текущего дня. Когда он вернулся, ни лживой супруги, ни общего сына не было. Но и это ещё не всё! Пропали все их носимые вещи, а также личные принадлежности гигиенической надобности. Нешуточное событие случилось впервые: раньше Лидия предпочитала лишь шантажировать, пропадая на несколько дней; сейчас же всё выглядело совсем по-другому и походило на злачную правду. Аронов, въедливый на работе и, как «последний лох», доверчивый дома, вновь не придал значения, а просто предположил, что хитрая бесовка избрала какую-то новую тактику и что ей пришла очередная идея «выбить» побольше наличных денег. Он даже не позвонил, не узнал, где они с ребёнком соизволят остановиться? Неглупый мужчина справедливо предположил, что истинной правды она всё равно не скажет, а снова возьмётся словесно поно́сить и приводить различные адреса, не называя в итоге верного (как происходило вовсе не первый раз).

Прошёл день, промчался другой, минул и третий. Утешительных вестей от своенравной Лидочки так и не поступало. На день четвёртый, едва Павел вышел с каждодневного служебного совещания, на личный мобильник прорвался тревожный вызов. Без задней мысли был принят — зловредная женщина тут же стала атаковать.

— Послушай, дорогой, — слышался из сотового устройства голос, не предвещавший ни доброго ни хорошего, — я от тебя ухожу и предлагаю в добровольном порядке поделить совместно на́житое имущество, ха-ха! — раздался зловещий смешок. — Поскольку всё записано на меня, делить нам, получается, вовсе и нечего. Я предлагаю быстренько съехать с моей московской квартиры и передать ключи от моей же новёхонькой автомашины. Где ты будешь ютиться, селиться? — она взяла короткую паузу, недоброжелательно, с отвращением фыркнула, а после высокомерно продолжила: — Мне полностью безразлично! Я давно уж испытываю к тебе крайнюю, точь-в-точь брезгливую, неприязнь. Скажу больше! Я никогда тебя не любила, а единственное, только использовала. Поэтому катись-ка ты, милый, колбаской, причём на все четыре сторонки!

От непредвиденного, напрочь нежданного, поворота Павел опешил… он совершенно не представлял, как ему реагировать? Мало того что он содержал беспардонную, развратную женщину, оплачивал все многочисленные счета, так ещё, во-первых, умудрился заработать столичную комфортабельную квартиру, всю её обставил по последнему писку моды, во-вторых, пошёл на то, чтобы взять в кредит завидную иномарку. Да, к судьбоносному повороту доверчивый мужчина оказался совсем не готов; он вовсе на знал, как жуткое событие стоит воспринимать — чёрной шуткой либо всерьёз. Если бы у него появилась возможность взглянуть на себя в тот суровый миг сбоку, он очень бы удивился, улицезрев, как, оказывается, развита его нижняя челюсть и как она сумела оттопыриться книзу.

Зловредная супруга, всё больше ехидствуя, нисколько не унималась:

— Всем близким знакомым я рассказала, как ты нас с ребёнком жестоко избил, едва-едва не до смерти — он подтвердит, можешь не сомневаться! Собственно, из-за твоей разнузданности мы и вынуждены были уйти, спасаясь от безжалостного отца, от мужа-тирана. Сам понимаешь, если выдвинутая версия дойдёт до полицейского руководства, ты только предположи: что в предсказуемых последствиях будет? Ха-ха! Как тебе необычный расклад и кому, как думаешь, будет вера?

Участковый задыхался от справедливого гнева, но, единственное, нелепо лишь смог воспротивиться:

— Ты вообще, что ли, с дуба рухнула? Ты чего, Лиданька, такое несёшь? С какой, интересно, стати я должен оставлять тебе всё на́житое имущество, а сам оставаться голым? Ты белены, наверное, какой-то необъяснимой объелась? Или же признавайся, кто, собственно, на подлое предательство тебя надоумил? Сама бы ты, точно, не догадалась…

Закончить он не успел. Оборвала его мстительная особа, оравшая разъярённым, отчасти победоносным, тоном:

— Мне Погосову позвонить?! — упомянулся начальник внутренних дел, где довелось служить провинциальному недотёпе (с ним, между прочим и в силу ранее описанных обстоятельств, она была отлично знакома и имела прямую мобильную связь). — Либо ты в течении дня подгонишь мою машину, а затем, до вечера, съедешь с квартиры, либо я свяжусь с твоим непосредственным руководством и расскажу ему о позорных подвигах — поверь, синяки на теле найдутся!

— Без алиментов останешься! — грубо промолвил Аронов и отключился от сотовой связи; он еле слышно, лишь для себя, добавил: — Ну ты, оказывается, и стерва… Как я прожил с тобой добрый десяток лет — даже не представляю?

Где-то в глубине души влюбленный мужчина всё ещё надеялся, что он оказался во власти какой-то сверххитрой мистификации, направленной, чтобы стянуть с него побольше наличных денег; но полицейский опыт настойчиво подытоживал: «Проснись, доверчивый дурачок, тебя развели как последнего ло́ха. Если хочешь хоть с чем-то остаться, то поспеши — и действуй решительно!» Убеждённый в пришедших мыслях, Павел отправился напрямую к тому человеку, которому и собиралась пожаловаться чертовски предприимчивая супруга.

Пого́сов Геннадий Петрович являлся с подчинённым сотрудником практически одногодкой; однако служить он начал сразу после срочной армейской повинности, а являясь коренным москвичом, быстро продвинулся в иерархической лестнице и заведовал теперь целым столичным отделом. Тучная комплекция являла человека не очень подвижного, привыкшего к сидячей работе, пускай и малоподвижной, зато респектабельной; рост едва превышал отметку среднего и общим видом напоминал известного персонажа, по имени Вини-пух; круглое лицо лоснилось масляными щеками и выглядело сурово нахмуренным; карие, с голубоватым оттенком, глаза выражали глубокий, аналитический ум, природную проницательность да скрытое милосердие; короткая стрижка выдавала чёрные волосы и едва скрывала округлую голову, выставляя напоказ ровные, неплотно прижатые уши. Оделся он, как и положено, в полковничий полицейский мундир и, надуманно придав себе грозный вид, восседал в излюбленном кабинете, предаваясь равномерному течению служебного времени. Влиятельный офицер только-только отпустил очередного сотрудника и, несколько озадаченный, размышлял над полученной информацией, когда к нему и напросился не в меру взволнованный участковый. Отличительной чертой у него считалось, что умный руководитель всегда старался входить в положение подведомственных сотрудников. Не понаслышке зная всю сложную ситуацию, он пригласил Аронова, встревоженный, сразу войти, подойти поближе и, не размениваясь на долгие предисловия, перейти к насущной проблеме.

— Товарищ полковник, — начал Павел взволнованным голосом и приблизился едва не вплотную, — у меня суровое семейное положение и мне необходима Ваша прямая помощь.

— Что случилось? — поинтересовался начальник отдела, указывая на стул и приглашая присесть за т-образный письменный стол. — Давай рассказывай, а я помогу, разумеется, чем смогу.

— Понимаете, какое случилось дело?.. — участковый рассказывал несколько нерешительно, потупив взор и что-то внимательно изучая на плоской поверхности. — Она совсем «с дуба рухнула» и заявила, что решила со мной распрощаться, причём уже насовсем. Дополнительно она требует всё нажитое имущество, которое я — сказочный идиот! — по собственной глупости переписал на неё… сразу после нашего с ней как бы развода.

— Ну?.. — не понял смущённый руководитель мысли, какую пытался донести взволнованный подчинённый. — Я-то чем сумею тебе помочь? Раздел супружеской собственности — дела гражданские, а они находятся за пределами моей юрисдикции.

— Так вот, — перешёл Аронов на заговорщицкий шёпот, — если пойти у неё на поводу, то я, Геннадий Петрович, вообще «без порток» останусь. Знаю, я и без того являюсь проблемным сотрудником и со мной постоянно возникают щекотливые ситуации; но всё же ещё раз прошу войти в моё положение и помочь в решении сложного, если не тягостного вопроса, где требуются и быстрота и решительность.

— Говори, — проговорил полицейский полковник, гораздо больше нахмурившись и подразумевая, что речь пойдёт о неприятном подвохе, совершаемом не в рамках закона, — принимая во внимание, как ты участвует в жизни отдела, а заодно и твои показатели, я попробую чего-нибудь сделать.

— Потребуется совсем немного, — выдохнув спиравший воздух, участковый выложил альтернативную версию (из коей создавалось впечатление, что он оказался не полным лохо́м), — да, действительно, я переписал на неё всё наше имущество, в том числе и кредитную иномарку. Вероятно, я что-то такое подразумевал? Поэтому получил генеральную доверенность, дающую мне право автомобильной продажи. Чтобы не оказаться перед разбитым корытом и пока тот важный документ не отозван, я прошу день отгула и помощь в РЭО ГИБДД. Какую? В части документального оформления, где все мероприятия необходимо провести одним, сегодняшним, днём.

— Ладно, — выдохнул Геннадий Петрович с внутренним облегчением (честно сказать, он ожидал чего-то похуже), — не больно-то и большая проблема, и я в силах тебе помочь. Но!.. — сказал он вдруг, уже снимая телефонную трубку, намереваясь договариваться с ГАИ, — как ты за короткий срок найдёшь нормального покупателя?

— Я и не буду его искать, — произнёс участковый, легонько подрагивая; в предвкушении рискового дела он загорелся глазами: — У меня есть очень хороший друг, который, уверен, не откажется со мною проехать, и мы благополучно перепишем же́нину иномарку на его, постороннее как бы, имя. Получается, я якобы её продаю, а налоги, начисленные со сделки, пусть платит хитро выделанная супруга.

— Хорошо, так мы тогда и поступим, — с успокоенным видом ухмыльнулся практичный полковник, набирая гаишный номер, — иди занимайся, а как всё сделаешь — мне сразу доложишь.

Не стоит говорить, что весь томительный день Аронов находился словно на раскалённых угольях, предполагая, как бы супруга не разгадала тактический замысел. И когда поехал домой, чтобы, воспользовавшись «блаженным» отсутствием, забрать все полноправные документы, и когда, нарушая дорожные правила, мчался в ГИБДД, и когда уже там, в течении целого часа, показавшегося, как минимум, целой вечностью, оформлялась «купля-продажа», и когда фиксировалась пусть и не сложная, но крайне рисковая сделка, и когда регистрировал право нового собственника, и когда получал доверенность на продажу. Хорошо ещё, всё прошло, как и планировалось, а беспечная супруга не смогла ему воспрепятствовать; впрочем, окончательно успокоиться Павел сумел не раньше, чем прибыл домой, имея письменные свидетельства, сопутствующие удачно проведённому торговому соглашению.

Не успел обманутый муж войти в квартиру, а его на пороге остановила зловредная женщина; её сопровождала одна из закадычных блудливых подружек, бесцеремонно покрывавших все тайные любовные похождения. «Группой поддержки» оказалась женина сверстница, выглядевшая несколько полновато и носившая имя Таня (фамилию он не знал); ростом она казалась чуть выше отъявленной заговорщицы, имела миловидное личико, сверх меры круглое, а сейчас виновато, но уверенно сверкавшее серо-оливковыми глазами (они передавали хитрую, беспринципную и отвратительную натуру); дальше обращал внимание маленький, словно пуговка, нос, в сочетании с тонкими, прижатыми вредно, губами, дополнявший основную часть типичного облика. Аронов мгновенно понял, что при любых обстоятельствах прямая очевидица будет свидетельствовать исключительно против него и что она наговорит не просто, чего не существует в помине, но и такого, что не смогло бы присниться. Но и это ещё не всё! Помимо прочего, «разведённый» мужчина верно сообразил, что на кону стоит его собственная судьба; то есть как он себя сейчас поведёт, так и будет развиваться вся его дальнейшая жизнь, так и останется ли он на полицейской службе или же нет. Неимоверным усилием воли он победил все негативные чувства, что разом просились наружу, а не переступая порога, включил на телефоне видеокамеру и только потом, осторожный, проследовал внутрь.

Лидия, по-видимому, не подготовилась к не совсем естественным действиям, предпринятым импульсивным мужем. Опешив, она замерла в нерешительности. Согласно её злодейского плана, разгневанный Павел обязательно устроит в отношении неё какой-нибудь несусветный, до́нельзя скандальный, дебош, какой не передаётся никаким людскими словами. Спровоцировать ударить её пару раз по лицу — на это она была непревзойдённая мастерица. Сейчас, когда видеосъёмка фиксировала миловидную мордашку без никаких повреждений… да-а, тут требовался другой, более ловкий, ход, который приходилось продумывать наспех, прямо на месте. Как уже известно, хитрющая бестия не обладала быстротой мыслительной деятельности, но, делать нечего (раз уж оказалась в эпицентре событий, и не имея задний план «Б»), требовалось переходить к активным поступкам, или открытому словесному поединку.

— Значит, так, «милый», — сказала она, пытаясь отстраниться от объектива съёмочной камеры (не забывая сохранять хотя и опешившее, но нагловатое выражение), — документы на квартиру я уже забрала, как, впрочем, и некоторые сугубо личные вещи. Некоторое время я собираюсь пожить у лучшей подруги, пока ты отсюда не выпишешься и не освободишь от невыносимого присутствия мою жилищную площадь. Понадобиться? Буду добиваться справедливости в судебном порядке — это понятно?

— Как же тебя не поймёшь, с отпетым чудачеством, — саркастически усмехнулся муж, теперь уже полностью бывший, — что дальше?

— После, «любимый», — уперев руки в боки и гневно сощурившись, вредная пройдоха эффектно тряхнула волнистыми волосами, — ты отдаёшь сейчас ключи от моей машины и документы на право владения. Моя ошибка, что я разрешала тебе ею какое-то время попользоваться, ничего не меняет, ха-ха! Если тебе вдруг хватит смелости и ты не выполнишь мою волю собственника, я просто-напросто поставлю её в угон, и — пусть тебе ничего и не будет, потому как я знаю твои судебные связи — её всё равно подгонят, куда я скажу, и твои же собственные товарищи, ха-ха! А мо-о-ожет? Заставят и тебя самого — что будет мне только на руку — так как в последнем случае ты ещё и неприятностей на работе отхватишь…

Словарный запас у нагловатой особы являлся таким, что она могла говорить практически бесконечно. Если бы Павел не предоставил на общее обозрение автомобильные документы, дававшие право собственности другому лицу, то она могла бы поно́сить его бесконечно, оскорбляя и унижая, а главное, наслаждаясь явным, нечестно достигнутым, превосходством. Однако, как только перед наглыми глазками возник СВР, где всё: модель и цвет, регистрационный знак и год выпуска, и даже указанный ПТС — соответствовало её личной автомашине, но закреплённой совсем за иным лицом, она чуть не лишалась дара словесной речи. Раз! Почернела до жутких оттенков и придала себе выражение, схожее с сатанинским демоном, оскорблённо разгневанным, но и прекрасно очаровательным. Возмущённые глазки (хлоп, хлоп) бездумно хлопали, дышалось ей через раз, но сама облапошенная супруга продолжала сохранять воинственную позицию, удерживая ладони на толстенькой талии. В той неестественной ситуации, единственное, что смогла она выдавить, не слишком членораздельную фразу:

— Что?.. Что это такое? Как ты посмел… я никакого разрешения тебе не давала?

— Да?.. Разве? — счёл нужным нахмуриться отвергнутый муж. — Как же тогда генеральная доверенность, что мы оформили сразу же после успешной покупки? — попавший в сети хитросплетённой ловушки, он просто торжествовал (хоть в чём-то оказался на голову выше), а продолжая дальше, позволил себе победоносную мимику: — Поэтому я воспользовался тем исключительным правом и продал нашу машину, которую — если ты помнишь?! — брал в кредит лично я. Пусть он и потребительский, не оставивший в праве собственности следов; но… словом, по совести, я распорядился общим имуществом вполне справедливо, ведь иномарка заработана мной, а значит, и владеть ею могу, единственно, я. Ты можешь подавать судебные иски, пробовать искать суровую правду; однако, поверь, всё равно она окажется на моей стороне, а тебе, ха-ха! ничего не обломится.

Вероломная прокуратница, оказавшаяся недостаточно хитроумной (видимо осознав, что потерпела сокрушительное фиаско?), схватила собственные пожитки (последним остатком собранные в дорожную сумку) и, сопровождаемая безмолвной подругой, отправилась прочь. На прощание она в истерике крикнула:

— Будь ты проклят, «грязный скотина»! Без меня пропадёшь и как «вонючая псина» сдохнешь!

— С дома я никуда не съеду! — крикнул ей вслед отвергнутый муж. — Я здесь прописан.

На следующий день, встретившись с адвокатом и проконсультировавшись о сделке, совершенной без прямого её веления, Лидия отчётливо уяснила, что полюбившийся иностранный автомобиль потерян для неё навсегда. Помимо первого казуса, совместное жильё точно так же вставало под спорным вопросом! В последующем, хорошо себе представляя, что в «договоре дарения» чётко прописано, чтобы «…предоставить Аронову Павлу Борисовичу место жительства и постоянную регистрацию, без права лишать его оговоренных привилегий…», она решила сменить ведомую тактику и «шилокрутить» хитро, искусно, на вид дружелюбно. Мытьём и катаньем, приводя множество всяческих предлогов, великая обольстительница начала убеждать, что бывший супруг обязан «свалить добровольно»; но… в поставленном несправедливо вопросе он так и остался — полностью непреклонен.

***

Так прошёл месяц, затем и второй. Супруги Ароновы жили раздельно, но, дивное дело, после всего случившегося умудрялись сохранять целиком дружелюбные отношения. Хитрющая женщина даже пообещала, что немного подумает и (может быть, даже!) вернётся, простив бывшему мужу все «страшные прегрешения», вольные или невольные, но всё же чудовищные. Как не покажется странным, но она до сих пор умело скрывала стороннюю любовную связь, справедливо порассудив, что вначале определится с совместной квартирой, а уж потом с «чистой совестью» поддаст Павлу «пинищем под зад». Обуявшись коварными замыслами, Лидия продолжала с бывшим супругом любезно встречаться, ходила по ресторанам, кинотеатрам и позволяла беспрепятственно видеться с сыном. Что касается лично её? К своенравной особе (по своеобразному высказыванию «до тела!») отвергнутого мужа покамест не подпускала, мастерски подогревая интригующий интерес. Хитрая и подлая, она продолжала требовать «оставить квартиру» и объяснялась правдоподобным предлогом: «Ты съедешь, покажешь, что по-прежнему меня любишь, и тогда я — если увижу, что слова не расходятся с делом — разрешу тебе вернуться обратно. Но! Жить в последующем мы будем по моим исключительным правилам — и на моих конкретных условиях!».

Поразительное дело, Павел, давно привыкший к капризным выходкам взбалмошной жёнушки, в очередной раз просто тупо поверил и не провёл никаких закулисных дознаний. Завуалированная идиллия продолжалась до времени до поры… Однажды, изучая приложения интернет-сообществ, обманутый муж не совсем осознано, но неожиданно вспомнил, что знает пароль от личной странички жены, выставленной в социальной сети «Одноклассники». Он тут же решил проверить, чем она живёт в период их вынужденного, не навечно раздельного, проживания. Поводом послужило многочисленное наличие «приватных подарков», полученных за последние несколько дней. Когда заинтригованный простофиля беспардонно врывался в тайную переписку паскудной изменщицы, растревоженное сердце бешено билось, нет! — скорее, колотилось от боязни увидеть нечто, что насовсем перевернет привычный уклад. Обманутые сомнения нашли наглядное подтверждение — и он увидел… все знаки внимания оказывались единственным человеком (больше того!), пользовались полной взаимностью. Теперь Аронов был полностью убежден, что ему не просто сейчас изменяют «ненавязчиво наставляют рога», а бессовестно предают, поступая и грязно и подло, и равнодушно, и хладнокровно.

Кровь моментально ударила в голову, заставив её закружиться да приблизиться к грани, после которой наступает потеря сознания. Павел подавленных чувств не лишился, а только какое-то время сидел как будто потерянный, не в силах осмыслить ошеломляющий факт, печальный итог. Мобильный смартфон продолжал оставаться в руке, и он уже так, вчистую бессмысленно, водил по сенсорному экрану, машинально получая подробную информацию «об осчастливленном человеке, получившим у развратной женщины гораздо большее предпочтение».

***

Укоров Константин Николаевич (человек, интересовавший Аронова) в тот же самый момент, на им же снятой квартире, встречался с бесподобной любовницей; её он пророчил в будущем в любимые жёны. Удивительное дело, с отвергнутым участковым он оказался практически одногодком, но, являясь коренным москвичом, сумел дослужиться до чина полковника и буквально на днях примерил мундир с присвоенным званием; оно открывало завидные перспективы. Офицером являлся он властным, сильно самоуверенным, чрезмерно амбициозным, не лишённым напыщенного высокомерия, то есть ставил личные интересы прежде всех остальных. Внешние характеристики отличались следующими отличительными чертами: тучным телосложением, в сочетании невысоким ростком смотревшимся неуклюже; круглолицей физиономией, отмеченной обвисшими щёками и слащаво причмокивавшими масляными губами; тёмно-карими злыми глазами, не выражавшими ничего, помимо самовлюблённого своенравия; приплюснутым носом, заплывшим жиром и едва-едва видимым; маленькими ушами (как водится у эгоистичных людей), плотно прижатыми к коротко остриженному рыжему черепу; неприятной залысиной, видневшейся на темечке и макушке. Как и обычно, оделся он очень солидно: в однотонный дорогущий костюм, носимый с кристально белоснежной сорочкой, да яркий, разноцветно роскошный, галстук, да чёрные, до блеска начищенные, мужские туфли.

На текущий день у бывших супругов никаких романтических встреч не планировалось, поэтому влюблённые голубки решили спокойно понежится — побыть вдвоём в уютненьком гнёздышке. Малолетнего ребёнка [которому про непотребное «б..» (неприличие) было отлично известно, но который (по настоянию распутной родительницы) непоколебимо, а главное, бездумно покрывал развратную связь] они отправили немножечко погулять, а сами предали́сь любовным утехам. Потом, вдоволь насытившись от похотливых желаний, перешли к обсуждению стратегически важных планов.

— Как же я, Костик, тебя люблю, — первой заговорила жгучая красавица, лёжа в широкой постели и поджигая тонкую сигарету, — со мной такое впервые, а раньше — ты не поверишь?! — врать и вводить в заблуждение ей не было равных, — я никогда никого не любила. Кста-а-ти, — она интригующе растянула предупреждавшее слово, — я даже и не знала, что такое любовь.

— Да?.. — загорелся Укоров глазами, восхищёнными полной верой; он тоже взял закурил и любящим взглядом уставился на возлюбленную. — Ну, а как же тогда «ментяра»?

— О чём ты сейчас говоришь?! — возмутилась развратная потаскуха, презрительно сморщившись. — Кто ты — и кто «мент»?! — сразу расставила она все основные приоритеты. — Он и в подмётки тебе не годится — нищий, салага, да и в сексе «дерьмо»! Если быть до конца откровенной, то за него я выходила, чтобы хоть как-нибудь зацепиться в Москве. Я что? Приехала сюда неразумной девчонкой — ни кола ни двора! — и чуть было не скатилась до пагубной проституции. Хорошо ещё вовремя подвернулся лопоухий «лошара», который в меня до безумия втюрился и вообще «потерялся». Женить его на себе оказалось совсем нехитро, нисколько невычурно, а явилось делом обыкновенной де́вичьей техники. Тебя же я чуть только увидела, так сразу и полюбила безумной, беззаветной любовью; она, между прочим, не знает ни разумных границ, ни условных пределов.

Себялюбивый, крайне недоверчивый (в обычной жизни), полковник, в присутствии сказочно привлекательной, но вероломной пройдохи, становился податливым, как неразумный телёнок, ведомый на беспощадную бойню, — он верил каждому слову. По понятной причине сейчас он лоснился как мартовский кот и тешился зыбкой надеждой, что (вовсе не привлекательный!) сумел сразить хитрую, а ещё и сногсшибательную красотку (ему невдомёк, что ловкую интриганку интересует лишь собственное благополучие, ну, и разве ещё высокий общественный статус).

— Ты не представляешь, милая, как сладкие слова греют мне уши, — мурлыкал кадровый офицер, восхищаясь личностным превосходством и совсем наплевав, что разрушает чужую семью. — Когда мы уже откроемся и станем жить в моей квартире… все вместе?

— Однозначно ответить сложно, — проговорила Лидия, задумчиво сморщившись, но продолжая сохранять голос сладостным, мелодичным, — ты же знаешь нашу нелёгкую ситуацию? Мне совсем не хочется лишиться всего, чего с великим трудом добивалась. Если бы не я — «хрен бы с два»! — «лопоухий осёл» чего-нибудь заработал! Я уже и так потеряла машину… Эх, жалко, конечно, она мне так полюбилась. Ну, ничего, надеюсь, ты купишь мне новую, не менее роскошную, подходящую новому статусу «жены штабного полковника».

Укоров открыл было рот, чтобы обнадёжить любимую женщину, но ответить ничего не успел, так как в дверь к ним нежданно-негаданно постучали.

— Кто бы это мог быть? — искренне удивилась обольстительная распутница. — Ребёнку я сказала, чтобы пришёл через час — уверена, меня бы он не ослушался!

— Вот сейчас и узнаем, — по-боевому сказал штабной офицер, резко вскакивая с кровати; он укрыл голое тело атласным халатом и потушил зажжённую сигарету.

— Нет! — воскликнула осторожная Лидия. — Может, заявился мой полоумный «бывший»! Кто его знает, что взбрело в его бездумную голову? Рисковать же имуществом и квартирой я совсем не хочу, тем более что он уже почти полностью в моей власти и вот-вот согласится с выдвинутыми, напрочь провальными для него, условиями. Я открою сама, а ты оставайся в комнате, — она самодовольно хихикнула, — сюда мы всё равно никогда не заходим — общаемся с ним на кухне. Не сомневайся, — увидела она негодующий взгляд, — я выпровожу его по-быстрому: меня он продолжает слушать беспрекословно! Дальше вернусь к тебе, и мы продолжим прерванные ненадолго резонные обсуждения.

— Ладно, — нехотя согласился понурый полковник, — только смотри — если что?! — я выйду и набью ему «наглую морду».

— Нет! — прожжённая авантюристка сверкнула гневными глазками. — Ни в коем случае! Твоё появление вообще исключается. Я сама во всём разберусь, поверь, обмануть его труда не составит.

Вероломная бестия презрительно усмехнулась и пошла открывать; она нисколько не сомневалась, что Аронов не выдержал долгой разлуки и под каким-нибудь благовидным предлогом, желая сделать приятный сюрприз, припёрся, нежеланный, её навестить. Так в общем и получилось — во только инициатива ведения разговора была взята пришедшим нежданным гостем. Едва оказавшись в жениных съёмных апартаментах, он, оставаясь до жути взволнованным, почти прокричал, еле сдерживая и безумную ярость, и необузданный гнев, неудержимо просившиеся наружу:

— Где он?!

— Кто — он? — старалась распутная стерва придать удивлённый вид, опешив от мужниной трансформации. — Я тебя… не понимаю?

— Да?.. Действительно?! — рычал разъярённый, предательски обманутый, муж (он сравнивался с Отелло, или Венецианским мавром). — Я имею в виду Укорова, «мать его», Костю — или у тебя есть кто-то ещё?! — И не дожидаясь ответа, прямиком направился в комнату развратной проныры, где никогда до этого не был и где сейчас находился разоблачённый поганый любовник.

Когда взбудораженный мститель распахнул неплотно прикрытую дверцу, распалённому взору предстал располневший полуголый полковник; он в спешке пытался натянуть костюмные брюки, но застопорился ровно на середине, где-то в районе дрожавших коленок.

— Ах вот ты где, мерзкий разлучник! — прокричал полицейский, направляясь к вмиг опостылевшему врагу (тем более что его плачевное положение подвигало к удачному нападению).

Не позволив растерянному сопернику хоть как-то прикрыться, натренированный боец-полицейский заехал ему хоро-о-ошую оплеуху. На секунду у того помутилось в глазах, и даже посыпались искры. Использовав то явное преимущество, Павел схватился за вражьи уши и направленным лобным ударом (раз!) сломал переносицу. О чём тут же и возвестилось из характерного хруста да брызнувшей крови, перемешанной с самопроизвольно вырвавшимися слезами. Произведённым стремительным натиском Константин Николаевич предупредительно лишился всякой возможности активно сопротивляться и оказать хоть сколько-нибудь значимое противодействие. Тем временем Павел, объятый безудержным гневом, повалил смятенного недруга на пол, и продолжил его избивать, и, уже лежачего, интенсивно колотил массивными полицейскими берцами.

Находясь в состоянии крайней агрессии, разъярённый каратель, бесспорно, убил бы беспомощного жиртеста, о чём впоследствии он горько бы пожалел. Но! Сейчас ему было всё полностью «фиолетово» (без разницы), и яростный мститель заранее готовился к любым неприятностям (пускай и нешуточным, и крайне плачевным). Он не знал, что, на его беду (хотя, скорее, на счастье?), в тот же самом подъезде, на той же лестничной клетке, изволил селиться представитель росгвардии, или просто омоновец. Именно к нему и устремилась роковая красотка: сама в умопомрачительный инцидент она лезть не рискнула, а решила предоставить его погасить кому-то другому. По стечению обстоятельств маститый сосед оказался дома, а не в какой-то дальней командировке. Узнав, что всамделишно приключилось, он с чувством откликнулся — проявил участие к призывам о помощи, поступавшим от перепуганной женщины. Как был, в трусах и тельняшке, профессиональный рукопашный боец бросился в соседнюю, смежную с ним, квартиру.

Оказавшись в центре явно не поединка, а жуткого избиения, военнослужащий мигом оценил ту драматичную ситуацию — и ринулся пресекать. Специфика службы участковых уполномоченных и представителей отряда мобильного особого назначения значительно отличается. Поэтому умелый спецназовец, применив всего-навсего пару приёмов, легко одолел полицейского и лишил его разительных качеств, сковав по рукам и ногам липкой лентой, любезно предоставленной основной зачинщицей всего случившегося конфликта.

***

Впоследствии ей пришлось вызвать «скорую помощь», априори полицию, что привело к обнародованию её двойной жизни; а значит, она лишилась всяческих шансов, чтобы по взаимному договору (так сказать «безболезненно») завладеть общей жилищной площадью. Затем пошли затяжные разбирательства как уголовные, так и гражданские. В результате у действующего сотрудника внутренних органов появилась реальная перспектива оказаться в «местах не столь отдаленных, значительно приближенных к тюремному заключению». Он, конечно, рьяно сопротивлялся, и даже переманил их общего сына. Попав под жёсткий прессинг военного полковника-отчима, тот с радостью согласился пойти на сделку с отцом; они провернули отчаянный план…

Однажды папа пригласил двенадцатилетнего мальчика посетить кинозал, что завелось у них практически на каждые выходные. Просмотр кинофильма происходил как обычно и закончился без значимых происшествий; но, правда, вот после… общаться продолжили чисто наедине. Именно тогда-то и состоялась их тайное соглашение, где-то справедливое, а в чём-то злокозненное. Малолетний ребёнок, выглядевший соответственно возрасту, являлся полной копией красавца родителя, но имел и некоторые черты, особенности натуры, доставшиеся от двойственной матери (что особенно выражалось в лисиной хитрости, лукавом проворстве). Итак, выходя из зала, где Алёша (так звали юного отпрыска) сидел с удручённым видом, близкие люди направились к дорогой иностранной машине, продолжавшей находиться в полноправном ведении отвергнутого супруга. Удобно разместились в просторном салоне и перешли к обсуждению волновавшей обоих серьёзной проблемы.

— Что случилось? — поинтересовался чуткий отец, видя недовольное состояние сына. — Ты какой-то сегодня вроде как невесёлый — кино не понравилось?

— Эти, «блин», «задолбали»! — воскликнул Лёша, находясь в эмоциональном порыве и не удосужившись назвать мать и отчима как-нибудь по-иному. — Никакого житья не дают! Этот — ну, совсем как в казарме! — орёт на меня и заставляет мыть унитазы. Папа, забери меня жить к себе: у них я просто измучился.

— Но переделать право ответственного воспитания окажется сложновато, — заговорщицким тоном заметил Аронов-старший, — и окончательный результат зависит исключительно от тебя — сможешь ли ты пойти против родимой матери, сумеешь ли пройти весь трудный путь до конца или же нет?

— Да пофиг, — не стеснялся взволнованный сын в иносказательных выражениях, — лишь бы только подальше от Этих.

— Тогда сделаем так…

На следующий день смышлёный ребёнок, вместо школьных занятий, с утра направился в ближний полицейский участок; он попросил и помощи и защиты, умоляя оградить от «зловредной мамочки» и «садистского изверга», бессовестно унижающих его честь и достоинство. В правоохранительных органах к поступившему известию отнеслись с огромным вниманием, вызвали нерадивых, если не злобных опекунов-воспитателей, привлекли их к административной ответственности и благополучно оформили передачу сына другому родителю.

Дальше потянулись нервные, тревожные времена, когда бывшие супруги делили не только имущество, но ещё и ребенка. В конечном итоге более состоятельные отчим и мать сумели создать предпосылки, позволившие несовершеннолетнему отпрыску (сыну собственной матери!) отчётливо себе уяснить, что мизерный достаток рядового майора много ниже штабного полковника. Долго не думая, он, беззастенчивый, совершил очередное предательство, где «обманутым идиотом» выставил родного отца. Алёша мгновенно переметнулся обратно, завоевав себе в новой семье немалые преимущества. Павла вторым отвратительным поступком он лишил всякого смысла жизни.

Время шло, и подошло к логичному завершению судебное разбирательство, где полицейскому должны озвучивать приговор, вынесенный за причинением телесных повреждений злодею-любовнику.

Накануне последнего слушания его вызвал к себе Погосов (он испытывал к участковому некоторую симпатию) и участливым тоном спросил:

— Ты, Паша, как, в тюрьму-то не очень хочешь?

— Не желалось бы… Хотя-а, если честно, мне сейчас всё равно, да и Вам, думаю, тоже. Почему? Работник из меня теперь, скорее всего, никудышный, а тащить на себе излишнюю обузу совсем ни к чему. Тем более что и раньше-то со мной случались одни неприятности да проблемы, а сейчас ещё и уголовное дело…

— Всё, что ты наговорил, конечно же, правильно, — продолжал радушный полковник, выказывая искреннее участие; он дружелюбно поглядывал на проблемного, но преданного, грамотного в профессиональном плане, сотрудника, — не стоит всех считать бессердечными. Не такой уж я «полный скотина», а значит, отлично помню, сколько нам вместе пришлось пережить, плечом к плечу продвигаясь к достижению общей цели, направленной на борьбу с московской преступностью. Сейчас, в критической ситуации, я тоже не хочу остаться хоть как-нибудь в стороне и должен принять в твоей злосчастной судьбе личное, жизненно действенное, участие. Но! Изначально ты должен меня внимательно выслушать и прямо тут же, у меня в кабинете, ответить на важное предложение.

Заботливый офицер замолчал, дожидаясь, что скажет ему подчинённый. Тот не заставил долговременно ждать, а следом спросил:

— Что от меня потребуется?

— Ты можешь мне не поверить, — разговаривал сердечный руководитель голосом твёрдым, но сохранявшим волнительные оттенки, — мне стоило большого труда убедить бравого, — он неприкрыто ёрничал, — военного офицера, чтобы он отозвал выдвинутое им позорное обвинение и чтобы появилась немалая вероятность рассчитывать на условный срок заключения. Как, надеюсь, ты понимаешь, он требует кое-чего взамен…

Доброжелательный полковник прервался, проверяя, не потерял ли подчинённый сотрудник способность к логическим размышлениям. И во второй раз его ожидания не остались обманутыми, и Павел зада́лся резонным вопросом:

— Чтобы я добровольно выписался с нашей, общей с женой, квартиры и куда-нибудь съехал?

— Не просто куда-то, — нахмурился Геннадий Петрович, показывая, что ему неприятно, что он сейчас говорит, — а уволился из органов внутренних дел и покинул пределы Москвы. Только так они согласны пойти на маленькие уступки. По большому счёту я и сам не вижу другого выхода. Если тебя осудят, то автоматически произойдёт позорное увольнение, но там последует и непременный тюремный срок, да, полагаю, ты и сам прекрасно всё понимаешь.

— Хм, — ухмыльнулся Аронов, осознавая, что именно он проиграл предательски проведённую схватку, — и куда я должен уехать? Хотя — если быть до конца откровенным — теперь мне без разницы, и я в полной мере готов принять любые условия, тем более что мне не оставили равноценного выбора. С другой стороны, до пенсии мне осталось чуть более месяца, и возникает насущный вопрос: как они прикажут быть здесь? Или тоже хотят добить до последнего?

— Нет, озвученный случай им отлично известен, — не смог руководитель подразделения сдержать облегчённый выдох (он предполагал более жёсткий характер беседы), — и, как они утверждают, их интересует только жилищная площадь… Поэтому — прости меня Господи! — нечестивые людишки разрешают тебе спокойно выйти на пенсию, но и настаивают, чтобы рапорт на увольнение ты написал немедленно, добивая необходимый остаток отпуском и больничными. Вот такая, сложная, получается у нас диспозиция… ты как, согласен?

— Разумеется, — не стал Аронов подводить участливого начальника, которому, в случае его осуждения, пришлось бы несладко, — разве мне оставили альтернативную перспективу? Жить я, пожалуй, поеду к себе, в родную деревню. Сейчас там, говорят, расцвёл большой, красивый, очень богатый город. Его, кажется, именно так и называют… Рос-Дилер.

***

На том и порешили. Пару месяцев Павел улаживал незаконченные дела, оставшиеся в столице, а после, получив пенсионные «корочки» да пару лет «условного заключения», отправился на малую родину. Теперь там красовался новенький мегаполис, предназначенный для алчных людей, праздно существовавших в азартных играх, пьяной радости и плотских утехах. Правда, не только весёлая сторона жизни сопутствовала игорному центру — в нём царили глубокое разочарование, горькая печаль и потеря накопленных ценностей. Именно с негативными проявлениями и пришлось столкнуться бывшему полицейскому, неожиданно возвратившемуся в родные пенаты.

Родительский дом, где давно уж никто не жил (отца и мать немолодому мужчине пришлось схоронить несколько лет назад), располагался несколько в стороне: он находился за городской чертой на удалении восемнадцати километров. В лихие «девяностые», когда жизнь перестала быть привлекательной, а главное, безопасной, покойный отец решил обосноваться в глухом захолустье, чтобы развести небольшое фермерское хозяйство. Так он и сделал, а оформив в личную собственность участок земли, возвёл в центральной части двухэтажный бревенчатый особняк; по периметру он окружился высоким дощатым забором, который от времени значительно покосился и кое-где оголил придомовую усадьбу. Само жилое строение, возведённое двадцать пять лет назад, выглядело сносно — вот разве, не имея постоянных хозяев, оно нерадостно посерело, заросло ползущим плющом и представлялось мрачным, пугавшим, каким-то опустошенным. Раньше, когда здесь кипела жизнь и когда на полную мощность развивались племенное животноводство с сельским хозяйством, оно выглядело и эффектно, и представительно, и выделялось нескольким особенностями: во-первых, с фасадной части огромному холлу предшествовало парадное крыльцо с резными колоннами (они остались и сейчас, но выглядели уныло поблёклыми), подпиравшими балкон на втором этаже (где умерший родитель предпочитал отдыхать недолгими вечерами); во-вторых, на первом этаже, помимо всего прочего (вещевых кладовок, хозяйственных комнат, подвального входа), располагалось помещение кухни и отопительная пристройка, сначала грязно угольная, а позднее переделанная на чистое электричество; в-третьих, второй этаж отводился под личные спальни, семейные места отдыха, с бильярдом и комнатой, оборудованной под курение кальяна и употребление алкоголя (там же находился и современный санузел, содержавший даже маленькое джакузи). Сейчас былое великолепие предавалось полному запустению, сплошному унынию.

Павел не появлялся в родных пенатах с момента смерти родителей, и мысленно ужаснулся от представшего разгромного вида. Становилось очевидно, что не только неуправляемая природа и долгое время приложили к опустошению неблаговидную руку, но и безнравственный человек не оставил одинокое строение без пристального, точь-в-точь губительного, внимания. О вмешательстве нерадивых граждан судилось по разбитым стёклам, а местами и выбитым рамам, отсутствовавшим дверям и разбросанным по территории носимым вещам. «Вот, варвары поганые, хорошо поглумились! — вырвалось у бывшего участкового, всю трудовую бытность боровшегося с проявлением тлетворного вандализма, чертой характера, сопутствовавшей человеческой жадности. — Даже здесь меня ждёт полный крах и сокрушительное падение».

Но! Не одна неприятная разруха поджидала единственного наследника, пересекавшего порог забытого отчего дома: прямо в холе, на установленном там просторном диване, расположились два грязных, резко вонючих, бомжа. Их омерзительный запах ударил в нос вернувшемуся хозяину, когда он находился на удалении десятка метров от дома. Сейчас, вдосталь напившись крепких алкогольных напитков, они предавались спокойному, не в меру счастливому, сну. Выглядели они жутко, просто отталкивающе! Люди без возраста (один едва ли страшнее другого), незваные гости казались внешне похожими: у обоих наблюдались изрядно потрёпанные одежды, явно полюбившиеся странным хозяевам и не снимаемые им значительный промежуток времени (они могли спокойно поменять их на шмотки новые, во множестве разбросанные по домовой округе, но процедура с переодеванием почему-то категорически избегалась); оба заросли давно немытыми волосами, разнившимися лишь цветом (у одного чёрные с проседью, а у второго рыжие, начинавшие обильно седеть), и курчавыми бородами, обляпанными остатками отрыгнутой пищи (очевидно, у тех был сегодня праздник и они сумели выгодно поживиться?); и тот и другой обулись в потрёпанные ботинки военного образца с отсутствовавшими шнурками (что свидетельствовали о неоднократных посещениях полицейских участков, причём никак не в качестве обиженных потерпевших). Если касаться внешних различий, то рыжий выглядел немногим повыше, гораздо худее; под правым глазом у него красовался синюшный фингал. У второго раздулась обширная гематома под левым.

Не стоит говорить, что, едва улицезрев незваных, да ещё и до крайности непривлекательных, посетителей, душа отставного блюстителя наполнилась страшным негодованием (да что там?), попросту жутким гневом. Он не смог промолвить ни слова — до такой степени горло сковало спазмом неизгладимого бешенства. Проснуться неприглашённым «пришельцам» заблаговременно так и не посчастливилось: твёрдым, уверенным шагом Павел проследовал напрямую к мирно почивавшим отбросам и нещадно стал пинать и того и другого. Озверевший наследник бил их ногами, обутыми в дорогие ботинки, отличавшимися прочной конструкцией. Раздавая нещадных пендалей, хозяин то ли не желал запачкать руки, то ли, подчиняясь сохранившейся со времени службы осмотрительной привычке, предостерегался от какой-нибудь омерзительной, гадкой заразы. После того как был выпущен «первый пар», полились словесные излияния; они сопровождали мгновенный выплеск гнева, копившегося в душе отвергнутого и преданного мужа и отца (соответственно) всё последнее время. Он требовал непременного и скорого выхода.

— Ах вы, мерзкие твари, — кричал он на них, — «бомжары» проклятые, вы понимаете, вообще, к кому вы припёрлись?! Да я вас в два счёта уделаю, и не одна полиция не будет искать ваши и без того полусгнившие трупы! Кто вам дал право селиться в мой дом и загрязнять его тлетворной вонищей, гнусным присутствием?!

Громогласные выкрики сопровождались не только одними болевыми воздействиями, но ещё и отборнейшей матерщиной. Несанкционированные хозяева, некогда узурпировавшие пустовавшую жилищную площадь, просто ошалели от невообразимой побудки: они вырывались из счастливого сна беспрестанно сыпавшимися чувствительными ударами да крепкими, когда-либо слышанными ими, словами. Через несколько минут синяк рыжего превратился в огромную гематому, а лицо чёрного сплошь покрылось синюшной мрачной окраской и, местами лопаясь, разбрызгивало по округе кровавую жидкость, зловонную, наполненную сгустившейся гнилью. Физиономия первого держалась по той простой причине, что второму (поскольку он оказался на краю дивана, дальнем от выхода) доставалось во много раз больше. Съездив пару раз тому, что оказался ближе, рассвирепевший наследник продвинулся дальше — а уже там дал полную волю мгновенно вырвавшемуся на свободу бешеному неистовству. Не понимая, что же в действительности случилось и откуда (а главное, за какие грехи?) на них обрушилось болезненное несчастье, ополоумевшие бомжи, соскальзывая с дивана и пытаясь ползти по гладкому полу, наперебой голосили:

— Что?! Что такое?! Мы никому ничего плохого не делали! Живём здесь, в пустующем доме, никому не мешаем и никого, поверьте, не трогаем! Объясните: в чём наша прямая вина? Мы немедленно всё поправим.

Однако не тут и было. Павел свирепел всё больше и больше, а вдыхая кровавый запах (хотя и пышущий смрадом, но всё-таки будоражащий разум), не считал себе нужным, что обязан остановиться; напротив, помутнённый рассудком, он продолжал беспощадно тиранить и презренных, и гнусных личностей, какие давно уже опустились на дно общественной жизни. Видимо, для себя он твёрдо решил, что обязан «забить поганых мерзавцев до смерти!» Одному (кому досталось намного меньше) где-то, где-то удалось пораскинуть высохшими мозгами, что из кромешного ада необходимо вырываться любыми путями, а впоследствии звать что есть мочи на помощь. Так он, впрочем, и сделал. Вот, правда, зловонный мужчина, излучавший «пренеприятнейший запах», совсем позабыл, что дом тот, загородный, расположен в глухом лесу и что на протяжении добрых двадцати километров не повстречаешь ни одного нормального человека.

Тем временем в дому происходило настоящее смертоубийство, и кровь у избиваемого бомжа текла уж не только из наружных кровоподтёков, но вдобавок изо рта, и из ушей, и прочих отверстий. Терзаемый человек хрипел, отхаркивался и всхлипывал, слабо соображая, что же всамделишно творится вокруг. Аронов пинал изрядно побитое туловище, на коем не виделось ни единого свободного места. Не оставалось сомнений, что если безжалостный мститель сейчас не уймётся, то дальше он будет тиранить окровавленный труп. Что-то такое, по-видимому, промелькнуло и в голове у бывшего полицейского, ещё совсем недавно призванного охранять закон и порядок; наверное, он посчитал, что один враг за жуткую провинность уже жестоко наказан. Отставной блюститель правопорядка устремился на улицу, чтобы окончательно довершить ужасное мщение и чтобы в точности так же проучить второго нахала, посмевшего нарушить родительскую память да святость построенного ими лесного жилища.

Тот, прихрамывая на левую ногу, повреждённую от первого знакомства с некорректным хозяином, и вереща во всю лужёную глотку «Спасите!», перебрался через рухнувший на землю заборный пролёт и теперь ковылял в сторону густой, разросшейся по кругу, лесопосадки. Там вполне можно спрятаться, а затем (если повезет?) окончательно затеряться. Вот разве Павлу казалось, что избежание заслуженного возмездия будет несправедливым и что непременно должны наказаться оба нарушителя спокойствия отчего дома. Он бросился вдогонку за удиравшим от него обезумевшим бедолагой. Нагнал порядком углубившимся в лесную посадку. Нескончаемой ненависти, какая кипела в нём в первый момент, когда имел неудовольствие улицезреть обоих вонючих мерзавцев, сейчас уже не было: она «подспала» от быстрого бега и свежего воздуха. Трусливый беглец, услышав сзади тяжёлый, всё более приближавшийся бег справедливо порассудил, что скрыться всё равно не сумеет, а потому сам, без чьей-либо посторонней помощи, как ковылял, так и рухнул на землю. Он перевернулся на спину, сделал жалобное лицо, наполнил глаза слезами, а едва лишь Павел приблизился, плаксиво взмолился:

— Не трогай меня, пожалуйста. Мы не знали, что дом принадлежит такому серьёзному человеку. Поверь, если бы похожее подозрение хотя бы слегка закралось к нам голову, то мы бы ни за что на свете сюда бы не сунулись, а нашли себе другое, более простое, пристанище.

Аронов не выглядел уже таким кровожадным, как, скажем, чуть ранее, но в запале, пока произносился оправдательный монолог, всё-таки пару раз съездил прочным ботинком по грязной физиономии да столько же по гнилому, излучавшему неприятный смрад, туловищу. Наконец, исчерпав хозяйскую мстительность да выплеснув весь накопленный негатив, он, так или иначе, но всё же остановился. Второму беззащитному человеку, а проще говоря «попавшему под раздачу» бомжу, Павел причинил телесных повреждений значительно меньше и сумел-таки не довести выброс злобных эмоций до тяжких последствий.

— Пойдём, — сказал он, надсадно дыша от душившего гнева, — заберёшь своего товарища и мотайте, «на хер», отсюда подальше, пока я не зашёлся сердцем и обоих вас не прикончил.

Отхаркиваясь багровой жидкостью и утирая обильные слёзы, перепачканные с потом, и грязью, и кровью, покоцанный бомж не возражая поднялся и послушно поплёлся за отставным офицером. Диковинное дело, когда бывший полицейский достиг пределов хозяйственного участка и обернулся назад, то обнаружил, что призванный спутник странным образом испарился, не оставив о себе никаких сопутствовавших напоминаний, даже тошнотворного, вонючего запаха.

— Хорош друг, — скорчил он язвительную гримасу, имея в виду взаимовыручку двух социально опущенных личностей, — ну что ж, придётся самому от него избавляться.

Рыжий так и продолжал лежать в том непривлекательном положении, в каком его оставил возмущённый хозяин (в форме эмбриона, скрючившего руки и ноги); он не подавал действительных признаков жизни. Единственное, то раздувавшийся, то уходивший внутрь носа кровяной пузырь свидетельствовал, что измочаленный бомж пока ещё жив. Недолго думая, неглупый юрист (отлично подкованный, а как следствие, мгновенно сообразивший, чем именно условно-осужденному выльется внезапная смерть человека, пускай и никчёмного, но всё-таки…) вызвал скорую помощь, чтобы не позволить «куску пахнущего дерьма» благополучно скончаться. Прибывшие медработники повели себя неадекватно, непредсказуемо вообще. Они неожиданно заявили, что транспортировкой опустившихся личностей (а тем более их спасением!) заниматься не будут, мол, пусть хозяин дома сам придумывает, куда бы «издыхающую мерзость» пристроить.

— Да вы что, совсем, что ли, «…вашу мать», охренели? — удивился отставной полицейский тем интересным правилам, какие здесь существуют; впрочем, спорить не стал, а перевёл разговорную тему в более продуктивное русло: — Я дам вам немного денег… сколько скажете. Только увезите его, не то, боюсь, греха бы какого не вышло.