И солнце взойдет

Варвара Оськина, 2023

Последние десять лет Рене Роше бредила нейрохирургией. Она мечтала о ней на университетской скамье, пока стояла стажером в операционных и даже во снах. Но когда до заветной цели остался лишь шаг, смерть учителя перевернула привычный мир вверх тормашками. Другая специальность, другая больница и… новый наставник, который, кажется, её ненавидит.

Глава 3

Дедушка звонил не так часто, как ему, наверное, хотелось бы. С его перегруженным расписанием всегда находились дела более срочные, первостепенные. Однако он первым поздравлял с праздниками, раз в месяц звонил в выходные, но… но на этом, пожалуй, всё. Да, их отношения давно были на том этапе, когда, закончив разговор месяц назад, они могли легко продолжить его в следующий раз. Но Рене всё равно хотелось бы слышать знакомый голос почаще. Они никогда не боялись показаться друг другу навязчивыми, для них не стоя-ло проблемы часовых поясов. Единственной причиной — ни разу не озвученной, но отнюдь не тайной — было чувство вины, засевшее внутри господина Роше и за столько лет уже неискоренимое. Вины за неудачное родительство сына, за собственную вечную занятость, за Рене.

— Как ты? — Короткий вопрос вынудил вздрогнуть, а затем шумно втянуть осенний воздух с привкусом прелой листвы. — Грустно вздыхаешь.

Она печально усмехнулась. Даже через десять лет и за тысячи миль дедушка по-прежнему знал, что с его Вишенкой что-то не так. Неожиданно пришла мысль: «А поняли бы родители?» — но в следующий момент Рене покачала головой. У них всегда было чересчур много забот.

— Я в норме, — ровно проговорила она. Не хотелось понапрасну беспокоить дедушку, потому что какой в этом толк, если ничего не изменится: ни в карьере, ни в жизни, ни в системе обучения Канады? Да и мертвецов этим она уж точно не воскресит. Так что Рене вздохнула и продолжила: — Было непростое утро, но ничего интерес…

— Ты в больнице? — перебил скупой на эмоции голос. Дедушка относился к тем людям, чьи фразы становились тем суше, чем сильнее внутри бурлило волнение. Она улыбнулась.

— Никто из моих пациентов не умер, если ты об этом. По крайней мере, Энн бы сообщила. Я ездила в университет по учёбе. Надо было решить… один вопрос. — Улыбка из искренней незаметно перешла в вымученную, а потом и вовсе увяла. Да уж, решила.

— Как прошли похороны?

Вопрос был невинным, но Рене почувствовала, что ей надо присесть. Эмоции наконец-то прорвались в ошеломлённый мозг, и руки начали подрагивать. А потому она подошла к ближайшей скамейке и опустилась на нагретое сентябрьским солнцем сиденье. И видимо, молчала так долго, что в динамике послышалось деликатное покашливание, а затем шелест бумаг.

— Рене, я тебя отвлекаю?

— Нет, всё в порядке. Искала… — Она прервалась, пытаясь подобрать слова, но потом не выдержала и тихо пробормотала: — Неважно. Знаешь, это оказалось слишком тяжело. Я… я не ожидала, что будет так.

— Тебе стоило позвонить мне, — мягко пожурил родной голос, и она усмехнулась.

— Чтобы ты выслушивал мои многочасовые всхлипы? — ласково спросила Рене.

— Если вдруг позабыла, то это я бинтовал тебе пальцы между выступлениями, пока ты лила безудержные слёзы в обиде на пачку, пуанты и паркет, — хмыкнул Максимильен Роше и тут же осёкся. Обычно он старался не напоминать о той жизни, в Женеве, но слова улетели раньше, чем их успели поймать. Так что дедушка снова откашлялся и нарочито небрежно закончил: — Вряд ли меня уже что-то испугает.

Несмотря на тон, в его голосе чувствовался лёгкий упрёк. Едва различимая обида на молчание и на то, что не разделила с ним своей боли. А ведь дедушка ждал именно этого. Потому что, несмотря на почти отеческую ревность к Хэмилтону, он был ему благодарен. Так что Рене действительно следовало позвонить, и она даже не раз порывалась, но…

— Тебе нездоровится последние месяцы. Не хотела волновать. Если с тобой что-то случится… я не выдержу второго раза.

Она замолчала, снова вспомнив распростёртое тело, безликий голос из реанимации и стук влажной земли о крышку гроба. Mortuus est. Не-е-ет. Нет-нет-нет.

— Прошёл почти месяц, — после недолгой паузы негромко заметил Роше.

— Но легче не стало.

— И не будет, Вишенка. Люди приходят в нашу жизнь и уходят из неё. Кто-то забирает кусочек побольше, кому-то ничего не достаётся, ну а есть те, с которыми уходит, кажется, вся душа.

— Если ты пытался таким своеобразным образом меня утешить, то вышло не очень, — фыркнула она, а сама отчаянно заморгала.

— Это всего лишь наблюдения старика. Дарить тебе утешение — это редкостный каламбур, милая.

Дедушка замолчал, послышались вздох и новый шорох бумаг, и в памяти Рене тут же всплыли десятки моментов, когда вот так же, углубляясь в документы, Роше давал себе время обдумать решение. Сейчас он очень хотел помочь, но, кажется, понял, что девочка выросла и отныне ей придётся справляться самой. Так что шелест не смолкал ещё какое-то время, прежде чем Максимильен Роше откашлялся, а затем тихо заметил:

— Ты не нуждаешься в глупых словах, только в твёрдой земле под ногами, чтобы и дальше любить этот мир. Именно поэтому я ждал твоего звонка. Хотел помочь встать обратно, но ты, похоже, справилась сама. — Последовало новое неловкое покашливание. — Знаешь, на самом деле я рад, что вы подружились с Чарльзом. Хоть он был тем ещё упрямым засранцем…

— Дедушка!

— Да-да, пусть мы каждый раз едва не дрались с ним на банкетах после конференций, однако учитель из него вышел отличный. Боюсь, второго такого тебе не найти. Впрочем, уверен, что со всем присущим ему занудством Хэмилтон успел вложить в тебя минимум на две учёные степени…

— Кстати… — Рене попробовала встрять в монолог, но безрезультатно.

— Ах, давно хотел сказать, что тебе пришла пора защищаться. Обсуди это со своим новым руководителем, и через пару лет вполне можно подать на рождественский стол двух подстреленных зайцев — лицензию и…

— Я ухожу из нейрохирургии. — Рене произнесла это быстро, но чётко, отчаянно желая прервать неудобный разговор о теперь уже несбыточных планах, и зажмурилась, когда на другом континенте наступила тревожная тишина.

Разумеется, новость следовало сообщить по-другому. Любыми другими словами, а не так, как только что поступили с самой Рене. Но факты сказаны, а мгновения, чтобы попробовать хоть как-то их объяснить, бездарно упущены. Так что теперь оставалось лишь вслушиваться в лёгкий треск помех, который всё длился… длился… и длился. Но когда где-то вдалеке три раза ударили башенные часы, в телефоне наконец прозвучал вопрос, и его тон заставил вздрогнуть. Иногда за чувством заботы и воспоминаниями легко было забыть, какой властью обладал Максимильен Роше. Но такие мгновения напоминали об этом с отрезвляющей ясностью:

— Куда?

— Монреаль, — вздохнула она. — Общая хирургия.

— Это абсурд, — отрезал Роше. — На каких основаниях?

— Наша программа резидентуры предусматривает заполнение всех вакантных мест и…

— Они хотят сказать, что во второй по величине стране мира не нашлось ни одной свободной должности для нейрохирурга? Так?! — медленно и вкрадчиво перебил он, а Рене зажмурилась.

— Да.

— Ни одного местечка, чёрт возьми, для лучшей ученицы грёбаного Хэмилтона, на которого они там молятся всем континентом?

— Дело не в том, лучшая я или нет! Здесь все равны.

— Враньё! — раздался разгневанный вопль. — Я лично разберусь с этим. Министр здравоохранения задолжал мне парочку объяснений…

Динамик взорвался сухим надсадным кашлем, и Рене медленно выдохнула.

— Прошу тебя, не вмешивайся. Сейчас сентябрь, — принялась терпеливо объяснять она, как только в динамике утихли хрипы, — а подбор и ротация заканчиваются в марте, поэтому чудо, что мне вообще нашли место. Конечно, я могла подождать, но доктор Филдс сказал, главное — получить лицензию. Потом я уже смогу пройти нужную специализацию.

— Ну разумеется, он так сказал… — устало отозвался Роше, а затем послышался стук стеклянного стакана о деревянную столешницу. — Я понятия не имею, кто такой Филдс, не знаю о ваших программах и правилах, но обязательно это выясню.

— Не надо!

— Не перебивай! — Глава Красного Креста резко оборвал попытку сопротивления. — Выясню хотя бы потому, что уверен в одном: тебя обманули. Нагло сыграли на твоей молодости и на том, какая ты!

— Не оговаривай людей, которых, сам признался, не знаешь. — Рене почувствовала, как внутренности скручивает спазм отчаяния. Она не хотела ругаться! Не сейчас. Не с ним. Она нервно вцепилась в белокурую косу, перебирая волнистые пряди. — Меня позвала сестра профессора Хэмилтона. И это был акт доброты, а не подлости! Мы говорили с ней после похорон и…

— Ах, так там ещё эта ведьма! — едко протянул Роше. — Поди, и скандальный сынок её где-то рядом. Гнилая семейка.

— Дедушка, я прошу! Прошу, перестань, — взмолилась Рене. — Это семья моего учителя — плохая или нет, не нам судить. Да и никому из ныне живущих!

Максимильен Роше ничего не сказал на это.

— Куда тебя переводят? — последовал сухой вопрос, и стало очевидно, что каждый решил остаться при своём мнении. Однако любви оказалось достаточно, дабы прекратить неприятный разговор.

— Больница общего профиля в Монреале, — после небольшой заминки отозвалась она, с трудом расшифровав аббревиатуру под эмблемой университета.

— Господи, а ведь ты действительно считаешь это «актом доброй воли», — зло хохотнул Роше.

— Люди проявили ко мне участие, почему я должна подозревать их в теориях всемирного заговора?

— Да потому что не представляешь, куда тебя ссылают! — попробовал опять закричать он, но вовремя остановился и продолжил уже намного спокойнее: — Общий профиль больницы — это горячая точка… передовая… эпицентр кризиса и напряжения. В таких местах врачи выгорают быстрее, чем успевают сказать «зашиваем».

— У меня нет других вариантов. Поэтому, пожалуйста, не надо никому звонить, ничего спрашивать, угрожать или, не дай бог, ставить условия. Об этом тут же узнают, а я не хочу сплетен. Мне это не нужно.

Последовала небольшая заминка, а потом в трубке прошелестел голос:

— Хорошо, ma petite cerise.

Рене вдруг подумала, что слишком слаба и малодушна. Кто-то другой на её месте наверняка бы бился до последнего, не побрезговал дёрнуть за все возможные ниточки, чтобы открыть дорогу к мечте. Но она не такая. С самого детства Рене убегала от скандалов и конфликтов, а ещё — от тех людей и мест, что будили в ней недобрые и злые мысли. Каждая из них будто разрушала её изнутри, выкручивала руки и толкала под колени, вынуждая совершать ошибки, которым она не могла найти оправдания. Именно так случилось с Женевой, то же самое происходило прямо сейчас, когда всё вокруг напоминало о незнакомце на громком автомобиле. С каждым днём Рене всё отчётливее понимала, что готова возненавидеть его и тем самым провалиться в самоуничтожение. Наверное, именно это и стало причиной, почему она так легко смирилась с Монреалем. Ведь глупо обманываться: решение было принято ещё в жуткой комнате Филдса.

— Помни: ты всегда можешь вернуться домой, — проговорил дедушка и со вздохом добавил: — Но ведь не станешь.

— Не стану, — с мягкой улыбкой ответила Рене. — Всё будет так, как есть. Я поеду в Монреаль, а там посмотрим.

* * *

Неделя прошла в лихорадочных сборах. Занеся после телефонного разговора подписанные документы, она получила в ответ холодную улыбку Филдса и срок в десять дней, чтобы закончить дела в здешней больнице. Слишком мало по меркам Энн, которая любезно помогла с упаковкой вещей, и слишком много для Рене, что рвалась прочь из ставшего враз тесным города. Она здесь задыхалась. Шагала по узким улочкам старой крепости и больше не смотрела на башенки «Шато-Фронтенак», проходила мимо больницы и стремилась как можно скорее оказаться внутри, чтобы в нервном ожидании отсчитывать часы до окончания смены.

Прощание с отделением тоже вышло каким-то скомканным и натянутым, словно Рене уже была не с ними, а на острове Монреаль. Ей пытались сочувствовать, кто-то громко жаловался на несправедливость системы, но она лишь улыбалась и пожимала плечами. Всё будет к лучшему.

— Герберу свою забери, — привычно проворчала Энн. Подруга стояла в раздевалке, прислонившись плечом к одному из шкафчиков, и с утрированным интересом наблюдала, как Рене запихивала в картонную коробку те самые тапочки с вишенками. — Это чудовище едва выживало, пока ты моталась по конференциям. А уж с твоим отъездом совсем подохнет. Жалко же.

— С ней просто надо разговаривать, — рассмеялась она. Вообще-то, Роше даже не думала забирать с собой старый цветок, что скривился от нелёгкой жизни среди вечно занятых врачей, но теперь засомневалась.

— Ещё песенки предложи спеть. — Медсестра закатила глаза, а потом фыркнула, заметив смущённый румянец Рене. — Господи, Роше, ты точно диснеевская принцесса: сама доброта, кротость, и зверюшки на заливистые триоли прибегают. Того и гляди, из-под хирургического костюма вылетит стая птичек. Я надеялась, что за четыре года успела вложить в тебя хоть пару граммов цинизма, но куда там!

— Читала одно исследование, в котором описывался положительный эффект… бесед, — буркнула Рене, а сама покраснела ещё сильнее.

— Где? В «Ведьмовском еженедельнике» или в «Актуальных проблемах современного принцессеведения»? — Энн всплеснула руками. — Рене, это цветок. Просто дурацкий, привередливый зелёный хмырь, который цветёт раз в десяток лет, по особо значимым праздникам Британского Содружества. А значит, никогда!

— В прошлом месяце цвёл, — осторожно заметила Рене.

— Это всё твоя живая вода, или чем ты там его поливаешь.

— Так и быть, я оставлю тебе рецепт.

— Лучше забери уродца, — хмыкнула Энн. — Нет, я серьёзно. Погибнет же.

— Господи, да куда я его дену? — не выдержала Рене. Вынырнув из металлического шкафчика, она укоризненно посмотрела на подругу. — Моя новая квартира размером со спичечный коробок, если верить описанию и фотографиям. — Энн удивлённо подняла брови, и Рене со вздохом созналась: — На что хватило денег.

— Всё так плохо? — медсестра опустилась рядом на скамью.

— Ну… — Рене замялась. — Две тысячи красивых канадских долларов, чтобы сдать промежуточные тесты, столько же потратила на бесполезные заявки в системе, сам переезд…

— И оплата резидентуры, — тихо закончила Энн. — Дерьмово, Роше. Спросить о служебном жилье ты, конечно же, не подумала, а клянчить у своего великого и ужасного деда не хочешь. Даже не знаю, как ты там справишься без меня.

— Сначала поживу в той квартирке, потом что-нибудь придумаю. Она не плохая, просто… — Рене споткнулась, подбирая слова, но Энн перебила:

— Просто отстойная.

Рене лишь вздохнула.

— Мне будет тебя не хватать, глупая ты добрячка, — сумбурно пробормотала подруга, затем резко шагнула вперёд и до треска в рёбрах стиснула в объятиях.

Рене ничего не ответила, только шмыгнула носом и понадеялась, что это будут последние слёзы. Честное слово, всё не настолько уж плохо, чтобы лить их столь часто.

Ну а девятого дня, зажав в одной руке чемодан с самым необходимым, а другой подхватив горшок с ярко-жёлтой герберой, она сошла с поезда на Центральном вокзале. Толчею, что царила в бесконечных подземных переходах огромного здания, куда один за другим прибывали составы, Рене преодолела почти без происшествий. Лишь пару раз заплутала в коридорах расположенного под землёй торгового центра, но кричащие крупным шрифтом указатели быстро вернули на правильный путь, который привёл на поверхность. Так что ровно в полдень она вместе с деловито переговаривающейся толпой вывалилась под серое монреальское небо и упёрлась взглядом в такие же серые камни высоток.

Стеклянные и не очень, большие и пониже, стройные свечки и многоярусные монстры, чьи верхушки терялись в быстро пролетающих облаках, казалось, были повсюду. Неподалёку притиснулся какой-то собор с позеленевшей от времени крышей, впереди усердно сигналили скучающие в пробке машины, а позади гудел старый порт Монреаля. И Рене, что стояла посреди этого великолепия цивилизации, отчаянно улыбалась. Она восхищённо вертела головой, вдыхала аромат кофе и выпечки из расположенного через дорогу «Старбакса» и точно знала, что полюбит этот город, такой непохожий на тихий старый Квебек.

Однако долго предаваться радости и умиротворению, конечно же, ей не дали. Получив заслуженный тычок в плечо от спешащего по делам мужчины в костюме, Рене наконец-то пришла в себя, потёрла надоедливо зудящий шрам и отступила к краю дороги. Найти телефон в кармане плаща отчего-то оказалось непросто. В какой-то момент даже почудилось, что тот остался на столике поезда и придётся вновь продираться сквозь встречный поток, чтобы попасть на подземную станцию, но скользкий проказник всё же нырнул во взмокшую от волнения ладонь.

Сверившись с картой, Рене тяжело вздохнула и поудобнее перехватила увесистый цветок. Если верить маршруту на карте, то где-то неподалёку находилась её больница, а вот дом… Она ещё раз уменьшила масштаб на экране телефона и поджала губы. Три пересадки и полтора часа в душных автобусах по пробкам, а ещё… А ещё так будет каждый день. Прикрыв глаза, Рене попыталась даже в этом найти хоть что-то хорошее, например у неё будет возможность рассмотреть город. К тому же потерпеть надо лишь год — до весны, когда она сдаст все экзамены и получит лицензию. А уж если совсем повезёт, то найдёт другое жильё.

Так что, приободрённая натянуто-радостными мыслями, Рене уже было шагнула в сторону запримеченной автобусной остановки, как в следующий момент что-то больно ударило в бок, садануло по локтю и выбило злополучную герберу из рук. Горшок с хрустом упал на асфальт мостовой, а уши заложило от рокота мотора. В последний момент, прежде чем пошатнуться, она успела увидеть мелькнувшую впереди чёрную молнию мотоцикла, затем раздался визг тормозов, ну а она едва успела схватиться за фонарный столб.

— Вот же… — Сиплое ругательство лишь чудом не вырвалось изо рта, пока ладони сами ощупывали пострадавшие рёбра. Судя по всему, синяк обещал выйти ошеломительным. Тем временем взгляд упал на рассыпавшуюся землю и поломанные листья, отчего сам собой вырвался стон. — Вот же… И что мне теперь с тобой делать?

Цветок, естественно, не ответил, да и с чего бы вдруг. Всё ещё держась за пострадавший бок, она осторожно присела перед устроенным беспорядком и вздрогнула от неожиданности, когда заметила внезапно склонившуюся рядом чёрную фигуру. От неловкого движения Рене пошатнулась и непременно упала бы прямо в рассыпанную землю, но чья-то рука в перчатке оказалась быстрее, рывком схватив за плечо. О господи… Похоже, к вечеру она вся покроется синяками. И всё же Рене промолчала. Растерянно моргнув, она уставилась сначала на возникшие прямо перед ней ботинки со странной подошвой, потом на обтянутые кожей мотоэкипировки колени и немного пугающие жёсткие ребра доспеха. Затем взгляд упал на затемнённое стекло такого же чёрного шлема, стоило мужчине — что было очевидно хотя бы по росту, не говоря уже о впившихся в несчастную руку пальцах, — опуститься рядом на корточки. Раздался щелчок поднятого визора, и Рене совершенно неприлично, откровенно невоспитанно уставилась в тёмные глаза, внимательно рассматривающие её с головы до испачканного подола белого платья в цветочек. А то вполне успешно подметало собой пыль мостовой.

На какое-то мгновение ей подумалось, что у парня запущенная анемия, настолько бледным и восковидным показался открытый участок кожи. Словно он был одним из вампиров Джармуша. Но потом первый за это хмурое утро солнечный луч скользнул по улице и перебрался на лицо незнакомца, вспыхнув янтарным цветом радужки и тёмным лимбом, ну а Рене поняла, что ошиблась. Видимо, прошедшим летом этот гонщик просто ни разу не выходил в мир людей без своего защитного обмундирования. От этой мысли она улыбнулась, а незнакомец нахмурился, отчего заметные надбровные дуги нависли ещё сильнее над враз потемневшими глазами, откуда исчезло всё золото.

— Мисс, с вами всё в порядке? — вопрос прозвучал по-английски. И, похоже, её странная радость вызвала искреннее недоумение, потому что даже в приглушённом шлемом голосе слышалась обеспокоенность. — Дышать больно? Попробуйте покашлять. Мне нужно убедиться, что у вас…

— Всё хорошо, — перебила Рене, убрала бесконечно лезшие в глаза светлые пряди и улыбнулась ещё шире. — Рёбра целы.

Незнакомец внимательно, даже чуть настороженно посмотрел ей в глаза, затем перевёл взгляд на руку, которой она по-прежнему держалась за пострадавший бок, и вздохнул.

— Позвольте мне всё же лично убедиться. Переломы одного или пары рёбер некритичны и вполне срастаются сами, но хотелось бы исключить осложнения.

Его акцент был забавным, непохожим ни на один из слышанных Рене ранее. Американский? Да, наверное. Что-то ближе к Калифорнии, отчего из каждой гласной веяло солёными брызгами гигантских волн с побережья для сёрфинга. Любитель скорости и экстрима? Пожалуй. И тогда вовсе не удивительно, что вдали от родной стихии он выбрал самое близкое по выбросу адреналина — мотоцикл.

— А вы, похоже, знаете об этих травмах немало, — хмыкнула Рене и осторожно поднялась. Мужчина же немедленно протянул руку, на которую она с благодарностью оперлась. Нет, перелома не было точно, а вот ушиба избежать не удалось.

— Можно сказать и так, — пробормотал тем временем мотоциклист, пока Рене расстёгивала плащ.

Откинув одну полу, она повернулась ушибленным боком и скосила глаза на стоящую рядом с ней неожиданно высоченную фигуру. Ух ты! Да это целый небоскрёб в отдельно взятой человеческой единице. Интересно, как же он с таким ростом помещается на своём байке? Рене хотела было оглянуться в поисках источника сегодняшних проблем, но тут послышался характерный звук расцепляемой манжетной липучки.

Одна из перчаток отправилась прочь, и на вялом осеннем солнце предстала широкая ладонь с длинными пальцами. Та оказалась столь же бледной, как и лицо, отчего едва удалось сдержать идиотский смешок — ну точно нежить в городе! — однако оторвать взгляд не вышло. Не получилось даже зажмуриться! А потому, как бы она ни пыталась остановиться, всё равно пялилась на лёгкие скользящие движения, которыми незнакомец начал пальпацию. Довольно профессиональную, следовало заметить.

— Часто падаете? — спросила она, чтобы хоть как-то абстрагироваться от совершенно неуместных ассоциаций. Вампиры… Пф-ф. Господи, ну что за дура?

— Нет, — всё так же сосредоточенно ответил мужчина и неожиданно хмыкнул. — Но другие явно не столь удачливы.

Рене не была уверена, что правильно истолковала странную фразу. С одной стороны, конечно, в среде любителей погонять на двухколёсных машинах для суицидников травмы считались обычным делом, как и помощь друг другу. Но с другой — было что-то в его интонации. Некая мелочь или полутон превосходства. Но значило ли это, что парень считал себя более удачливым в плане травм? Очевидно, нет. Сегодняшний случай тому подтверждение. Скорее, его вообще не беспокоила возможность самоубийства. Он воспринимал данную вероятность… как должное? Выходило, что так. От этой мысли Рене напряглась, и это не скрылось от пальцев, которые как раз аккуратно надавливали на место ушиба.

— Больно?

Только сейчас она заметила, что незнакомец так и не снял своего шлема. Кажется, ему вообще не требовались глаза, и он улавливал все нюансы по одному лишь едва ощутимому отклику. Любопытно.

— Вам не мешает? — спросила Рене вместо ответа и махнула рукой в сторону головы.

— Ощутить крепитацию^[16] может даже слепой, — ровно проговорил, безусловно, странный малый, а затем с нажимом повторил вопрос: — Больно?

— Немного. И часто вы так наезжаете на людей или только по вторникам? — Рене хотела сказать это лёгким, весёлым тоном и хоть немного разрядить слишком уж серьёзную обстановку, но вышло почему-то наоборот. Взгляд карих глаз на секунду словно прошил до мозга, отчего улыбка сама сползла с её лица, а затем вернулся к многострадальным рёбрам.

— Нет, — последовал сухой ответ, и длинная, точно река Святого Лаврентия, пауза. Наконец мужчина снизошёл до злого продолжения. — Это вышло случайно. Объезжал бесконечный в этом проклятом городе ямочный ремонт и не рассчитал манёвр.

Он кивнул в сторону дороги, где оранжевой змейкой меж мелких выбоин в асфальте действительно протянулся с десяток конусов.

— Извините, — пробормотала Рене.

— За что? — Карие глаза демонстративно закатились, а мотоциклист перестал ощупывать бок и сделал шаг назад, скрестив на груди руки. — Если на то пошло, вам уже давно следовало бы вызвать полицию.

— Зачем?

— Я вас едва не сбил! — рыкнул он, словно общался с идиоткой. А Рене лишь пожала плечами. Право слово, она не видела в случившемся проблемы.

— Но не сбили же. Просто задели.

— Это всё равно считается дорожным происшествием. — Кажется, ещё немного — и помощь придётся оказывать уже этому пациенту. Неврологическую. Ибо терпением, как и все мотоциклисты, этот человек явно не отличался. Тем временем незнакомец уже достал телефон. — Давайте действовать по правилам. Я виновен и готов понести наказание…

— Но у меня нет к вам претензий, — перебила его Рене, а затем искренне улыбнулась. — Вы же сами сказали, что это случайность. А у меня нет ни одной причины вам не верить. Со мной же всё в порядке?

— Да.

— Значит, конфликт исчерпан, — поставила она окончательную точку. — Спасибо за помощь и простите, что задержала.

В знак раскаяния Рене слегка склонила голову и вновь повернулась к рассыпанной на мостовой земле, пытаясь решить, как поступить дальше. За спиной послышался шумный выдох, после чего наступило молчание. Наклонившись, она быстро подобрала черепки горшка, выбросила их в ближайший мусорный бак и осторожно присела рядом с цветком.

Первой мыслью было донести бедную герберу прямо в руках, но Рене немедленно отмела эту идею. Чемодан, автобус, белое платье и целый час дороги плохо сочетались с поломанным стеблем. Возможно, стоило найти прочный пакет или что-то вроде того… Но где его взять посреди дороги? Разве что поискать в том же мусоре. Ну и, конечно, она даже не подумала, что можно было вслед за осколками отправить и растение в бак.

— Встаньте. Вы пачкаете платье, — раздался уже знакомый голос с нотками если не вселенской, то всегалактической усталости точно, и Рене оглянулась.

Так и не представившийся незнакомец уже успел надеть обратно перчатку и теперь стоял совсем рядом, небрежно перекатывая между ладоней большой картонный стакан. Неожиданно мужчина резким, но очень метким движением выплеснул из него остатки чьей-то газировки прямо на близлежащий газон, наклонился, легко подхватил злополучный цветок, чтобы нарочито аккуратно засунуть в импровизированный горшок, затем с хмыканьем припечатал сверху парой комьев влажной земли.

— Voilà, — буркнул мотоциклист таким тоном, словно факт добровольной, а не вынужденной помощи, кажется, вызвал у него острый приступ зубной боли.

— Я… Ох, огромное вам спасибо, — радостно начала она, но её прервали.

Подхватив валявшийся неподалёку чемодан с такой лёгкостью, точно это была корзинка с вязанием, спаситель цветов продолжил:

— Вам следует знать, что раз в конфликте участвуют две стороны, то умаление прав на извинение одной из них будет для неё весьма унизительным. Тем самым своим великодушием вы лишь провоцируете усугубление чувства вины вместо решения проблемы. Весьма эгоистично, не находите?

— Что? — Рене удивлённо захлопала глазами, а потом поднялась и попробовала забрать из его рук злосчастный цветок. Наверное, они странно смотрелись рядом друг с другом — полностью чёрное и совершенно белое.

— Нельзя всегда получать то, чего хочешь^[17], — напевно процитировал странный парень, прежде чем отпустил герберу. — Нельзя всегда оставаться святой, даже если считаете, будто несёте исключительное добро. Это утопия.

— Но у меня и в мыслях не было…

Рене захлопнула рот, стоило мужчине повернуться и впиться в неё раздражённым взглядом. Солнечный луч в попытке успокоить снова скользнул по чёрному шлему, подсветив будто бы изнутри золотом радужку, и мотоциклист покачал головой.

— Только это вас и оправдывает, — пробормотал он неожиданно, а затем махнул рукой, чтобы подозвать показавшееся за перекрёстком такси.

— Похоже, вы привыкли к беспрекословной правоте.

— В моей работе споры часто заканчиваются плачевно, — пришёл тихий ответ, а Рене удивлённо воззрилась на возвышающуюся рядом фигуру.

Господи, какой странный тип! Что внутренне, что внешне… Эти длинные ноги… эти длинные руки, которые тот скрестил на груди, будто хотел казаться чуть меньше, разворот плеч шириной минимум в две Рене и огромные ступни в таких же огромных ботинках! Всё это очень плохо сочеталось с отточенностью, даже скупостью движений. Рене нахмурилась. Обычно такие люди размахивали конечностями, словно мельницы, не в состоянии совладать с данным природой телом. Но этот был не такой. Сжатый, собранный, будто в любой момент готовая взвиться в воздух стрела. И словами он бил не для того, чтобы ранить, а сразу убить. Непонятный. Сложный. Хорошо, что они больше не встретятся.

— Присматриваете себе мотоэкипировку? — неожиданно бросил он, не повернув головы. — Могу подсказать адрес хорошего магазина.

Рене вспыхнула и мгновенно отвела взгляд, прижимая покрепче многострадальный цветок. Действительно, так разглядывать людей было очень… очень невоспитанно. Тем временем напротив остановился жёлтенький «форд», щёлкнул замок багажника, и перед носом Рене открылась пассажирская дверь.

— Куда вас отвезти? — послышался приглушённый шлемом вопрос.

— Монреаль-Нор. Перекрёсток Эбер и Жан, — немного смущённо пробормотала она и встретилась с удивлённым взглядом вновь золотистых глаз.

— Дайте угадаю, — медленно начал горе-мотоциклист, — вы собирались тащиться туда на автобусе?

— Ну да. — Рене пожала плечами. — А что?

Ответа не последовало. Только тёмные брови сошлись на переносице, а после незнакомец повернулся к водителю, садящемуся в машину.

— Проследите, чтобы мисс и её цветок в целости добрались до дома. И помогите с вещами. — Хрустнули передаваемые купюры, из-за чего Рене хотела было уже возмутиться, но тут перед лицом очутилась чёрная маска с опущенным стеклом визора, и слова исчезли сами собой. Оценив её понятливость, мужчина кивнул. — Так-то лучше.

— Спасибо за помощь. — Сдержать порыв благодарности не вышло. — И извините, что задержала.

Последовала пауза, а затем тихая фраза:

— Меньше, чем могли бы, согласившись вызвать полицию.

И опять возникло ощущение солёного ветра. Но тут хлопнула дверь, с треском завёлся мотор, и в зеркало заднего вида Рене с непонятным волнением увидела, как с рёвом исчез мотоцикл в глубине улиц. Так стремительно, будто сюда в любой момент могли нагрянуть стражи правопорядка. Странный… очень странный тип. Врач? Медбрат? Или просто опытный водитель и сёрфер? Она вдруг спохватилась, что даже имени его не спросила! Впрочем, он тоже не озаботился чем-то подобным…

Рене вновь задумчиво посмотрела в зеркало и вздрогнула, заметив там любопытный взгляд водителя. Она немедленно уставилась на уже чуть поникшую от стресса герберу и вдруг снова почувствовала это. Впервые, как разбила горшок; впервые, как встретилась с незнакомцем и завела с ним разговор. Шрам! Он вспыхнул знакомым зудом, хотя молчал на протяжении всей странной встречи, словно его не существовало. Будто от лба до плеча не тянулась кривая линия сросшейся кожи, что при каждом удобном и не очень моменте напоминала о себе колким жжением. Это было так странно… Неужели тот странный парень его не заметил?.. Нет, невозможно! Тогда счёл чем-то незначимым? Или же, наоборот, принял как данность? Как мы принимаем глаза, нос и брови, сотни родинок или веснушек? Бог его знает… Рене вздохнула. Жаль. Очень жаль, что она никогда не узнает ответ.

А такси всё углублялось в переплетение улиц и подземных тоннелей, и чем мельче становились за спиной высотки делового центра и длиннее ленточные домики спальных районов, тем отчётливее становилось понимание, что со своим везением мадемуазель Роше умудрилась выбрать самый неблагополучный квартал в самом безопасном мегаполисе Канады.

Её новый дом располагался на пересечении двух магистралей (о чём, вообще-то, хозяин мог бы предупредить), и стоило жёлтой машине свернуть с автотрассы, как мимо потянулись промзоны. Потом те сменились на испещрённые ржавыми потёками домишки, которые чередовались со вполне приличными особняками, однако следом на глаза попались перевёрнутые мусорные баки, остовы старых пикапов и довольно хмурые лица идущих по своим делам горожан. А потом машина остановилась на каком-то грязном углу, не удосужившись даже припарковаться, и заглушила мотор.

В этот час улицы были пусты. С двух трасс доносился грохот проезжающих автопоездов, стук колёс о стыки моста, а где-то слева лязгали инструменты в двигателе ржавого тягача. Тот стоял прямиком на давным-давно развороченном газоне и, кажется, вытряхнул всё своё масляное содержимое на украшенный выбоинами асфальт. Именно в этих грязных внутренностях сейчас копался толстый пожилой механик.

Рене вышла из машины и огляделась. Что же, никакого сравнения с тихим старым Квебеком. Но это ведь к лучшему? Она вновь осмотрелась и успела в последний миг отступить, когда мимо прошуршала пустая упаковка из-под сухой лапши, следом раздался небрежный стук чемодана.

— Bonne chance, mademoiselle^[18], — пробормотал водитель, затем вскочил обратно в машину и, оставив после себя следы пробуксовки, унёсся прочь. Ну вот и проводил.

По скрипучей деревянной лестнице Рене поднималась со всей осторожностью, но всё равно зацепилась за давно отпавшую решётку ограды. Та, скорее всего, должна была стать непреодолимой преградой на пути вора, однако болталась лишь на одном торчащем гвозде и могла защитить разве что от особо глупых ежей. Перехватив поудобнее стакан с герберой, она отцепила грязный подол некогда белого платья, расправила складки плаща и нажала на дверной звонок. В ответ — тишина. Попробовав ещё разок, Рене поняла, что тот попросту неисправен: торчащие прямо из стены обрезанные провода были на редкость красноречивы.

— Эй, мадемуазель, — раздался хриплый вопль на французском, и Рене обернулась. Снизу на неё смотрел тот самый механик. Он небрежно вытирал руки о грязную рубаху, пока изучал представшую перед ним девушку. Впрочем, Рене тоже не теряла времени. Потерев шрам, она мгновенно вычленила из сотни менее важных симптомов свистящую одышку, определённо отёкшие руки и общую одутловатость. Значит, проблемы с сердцем, а может, и с печенью. Тем временем мужчина подошёл ближе. — Ты, что ли, Роше?

— Да. А вы Джон Смит? — начала было Рене, но её не дослушали.

— Вот же ромашка досталась, — проворчал механик, а затем смачно высморкался прямо на асфальт. — Короче. Правила простые. Не шуметь, мужиков не водить, музло своё громко не включать. Ясно?

— Вполне, — осторожно ответила она.

— Твоя квартира наверху. Моя — внизу. Услышу топот — вылетишь вместе со своим кустом быстрее пакета с мусором. Если будешь поздно возвращаться, то сзади дома есть пожарная лестница и дырка в заборе, чтобы не будить меня. Оплата ежемесячно. Наличными. Это тоже ясно?

— Более чем. — Улыбка вышла нервной. Ладно, могло быть и хуже. Ведь так? В конце концов, что ещё она хотела за такую цену… Тем временем Смит откашлялся и снова сплюнул.

— Твой вход слева. — Он кивнул в сторону двух одинаковых дверей, которые виднелись из-за спины Рене. — Ключи в почтовом ящике, а все твои пожитки стоят внизу у лестницы.

— Спасибо, что занесли коробки, — искренне поблагодарила она, на что старик брезгливо фыркнул.

— Ещё чего. Грузчиков своих благодари. В жизни бы не стал корячиться.

Он снова всхрапнул, покачал головой и, очевидно сочтя беседу исчерпанной, поковылял обратно к своему тягачу. Ну а Рене вновь огляделась и по мокрому асфальту поняла, что ей отчаянно повезло. Похоже, в Монреале совсем недавно закончился дождь.

Вещи и правда нашлись прямо около старой лестницы, что вела на второй этаж. Пятнадцать тяжёлых коробок, на которых то и дело встречались нарисованные Энн забавные рожицы и послания вроде: «Не болей!» или «Хватит оправдывать мир!». Это оказалось чертовски приятно, и радость от таких находок не портил даже задувающий из-под двери мерзкий сквозняк.

Рене вообще считала, что ей повезло. Дом оказался построен из камня, а не из опилок, как большинство канадских малоэтажек, так что, когда этой зимой провинцию вновь накроют метели, есть все шансы пережить несколько дней без света, воды и, самое неприятное, отопления. Приободрившись, она подхватила герберу, свой чемодан и отправилась покорять скрипучие высоты.

Снятая впопыхах квартира оказалась крошечной и довольно убогой. Голые стены с чуть облупившейся краской, полутёмная ванная, спальня и, конечно, гостиная, что отделялась от кухни длинным диваном. У Роше ушло два часа, чтобы перетаскать вещи наверх, и четыре — на попытки их все уместить. Так что поздним вечером, бережно развесив свои акварели, она только успела проверить герберу, что устало поникла в найденном на заднем дворе старом горшке, а после без сил упала в кровать. От той тянуло пылью и затхлостью, но Рене было уже наплевать. Всё, о чём она мечтала, — спать, спать, спать.

Первое монреальское утро оказалось солнечным, морозным и ветреным. Всю ночь влажный ветер мотался по острову, натыкался на здания и стремительно пролетал под мостами, гудя меж тревожно раскачивающихся проводов. Этот гул сливался с шумом двух автострад, и Рене даже во сне слышала свист, с которым тот забирался в щели под рамой и качал закрытые жалюзи. То были новые тревожные звуки. Они заставляли что-то нервно сжиматься внутри и ворочали в голове тяжёлые мысли, не давая провалиться в безмятежные сновидения. В полудрёме Рене бродила по коридорам и переплетениям лестниц, улавливала знакомый гул операционных и постоянно где-то издалека ловила отзвук того самого голоса:

«В моей работе споры часто заканчиваются плачевно…»

Она хотела о чём-то спросить незнакомца, искала глазами в длинных и извилистых коридорах, но затем налетал ветер, и гигантские волны разбивались о камни. Тогда Рене снова ворочалась под сбившимся одеялом, не в силах выбросить из головы странную встречу. Она закрывала глаза и видела ровную строчку на чёрной кожаной куртке, контрастно бледную широкую кисть с выступающим рисунком вен. Ощущала тепло руки сквозь время, расстояние и ткань давно снятого платья. А потом резко подскочила на кровати, стоило в рассветном полумраке раздаться тихому щелчку приёмника. Секунда тишины — и в комнате зазвучала музыка.

Давай, малышка.

Давай, девчонка…

— Тише ты! — Рене дёрнулась, чтобы накрыть приёмник подушкой, но немедленно замерла, когда на пол посыпались забытые с вечера справочники по хирургии. Они шумно ударяли твёрдыми корешками по тонкому дощатому полу, пока сердце в груди отчаянно трепыхалось. О нет! Нет-нет-нет!

Я люблю тебя,

Люблю прямо сейчас…

Невозмутимо напевал Моби из-под тонкого слоя синтепона, пока Рене лихорадочно прислушивалась к каждому шороху и всё сильнее прижимала к себе древнего, но бодрого уродца.

— Пожалуйста! Ну пожалуйста, замолчи, — бормотала она, а сама пыталась не глядя нащупать кнопку выключения. Но приёмник разошёлся не на шутку:

…Посмотри, мы прекрасны,

И пусть люди тычут в нас пальцем,

Нам всё равно.

Мы слишком много прячем!^[19] — выдал он вместе с хрипами и свистом помех, а потом ручка наконец поддалась, и музыка смолкла. В комнате стало божественно тихо. Просидев неподвижно почти минуту, перепугавшаяся Рене наконец рискнула высунуть из-под одеяла одну ногу, затем — другую и в последний момент успела подхватить атлас хирургических операций в свеженьком десятом издании. Так же осторожно она положила книгу на прикроватный столик и только тогда медленно перевела дыхание. Кажется, обошлось.

Больница общего профиля Монреаля располагалась у подножия горы Мон-Руаяль, что своей лесистой плоской верхушкой будто бы насмехалась над острыми пиками далёких высоток. С каждым порывом мягкого ветра оттуда на каменные мостовые доносился аромат золотившихся клёнов, с которыми сливалось здание цвета песчаных откосов. Вереница подземных пешеходных тоннелей, которыми так славился город, лишь парой кварталов не доходила до дверей в крупнейшую клинику. И Рене, прильнув к окну автобуса, наблюдала, как понемногу, словно из-под асфальта, вырастал огромный больничный комплекс. Он показывал себя постепенно. Медленно поднимал упирающуюся в небо колонну центрального здания, чтобы в один момент, когда двигатель в последний раз натужно взревел, раскинуться корпусами да крыльями вдоль проспекта Седар. Больница была огромной. Гигантской настолько, будто хотела своей высотой и масштабностью превзойти все до единого новомодные центральные застройки. И настолько же основательной, что в лучах медленно поднимающегося солнца казалась похожей на форт.

Крыло главного врача со скромной пластиковой таб-личкой «Док. Лиллиан Энгтан» нашлось практически сразу, стоило пройти пять коридоров и примерно три лестницы. Остановившись перед глухими дверями из тёмного дерева, Рене нервно подумала, что в первую пару месяцев ей понадобятся не только карта и компас, но ещё и недельный запас еды, воды и, быть может, собака-поводырь, дабы не заблудиться в бесчисленных коридорах. Внутри больница была едва ли не в два раза больше, чем казалась снаружи, и это пугало. Она постаралась незаметно потереть шрам, но в этот момент тяжёлая дверь отворилась.

Кабинет миссис Энгтан ничем не напоминал ни офис главного врача в Квебеке, ни мрачное убежище Филдса, ни закуток Чарльза Хэмилтона. Здесь было светло, просторно и в чём-то даже пустынно. Рене старательно избегала в голове слова «бездушно».

— Ah, bonjour, mademoiselle Rocher, — с заметным американским акцентом поздоровалась Энгтан и немедленно перешла на английский, махнув рукой на одно из двух кресел. — К сожалению, доктор Ланг задерживается, зато у нас с вами есть возможность обсудить ряд технических моментов.

Женщина скользнула взглядом по лежащим перед ней бумагам, заглянула под одну из стопок и с тихим удовлетворённым возгласом извлекла толстую зелёную папку. Рене же, сложив на коленях плащ, расправила невидимые складки на жёлтом платье и постаралась не обращать внимания на зудящий шрам. Говорят, к такому быстро привыкаешь, но у неё за десять лет так и не вышло. Словно этот след был некой самостоятельной единицей с зачатками разума, интуиции и, что греха таить, порой даже сарказма. Тем временем Энгтан нацепила на нос очки и углубилась в изучение документов.

Брошенный поверх папки взгляд был серьёзным и цепким. Главный врач внимательно следила за малейшими эмоциями на её лице и наверняка оценивала, насколько Рене готова не есть и не спать, чтобы получить заветную лицензию. Обижаться на это естественное недоверие казалось глупым. Ответственность Лиллиан Энгтан за действия нового резидента была лишь немногим меньше будущей ответственности самого доктора Роше и намного ниже, чем у взявшего на поруки чужую девчонку Энтони Ланга.

— Итак, думаю, вы понимаете, что с учётом разницы программ навёрстывать придётся много.

— Да.

— Здесь, — доктор Энгтан слегка тряхнула папкой, — собран список тестов, которые вам необходимо будет сдать в ближайшие несколько месяцев; часы и дни для отработки в клинике; осмотры; выступления на местных семинарах. Операции и дежурства обсудите с доктором Лангом, возможно, у него будут свои требования…

Неожиданно за спиной Рене послышался какой-то шум, вынудив обернуться, и главный врач прервалась. В этот же момент тяжёлые двери с грохотом распахнулись, и в проёме, расставив руки в позе Иисуса Христа, замерла мужская фигура в белом халате. Неизвестный стоял склонив голову и не шевелясь, и она не сразу расслышала тихое пение. Лишь когда голос стал громче, Рене с удивлением узнала мелодию.

— Пам. Пам. Пам. Пам-па-пам, пам-па-пам. Пам. Пам. Пам. Пам-па-дам, пам-па-дам…

Марш звучал всё громче, и, когда дошёл до апогея, мужчина резко поднял голову, а Рене с опасливой дрожью узнала Жана Дюссо. Но не успела она удивиться неожиданной встрече, как позади него из полумрака начала вырастать ещё более высокая и жуткая в своей черноте фигура. Та приближалась неестественно плавно, будто летела, но лишь когда Дюссо картинно шагнул в сторону, стало понятно, в чём дело.

— Его хирургическое величество доктор Э-э-энтони Ла-а-анг! — драматично проорал Жан, и в кабинет на сегвее въехал второй участник безумного представления. Чёрный человек опять был в чёрном…

Будь Рене проклята, но она узнала его мгновенно. Ей же всю ночь снились эти широкие плечи, чудовищный рост и даже резкие рваные движения, где каждый взмах внезапно заканчивался выверенной точкой на траектории. Идеальное владение телом. Фантастическая координация. Безумная точность. Значит, часто встречаетесь с подобными травмами, мистер гонщик? Что ж, неудивительно…

Тем временем названный Энтони Лангом мужчина заложил крутой вираж меж кресел, выбрал одно из них, по всей видимости, самое любимое, и прямо на ходу ловко запрыгнул на широкую спинку. Демонстративно перекинув ноги в тёмно-серых замшевых ботинках, он изящно развернулся к столу главного врача, упёрся подошвами в мягкое сиденье, затем искусственно брезгливым движением поправил рукава чёрного свитера и принял позу мыслителя. Сегвей же продолжил путь и через пару метров врезался в стену, после чего пискнул и замер. Рене стало ясно, что в помещение обычно сначала входило эго доктора Ланга, а потом уже — только он сам.

В кабинете стало тревожно и тихо. Лиллиан Энгтан сидела неподвижно. У книжных полок с кривой ухмылкой замер Дюссо. Ну а Ланг наслаждался эффектом от позёрства и хамства. И только подумав об этом, она тут же сглотнула, а потом вовсе вонзила ногти в ладони. Плохо. Плохо так думать о человеке, который проявил накануне столько внимания к совершенно незнакомой девчонке. В том, что это её мотоциклист, Рене не сомневалась, однако одновременно и узнавала его, и не узнавала. Вчера доктор Ланг не стал снимать на улице шлем, но теперь ничто не мешало хорошенько его рассмотреть. Так, может быть, дело именно в этом? Во внешности?

Исподлобья, словно вор, Роше бросила быстрый взгляд на ярко освещённый профиль мужчины, затем посмотрела опять, а потом снова. Сегодня ей было отчего-то страшно попасться на своём любопытстве. Но по тому, как именно Энтони Ланг дёрнул бровью, стало понятно: он прекрасно осведомлён о её наблюдениях. Его ухмылка почти кричала, что сию минуту этот сидящий в претенциозной позе мужчина милостиво дозволял себя рассмотреть. Как долго? Вероятно, пока ему не надоест. И снова Рене хотела шлёпнуть себя по губам, лишь бы перестать думать так мерзко, но не могла. Ей будто мысленно приказали смотреть, и она не осмелилась возразить.

Ну что ж… Ланг был по-прежнему бледен, только сегодня кожа выглядела чуть поживее вчерашнего мертвеца. Накануне выдалось непростое дежурство? Скорее всего. Рене видела две морщинки, что прочертили высокий лоб, едва заметную синеву под глазами, крупный нос, контрастная тень которого некрасиво упала на впалую щёку, поджатые губы… А ещё стремительную линию челюсти. Такую косую, будто кто-то, не задумываясь о пропорциях и анатомии, взял линейку, да и провёл прямую сразу от острого подбородка до беспорядочных тёмных волос.

Ланг, конечно же, знал о своих недостатках. О, разумеется! Но вопреки натуре обычного человека не скрывал их, а нарочито демонстративно подчёркивал каждый. Он поворачивал голову так, чтобы резкий свет безжалостно падал на мелкие старые шрамы, утяжелял и без того нависающие надбровные дуги и обрисовывал естественную неровность кожи. Видит бог, его профиль можно было прямо сейчас расчерчивать для учебника челюстно-лицевого хирурга.

Чёрный цвет лишь усугублял все контрасты. Фигура мужчины казалась не просто тощей, а почти скелетообразной. Однородным траурным пятном Ланг выделялся на фоне бежевых стен, и даже закатанные рукава его свитера обнажали на костлявой руке то ли рисунок нательной рубашки, то ли… Рене чуть сощурилась. Нет-нет. Это было бы слишком просто для такой лирично-патетично-истеричной натуры — господи, Рене, ты только послушай себя! — и всё, конечно, намного сложнее. От тыльной стороны широкой бледной кисти до спрятанного тканью локтя левая рука Ланга оказалась покрыта тёмной краской татуировки, которая образовывала непонятный узор из ломаных линий. Ох… Она медленно выдохнула, а в следующий миг едва не вскрикнула от испуга.

— Что за цирк?!

После молчания ледяной тон доктора Энгтан почти взорвал кабинет. Рене подняла взгляд на главного врача, затем перевела его на доктора Ланга и мысленно пожелала себе где-нибудь спрятаться. Кажется, их всех ждала очень некрасивая сцена. Однако идти было некуда, так что пришлось прикусить язык и остаться на месте.

— Цирк? — неожиданно вкрадчиво произнёс сидевший на кресле Ланг, отчего Рене опять нервно дёрнулась. Без шлема его голос звучал гуще, плотнее, тревожнее. — Бога ради. Не больше чем тот, что устроили вы, доктор Энгтан.

— Я заявилась к тебе в операционную верхом на верблюде?

— Слава богу, нет.

Послышался негромкий смешок.

— Тогда не понимаю, о чём ты говоришь. — Лиллиан Энгтан сделала вид, что лежащие перед ней документы потрясающе интересны. Уж точно любопытнее приглашения подискутировать.

— Да неужели? — протянул мужчина, а затем резко выпрямился. — Тогда ради чего здесь сидит это ничтожество? Уж не потому ли, чтобы подсунуть мне того самого верблюда вместо ассистента?

Рене вспыхнула и, кажется, даже забыла, как надо дышать. Однако кивок головы в её сторону дал ясно понять, что она не ослышалась. Ладони тут же вспотели, а по шраму будто прошлись железным прутом, пока сердце стучало от несправедливой обиды, но голос доктора Энгтан заставил очнуться.

— Ещё одно оскорбление — и ты вылетишь навсегда из моей больницы. Извинись немедленно, — процедила она и швырнула на стол тяжёлую папку. Ланг пожал плечами и развёл в стороны руки.

— Значит, будете искать нового главу отделения.

— И найду.

— Сомневаюсь, — хмыкнул Ланг и резко наклонился вперёд. — Иначе мы бы с вами сейчас здесь не разговаривали. Я нужен вам, доктор Энгтан. Вы нужны мне. А вот она никому из нас двоих не нужна.

Это было чертовски невоспитанно и дико неприлично — обсуждать человека в его же присутствии. Об этом знали все находящиеся сейчас в кабинете: разглядывающий собрание томов по анатомии Дюссо, сжимающаяся в кресле Рене, раздражённая Энгтан и, конечно, сам Ланг.

— Всё уже решено, — нарочито спокойно произнесла Лиллиан.

— Да мне плевать, — раздалось в ответ фырканье. — Пусть катится обратно в Мак-Гилл, Лаваль или кто там её прислал. Я просил нормального ассистента, не ЭТО!

— Ланг! Клянусь, ещё раз…

— Ох, что такое? Я обидел наше золотое дитятко? — Он намеренно не смотрел в сторону Рене. Действительно, зачем обращать внимание на мебель? Это она поняла по тому, как пристально Ланг вглядывался в лицо сидевшей перед ним Энгтан. Будто хотел найти там доказательства своей правоты. — Прошу меня простить, но на пение дифирамбов очередной «звёздочке» Хэмилтона у меня нет ни времени, ни желания.

— Зато тебе вполне хватает его на унижения, — не моргнув парировала главный врач и холодно добавила: — Мы это уже обсуждали.

— И мой ответ прежний: нет. Я не возьму к себе недоучку.

Рене хотелось провалиться сквозь три этажа и подземные переходы. Она не понимала, что происходит. Что случилось с тем человеком, который вчера потратил на неё больше четверти часа, заплатил за такси и ещё позаботился о будущей безопасности? Чем она успела его обидеть или оскорбить? Вряд ли ради надежды, что из благодарности она не заявит в полицию. Глупости… Рене готова была поручиться будущей лицензией, что в действиях Ланга не было такого подтекста. Господи, она искренне хотела в это верить.

— Она не недоучка! — тем временем вспылила миссис Энгтан, а Ланг хмыкнул. — Да, возможно, ей немного не хватает практики по вскрытию чужих абсцессов…

— Хирургия не заканчивается на гнойниках да аппендиксах, — отчеканил Ланг. — Или вы, доктор Энгтан, позабыли, что именно моё отделение обслуживает всю травматологию этой грёбаной больницы?

— Разумеется, нет. Ты не устаёшь подчёркивать это каждый раз, когда тебе дают слово на встрече с советом директоров.

— Тогда, полагаю, вы сами сможете вышвырнуть свою протеже вон.

Повисла секундная пауза, прежде чем Лиллиан Энгтан чуть дёрнула щекой, а потом демонстративно спокойно взяла новый документ и холодно произнесла:

— Мисс Роше справится.

— О-о-о, — тихо протянул Ланг, который совершенно точно понял намёк. — Надо же какие фамилии по-шли в ход в этом кабинете. Будете угрожать мне Красным Крестом, доктор Энгтан?

Он повернул голову в сторону Рене, чтобы впервые с момента своего эпичного появления посмотреть на будущего резидента, и вдруг вымученно ухмыльнулся. Не было сомнений, что он наконец-то узнал вчерашнюю жертву. Обрадовался, огорчился или же разозлился — Рене не представляла. Только чуть дёрнулось правое веко, а потом его рот изогнулся в лживо лебезящей улыбочке. Последовала длинная пауза, во время которой золотистые глаза медленно скользнули от полукруглых носочков тёмно-коричневых туфель до двух косичек на голове. Вскрыли, выпотрошили и убрались прочь, оставив разбросанные внутренности медленно остывать в прохладном воздухе кабинета. Наконец доктор Ланг хрустнул пальцами.

— Пусть едет обратно и учится у праха Хэмилтона. Я её не возьму, — равнодушно бросил он и спрыгнул со своей жёрдочки на пол. Около длинного стеллажа с книгами преданной тенью шевельнулся Дюссо.

— Возьмёшь, — пришёл спокойный ответ, и Ланг замер в дверях.

— Нет. Мне не нужна в травме эта наивная дурочка.

— Я сказала: ты возьмёшь. Иначе можешь попрощаться не только с работой, но и с лицензией.

Мужчина медленно повернулся, и его узкое лицо высокомерно скривилось.

— Угрожаете мне… доктор Энгтан? — тихо спросил он.

— Информирую, что ты вылетишь отсюда без рекомендаций и шанса на практику, если к июлю мисс Роше не получит лицензии. Она. Мне. Нужна. Я доступно донесла свою мысль?

На кабинет рухнула тишина, вдавив Рене в кресло, когда Энтони Ланг медленно повернул в её сторону голову. И от взгляда, полного самой настоящей ненависти, которым он смерил сжавшееся в кресле тщедушное тельце, захотелось в панике заорать, но Рене лишь попыталась смущённо улыбнуться. Она не предполагала, что выйдет именно так. Отчаянно переживала, что стала причиной конфликта и чьих-то неудобств, однако сказать об этом не успела. Ланг дёрнул головой и посмотрел на главного врача.

— Яснее и не скажешь, — процедил он и вылетел из кабинета. Следом за ним, приветственно помахав Рене рукой, спокойно вышел Дюссо.

Ну а доктор Энгтан вздохнула и покачала головой.

— Я приношу извинения за поведение и слова моего врача, — спокойно проговорила она, словно ничего не было, так, небольшой обмен мнениями. — Надеюсь, это никак не повлияет на ваши будущие деловые отношения. Увы, доктор Ланг слишком упрям и не любит брать учеников. Но Рене Роше — слишком ценное приобретение, чтобы…

— Вы не должны были так делать, — неожиданно даже для самой себя перебила она, не зная, где набралась наглости договорить до конца. Но и оставить произошедшее неразрешённым было нельзя.

— Прошу прощения? — Энгтан казалась искренне удивленной.

— Какими бы благими намерениями вы ни руководствовались, но доктор Ланг вряд ли заслужил подобного обращения. Профессор Хэмилтон всегда говорил, что наставничество — это в первую очередь доверие. А разве можно доверять кому-то насильно? — Рене поднялась и подхватила плащ. — Вы ведь даже не предупредили его, что я буду здесь, верно?

Она посмотрела на главного врача и, когда та не ответила, нервно стиснула плотную ткань.

— Прошу меня извинить, — пробормотала Рене и вылетела из кабинета.

Она бежала так быстро, как только могла, и постоянно озиралась по сторонам в поисках Ланга. Надежда, что разгневанный хирург не успел уйти далеко, была призрачной, но всё-таки оправдалась, когда в конце коридора Рене заметила его высоченную фигуру в чёрном. Он точными росчерками подписывал какие-то бумаги, что совала ему под нос светленькая медсестра, и, кажется, собирался уходить. По крайней мере, его левая рука уже тянулась к ведущим на лестницу тяжёлым железным дверям, когда, наплевав на любые правила приличия, Рене бросилась к нему и крикнула:

— Доктор Ланг, подождите, пожалуйста. — Она торопливо стучала каблуками по резиновому покрытию пола. — Мне нужно вам кое-что сказать.

Мученически закатив глаза, заведующий отделением поставил последнюю закорючку, что-то с улыбкой шепнул медсестре и повернулся к спешащей к нему навстречу взлохмаченной Рене. Без особого интереса он следил за её быстро приближающейся фигуркой и от скуки едва не зевал.

— Что вам ещё нужно? — лениво спросил Ланг, стоило ей остановиться.

— Я… я хотела бы извиниться за то, что произошло сейчас в кабинете, — быстро проговорила она и, так как никаких комментариев не последовало, продолжила: — За сказанные вам слова, за всю ситуацию, которая случилась из-за меня. Поверьте, я не знала и действительно не хотела, чтобы так вышло.

— Неужели? — странным тоном произнёс Ланг и скрестил на груди руки, отчего прямо перед её носом оказался странный лабиринт татуировки.

Задрав голову, чтобы смело посмотреть в золотистые глаза, она никак не могла истолковать пойманный взгляд, чего там было больше: насмешки, интереса или же напряжения. Впрочем, вся поза доктора Ланга выражала едва сдерживаемое нетерпение, словно он уже был готов запрыгнуть на свой байк и быстро умчаться. Право слово, не человек, а рождённое в плоти и крови олицетворение стремительности. И всё же Рене должна была договорить, а он — выслушать.

— Для меня попасть сюда, к вам, — такая же неожиданность. Не так я представляла свою карьеру, однако случилось то, что случилось. Да, моя специализация и практика не были столь обширны, скорее, наоборот… Но я почту за честь учиться у вас. И прекрасно понимаю, что вы имеете полное право думать обо мне так… — Она на секунду замялась, прежде чем договорила: — Так, как сказали.

Рене перевела дыхание, не заметив, что руки принялись машинально теребить пояс плаща, а Ланг всё стоял и смотрел на неё сверху вниз. Молчание затягивалось, и надо было бы сказать что-то ещё, но слова больше не шли. Наконец Энтони Ланг хрустнул длинными пальцами, посмотрел куда-то поверх её головы и небрежно бросил:

— Имею право, говорите? — Он презрительно скривился. — Нет, мисс Роше, не имею. Однако раз вам настолько нравится унижаться, то я, пожалуй, продолжу так думать и дальше.

— Сэр… — попробовала было заговорить Рене. Чёрт, он всё понял неправильно! Совершенно неверно!

— Мисс Роше, — раздражённо оборвал её Ланг, — засуньте свое благородство в рот, прожуйте и протолкните в глотку, стараясь не подавиться. И бегите отсюда прочь прямо сейчас, пока ещё не пожалели, что вообще переступили порог этой больницы.

— Но…

— Ваша смена начинается завтра в половине шестого, и я настоятельно рекомендую туда не явиться. — Он снова взялся за дверную ручку, но Рене, которая, видимо, набралась хамства у него же, прижала ладонь к створке, не дав открыть.

— Сэр, пожалуйста, выслушайте меня. Вы неправильно поняли… Умаление прав на извинения одной из сторон для неё унизительно. Помните? Это ваши слова. Я всего лишь хотела…

Рене резко оборвала себя, потому что Ланг стремительно наклонился, отчего его бледное лицо оказалось слишком близко, и процедил:

— До свидания, мисс Роше.

А в следующий миг мужчина рванул створку, вынудив пошатнувшуюся Рене инстинктивно схватиться за край откоса, в один шаг очутился на лестнице и резко захлопнул за собой дверь. Причём сделал это с такой силой, что грохот разнёсся по всему коридору, зазвенев в стёклах перегородок и кабинетов.

Рене шарахнулась в сторону всего лишь на мгновение позже удара закрытой двери. Но этого, конечно, никто не заметил, как не обратил внимания на её безумный взгляд и выступившую на лбу испарину проходивший мимо персонал. А она сама не понимала, как сумела не заорать. Почему вообще устояла на ногах, а не рухнула на пол у чёртовой двери с воем и воплями. Было так больно, что перед глазами на несколько секунд всё пошло цветной рябью, и к горлу подкатила тошнота. Открыть глаза было страшно, но Рене всё равно медленно подняла левую руку и боязливо уставилась на ободранные пальцы, прежде чем инстинктивно прижала к груди пострадавшую кисть. На прижатых дверной створкой фалангах уже собиралась кровь, однако беспокоило вовсе не это. Осторожно, боясь сделать слишком резкое движение, она согнула и разогнула горевшие огнём пальцы, а затем перевела безумный от боли взгляд на равнодушную светло-серую дверь. Боже…

Руки хирурга — предмет его гордости. Незаменимый инструмент. Смысл жизни. Можно разбить окуляры, остаться с одной ногой или вовсе без них. Но нельзя оперировать без идеально послушных рук. И теперь доктор Роше могла только надеяться, что к половине шестого утра её едва не перебитые пальцы будут способны удержать хотя бы пинцет. Господи, ну до чего же неудачная вышла случайность!

Примечания

16

Характерное ощущение «хруста» сломанных костей.

17

The Rolling Stones — You can’t always get what you want.

18

Удачи, мадемуазель (фр.).

19

Moby — Beautiful.