Калейдоскоп. Рассказы и повести

Варвара Рыжкова

Проза Варвары порой то абсолютно реалистична, то включает в себя откровенно фантастические элементы. Но, несмотря на внешний, не существующий в реальности антураж школы ведьм или космического корабля, речь в фантастических произведениях Варвары идёт о человеческих взаимоотношениях, не опосредованных современными коммуникационными устройствами. Рассказы её щедро приправлены добрым юмором и самоиронией.

Библиотечные казематы

Когда мама увидела моё сочинение по Чехову и нижестоящую оценку, она сказала, что я в достаточной мере взял с него пример.

— Краткость — сестра таланта, — попробовал отмазаться я.

— И дочь лени, — добавил папа.

Эту концовку я упустил.

— Надо бы тебе взять пример с Толстого, — угрожающе посоветовала мама.

— У нас Римма каждое сочинение пишет, как Толстой, — мрачно сказал я, — на пятнадцать страниц. Учителей мучает.

На следующий день я честно спешил в школу, но дорогу мне преградили футболисты. Перейти через поле, которое они оккупировали, было бы нетрудно, если бы там был светофор. Но там даже зебры не было. Путь, предстоящий мне, напоминал нерегулируемую проезжую часть.

— Ребята, играйте в футбол с препятствиями! — предложил я.

— Препятствия сильно пострадают, — возразил мне пацан лет пятнадцати.

Пришлось делать здоровенный крюк. Зато остался в целости и сохранности.

Сегодня у нас, к счастью, было всего четыре урока. Такие дни для меня как праздник. Я обрадовался, что Римма сможет сделать мне уроки пораньше, и у меня останется в запасе ещё много времени.

Я просчитался.

После четвёртого урока Римма сразу пропала. Я, раздосадованный этим обстоятельством до крайней степени, применил все свои дедуктивные способности, чтобы узнать, куда мне направить свои стопы. Римма такая умная, что всю домашнюю работу делает на переменах. Так почему бы не остаться после уроков и не помочь мне?! Это уже обряд, почти традиция, а она нагло её попирает, хотя всегда была консервативной девчонкой. Или… да нет, не может быть.

По своим тайным каналам, известным только мне и никому больше, я выяснил, что Римма дала кому-то свою «Анну Каренину», а книгу не вернули, хотя Римке она нужна позарез.

Пришлось идти в библиотеку. Я, смутно подозревая, что праздник испорчен, нехотя поплёлся в бункер, где она располагалась. На входной железной двери висел плакат с глубокими изречениями: «Где говорит мысль, там замыкаются уста», «Оставь продукты всяк сюда входящий», «Книга — луч света в царстве теней». Автор этих уведомлений, несомненно, Римка. Рисовал кто — не знаю, но возможно, тоже она.

У входа сидела Вера Фёдоровна, или ВерФь, на стене красовалось: «Рот тщательно заприте на замок, Чтоб книгой насладиться каждый смог. И после сразу на храненье сдайте ключ, Чтоб к вам в мозги пробился света луч». Тоже Римка. Когда я вошёл, Вера Фёдоровна вопросительно подняла на меня глаза.

— Куницын, 7 В. Книгу не беру, пришёл за Никитюк, — протараторил я.

Вера Фёдоровна замахала руками, заткнула уши. Я замолчал, вздохнул и «сдал ключ». Она пустила меня в читальню, но этот зал мне не был нужен. Римму, с её безупречной репутацией, пускали прямёхонько к стеллажам, и там она застревала надолго.

Пришлось написать это на бумажке, чтобы Вера Фёдоровна поняла. Вообще общаться с нашей Верой Фёдоровной очень трудно. В прихожей с ней ещё можно поговорить так-сяк, но, когда «сдаёшь ключи», всякий обмен информацией прекращается. Наиболее эрудированные читатели, если под рукой нет пишущих принадлежностей, пытаются общаться зрительно, указывая по порядку на буквы, чтобы «ВерФь» составляла из них слова, или на вычурные фразы в книгах, подходящие к ситуации, или пытаются жестами объяснить, чего им надо — кто во что горазд. В общем, мне удалось проникнуть в книжный отдел.

Я вынужденно промаршировал вдоль стеллажей. На цыпочках. Пока я размышлял, как мне объяснить Римме, чего я от неё хочу, я заблудился. Это самая въедливая особенность нашей библиотеки — тут ничего не стоит заблудиться в трёх стеллажах.

Когда, наконец, я случайно набрёл на Римку, она читала. Как ни естественно это было, я взъярился. Ненавижу, когда Римма читает в библиотеке, именно потому, что она имеет на это полное право.

Я потряс её за плечо. Этого было мало. Римма страдала вместе с Карениной. Она так глубоко была погружена во внутренний мир героини, что наш, внешний, остался далеко за её мысленным горизонтом. Я хотел подать голос, но спохватился, что «оставил ключи» у Веры Фёдоровны. Хоть в библиотеке драться запрещено, но я подопнул Римку хорошенько. Всё равно не помогло. Загородил книгу рукой. Наконец-то! Хотя, по-моему, рада этому Римма не была.

Я снова попытался объяснить ей, что мне нужно списать. Но, видно, она всё ещё размышляла о прочитанном. Наверное, у неё было точно такое же ощущение, как у меня, когда я замечтаюсь на уроке и вдруг слышу: «Куницын, к доске!» Я налёг на энергичность и выразительность жестов, но — безрезультатно. Я хотел заорать, но снова вспомнил, что «ключ» у Верфи.

Я взбеленился. Я колотил себя по голове, показывая Римке, какая она дура. Иногда сгоряча промахивался и попадал по лицу, но в пылу ярости не замечал этого. Я пилил большим пальцем руки по шее, объясняя, что оторву ей голову, и впервые пожалел, что вовремя не постриг ногти. Я бросил кепку на пол, стал её топтать, забыв про то, что шуметь нельзя. Я рвал на себе футболку, царапал щёки, кусал локти, или пытался это сделать. Но она всё равно не поняла. А может и поняла. Во всяком случае, она указала мне на дверь. Иногда за такой эгоизм я Римму просто ненавижу.

С досады я повернулся и пошёл. И опять заблудился. Причем надолго. От скуки я брал с полки первую попавшуюся книгу и читал по одной главе, бросая книгу за книгой и хватая другую. А когда поднял глаза от десятой книги по счету, выход как-то вдруг нашёлся сам. Это был заговор!!!

Я «выхватил» у Верфи свои «ключи» и выскочил в коридор, намереваясь выкричаться там всласть. Но внезапно раздался звук иерихонской трубы, или, говоря прозаическим языком, звонок на перемену, и меня сбило с ног цунами шума. В первую минуту я приготовился к худшему, но, когда собрался с мыслями, понял, что до светопреставления, пожалуй, ещё далековато. Окончательно придя в себя, я убедился, что это всего лишь последняя перемена.

В библиотеке все были лишены права на разговор. Здесь же оно предоставлялось всем, и все нарушали право на это окружающих. Как говорил Экзюпери, нет в мире совершенства.

Как только я пришел домой, папа перестал смотреть футбол, а мама уронила солонку в кастрюлю с супом и ахнула:

— Володя, тебя побили?

— Поскользнулся? Упал? — с улыбкой спросил папа.

Я вздохнул.

— Все мы оскальзываемся на жизненном пути. Но ещё Конфуций сказал, что величайшая слава не в том, чтобы никогда не ошибаться, но в том, чтобы уметь подняться каждый раз, когда падаешь.

На следующее утро мама меня в школу не пустила.