И солнце взойдет

Варвара Оськина, 2023

Последние десять лет Рене Роше бредила нейрохирургией. Она мечтала о ней на университетской скамье, пока стояла стажером в операционных и даже во снах. Но когда до заветной цели остался лишь шаг, смерть учителя перевернула привычный мир вверх тормашками. Другая специальность, другая больница и… новый наставник, который, кажется, её ненавидит.

Глава 4

Остаток дня Рене провела, бегая по этажам и «наслаждаясь» прелестями учебной бюрократии. Она знакомилась с новыми коллегами, составляла в голове примерную карту местности и с тревогой ждала вечера, когда придётся вернуться домой и напрямую столкнуться с последствиями. Прижатые дверью пальцы болели. Да что там! Они пульсировали и ныли в такт сердцебиению всякий раз, стоило подняться несколько пролётов по лестнице или влететь в закрывающийся лифт. А любая попытка ими пошевелить вызывала горькое желание разреветься.

Вернувшись в кабинет Лиллиан Энгтан после неудавшегося разговора, Рене до конца интервью старательно прятала руку в складках плаща. Она знала, что пачкает его кровью, но отчаянно не хотела вопросов или (не приведи господи!) очередного конфликта. На сегодня для всех хватило унижений, и снова подставлять доктора Ланга под гнев главного врача было бы слишком жестоко. Однако по тому, как неловко вышло подхватить протянутую толстую папку, стало понятно, что притворщица из неё вышла аховая. Но Энгтан промолчала, только нахмурилась сильнее и отпустила с миром покорять дороги бумажной волокиты.

Во время этих вынужденных скитаний между отделениями Рене выяснила, что общая хирургия располагается на восемнадцатом этаже, под самой крышей огромного длинного корпуса, а операционные, согласно стандартному плану больниц, — на полуподземных уровнях. Это поначалу заставило недоумённо моргнуть, потом медленно прикинуть, сколько минут займёт путь наверх или вниз, а затем Рене длинно выдохнула. Похоже, бегать придётся много. А уж о ночных дежурствах и говорить нечего.

Там же, в отделении, на самом верхнем этаже, Рене несколько раз сталкивалась с доктором Дюссо, который шёл будто бы по пятам: в коридоры, в кабинеты, ординаторскую… до лифтов, к чёрной лестнице и даже в небольшую лабораторию, куда её попросили занести по пути чьи-то отчёты. Впрочем, это своеобразное преследование натолкнуло её на странные мысли. Чем дольше она смотрела на доктора Дюссо, тем больше лучший друг доктора Ланга выглядел как… сам доктор Ланг.

Она с удивлением поняла это, когда наткнулась взглядом на такую же чёрную рубашку, тёмные брюки и даже небрежно закатанные рукава. Всё в нём, от походки до манеры жестикулировать, в точности повторяло привычки главы хирургии, но только не производило и доли того впечатления, какое оставлял после себя доктор Ланг. Уж это она почувствовала собственной кожей, потому что каждый раз, стоило им пересечься, Дюссо провожал её тем самым перебродившим взглядом. Это вызывало желание поскорее сбежать, а шрам взрывался такой острой болью, что, кажется, покраснел.

Разумеется, Дюссо видел покалеченные пальцы. Наверное, это стало первым, куда упал его взгляд, но он ничего не сказал. Только взглянул на часы, улыбнулся одной из медсестёр, и на том инцидент оказался исчерпан. Однако в конце дня, когда лифты для посетителей были переполнены уходившими со смены врачами, а Рене, прижатая двумя могучими ортопедами, почти висела на задней стенке кабины, произошёл самый отвратительный разговор, предметом которого стала она сама.

Они зашли в лифт двумя этажами ниже: Ланг на своём сегвее, который, видимо, всё же забрал из кабинета, и Дюссо. Между ними и Рене пролегла внушительная прослойка из человеческих тел, отчего эти двое наверняка её не заметили. Однако резко выделяющаяся на фоне французского говора английская речь не дала пропустить ни единого слова.

Глава хирургии был очень высок. Однако теперь, благодаря высоте сегвея, его голова и вовсе маячила где-то под потолком, подобно чёрному воздушному шарику. В другой раз это показалось бы презабавным, но сейчас отчего-то было не до смеха. Видимо, уже немного отёкшие пальцы напрочь отбили малейшее чувство юмора. Два врача явно продолжали начатый ранее разговор, пока Рене нервно стискивала папки с документами и мечтала очутиться где-нибудь в Гренландии.

— Твоей целью сегодня было устрашение ради абсолютного послушания или ты действительно настолько не хочешь видеть девчонку в операционной? — раздался голос Дюссо.

— Настолько, — коротко отозвался Ланг.

— Жаль, — протянул Дюссо, а затем раздался театрально длинный вздох. — Она довольно милая. Видел бы ты, как она сладко краснела на похоронах…

— Бог миловал, — процедил доктор Ланг и демонстративно достал телефон, но его друг, кажется, не уловил намёка. — Мне хватило вчерашнего.

— А что было вчера? — недоумённо поинтересовался Дюссо, но, когда ответа не последовало, вернулся к очень интересной для него теме. — Нет, серьёзно. Такой симпатичный маленький ангелочек.

— Ага… — буркнул Ланг, который откровенно не слушал.

— Как думаешь, за её крылышки будет удобно подержаться в позе сзади?

— М-м-м…

— Опять же, шрам маячить перед глазами не будет. От него что угодно упадёт…

— Шрам? — Впервые за всё это время глава отделения проявил хоть какой-то интерес к разговору, чем мгновенно воспользовался Дюссо.

— Только не говори, что уже забыл, — воскликнул он, но немедленно перешёл на громкий шёпот. — У неё же всё лицо порезано. Чик-чик. Плохо зашили, видимо. М-да. Такое полночи в кошмарах сниться будет. А вообще могла бы чем-нибудь там замазать… Эй! Ты действительно не помнишь?

— Не заметил, — отозвался главный хирург, снова потеряв всякий интерес к разговору.

Двери открылись и впустили новую порцию людей, отчего толпа перед Рене уплотнилась, а голоса двух врачей стали ближе.

— Как этого можно не заметить?

— Молча.

— Интересно, что же такого она должна сделать, чтобы ты обратил на неё внимание?

Ответом стали ленивый поворот головы и недовольно сдвинутые брови. Очевидно, доктора Ланга уже порядком утомила беседа, а потому в кабине наконец-то повисла тишина. Но ненадолго, ведь стоять и ничего не говорить больше пары секунд Дюссо, похоже, попросту не умел.

— Как думаешь, девчонка завтра придёт?

— Мне всё равно.

— А не боишься, что после таких эскапад она может подать на тебя в суд? Пальцы ты ей сильно отшиб. Я видел сегодня.

— Не подаст, — раздалось ленивое хмыканье, а потом Ланг равнодушно добавил: — Эта — нет. И если не дура, то уже пакует чемоданы, чтобы и дальше лить слёзы на могилке Хэмилтона.

— Ну, судя по бумагам на твоём столе, она подписала контракт, — ехидно заметил Дюссо. — Видел, когда занёс тебе снимки.

— Значит, всё-таки дура, — послышался разочарованный выдох, а следом — намеренно громкое клацанье по экрану телефона.

— Смотрю, она тебя совсем не впечатлила.

— А тебя — чересчур.

Кажется, разговор окончательно достал доктора Ланга, потому что он устало потёр глаза и нахмурился, вчитываясь в какое-то сообщение или письмо. В общем, в нечто такое, что могло бы избавить от дальнейших обсуждений. Однако…

— Ну, я бы так не сказал, но, возможно, ты прав… — Дюссо посмотрел на главу отделения, который явно уже не слушал. Теперь Ланг что-то быстро печатал, пока его коллега терпеливо ждал ответа. — Она тебе не нужна?

— Кто? — машинально отозвался глава отделения.

— Девчонка. Если нет, тогда ты будешь не против…

Похоже, Дюссо что-то изобразил, но последовал очередной раздражённый вздох, и пришлось замолчать. Слава богу! Рене нервно облизнула пересохшие губы. Однако в благословенной тишине им удалось проехать лишь пару этажей. Так что, когда она уже понадеялась на окончание этой неловкой беседы, со стороны замолчавших было мужчин донеслось новое:

— Но если нет, можем поделить…

— Господи! — процедил Ланг. — Ты можешь уже заткнуться? Я выразился достаточно ясно: мне плевать на Роше и…

Он явно собирался добавить что-то ещё, но вдруг тряхнул головой и запустил руку в волосы, словно у него внезапно заныли виски. Ну а потом кабину дёрнуло, двери лифта наконец-то открылись, и толпа радостно хлынула в общий холл первого этажа. Только Дюссо немного замешкался, пропуская сегвей, потому Рене услышала:

— Мисс Ромашка, вы проданы, — хохотнул он себе под нос и вышел следом за выкатившимся наружу Лангом.

Рене же осталась стоять в лифте, куда снова набивались люди, и спохватилась в самый последний момент, когда кто-то уже потянулся к кнопке закрытия дверей. С извинениями растолкав недовольных пассажиров, она успела вывалиться в коридор, прежде чем за спиной захлопнулись створки. И это было ужасно. Всё было ужасно! Доктор Ланг не опроверг слов Дюссо о пальцах, правда, и не подтвердил. А это значит… значит… Что-то же это должно значить! Боже… Рене в замешательстве сжала папку сильнее и тут же охнула от боли.

Взглянув на наливающиеся синяками и чуть припухшие фаланги, где красовались неприятные ссадины, она поджала губы. Нет, скорее всего, Ланг просто не стал спорить с другом. Он устал, у него, очевидно, разболелась голова. Да и разве может хоть один связанный клятвой врач намеренно пойти на такую жестокость? Нет! Рене упрямо нахмурилась и быстрее зашагала к выходу из больницы. Никто из них не сделает больно нарочно. Не унизит. Не предаст человеческое доверие. Потому что зачем вообще становиться врачом, если внутри нет сострадания? Так что прочь любые подозрения от Энтони Ланга! Ни в коем случае нельзя сомневаться в человеке, пока он не докажет обратного. К тому же шрам никогда раньше её не обманывал.

Рене раздражённо передёрнула плечами, затем инстинктивно провела пальцами по тонкой полосе, что пересекала левую щёку и уходила дальше за ворот платья. Она слышала много обидных шуток в свой адрес, и эта не сказать, что её впечатлила. Но доктор Дюссо совершенно точно скрывал в себе нечто такое, отчего по спине пробегал холодок. В голову тут же лезли похороненные много лет назад воспоминания. Казалось, ей удалось превратить их в новые цели ещё лет десять назад, но один липкий взгляд пробудил их опять. И что с этим делать, она не знала. Шрам никогда не врал. Так значит ли это, что она может смело доверять Энтони Лангу, но должна бежать прочь от Дюссо? Хотя куда деться из одного отделения? Бред… Рене хмыкнула, потом с каким-то яростным облегчением принялась расцарапывать горящий на шее рубец.

На то, чтобы отстирать с плаща смазанные следы крови, ушёл целый вечер. Остальное же время она потратила на судорожное чтение протоколов будущих операций и борьбу со справочниками, которых неожиданно оказалось слишком много. Да, у неё было время на подготовку, но чудовищно мало, если раньше ты вскрывал мозги и спины, а не кишки или желчные пузыри. Вряд ли, конечно, будет намного сложнее, но непривычнее — точно. А уж волнительнее — и подавно. Рене придётся прыгать выше головы самого доктора Ланга, потому что нечто менее гениальное его вряд ли устроит.

Так что в состоянии некоего транса она сидела на продавленном диване, куталась в подаренный на прощание друзьями из нейрохирургии плед и шептала классификации ран, пока вчитывалась в предоперационные эпикризы. С закрытыми глазами старший резидент мысленно проходила через каждый этап предстоящих манипуляций, просчитывала возможные осложнения, а потом судорожно сверялась по справочникам топографической анатомии. Уже привычно и монотонно ныли отдавленные дверью пальцы, едва заметно на подоконнике колыхала листьями гербера, и Рене не заметила, как между доступом к двенадцатиперстной кишке и остановкой кровотечения провалилась в сон.

Ну а утро… утро началось со знакомого:

— Tu m’as promis… et je t’ai cru…^[20]

Голос In-Grid ворвался в дом, и Рене скатилась с дивана. Оступаясь и поскальзываясь на холодном полу, она пыталась выпутаться из пледа, но лишь придавила коленом поврежденную руку и взвыла от боли.

— Ах ты ж… зараза!

Tu es foutu-tu-tu-tu-tu-tu…

Tu es foutu-tu-tu-tu-tu-tu…

Старый динамик всё хрипло ехидничал, пока Рене пыталась оценить нанесённый ущерб. Основной отёк спал, но содранная кожа ещё влажно поблёскивала в свете так и оставшейся включённой с вечера лампы. Хоть и болезненно, пальцы всё же сгибались, но не было ни привычной лёгкости, ни точности, а уж о том, чтобы оперировать в полную силу, можно и не мечтать. Чёрт! Вот же… чёрт. Она медленно выдохнула, а потом перевела взгляд на разбросанные по полу и дивану учебники.

Tu m’as promis! Tu m’as promis! Tu m’as promis! — зачастил приёмник, чем вывел из состояния, близкого к ступору. Подхватив злополучный плед, Рене поднялась и доковыляла до радио. Но прежде чем выключить его, ещё раз размяла пальцы, помассировала чуть опухшие костяшки и машинально поморщилась от неприятных ощущений.

Tu es foutu-tu-tu-tu-tu-tu…

Tu es foutu-tu-tu-tu-tu-tu…^[21]

— последний раз пробубнила In-Grid, а потом щёлкнула кнопка выключения.

Крошечные часы, которые пока сиротливо стояли на довольно пошарпанном комоде, куда Рене бросила полусонный взгляд, бездушно сообщили, что она опаздывает. Причём настолько, что придётся срочно учиться летать. Потому, коротко вскрикнув, она бросилась к неубранным накануне вещам, оттуда — в ванную, и ей было совершенно плевать, что сейчас половина четвёртого утра. За открытыми жалюзи нервно мигал одинокий фонарь, с расположенных рядом трасс доносился гул проезжающих машин, а с первого этажа прилетел вопль:

— Эй, слышь! Ты там не охренела? — По воздуховоду разнёсся гневный стук.

— Простите. Мне очень жаль, — пробормотала Рене, даже не подумав, что её не услышат, и заскочила в душ.

Спустя рекордные десять минут всё ещё с влажными кончиками заплетённых в косы волос она уже торопливо спускалась по лестнице и одновременно пыталась застегнуть не высохший до конца плащ. Похоже, система отоп-ления в этом доме оказалась столь же убога, как и лестница, ремонт и гостеприимность хозяина.

— Какого дьявола ты творишь? — Впереди раздались скрип двери и тяжёлые шаги Джона Смита, а потом его громоздкая фигура замаячила в конце коридора. — Четыре, мать твою, утра!

— Извините, я врач, — буркнула Рене первое попавшееся оправдание, даже не задумавшись об уместности, и пронеслась мимо оторопевшего механика. Хлопнув дверью, она растворилась в осеннем туманном утре.

В начале шестого ординаторская и примыкающая к ней раздевалка ещё пустовали. Лишь кто-то из ночной смены устало вбивал в компьютер последние данные по своим пациентам да глотал горячий кофе дежурный резидент. Легко найдя свой шкафчик, который располагался почти у самой двери, Рене сложила туда учебники, натянула халат и повесила на шею стетоскоп. С каким-то непонятным трепетом она взяла в руки новый бейдж, где красовалась её фотография, повертела в ноющих пальцах, а потом уверенным движением прикрепила к кармашку. Ну что ж, самое время разочаровать доктора Ланга в своих умственных способностях, а потом постараться доказать обратное.

Так как своих больных у неё пока не было, то и привычных утренних задач для неё не нашлось. День в этой больнице начинался рано, а потому она сидела в ординаторской в обнимку с планами двух будущих операций и осторожно разглядывала прибывающих врачей. Рене уже успела ознакомиться со списком своей бригады, но из знакомых имён нашла только доктора Ланга, и теперь гадала, кто из вошедших мог быть в команде. Однако, когда она уже подумывала, не пробежаться ли до отделения анестезиологии, чтобы успеть лично познакомиться с неким докто-ром Фюрстом, в их большую светлую комнату вкатил доктор Ланг, и стало тихо. Он мазнул взглядом по комнате, чуть задержался на Рене, и она почти улышала его тяжкий вздох.

Глава отделения был на сегвее и вновь одет в чёрное, точно представитель тех субкультур, что отращивают волосы, подводят глаза и слушают безумную музыку, больше напоминающую распиливание железных кастрюль. По крайней мере, его татуировка наводила именно на эти крамольные мысли. Узор выглядывал из-под края закатанного до локтя рукава чёрной рубашки и сливался с ней в одну темноту. Интересно, доктор Ланг всегда-всегда ходит… так? Рене вдруг стало смешно. Она представила, как в чёрном хирургическом костюме, в чёрной шапочке на чёрных волосах, в чёрной маске, в чёрных перчатках и, конечно же, в чёрном драматично развевающемся халате наставник входит в ярко-белую операционную. О да, это было бы в его духе — всё так же лирично и очень патетично. Не сдержавшись, Рене тихо фыркнула, но тут же получила убийственный взгляд в свою сторону. Невольный наставник будто бы знал, какие скабрёзные мысли царили в её голове.

Тем временем доктор Ланг подкатил к одному из окон, за которым уже серел рассвет, и знакомым, удивительно лёгким для его роста движением запрыгнул на широкий подоконник. Не стесняясь, глава хирургии закинул ноги на подвернувшийся рядом стол и махнул рукой. В следующую же секунду каждый из находящихся в ординаторской настороженно замер, и наступила тишина.

— Доброе утро, — негромко поздоровался Ланг. Его взгляд медленно скользнул по лицам присутствующих и обратился к очень интересной дверной ручке. — Знаю, что отвлекаю вас от дел, но сегодня у нас будет небольшое собрание, прежде чем все приступят к выполнению своих обязанностей.

Он снова вздохнул, потёр двумя пальцами хмурый лоб и заговорил, теперь обращаясь к квадратным лампам дневного света, словно жившие там бактерии заслуживали большего внимания, чем люди:

— Надеялся, мне не придётся этого делать. Но, увы, у нашего главного врача чересчур неконтролируемая жажда деятельности. — Ланг вздохнул, а потом, так и не опустив головы, вскинул руку и безошибочно указал на Рене. — У нас новый старший резидент. По всем вопросам…

Донёсшийся из-за двери громкий голос прервал доктора Ланга на полуслове:

— Если ты настолько туп, то спустись двумя этажами ниже, в педиатрию, к бешеной Море́н и останься там навсегда. Возиться с детским говном — вот предел твоих возможностей!

Глава отделения поднял брови, словно оценивал озвученное предложение, а затем молча уставился в окно в ожидании, когда можно будет продолжить. В следующий момент раздался хлопок, и в ординаторскую ввалился доктор Дюссо в сопровождении темнокожего парня. Тот был невысокого роста, со сбившимся набок мятым халатом, а его лицо покрывали удивительно крупные капли пота. Рене озадаченно нахмурилась, потому что дышал он при этом так тяжело, что невольно захотелось ему посочувствовать. Похоже, беднягу отчитывали на протяжении минимум всех восемнадцати этажей, которые миновал лифт.

— Если тебе плевать, какой иглой шить, так выбирай шило и моток бечёвки. Какая, мать твою, разница, — не унимался Дюссо. Он шагнул к стоящей около входа вешалке, раздражённо закинул туда свой тёмно-серый плащ и наконец-то развернулся к остальным. Секундное замешательство и… — О-о-оу!

— Мы очень рады вам, доктор Дюссо, — протянул Ланг. — Мне неловко отвлекать вас от учебного процесса, но надо соблюсти формальности.

Он лениво махнул рукой, и взгляды вошедших немедленно уставились на напряжённую фигурку Рене. И если Дюссо смотрел со знакомой навязчивостью, то незнакомый молодой человек опасливо передёрнул плечами.

— Ланг, — тем временем кивнул хирург, — прошу нас извинить. К сожалению, пациенты сами себя не вылечат. Правда, с помощью мистера Хулахупа…

— Холлапака, — едва слышно поправил всё ещё потеющий несчастный.

–…Они не сделают этого так же. Скорее уж Лазарь воскреснет и явится в нашу богадельню раздавать божественные щелбаны.

Дюссо рассмеялся, и тут же вокруг послышалось тихое солидарное фырканье. Все радостно зашептались, однако Рене заметила, что где-то на середине фразы Энтони Ланг снова уставился в окно. Он смотрел на просыпающийся за стеклом город, словно тот интересовал его куда больше жизни собственного отделения. Будто там творится нечто куда более интересное, чем новый день в стенах крупнейшей больницы. Абсурд! Рене едва сдержала раздражённое фырканье. При такой страсти к полному контролю Ланг должен был знать каждый шаг своих подчинённых, каждый жест и читать в их глазах ещё не принятые решения. «В моей работе споры часто заканчиваются плачевно». Да-да, именно так! Но если дело не в равнодушии, тогда в чём?

Она бросила ещё один взгляд на замершую чёрную фигуру и вдруг ошарашенно поняла: доктору Лангу ошеломительно скучно. Святые небеса! Похоже, вся эта рутина казалась ему настолько унылой и утомительной, что даже рассвет над знакомым городом выглядел более притягательным. Больные, здоровые, интерны, резиденты, их проблемы, вопросы отделения — досадная, но предсказуемая нелепица. То, что случается каждый день без шанса на разнообразие. Он давно всё изучил, знал каждое слово или ещё не поставленный диагноз, а потому чертовски скучал. Почти смертельно. Это читалось в пустом взгляде, которым он снова скользнул по занявшему свой угол Холлапаку; по недрогнувшему лицу, стоило Дюссо намеренно встать за спиной Рене и демонстративно заглянуть в лежащие на девичьих острых коленках бумаги. Даже когда в вырез джемпера устремился любопытный мужской взгляд, отчего захихикали все находящиеся рядом, Ланг остался уныло бесстрастен. И тогда Рене невольно задумалась: зачем он здесь? Что его держит в этих стенах, если один их вид вызывал у него приступ рвоты?

Она потянулась потереть засаднивший шрам, а заодно поплотнее запахнуть полы халата, но неожиданно почувствовала чужое дыхание на своей шее.

— Доброе утро, мисс Роше, — прошелестел Жан Дюссо, и Рене едва сдержалась, чтобы не дёрнуться. — Как вам сегодня спалось?

— Так вот, по всем вопросам процедур и пациентов, — словно издалека донёсся голос доктора Ланга, когда она резко сдвинулась на самый край кресла, — обращайтесь к нашему новому старшему резиденту. Мисс Роше с удовольствием поможет…

Ланг неожиданно прервался, когда все взгляды дружно обратились к Рене. Он хмыкнул, заметив, как пристально рассматривали настороженно замершую фигурку, будто ждали первых аккордов гимна Красного Креста, и лениво облокотился на подоконник. У неё не осталось сомнений, что Ланг сделал это нарочно, однако она лишь медленно выдохнула и приветливо улыбнулась. Ничего, уже не впервой проходить через все эти прерванные разговоры и проглоченные в последний миг сомнительные шутки, будто она не врач, а выпускница теологического факультета; через политику, подхалимство и прочие безрадостные вещи. Рене вздохнула.

— Да-да, до нас снизошло звёздное дитятко, — тем временем закатил глаза Ланг, которому опять стало скучно. — Будьте к ней снисходительнее, всё же новое рабочее место… А впрочем, не будьте.

Он размял плечи, словно хотел сбросить стянувшее их невидимое напряжение, ну а откуда-то слева раздалось женское хихиканье. Осторожно посмотрев в ту сторону, Рене заметила двух медсестёр. Они стояли рядом, точно две фигуры на шахматном поле — чёрная и белая; высокая белокурая и голубоглазая и прислонившаяся к ней плечом смуглая, тонкая, с гладко забранными тёмными волосами. Их взгляды внимательно изучали новенькую, словно собирали анамнез личности или раскладывали на органы в учебной анатомичке. Вот шрам, вот ссадины на пальцах, вот выбившаяся из двух привычных косичек коварная белокурая прядь. Рене была уверена, что её весёленькая юбка в забавный горошек тоже подверглась анализу и выводы этих двух были неутешительны: кажется, мисс Роше — редкостный фрик.

— Невежливо оставлять собеседника без ответа, — внезапно прошептал над ухом Дюссо, о чьём присутствии она уже успела позабыть и потому испуганно отшатнулась. Однако убежать ей не дали. Чужая рука незаметно для остальных скользнула по спине и с силой потянула назад за ворот джемпера.

— Отпустите, — прошипела Рене. Твёрдый шов больно впился в кожу, но она всё равно упрямо наклонилась вперёд, пытаясь избавиться от навязчивого контакта.

— Je vais te laisser partir. Mais d’abord, tu vas me répondre à une question. Dis-moi, tu dors nue ou?..^[22] — неожиданно по-французски спросил Дюссо, и она позабыла, как дышать. Что?! Это же… Он не мог всерьёз спрашивать такое! Тем временем ворот окончательно впился в шею.

— Non, — торопливо прошептала Рене, и давление на шею чуть ослабло.

— Quel dommage. Veux-tu essayer?^[23]

— Non!

— Моя дорогая мисс Роше, — до них донёсся ленивый голос Ланга, — перестаньте уже витать в облаках своей славы и обратите внимание на страждущих вашего внимания.

Кажется, пока происходил короткий диалог с Дюссо, глава отделения успел рассказать о ней ещё несколько фактов, а также озвучить список дел на сегодня, завтра и весь следующий год. Потому что, подняв голову, Рене увидела группу потерянных интернов, из которых каких-то предстояло распределить по кураторам, а кого-то отправить в клинику. А ещё резиденты третьего года ждали своей очереди на практику по биопсиям, второго — на перевязки и прочие рутинные задачи, кто-то хотел отчитаться, слева уже тянули папки предоперационного эпикриза… Но, вместо того чтобы схватиться за всё сразу, она медленно перевела взгляд на Энтони Ланга и увидела скривившую большой рот едва заметную ухмылку. Наставник сидел, подперев рукой подбородок, и с явным наслаждением следил за происходящей у его ног вознёй. И неожиданно Рене поняла, что её бросили. Не просто оставили один на один с проблемами и задачами, а швырнули в толпу и любуются тем, как она тонет. Это такой метод обучения? Если да, то он очень жесток. Впрочем, поговаривали, что бывает и хуже: крики, недовольство, взаимные жалобы в дирекцию резидентуры. Между некоторыми её однокурсниками и их наставниками шла едва ли не открытая война, она же просто привыкла к другому. Ничего, всё можно вытерпеть. Это всего лишь на один год.

Так что, поджав губы, Рене повернулась к какому-то парнишке, что пихал прямо в руки стопку назначений и громко просил проверить дозы антибиотиков. Однако стоило ей только взяться за документы, как одновременно случилось две вещи: на колени прилетел чей-то стаканчик с горячим кофе, а над ухом раздался шёпот:

— Réfléchis à ma proposition. Petite cerise^[24].

Больше она ничего не успела услышать. Вскочив на ноги, Рене попыталась зачем-то отряхнуться, чувствуя, как горит кожа в том месте, куда успел попасть кипяток.

— Ах, прошу прощения. Я та-а-ак неаккуратна, — протянул голосок совсем рядом.

Вскинув резко голову, Рене увидела уже знакомую смуглую девушку. Та улыбалась фальшивой улыбкой и протягивала неведомые бумаги:

— Ознакомься, Роше.

Документы перекочевали из рук в руки, и Рене собралась уже развернуться (в конце концов, нужно было срочно вернуться в раздевалку и переодеться), но её аккуратно взяли под руку. А в следующий момент она смотрела в холодные голубые глаза и медленно пятилась назад, пока аккуратно подпиленные ногти всё глубже впивались в кожу.

— Что же ты, Клэр, надо быть осторожнее, — тихо протянула та самая светловолосая медсестра. Тонкие губы чуть изогнулись, напомнив хирургический разрез, а затем открылись, чтобы произнести: — Доктор Ланг наверняка будет переживать за шкурку своего ассистента.

— Этого? — так же негромко хмыкнула вторая, а потом смерила Рене взглядом, словно видела в ней соперницу. Боже! Чему? Шприцам и ланцетам? Тем временем результат осмотра её явно удовлетворил. — Не думаю, Хел. Ставлю на две недели.

— Принимаю. — Голубоглазая бросила быстрый взгляд в сторону безразличного к происходящему Энтони Ланга. — Вряд ли она задержится здесь дольше.

И с тихим смешком ногти наконец покинули кожу, а две подруги легко и незаметно удалились сквозь собравшуюся вокруг толпу. И никто не слышал этого короткого разговора. Ни одна душа не заметила или сделала вид, что не видела, потому что слишком громко общались между собой интерны, слишком заливисто смеялся кто-то в другом конце ординаторской. Даже Дюссо оказался внезапно занят собственным резидентом, отчитывая того за очередные неведомые грехи. А потому Рене стояла в полном одиночестве с неожиданным осознанием, что ей объявили войну. Не за какую-то провинность, слова или ошибки, а просто за факт существования здесь и сейчас. Возможно, чуть-чуть — за фамилию. А ещё вероятнее — из-за доктора Ланга, чьё поведение стало для остальных точкой отсчёта. Она не знала, почему так вышло, — да и что бы это дало? — однако, как всегда учил Максимильен Роше, гордо подняла голову и процедила:

— Увидим.

Слово и тон, каким оно было произнесено, жгли язык, но Рене спокойно повернулась к моментально затихшим студентам и приступила к своим новым обязанностям. Право слово, она не требовала любить себя. Всё, что ей было нужно, — возможность работать. И если ради этого придётся целый год терпеть двух взбалмошных дурочек, ничего страшного. В конце концов, вряд ли они осмелятся сделать что-нибудь противозаконное.

Первая половина дня пролетела почти незаметно. Дел было так много, что Рене успела позабыть и о неприятных разговорах, и о странных намёках со стороны Дюссо. Как выяснилось, правая рука главы отделения пользовался здесь определённой славой, что её совершенно не удивило. Думать так было, конечно, непозволительно, потому что вопреки слухам о зашкаливающем половом инстинкте и страсти к молодым медсестричкам Жан Дюссо считался хорошим хирургом. Но Рене ничего не могла с собой поделать. Каждый раз, стоило ей заметить черноволосую кудрявую голову где-то в другом конце коридора, как шрам начинал мерзко чесаться, а ноги сами вели в ближайшую палату. Пустую, занятую, переполненную студентами — неважно. Она любым способом старалась избежать встречи, и мысли, что так предстоит делать ещё восемь с хвостиком месяцев, совершенно не радовали. Как не радовал и резидент Дюссо.

Франс Холлапак, чья фамилия с лёгкого сволочизма всё того же Дюссо теперь звучала в голове исключительно стыдливым Хулахупом, оказался громким, грубым и немного странным. Бросив непонятный взгляд, он холодно поблагодарил за помощь с расчётом несчастных антибиотиков, а потом ещё долго оборачивался вслед. И если сначала Рене хотела поддержать его, шутливо поделиться, что сама только вчера вспоминала, безусловно, необходимые формулы, то теперь не знала, а нужно ли. Зашуганный собственным наставником Франс никому не доверял, но предпочитал держаться безопасной компании Хелен и Клэр — медсестёр, что разыграли с утра не самую приятную сценку и, похоже, имели некую власть в отделении. Правда, это не волновало Рене, которая больше переживала за Франса. Увы, она слишком хорошо знала, к каким катастрофам мог привести страх задать вопрос, а в том, что Холлапак боялся наставника и самого Ланга, сомнений не оставалось. Однако сейчас было пока непонятно, как подступиться к визгливо возмущающемуся по любому поводу темнокожему резиденту.

Прохладный голос автоинформирования, что бездушно сообщил о катастрофе, застиг Рене на выходе из основного здания. Она как раз готовилась к обычной плановой операции (настоящей рутине, от которой к концу года несложно и мхом порасти), когда над головой зазвучал сигнал:

— Доктор Ланг. Код синий. Первый этаж. Первый коридор. Комната один-двенадцать. Доктор Ланг. Код синий. Первый этаж. Первый коридор…

И так до бесконечности. Код синий — реанимация, критическая ситуация.

В этот же миг «тревожный» пейджер издал надсадный писк. «Мойся», — гласил короткий приказ доктора Ланга. И стало очевидно, что местный любитель эпатажа вряд ли снизошёл бы до сообщения, не будь ситуация чертовски критической. А потому Рене бросилась в сторону скоростных лифтов.

До этого момента она ни разу не слышала, как приземляется на крышу большой вертолёт службы спасения, и теперь в замешательстве застыла на пару секунд. Гул от воздушных потоков так давил на уши, что хотелось зажать их руками. Старая больница и её изоляция не справлялись с движением ветра, что бился в огромном винте вертолёта. Стены мелко тряслись, и, похоже, вибрировал даже пол. Однако, поджав губы, Рене побежала ещё быстрее и в итоге едва не ввалилась в расположенную на другом конце коридора помывочную. Жёлтые хирургические тапочки в алую вишенку запутались в тёмной мягкой ткани знакомого джемпера, который отчего-то валялся прямо на голом полу, а затем глазам предстала напряжённая спина наставника.

Вопреки недавним размышлениям доктор Ланг не был одет в чёрную хирургичку. Наоборот, его костюм оказался настолько обычным, что Рене невольно замешкалась. Похоже, он просто взял тот из первого попавшегося автомата, которые стояли на каждом этаже этой больницы, и нацепил прямо здесь. Даже не удосужился зайти в раздевалку. И, наверное, хорошо, что ей пришлось задержаться сначала из-за путаницы в коридорах, а затем из-за чересчур медлительной группки студентов. Судя по валяющейся повсюду одежде, Ланг очень спешил, однако во всём остальном он был аккуратен. Идеальная собранность. Рене даже смутилась, потому что её собственный вид вызывал куда больше вопросов: растрепавшимися от беготни косами и развесёлыми тапочками, которые казались слишком уж легкомысленными рядом с прямой мужской спиной и тщательностью движений. Подойдя к раковине, она взялась за щётку и мыло.

— Двадцать один год. Мужчина. Доставлен почти через два часа после полученных травм, — неожиданно заговорил Ланг, а Рене невольно вздрогнула от звука его голоса. В пустом, выложенном кафелем помещении тот звучал гулко и низко, забираясь под хирургическую рубашку лёгким ознобом. — Множественные сочетанные переломы, проникающие ранения брюшной полости, обильная кровопотеря. Остальное по мелочи. Твои действия?

— Общий осмотр, сбор анамнеза. — Рене сосредоточенно скребла руки и при этом старалась не обращать внимания на то и дело мелькающее сбоку татуированное предплечье доктора Ланга. Даже несмотря на покрывающую его желтоватую пену, этот неведомый лабиринт линий будто манил.

— Три, два, один. Твой пациент умер на осмотре мочеполовой системы и попытке выведать, был ли гепатит у его бабушки, — всё так же монотонно откликнулся Ланг, а потом неожиданно резко мотнул из стороны в сторону головой, словно разминал затекшую шею.

Болела голова? Хм. Возможно. Наставник не был зол или разочарован, скорее всего, просто напряжён. Его длинные бледные пальцы двигались быстро, но с удивительной точностью робота и столь же бездумно, как будто выполняли давно зашитую в электронные мозги программу. И кто знает, может, так оно и было.

Всё же, не удержавшись, Рене скосила взгляд и посмотрела на нахмуренный профиль. На ум пришло слово «острый»: острый нос, острый подбородок, даже череп казался острым из-за сведённых на переносице контрастно тёмных бровей и сжатых до синевы губ. И вроде бы Ланг был достаточно молод, но тяжёлый взгляд, которым хирург взглянул на неё в ответ, припечатал к земле будто бы парой десятков лет разницы. А может, и больше. Смутившись, она уставилась на собственные руки и с чрезмерным усилием принялась скрести пальцы, стараясь игнорировать навязчивое жжение там, где была содрана кожа. Тем временем шум воды рядом стих.

— Ещё варианты?

Рене задумалась и оттого неудачно провела щёткой в месте вчерашнего удара. Обернувшийся на её шипение доктор Ланг ничего не сказал, только мазнул взглядом по ссадинам и синякам и снова равнодушно отвернулся.

— Кто мой пациент? — наконец спросила она, поборов желание сжать измученные пальцы.

— Суицидник-летун, — раздалось в ответ хмыканье, и больше вопросов не осталось.

Перед глазами сами собой появились не только необходимые изображения, но даже строчки из учебников о видах и характере травм. Оторвав несколько бумажных полотенец, Ланг быстро продолжил:

— Третий этаж и решётка забора — не самое удачное место для приземления. Впрочем, судя по состоянию этого идиота, для попытки свести счёты с жизнью оно также не подходит.

Услышав вырвавшееся оскорбление, Рене поморщилась, но ничего не сказала. Это не её дело — судить кого-то, и уж точно не ей читать нотации своему наставнику в первый рабочий день. Господи, это будет очень тяжёлый год…

— Но почему вертолёт? — В свою очередь, локтем выключив воду, она повернулась.

— Хотел спрыгнуть с высотки, но пролетел лишь парочку этажей, встретился с козырьком одного из окон и тут же приземлился на ограждение террасы двумя метрами ниже. Высота штырей около десяти сантиметров. Предварительный удар спас от разрывов, но не от внутренних повреждений. Говорю же, парень — редкостный идиот, — проговорил Ланг, пока методично промокал руки салфетками. А потом на мгновение замер и добавил уже жёстче: — Готовься. Вряд ли ты когда-нибудь видела столько крови.

Полотенце отправилось в мусорное ведро, а Рене сглотнула.

— Ясно.

— У тебя будет одна попытка доказать, что ты не безнадежна, — холодно бросил Ланг, а затем посмотрел на неё в упор. И захотелось скрыться. Просто утечь в канализацию следом за мыльной водой, чтобы хоть на время избавиться от взгляда лютого презрения, которым её одарили с головы до ног.

Желтоватые глаза главы отделения задержались на выбившихся из прически кудрявых прядках, посмотрели на чуть скособоченный костюм, а потом долго гипнотизировали проклятые «вишенки», чтобы в следующий момент взметнуться вверх. И господи, столько насмешки Рене ещё никогда не видела.

— Роше, мне плевать, делала ли ты это раньше, страшно тебе или нет. Плевать, даже если ты сейчас пробьёшь пол головой. Вчера ты не поняла моих слов, так я повторю их снова: проваливай. А нет — то ты знаешь правила…

— Никаких споров, — едва слышно произнесла Рене. Ланг же немного помолчал, прежде чем неожиданно насмешливо протянул:

— А ты, оказывается, послушная.

Боже… Боже-боже-боже. Они знакомы всего сутки, а ей уже хотелось кричать от собственного бессилия. Но вместо этого Рене лишь скованно улыбнулась. Что бы ни случилось, она не поддастся на чужие эмоции, не станет отвечать раздражением на откровенную злость. И, видимо, поняв это, Ланг снова хмыкнул, а затем внезапно толкнул локтем коробку со стерильным пластырем в сторону Рене и отвернулся, чтобы плечом открыть дверь в операционную.

— Почему мы? — Вопрос вырвался сам. Она не хотела его задавать, боясь выдать собственный страх. Однако, заметив, что доктор Ланг остановился, пояснила: — В скорой достаточно прекрасных врачей, но в итоге именно мы бросаем нашего пациента и мчимся к другому. Почему?

Долгие мгновения он не смотрел в её сторону, не поворачивал головы, гипнотизируя дверные петли, а потом неожиданно улыбнулся. И его профиль с нечеловеческим оскалом выглядел совершенно безумно.

— Потому что это весело.

Хлопок двери заглушил вырвавшийся у Рене судорожный вздох.

Операционная в главной больнице Монреаля почти ничем не отличалась от всех виденных ранее. Возможно, чуть больше. Возможно, чуть современнее. Но когда Роше проскользнула внутрь прохладного помещения, то не заметила всего этого. Её поразила бурлящая толпа, которая о чём-то шумно переговаривалась. Люди находились в постоянном движении и даже толкались. Только Ланг с уже знакомой белокурой операционной медсестрой стояли около негатоскопа, о чём-то тихо переговариваясь, ну и ссутулившийся на стуле около большой модульной анестезиологической системы мужчина в шапочке с логотипом «Звёздных войн» невозмутимо насвистывал весёленькую мелодию. В общем, атмосфера настолько контрастировала со спокойствием и деликатностью, к которым привыкла Рене в Квебеке, что она растерялась. Но в следующий момент на неё надели халат, руки скользнули в перчатки, и она повернулась к подошедшему наставнику.

— Твоё дело — только кровотечения. Поняла? — Приглушённый голос звучал торопливо, но удивительно бодро. Ни следа привычной скуки.

— Да, сэр.

Дождавшись ответа, Ланг хотел уже было отвернуться, однако неожиданно как-то странно взглянул на Рене, и маска на его лице колыхнулась. Он будто принюхивался к чему-то, затем оглянулся проверить, заметили ли что-нибудь остальные, но персонал был занят своими делами. Нахмурившись, Ланг кивнул и отошёл, чтобы в последний раз свериться с качеством и расположением травм. Ну а Рене услышала:

— Всегда приятно, когда в операционной появляется новое лицо. — Повернув голову, она увидела первую за сегодня искреннюю улыбку, когда весёлые морщинки собрались около голубых глаз, а бледно-рыжие брови забавно дёрнулись. Маска могла скрывать половину лица, но этим Рене было не обмануть. — Доктор Фюрст. А вы, судя по записям, доктор Роше. Верно?

— Да, сэр.

— В ваших хирургических балахонах и родственников-то не узнаешь. Жаль, что приходится начинать профессиональное знакомство в такой сумбурной обстановке. Кстати, отличный выбор обуви.

Он махнул рукой на жёлтые тапочки, а затем повернулся к пациенту, чтобы проверить значения на манометрах. Неровно пищали сердечные ритмы, на мониторе рисовались дёрганые зубцы. Во рту пересохло от волнения, но Рене всё же тихо поблагодарила за простое человеческое участие:

— Спасибо.

— Ну же, пошевеливаемся. Иначе неудачник в конце концов отправится на небеса, а я пока ещё не давал на это своего согласия, — донёсся до них раздражённый голос доктора Ланга, и помещение на мгновение взорвалось хаотическим движением, а потом резко затихло.

За годы учёбы Рене видела много разных операций, работала с разными хирургами, в разных отделениях, и в каждом из них всегда были свои любимые особенности. Например, детские врачи продолжали разговаривать со своими маленькими пациентами даже во время наркоза, словно те могли слышать их мягкие, успокаивающие голоса. Сосудистые хирурги вечно кричали, злились и ругались на качество шовного материала. Ортопеды пересказывали любимые хоккейные матчи, нейрохирурги — последнюю партию в гольф. Онкологи обсуждали скандалы симпозиума по микробиологии, а кардиологи — новые винные бары. Здесь же, в этом гулком коробе с ярким светом бестеневых ламп, не было ничего. Ни шуток, ни смешков, даже команды отдавались шёпотом или попросту взглядом, потому что… Рене встала около пациента и посмотрела в глаза наставника. Потому что доктор Ланг, как оказалось, обладал удивительной особенностью к тренировке своего персонала. Почти дрессуре. Его окружала такая завеса уникальности и абсолютной власти, что каждый из присутствующих невольно пытался ему соответствовать. Никаких споров. Это уж точно.

Ланга боялись. Не так, как страшатся сильных мира сего, но для большинства его разочарование было даже похуже уголовного срока. Ибо работать в команде главы отделения считалось здесь вершиной если не карьеры, то способностей точно. Даже смелая в ординаторской Хелен теперь молчала и с неожиданной готовностью ловила каждый взгляд, вздох или намёк на жест, чтобы предугадать команду своего кумира. Ланг царил здесь подобно Господу Богу и с тем же упрямством, которое едва не граничило с гордыней, пускал в святая святых операционного театра только достойнейших. Рене достались кровотечения. Что ж, очевидно, она пока недостойна. Кто-то сказал бы: «Как унизительно!» Но она молча взялась за аспиратор и приготовилась очищать операционное поле. Разводить споры над телом больного — худшее, что можно придумать. И, похоже, Энтони Ланг прекрасно донёс до остальных эту истину, ибо никто из его команды даже не подумал открыть рот.

Как всегда, накатило волнение и вспороло шрам надоедливым зудом. Дёрнув плечом, Рене попыталась было избавиться от этого ощущения, но оно противной занозой засело под маской и никак не хотело прекращаться. Находящийся позади доктор Фюрст, видимо, заметил нервное движение, потому что внезапно Рене услышала шёпот на странном французском.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

20

Ты обещал… а я поверила… (фр.)

21

In-Grid — Tu es foutu («Ты мерзавец»).

22

Я тебя отпущу. Но сначала ты ответишь мне на один вопрос. Скажи, ты спишь голая или… (фр.)

23

Как жаль. Не хочешь попробовать? (фр.)

24

Подумай над моим предложением, маленькая вишенка (фр.).