Когда шутки были смешными. Жизнь и необычайные приключения команды КВН «МАГМА»

Василий Антонов

Когда деревья были большими, а мы и телевизоры – маленькими, когда жизнь и новости были страшными, а зарплаты и шутки – смешными, в 90-е годы, в эпоху расцвета КВН, команда «МАГМА», трижды участница Высшей лиги, совершала свой, пусть и не победный, зато очень веселый и иногда даже триумфальный путь по экранам и сценическим площадкам страны и даже некоторого зарубежья. Этот путь и сопутствующие ему невероятные приключения описаны в этой веселой книге.

Одесские рассказы

В этой главе рассказывается о том, как мы пекли первый блин, который, понятное дело, вышел комом, но был вкусный и нам все равно было весело

Объявление

Лижем пятки, щекочем нервы, ласкаем самолюбие.

Недорого. Можем на дому.

Салон интимных услуг при Союзе писателей СССР «Анна Каренина»

Меня аж распирает и чешутся не только передние конечности, но и задние, и все аж зудит, так охота вам рассказать, как мы победили одесситов. Но, увы и ах. Мы их победили спустя целых шесть лет и даже не в КВНе, а на более высоком уровне, но об этом будет рассказано только в 13-й главе. Ухохочетесь потом, потерпите. Я бы, конечно, прямо тут же бы и рассказал, но Гера Позин настаивает, что все должно быть по порядку. Ну, бухгалтеры — они все такие. Дотошные. Но почти всегда они правы. Сейчас, конечно, многие стали перелистывать на 13-ю главу, но для оставшихся двух теток я продолжу по порядку. Тетки — они ж тоже люди. Хотя иногда в автобусе я сомневаюсь в этом.

И настал тот момент, когда мы подумали, что уже умеем играть в КВН. И сами позвонили. И к нам пришли. И пришел редактор Акопов. И родил… а, нет, это из другой книги. На чем я остановился? Что-то на букву А. А! Акопов. Тогда — просто Саша, одна из многих правых рук Маслякова. А ныне — Александр Завенович, глава огромной медиа-империи. Но он и тогда уже был очень умный и гораздо более досягаемый.

И сразу стал нашим другом и союзником. Одним из очень немногих в АМИКе. Раз он принял нас в сезон, то чем-то мы ему тогда все-таки понравились. Наверно, молодостью и глупостью. Если посмотреть на все команды, которые в том году играли — все уже лысые, пузатые, усатые, умные. У нас таким был разве что ректор. А мы все были очень молодые, худые, задорные и крайне самоуверенные. И мы еще в самом начале постановили, что в команде должны быть только студенты или недавние выпускники МГИ. Исключение было сделано только для двух Марин, Смагиной и Лифановой, потому что в нашем институте подходящих певиц не нашлось. Но девчонки все-таки были пока еще студентками, хотя и не нашего института, так что исключение было вполне допустимым.

Но играть в КВН мы, конечно, еще мало умели. Все, кроме нас самих, это отлично понимали, и к нам толпой пошли советчики. Все они были очень умные, знали все на свете, дружили и даже переписывались с Марком Твеном и О`Генри и говорили правильные вещи. Говорили очень убедительно, и мы им всем верили. Проблема была в том, что они говорили противоположные и даже взаимоисключающие вещи. Один советчик говорил, что мы еще очень маленькие и совсем глупые, нужно позвать известных авторов, и предлагал в том числе и свои услуги. Другой уверял, что писать тексты мы должны только сами, потому что никто лучше современной молодежи не знает современную молодежь. Третий нам доказывал, что нужно все строить на песнях, потому что песня всегда лучше воспринимается публикой и это беспроигрышный ход. Четвертый нам совершенно четко разъяснял, что никто из нас петь вообще не умеет и лучше даже не пытаться, не позориться самим и не позорить славный Горный институт. А были еще и пятый, и десятый… Среди них были даже чемпионы КВН. Как им было не верить?! В результате в наших головах замешалась неимоверная каша, которую нам самим же пришлось потом расхлебывать. И не могли мы ее расхлебать долгих четыре года. А тут еще нас зачем-то объединили в одну команду с Институтом стали и сплавов. Мест в сезоне было всего 8, а играть всем хотелось. И учли, что раньше у нас с ними был один институт — МГМА, Горно-металлургическая академия. Отсюда и название МАГМА. Наверно, в АМИКе подумали, что вместе у нас веселее получится. Не получилось. У тех опыта было еще меньше, чем у нас, да и писательско-актерских талантов совсем негусто, так что они сразу оказались на вторых ролях, через год совсем ушли, а название осталось.

Тексты мы стали писать сами. Потому что у нас был немаленький и успешный лесной опыт и потому что энергия из нас даже нее била, а просто колошматила. Мы были уверены, что все сделаем сами и лучше всех. Вот из лесного опыта мы и взяли для Домашнего задания сценку-пародию на фильм «Экипаж». Заценить тексты конкурсов к нам приехал сам Масляков. Тогда он еще не сильно забронзовел и мог себе позволить ходить в народ. Принимали мы его в помещении институтского комитета комсомола, которое нам отдали на целый месяц в качестве штаб-квартиры. Институт ценил свою команду КВН. Это было очень удобно — Горный институт расположен в самом центре Москвы, рядом с метро, всем одинаково хорошо добираться. Сам комитет тоже был расположен весьма удобно — в старом пятиэтажном корпусе, на отшибе, рядом с пожарной чугунной лестницей, которой пользовались крайне редко. Хотя она и была пожарной, но находилась внутри здания. Лестницу строили еще до революции, поэтому выглядела она лучше многих парадных. У окон были прекрасные низкие подоконники шириной полтора метра и длиной два. Если в изголовье положить два портфеля, получалось шикарное любовное ложе. Вот на этих подоконниках на всех пяти этажах и расцветала пышным цветом запретная, но оттого еще более прекрасная любовь. И шаги непрошенных гостей по чугунной лестнице гулко разносились по пяти этажам при первом же шаге. Так что пожарная сигнализация хорошо работала. А ведь была весна. И женатыми к тому времени были только я и Белоголовцев. Остальные были совсем молодые, холостые, горячие и симпатичные. А девушки любят веселых и симпатичных артистов. И вот сидим мы с Белым, читаем тексты Маслякову, остальные все разбрелись по подоконникам. Вдруг в самый ответственный момент в комитет залетает красный и потный Женя Кравцов:

— Ребя, презики есть?!

Белый почернел лицом, я незаметно для Маслякова покрутил пальцем у виска, а Александр Васильич, как будто это для него в порядке вещей, спокойно ответил:

— Женя, извини, я свои дома забыл, а у Васи и Сережи, наверно, должны быть?

Молодец, порадовал. Снял напряг. Насчет текстов он порадовал нас меньше. Приветствие и Музыкальный он в принципе одобрил, а вот Домашнее задание вызвало большие сомнения. Для КВНа оно, конечно, было совсем необычным. Наш «Экипаж» был гораздо ближе к СТЭМу, чем к КВНу. Но что хорошо в лесу, необязательно будет хорошо на сцене. Эту простую истину нам предстояло уяснить на собственном горьком опыте. Масляков сказал, что вещь смешная, но рискованная, но жизнь скучна без риска, вы молодые, смелые, рискуйте, делайте, но учтите, что середины не будет, вас ждет либо полный успех, либо полный провал. Мы решили рискнуть, но сильно порезали «Экипаж» и добавили шуток, сделали его «покавээнистей». В итоге вышло ни то ни се и на игре вышла та самая середина. Но не золотая. Полного провала не случилось, но и до успеха было далеко. Потом мы надолго отказались от сценок, от театральности и все стали делать чисто по кавээнски. А зря. Именно эта театральность и отличала нас от других команд и, спустя несколько лет, помогла создать свой стиль и свое лицо.

Как-то незаметно в КВНе сложилась манера выступления, которая ближе не к телевидению, не к театру и даже не к эстраде, а скорее к клоунаде. Причем не к великим клоунам типа Никулина и Олега Попова, или Енгибарова, или даже Карандаша. Кавээнская манера была присуща скорее дореволюционным балаганным коверным Бим-Бомам. Ну, тем хоть понятно, зачем нужно было орать и махать руками — чтобы было видно и слышно с последних рядов цирка. Но у нас-то телевидение! Камеры, микрофоны, динамики. Тебя хорошо видно и слышно аж в Магадане. Че орать-то?! Нет. Как говорится — ни слова в простоте. Допустим, твоя фраза состоит из восьми слов. Каждое слово следовало произносить с разной интонацией. Начинать нужно было загадочно, то есть прям загадочно-загадочно и делать при этом очень хитрую рожу. Далее — по нарастающей — мягко-вкрадчиво, жестко-ехидно, нагло-самодовольно, победно-торжествующе. Ну, и там, в промежутках, добавить кучу недоумения, вагон панибратства и вулкан истерики. Делов-то. Финальное слово в шутке обязательно надо было выкрикивать с максимальным эмоциональным надрывом, как, например, часовой кричит нарушителю: «Стой, стрелять буду!» или учительница: «Вон из класса!» Все это землетрясение эмоций должно было сопровождаться мощным рожекорчингом и неимоверной жестикуляцией, как на деревенском базаре где-нибудь в Калабрии.

Допустим, у вас всего два слова, реакция на слова партнера по сцене: «Да ну?!» Тут мало было просто приподнять брови. Брови должны вылезти на лоб до корней волос, глаза выпучиться, как у Стива Бушеми, а лучше — как у Царевны-лягушки, челюсть должна отвиснуть до пупа. При этом надо всплеснуть руками так, чтобы коснуться пола, а потом попытаться дотянуться до потолка. Или наоборот. Это называлось «отыгрыш». Остальная команда тоже не должна была стоять без дела, а тоже «отыгрывать». Первым делом все должны были нарисовать на рожах неимоверное изумление, как если бы они зашли в трамвай, а там на последнем сидении целуются Джо Байден и Мария Захарова. Потом все должны развести руками, как если бы собирались обнять бегемотиху, залезшую на БеЛАЗ, подпрыгнуть, как будто их ужалили скорпион, муха цеце и черная мамба, а потом схватиться за голову и раскачиваться в трансе, причитая «Ое-ей!», «Охо-хонюшки-хо-хо!» и «Матушка, царица небесная!» Это называлось «командный отыгрыш». А теперь прикиньте, сколько времени нужно репетировать такую сценку из двух слов. И ведь репетировали. До посинения. Утешает только то, что не одни мы были такие олухи. Все так делали. Да и сейчас, судя по всему, делают.

Вот это все мы и репетировали до изнеможения под чутким руководством Валеры Хотнога, одного из вторых режиссеров АМИКа. Поскольку сцена почти всегда была занята либо строительством декораций, либо гораздо более статусными одесситами, репетиции проходили в гардеробе. Что не добавляло им магии приобщения к Великому Искусству. Я в этом деле не хотел участвовать, да и не смог бы я так. На мой взгляд, к юмору Валера не имел отношения. Поставить — это он мог, то есть техникой владел, но как рассмешить зрителя — понятия не имел. Движения он ставил, на сцену мы выходили бодро, танцевали задорно, руками разводили шире некуда. Но вот зачем мы это делали — этого Валера ни уяснить, ни объяснить не мог. Так надо — и все тут. Я убегал от таких репетиций как можно дальше, благо «Орленок», где проходила игра, был гостиницей международного класса (звезд тогда не было никаких) и мест для посидеть там было достаточно. Толя Кочанов был занят на репетициях, поэтому даже потренироваться в капитанстве мне было не с кем. Но все-таки на репетициях Домашнего задания я был нужен, ибо изначально-то это был мой текст, хоть и сильно обкавээненный. И вот на одной такой репетиции, уже на сцене, вдруг из зала на нас стал орать какой-то бородатенький шибздик. Причем матом! Че он там орал, я даже не понял, но просто обалдел от такой наглости. Заорал бы так Масляков — все понятно, слова бы не сказал, а этот-то кто еще?! Тут, видимо, во мне проснулся будущий режиссер, и я прямо с высокой трибуны, то есть сцены, послал шибздика куда подальше гораздо более изощренными матюками. Зря меня, что ли, пять лет в шахте проходчики обучали этому декоративно-прикладному искусству?! А Масляков тоже был в зале. Смотрю — он просто загибается от хохота. Ну, думаю, здорово я сказал, Васильичу понравилось. А оказалось, что шибздик — это знаменитый и очень модный художник Борис Краснов. И это он всех матом посылал, а его никто не смел. И я был первым во всем шоу-бизнесе, кто ему так же ответил. То-то Масляков угорал. А претензия Краснова была в том, что мы никак не используем его гениальные декорации. «Ну е-мое! Если в этом шоу-бизнесе все такие нервные, — подумал я, — не послать ли сразу их всех скопом и вообще не соваться туда?!» Но соваться очень хотелось, я потом и сунулся, и оказалось, что там и правда все такие нервные, а есть и похуже. Как-то, спустя много лет, на какой-то тусовке мы разговорились за кружкой бренди с Филиппом Киркоровым и он рассказал про себя похожую историю. Краснов выкатил ему за декорации какую-то несусветную цифру, за что немедленно был послан на тридцать три буквы. Киркоров просто повесил за задник сцены черную тряпку и отлично провел четыре концерта. Еще и лучше вышло — он прекрасно выделялся на черном фоне в своих блестящих костюмах. То есть нас оказалось двое, кто послал Краснова открытым текстом.

Игра с Одессой не вошла в историю как образец для подражания. Удивительно, но и одесситы не особенно блистали, МАГМА даже вела в счете после трех конкурсов. Мы старались как могли. Но могли мы тогда не очень. Сил и желания было много, а умения маловато. Ярким примером такого неумения стал капитанский конкурс. За каким лешим меня назначили капитаном, никто не знает. Наверно, из-за гипертрофированного чувства юмора. Но одно дело выражать его на бумаге и совсем другое дело — на сцене. И оказалось, что это дело не мое. Конечно, мы тренировались с Толей Кочановым, но как это надо делать, не знали. И даже то, что мы придумали на тренировках, на сцене использовать я не смог. В конкурсе сначала нужно было прочитать текст, а потом ответить на три вопроса по нему. Текст я прочитал сносно, и у нас он был смешнее, чем у одесситов. Но на первый же вопрос их капитана я ответить не смог. То есть в буквальном смысле. На меня вдруг напал ступор, я молчал, зал тоже. В огромном зале — вообще ни звука, ни шороха. Впрочем, молчание зала было сочувственным, это ощущалось, но легче мне от этого не становилось. На меня смотрели сотни глаз, и я вдруг понял, что должен сказать что-то важное, шутить мне совсем расхотелось. Нелепая пауза продолжалась минуты три. Огромный срок по меркам сцены. В итоге я все-таки пробормотал какую-то чушь, но чувство ужаса осталось надолго.

После этого я зарекся выходить на сцену и соблюдал зарок целых шесть лет. Во как меня тогда шандарахнуло. Но жюри не стало меня добивать, поставили они нормальные оценки, видимо, поняли мое состояние, да и текст у меня был смешной. Но конкурс я, конечно, проиграл. Сразу после игры я уехал в Воркуту и телепередачу пропустил. Ехал и двое суток боялся, что меня побьют прямо на воркутинском вокзале. Но не побили, хотя в автобусе меня даже узнали две девушки. Оказалось, что момент с паузой из передачи вырезали целиком и я даже вроде как неплохо выступил.

Я выступил хуже всех, но остальные не сильно лучше — сплошной рожекорчинг и махание конечностями, разве что слова никто не забывал. Единственный член команды, который может смело занести ту игру себе в актив — Лена Козыбина. Она тогда была совсем молоденькая, 17 лет, и через много лет призналась, что просто тупо делала то, что ей говорили старшие, и вообще не понимала, в чем суть, в чем юмор и почему люди смеются. Такая sancta simplicitas, святая простота. Наверно, именно эта ее чистая и наивная молодость и вызывала симпатию зрителей. Ну, и была Лена, что называется, фактурной девушкой. И довольно миловидной. После этой игры на нее обратили внимание в АМИКе и даже позвали в сборную КВНа, одну из всей команды.

Проиграли мы вполне закономерно, совсем мы были не готовы, все это понимали, никаких не было ни обид, ни особых переживаний. И ребята даже после игры поехали тусоваться с одесситами к ним в гостиницу «Россия».

Мы с Белым, конечно, не поехали, это было выше наших сил, да и дружить мы с ними не собирались. Мы знатно потусовались с Леней Буртоликом в его квартирке в высотке на Калининском проспекте. А ребята дотусовались до того, что потеряли одного члена команды. Потом прибежали одесские девушки, которые пошли было спать, но обнаружили у себя в номере уснувшего в ванной Сашу Синчука. Ни разбудить, ни поднять его они сами не могли, потому что Саша весил килограммов стописят и к тому же был без важнейшей детали мужского костюма — без бабочки. Даже подойти к нему им не позволило воспитание. Как могли девушки из команды джентльменов даже посмотреть на мужчину без бабочки или хотя бы без галстука?!

Потом выяснилось, что Саша в течение восьми часов (!) читал им в номере стихи, начиная от Ахмадуллиной и заканчивая Языковым. (Блок, Вересаев, Гумилев, Данте, Евтушенко… Энтин, Ювенал, Языков.) И вот, как раз, когда он закончил четверостишием Языкова:

Умолкнет ваша злость пустая,

Замрет неверный ваш язык:

Крепка, надежна Русь святая,

И русский Бог еще велик!

Девчонки вдруг решили, что с них хватит, что они по-другому представляли себе банкет, и убежали всей толпой, едва не сломав двери в номер.

А Саша лег в ванну и, олицетворяя многовековое терпение своего народа, стал ждать. То ли он надеялся, что дуры-одесситки одумаются и прибегут обратно с цветами и шампанским, то ли надеялся, что туда придут Данелия и Вахтанг Кикабидзе, увидят такого красавца и сразу снимут с ним «Мимино-2». То ли ему просто нравилось олицетворять. Так в этих мечтах и уснул. Ему повезло, что тогда еще не было смартфонов и его никто не сфотографировал и не выложил в Ютуб. Без бабочки-то! Но когда наши ребята прибежали его спасать, у Городенского, конечно, был фотоаппарат, как и всегда, с собой. Но ни он и никто другой в той картине не увидели ничего необычного. Подумаешь, без бабочки!

На этой веселой ноте и закончилась наша первая и в целом не самая веселая игра.