Мистер Пропер, веселей!

Василий Богданов

Жизнь Николая Ивановича была хорошо налажена, как часовой механизм, и надежно ограждена от случайностей, пока однажды, умываясь, он не увидел в зеркале призрака. Лысый голый мужчина прошел по коридору в сторону спальни и бесследно исчез. Больше он не появится никогда, однако через открытую им дверь в мир Николая Ивановича проникли самые разнообразные и непредсказуемые персонажи.

III. Призрак

На следующее утро после ужина с женой в итальянском ресторане с Н. И. произошло событие, которое он про себя назвал «явлением» и которое стало первым в цепи странных случайностей, существенно отравивших ему жизнь. Гаврилов, одетый в мягкую серо-голубую пижаму, стоял перед зеркалом в ванной и тщательно водил расчёской по волосам, одновременно высушивая их феном. Ему непременно нужно было добиться такого эффекта, чтобы каждый волосок лежал к волоску и все вместе они сливались в безупречную причёску.

В зеркале Н. И. видел себя, чуть приоткрытую дверь ванной и небольшой кусочек коридора. Внезапно он отчётливо разглядел, как по коридору не спеша идёт голый и абсолютно лысый мужчина. Всё восприятие продолжалось доли секунды: чужак показался в дверном проёме и тотчас исчез.

Выскочив из ванной, Гаврилов рассчитывал налететь на незнакомца, скрутить его и повалить на пол, но вместо этого схватил пустоту. Крадучись, Н. И. проследовал на кухню, где напугал жену, готовившую омлет.

— Господи, — поворачиваясь от плиты, сказала она, — как ты… как ты меня напугал!

По кухне распространялся аромат жареных яиц и кофе. Гаврилов благоразумно решил не рассказывать супруге про увиденный им призрак. Вернувшись в ванную, он вновь принялся за свои волоски. «Показалось, — вертелось у него в голове, — иначе и быть не может!»

Покончив с причёской, Н. И. ещё раз придирчиво оглядел себя, провёл рукой по щекам и подбородку, радуясь качеству бритья, подышал на зеркало, пытаясь уловить малейшие неприятные запахи в выдыхаемом мятном облачке, оттянул оба нижних века, вращая чистыми, без сеточки капилляров, белками, и, довольный проделанной утренней работой над своей внешностью, отправился на кухню, где его уже ожидал сервированный завтрак.

Усевшись за стол, Н. И. поблагодарил жену и с аппетитом принялся за еду.

Вскоре на кухне появилась сонная дочь.

— Надежда, если хочешь, чтобы папа отвёз тебя в школу, — сказала Анна Геннадьевна, — тебе надо поторопиться.

Дочь кивнула и тяжело опустилась на стул.

— Мне кажется… мне кажется, — заметила ей мать, — что ты слишком много времени проводишь в интернете и поэтому не высыпаешься. Да. Тебе надо раньше ложиться.

Гаврилов не принимал участия в разговоре, стараясь понять, кого же напомнил ему призрак.

— Что с тобой? — спросила его жена. — Ты что-то там напеваешь?

— Мистер Пропер веселей, в доме чисто в два раза быстрей! — уже громко пропел Н. И. и закончил на высокой ноте: — Мистер Пропер!

— Что это такое? — не поняла Анна Геннадьевна.

— Мама, это реклама, — сказала Надежда.

Гаврилов хлопнул себя рукой по лбу: лысый мужчина был точь-в-точь как из рекламы универсального моющего средства.

— Что с тобой? — обеспокоилась жена.

— Ничего, — ответил Н. И., — просто песенка привязалась.

Позднее, когда он садился в машину, воспоминание о странном событии почти совсем стёрлось из его памяти.

— Папа, — сказала Надя, когда они выехали из подземного гаража, — поговори с мамой, чтобы она отпустила меня на выходные к Артуру.

— Она не отпускает? — спросил Н. И., одновременно прислушиваясь к астрологическому прогнозу на предстоящий день, который озвучивали по радио.

— Нет. И притом в категоричной форме.

Звёзды предостерегали Гаврилова от «принятия серьёзных решений», советовали «уделить больше внимания близким» и обещали «неожиданное романтическое приключение».

— В таком случае я тоже не отпускаю, — сказал он.

— Ну, папа!

— Но я не договорил, — произнёс он вслух. — Хочешь дослушать?

Выехав из двора, он остановился на перекрёстке.

— Можно было бы ещё проскочить, — заметила Надя, с сожалением глядя на то, как мигающий зелёный сменился на жёлтый и следом на красный.

— Ты могла бы и проскочить, если бы у тебя были права, — возразил он, — но поскольку за рулём я, я и принимаю решения.

— Ты не договорил, — перебила она.

— Да. Я хочу предложить тебе альтернативный вариант.

— Какой?

— Пусть он приезжает в наш город, к тебе в гости, — сказал Н. И. и, внимательно посмотрев на дочь, добавил. — Сейчас объясню, почему так будет лучше. Во-первых, ты его не знаешь…

— Я его знаю, — второй раз перебила дочь.

— Подожди, — с мягким нажимом продолжал Гаврилов, — ты его не знаешь, ты видела его фотки, переписывалась с ним по интернету, но ты его не знаешь. Согласись, что в жизни человек может оказаться совершенно другим. Даже внешне!

Надя сидела, скрестив руки на груди.

— Ты что, ни разу не слышала про знакомства по интернету? Думаешь, что тебя ждёт Брэд Питт, а приходишь — там настоящий уродец! Бывает такое?

— Бывает.

— Что ты будешь делать, если так оно и окажется в твоём случае?

— Повернусь и уйду — делов-то! — сказала Надя.

— Вот именно! — обрадовался Гаврилов. — Это если здесь. А в чужом городе? Куда ты пойдёшь? Пойми, ты девушка и всегда должна оставлять себе свободу для манёвра на тот случай, если мужчина не оправдает твоих ожиданий.

— Ну и тупое у тебя радио! — сказала Надя и, потянувшись к бардачку, достала оттуда сумочку с компакт-дисками. — В одном ты прав, — признала она, вставив диск со своим любимым исполнителем рэпа, — свобода манёвра нужна. И как только у тебя так здорово всё получается разложить по полочкам?!

Н. И. улыбнулся.

— Будем считать, что мы договорились? — сказал он, протягивая дочери ладонь.

Она нехотя и со вздохом пожала её.

— Договорились.

Высадив Надю у школы, Гаврилов помахал ей рукой и поехал на работу. По пути он переключил магнитолу с проигрывателя CD обратно на радио и выхватил из середины выпуска новостей сообщение: «…Японские учёные изобрели первую в мире женщину-робота по имени Йоко, — рассказывала девушка-диктор, — её кожа изготовлена из тонкой и эластичной резины и почти ничем не отличается от человеческой! Йоко способна выражать такие человеческие эмоции, как радость, горе, гнев, огорчение, смущение и любопытство…»

— Придумают же японцы! — про себя восхитился Гаврилов, отвлекаясь от прослушивания.

Водитель машины, стоявшей в пробке справа, широко и с удовольствием зевнул, показав всем, кто случайно обратил на него внимание в этот момент, своё багровое нёбо.

* * *

В офисе Н. И. ожидал второй неприятный сюрприз. Войдя в кабинет, который он делил со своим другом и партнёром по бизнесу Тарасом Григорьевичем Винниченко, Гаврилов обнаружил следующую картину: перевёрнутый стул; разбросанные повсюду огрызки лимонов; несколько опорожненных бутылок рома и «Кока-Колы» на журнальном столике; целый дровяной склад из недокуренных сигар в пепельнице — источник отвратительнейшей вони; липкие кляксы на полу и, наконец, верх разнузданности: огромный отпечаток ботинка на письменном столе Николая Ивановича.

Гуляка и сибарит Винниченко накануне повеселился от души, а судя по тому, что в пепельнице лежали не только сигары, но и тонкие «Вирджиния слимс», испачканные губной помадой, вечер он проводил в компании «гарпий». Так Винниченко обыкновенно называл женщин независимо от рода занятий и общественного положения, с которыми случай и алкоголь сводили его на одну ночь.

Обнаружив разгром в кабинете, Н. И. поморщился, но не удивился. Он позвонил секретарше и попросил, чтобы та разыскала уборщицу, потом прошёлся по помещению, носком ботинка легонько пнул огрызок лимона и решил всё-таки набрать номер Винниченко.

— Алло, — сказали в трубку шёпотом после нескольких длинных гудков.

— Директор, это я, — ответил Гаврилов, — отлично вы тут вчера порезвились.

— Я сейчас не могу говорить, — прошептали с того конца.

— Почему?

— Я в милиции.

— В милиции? — удивился Н. И.

— Да. Я тебе позже всё объясню, — ответили ему и положили трубку.

Скоро Гаврилову позвонила вторая жена Винниченко и встревоженным голосом спросила:

— Коля, ты не знаешь, где мой муж? Я его с собаками всю ночь разыскивала!

Услышав эту фразу, Н. И. представил себе свору собак, рвущихся с поводка в ночи, и шествие, возглавляемое женой друга.

— Жень, всё в порядке, — как можно беззаботнее ответил он, — мы с ним надрались, он переночевал у меня.

— Надрались? — не поверила жена. — Ты же не пьёшь?

— Я-то почти не пью. Это да. Но вот он… он надрался у меня и уснул.

— А почему он трубку не берёт?

— Он занят на совещании.

Положив трубку, Гаврилов недовольно поморщился. Он не любил врать. Дружба его с Винниченко только с первого взгляда казалась иллюстрацией к утверждению о взаимном притяжении противоположностей. В действительности эти люди сошлись благодаря одной общей черте характера: они ничего не требовали друг от друга, не ожидали, что если один окажется в беде, то второй обязательно придёт на помощь. Если кто-то из них уезжал надолго в отпуск или в командировку, то оставшийся никогда ему не звонил, не спрашивал, как дела. Они не устраивали совместных вылазок на шашлыки, не собирались семьями в ресторанах, не ходили в кино, вместе не водили детей в цирк или на аттракционы, они даже могли не общаться месяцами. Взаимное равнодушие, которое каждый прощал другому, было основой их отношений.

Их дружба, как комета Галлея, проявляла себя в очень редкие моменты, например, когда Винниченко звонил в три часа ночи Гаврилову и говорил:

— Коля, ты спишь?

— Сплю, — отвечал Н. И. — Что случилось?

Винниченко минуту сопел в трубку, а потом произносил:

— Душа болит.

Гаврилов, отлипая от тёплого бока жены, выбирался из постели, одевался и ехал лечить больную душу Винниченко. Тот каялся, жалел свою первую жену, потом вторую, затем жалел своих детей от первого брака, а после и от второго, сетовал, что никак не может разобраться с этими «бабами», обещал, что обязательно поступит в итоге правильно и справедливо по отношению к тем, кто находился от него в материальной и духовной зависимости, но слова его всегда расходились с делом. Н. И. не стыдил и не укорял друга, не навязывал полезных советов, а только внимательно слушал и в конце говорил: «Старик, это твоя жизнь, и ты обязательно в ней разберёшься».

Анна Геннадьевна на дух не выносила Винниченко. В особенности же её неприязнь возросла после того, как Н. И. привёл друга в «Каменный сад».

— С этим человеком мы пуд соли сожрали, — сказал Гаврилов жене, имея в виду их совместные с Винниченко попытки организовать бизнес ещё в студенчестве. — Я не могу его бросить в сложной жизненной ситуации.

«Сложность жизненной ситуации» состояла в том, что, после того как Н. И. женился на Анне Геннадьевне и устроился в «Каменный сад», Винниченко вступил в спонтанный брак с однокурсницей, затем развёлся, оставив её с двумя детьми, был принуждён платить алименты, искал себя на поприще индивидуального предпринимательства, неоднократно прогорал и в итоге оказался практически без средств к существованию.

Анна Геннадьевна менее всего хотела стать причиной разрушения мужской дружбы, тем более что, как она видела, других товарищей у Н. И. не было. Поэтому, скрепя сердце, ей пришлось принять Винниченко в «Каменный сад». Сначала она старалась демонстрировать определённое дружелюбие по отношению к новому сотруднику, но в дальнейшем едва могла скрывать раздражение.

Более всего на свете Анна Геннадьевна ценила трудолюбие, дисциплинированность и ответственность — качества, которыми Н. И. обладал в избытке, но которые совершенно отсутствовали у его товарища.

Винниченко просыпался поздно, не ранее одиннадцати часов утра, потом принимал ванну с персиковой пеной, не спеша завтракал, затем ещё час слонялся по квартире в мягком халате и тапках, вполглаза смотрел шоу для домохозяек, поливал цветы, кормил рыбок и только после этого отправлялся на работу, куда прибывал часам к двум дня. В офисе он первым делом усаживался в мягкое кресло, доставал из ящика стола свою любимую трубку и принимался тщательно чистить её специальным ёршиком. Прочистив и продув её как следует, Винниченко вынимал из того же ящика табак и переходил к процедуре набивания, подолгу уминая листья подушечкой большого пальца. Наконец, потратив сорок минут рабочего времени, он подносил к трубке зажжённую спичку, надувал щёки и закуривал, с удовольствием оглядывая доставшиеся ему владения.

Гаврилов согласился уступить другу половину своего кабинета, которую тот постепенно заполнил абсолютно ненужными с точки зрения прагматика вещами. Он приобрёл удобное кожаное кресло руководителя, Дивиди-проигрыватель, телевизор, огромный монитор для компьютера, чтобы удобнее было играть в Fallout, дорогую кофе-машину, которая варила несколько десятков разновидностей кофе, маленькое баскетбольное кольцо на стену и прилагавшийся к нему мяч, боксёрскую грушу на присоске, крепившуюся на стол, хьюмидор для хранения сигар, бар и несколько сортов виски и коньяков. Кроме того, Винниченко заказал себе дорогие визитные карточки, на которых лаконично охарактеризовал свою должность как «директор», посчитав ненужным добавлять слова «по развитию». От подчинённых он с первого же дня потребовал называть себя не иначе как просто хозяин, а друзьям и знакомым дал понять, что ему нравится, когда к нему обращаются не по имени отчеству, а по занимаемой должности — Директор.

Анна Геннадьевна была в шоке, когда вошла к друзьям в кабинет и увидела холодный офисный аскетизм на половине Н. И. и пышное великолепие барокко на половине Винниченко. Последний сидел в новом кресле, с удовольствием курил трубку, пил кофе и почёсывал живот, обтянутый подростковой майкой со смайликом. На столе сверкала внушительная табличка с гравировкой: «Тарас Григорьевич Винниченко. Директор».

— Он никогда не повзрослеет! — сказала вечером Анна Геннадьевна мужу. — Он одевается как подросток, говорит, говорит как подросток и ведёт себя как подросток. Да.

— Со временем всё изменится, — убеждал её Н. И. и сам слабо верил в то, что говорил.

— Его надо уволить, — покачала головой Анна Геннадьевна.

Гаврилов не мог этого допустить и предложил:

— Знаешь, для того чтобы понять, на что человек способен, надо его отпустить.

— Как отпустить?

— Дать возможность действовать самостоятельно.

— Я не могу… не могу рисковать бизнесом, — заявила Анна Геннадьевна.

— Аня, — Н. И. обнял её за плечи, — давай один единственный раз доверим ему какой-нибудь небольшой самостоятельный проект.

— Хорошо-хорошо. Я согласна, но… но только если он всё испортит, я его уволю.

— Договорились.

Н. И. очень хотел, чтобы у друга всё получилось, и был ошеломлён, когда Винниченко блестяще справился с заданием. Гаврилов вместе с Анной Геннадьевной пришли к выводу, что Тарас Григорьевич обладает ценнейшим для бизнесмена талантом легко сходиться с людьми.

Анну Геннадьевну окружающие побаивались из-за жёсткости её характера, к Гаврилову относились настороженно, слишком уж он был правильный, а Винниченко принимали с распростёртыми объятиями, до того жизнерадостно он грешил, предаваясь чревоугодию и распутству. И там, где ни Анна Геннадьевна, ни её супруг не могли добиться заключения контракта, Винниченко легко получал нужные подписи, выпивая с людьми в банях, резвясь с путанами, гоняя на снегоходах, оставляя сотни тысяч рублей в кабаках по всей России.

Очень скоро Анна Геннадьевна поняла, каким незаменимым человеком для «Каменного сада» является Тарас Григорьевич Винниченко. И хоть симпатии к нему у неё не прибавилось, всё же она вынуждена была признать справедливость доводов Н. И. о том, что каждому человеку можно найти достойное применение.

* * *

Ближе к вечеру Винниченко позвонил Н. И. и сказал:

— Привет. Я освободился.

— Отлично, — ответил Н. И., — приезжай в офис, Директор.

— Нет, — в голосе Винниченко слышалась озабоченность, — мне надо в церковь.

— Зачем тебе в церковь? Что случилось?

— Приезжай к Спасу-на-Крови. Я всё тебе расскажу.

Н. И. был атеистом и не любил православных церквей; его угнетала их византийская тяжесть. Он стоял у входа, будто бы опасаясь шагнуть к алтарю, и наблюдал за тем, как его друг, заспанный, небритый, со всклокоченными волосами, суетливо бегает от иконы к иконе, кладёт кресты и ставит самые толстые свечи, которые только удалось приобрести в церковной лавке. «Это не вера, а глупое суеверие», — подумал Гаврилов, уже начиная скучать, а потом вдруг улыбнулся, решив, что растрёпанный Винниченко с его объёмистым животом отлично подходит на роль грешника, которого внезапный порыв раскаяния вырвал из эпицентра античной оргии.

Наконец, запыхавшийся Винниченко подошёл к Н. И. и, кивнув в сторону выхода, произнёс:

— Ну, всё, кажется, теперь можно идти.

Когда они вышли на улицу, друг ещё раз обернулся лицом к храму, несколько раз перекрестился, беззвучно шевеля губами, и поклонился до самой земли.

— Ты не представляешь, — с удовольствием вдыхая вечерний воздух, произнёс он, — как я рад, что сегодняшний день подходит к концу! Столько мне всего пришлось пережить!

— Всё опять из-за женщины? — поинтересовался Н. И. больше для того, чтобы заполнить паузу, поскольку сомнений в том, что всё из-за женщины, у него не было никаких.

— О, брат! — многозначительно протянул Винниченко. — Это, знаешь ли, была не женщина! — и, помолчав, он добавил, сохраняя серьёзное выражение на лице: — Это была машина.

— Машина для чего? — не понял Н. И.

— Для разрушения мужиков, — пояснил Винниченко и, схватив приятеля за локоть, спросил, заглядывая тому в глаза: — Знаешь, как она мне представилась?

— Как?

— Я, говорит, Кристина. Кристина, как машина-убийца у Стивена Кинга.

— Жуть! — добродушно иронизировал Н. И. — Видимо, японцы поставили производство женщин-андроидов на поток, и те вышли из-под контроля? — добавил он, вспоминая глупую новость, услышанную утром по радио.

Разговаривая, они незаметно добрались от церкви до автомобиля Гаврилова и сели в него.

— Напрасно смеёшься, — серьёзно заметил друг, ворочаясь в автомобильном кресле. — Из-за неё я в такой переплёт угодил!

Н. И. завёл двигатель, но решил не трогаться с места до тех пор, пока не дослушает истории.

— Да в какой переплёт? Рассказывай уже, наконец.

— Короче говоря, слушай, дружище.

Винниченко в подробностях рассказал о своём приключении с Машиной-Убийцей Кристиной. Внимательно выслушав его, Н. И. заразился от друга мистическим настроением и в тон беседе заметил:

— А со мной, представляешь, тоже сегодня случилось событие!

— Какое? — участливо поинтересовался Винниченко.

— Я призрака видел у себя в коридоре!

— Да ты что! А на кого он был похож? Это важно!

— На лысого мужика из рекламы. Мистер Пропер веселей, в доме чисто в два раза быстрей! — шутливо напел Н. И.

— Нет, правда? — Винниченко демонстрировал искреннее любопытство. — Просто на лысого мужика из рекламы?

— Ага.

— Мистика какая-то, — он сложил руки за голову, — согласись, что мистика и чертовщина?

— События действительно странные, — согласился Н. И.

— И на первый взгляд, как будто несвязанные, — подхватил Винниченко, — но что-то мне подсказывает, что связь здесь присутствует!

— Да Бог с тобой, Директор! Между мистером Пропером и Машиной-Убийцей?

— Ты, кстати, когда крестишься? — внезапно сменил тему Винниченко. — Креститься тебе надо, брат, к Богу прийти. И ещё, — добавил он, — я бы на твоём месте квартиру освятил. Есть у меня один знакомый батюшка…

— Нет, нет, нет и нет, — запротестовал Гаврилов, — к вере, понимаешь, надо прийти путём осознанного духовного роста, а не так, что крест повесил на пузо и будь здоров!

— Причём тут пузо? — в шутку обиделся Винниченко, погладив огромный живот, обтянутый майкой с изображением Че Гевары, которую он привёз из недавнего своего путешествия на Остров Свободы. — Неправильно ты рассуждаешь, Н. И.! Сначала крестись, а потом уж Бог тебя сам направит.

— Тебя направил? — язвительно поинтересовался Н. И. у друга.

Своё отношение к религии он считал делом интимным настолько, что не любил его обсуждать даже с очень близкими людьми. Тем более что легко увлекающийся Винниченко не был для Гаврилова духовным авторитетом. За последние несколько лет Тарас Григорьевич успел побывать убеждённым буддистом, кришнаитом, а однажды даже чуть было не принял иудаизм. Религиозное самоопределение его зависело целиком от компании бизнесменов, в которую он попадал, с кем вёл дела и тесно общался. Стоило какому-нибудь влиятельному человеку обронить фразу вроде: «Знаешь, вчера в церковь сходил, свечку поставил, и жизнь супружеская наладилась», или: «Медитация мне помогает, настраивает на нужную волну; недавно я тендер выиграл исключительно благодаря медитации», — как Винниченко заботливо укладывал услышанное в один из ящичков своей памяти, а после отыскивал в жизни иные указания на то, к какому течению стоит прибиться.

«Ты понимаешь! — обыкновенно делился он затем с Н. И. — Я сегодня сделал то-то, и это немедленно привело к тому-то! А мне про это ещё такой-то говорил! Но я ему тогда не поверил, а сейчас гляди сам! Ну, разве же это случайность?!»

Гаврилов улыбался, у него имелось самостоятельное суждение на указанный счёт.

— Ты понимаешь, дорогой друг, — сказал он и на этот раз, продолжая начатый разговор, — за несколько лет ты сменил пяток религиозных систем, а мой метод остался прежним.

— Вечно ты говоришь о каком-то там методе! — взмахнул руками Винниченко. — А я что-то никак в толк не возьму, в чём же он состоит?!

— Мой метод — прямая противоположность твоему отношению, — пояснил Н. И. — Вот ты поставил свечку и забыл о проблеме. Ты не дал себе труда задуматься о собственной жизни. Почему ты попал в переделку с Машиной-Убийцей? Где корни у этой истории? Что дальше делать, чтобы уж больше не попадаться? Не ответив на эти вопросы, ты и потом будешь раз за разом наступать на одни и те же грабли, ставить свечку, забывать о граблях и идти дальше, чтобы за углом снова получить по лбу. Удары только с каждым разом будут становиться сильнее.

— Так в чём же метод? — не выдержал Винниченко.

— Метод прост. Если в одном месте что-то убыло, значит, в другом прибыло, и наоборот — всё взаимосвязано! — продолжал Н. И. — Это если объяснять примитивно. Существуют определённые законы, определённые механизмы человеческой жизни, но они не универсальны; для каждого свои. Если ты потрудишься наблюдать за собой, за тем, что с тобой происходит, то скоро их заметишь. Наиболее простые из них очевидны, до других нужно докопаться. Надо только наблюдать, думать, анализировать. А это наиболее тяжкий труд, которым обычно никто не желает заниматься.

— А Бог? — спросил Винниченко, думая, что своим вопросом срезал друга, найдя брешь в его рассуждении. Но Н. И. давно уже подумал и на эту тему.

— Бога предлагаю оставить за скобками, — ответил он, — я изучаю механизм, вижу его работу — этого мне достаточно.

— Голая какая-то у тебя выходит механика! — воскликнул Тарас Григорьевич.

— Повторяю, всё гораздо сложнее. Мой метод — это не механика и не математика. Тут нет какой-то теории. Я просто постоянно анализирую свой опыт и ставлю определённые эксперименты.

— Эксперименты над собой? — в притворном ужасе отшатнулся Винниченко.

— Выбор у нас невелик, — отвечал Н. И., — либо ты сам ставишь над собой эксперименты, либо их над тобой ставят. Пройдя через десяток экспериментов, ты вырабатываешь то, что я называю правильное отношение к жизни. Иными словами, ты получаешь ключи к ситуациям, и, когда они с тобою случаются в полевых условиях, ты уже знаешь, как себя надо вести.

— Всё это звучит ужасно, брат, — посетовал Винниченко. — Теперь понятно, почему от тебя пахнет больницей, хоть ты и не врач.

— Это туалетная вода, — с улыбкой заметил Н. И.

— Смени её.

— Мне нравится.

Винниченко сладко потянулся в кресле:

— Ты, конечно, как знаешь. А по мне, уж лучше грешить, а после Богу молиться, — он перекрестился, глядя на храм, — чем вот так маяться. Одного только понять не могу: что заставляет тебя поступать правильно, если Бога ты выносишь за скобки? И что вообще тогда правильно?

— Поступать правильно, — объяснил Н. И., — это значит поступать, не нарушая принципа собственного психологического равновесия. Правильно — то, что соответствует только мне, то, что меня не разрушает. Я, например, человек совестливый, воспитанный в коммунистической морали, которая многое взяла от христианства, — для меня, следовательно, одно правильно; для тебя — другое; для дикаря с берегов Амазонки — третье. Объединяет нас вот что: мы не должны разрушать собственную психологическую целостность, за которой следует распад тела и смерть.

— А если мне для сохранения психологической целостности требуется убивать и насиловать, тогда что? — спросил Винниченко.

— Так не бывает, — уверенно возразил Гаврилов.

— Э, брат, — Тарас Григорьевич шутливо погрозил другу пальцем.

— Ну, а вот ты, — продолжал Н. И., которого уже захватил азарт спора, — оставляешь Бога внутри скобок и тем не менее часто поступаешь неправильно! Так есть ли тогда тебе польза от Бога?

— Помилуй, брат! — опять замахал руками Винниченко. — Что значит «польза от Бога»! Бог не микроволновка!

— Согласен, — признал Гаврилов, — для тебя он вечное оправдание.

— Да, я грешу, — запальчиво произнёс друг, — и помаленьку, и помногу, но Бог меня спасает от самого главного греха — от гордыни! Кто я перед ним? Козявка! Что мои грехи, даже самые страшные? Козявкины грехи. Я понимаю своё место и не горжусь.

— И заодно снимаешь с себя ответственность, — закончил Н. И.

— Да, я безответственный, — согласился Винниченко, — у меня две жены и четверо детей, которых я толком не содержу и не воспитываю. Так что с того? Им есть нечего? Жить негде? Они умирают? Дочери стали проститутками, а сын — наркоманом? Нет. Ведь нет, дорогой брат! Может, я и задуман таким вот безответственным человеком, и поэтому никто не страдает от моей безответственности?

— Конечно, это твоя жизнь, — сказал Н. И., — и ты делаешь с ней то, что захочешь. И всё-таки на твоём месте я бы попытался как-то разрешить ситуацию.

— А чего ж тут ещё разрешать? — удивился Винниченко. — Я всё, что надо, уже сделал: Богу помолился, тебе рассказал! Сейчас вся надежда, — он поднял глаза наверх, — на высшие силы! Само собой как-нибудь образуется.

— Может, подключить кого, — попытался предложить Н. И., имея в виду связи Анны Геннадьевны, — чтобы тебя больше не дёргали?

— Я же говорю тебе, не волнуйся, всё само собой рассосётся. У меня уже сто раз так бывало. Ни к чему суетиться.

— Ну, раз ты сам не считаешь ситуацию серьёзной, — пожал плечами Н. И.

— Она была серьёзной, — Винниченко посмотрел на храм и перекрестился, — а теперь нет.