Живые сороки. Странные сказки

Варвара Гагарская

«Все грамотно написанные рассказы на нашем конкурсе, почти по Льву Толстому, счастливы одинаково. Нет той языковой затейливости, что делает произведение оригинальным и более ценным. Здесь следует отметить и похвалить приятным исключением автора из Екатеринбурга Варвару Гагарскую. Для своих сказок она подобрала живой интересный стиль, и, что самое главное, сумела выдержать его в течение всего повествования. Не у всех это получается».А. Музалёв, Международный конкурс одного рассказа LITER-RM

Аришша

У.А.А.

Стало быть, к ней можно было и не заходить в гости, потому как бессмысленно. Но шрамы и язвы иногда все же заглядывали в этот дом, опасливо прячясь за занавесь или под половицы. А что толку хаживать? Ожоги посмеивались над горе-родственниками среднего умишка, но и сами не гнушались прогуляться пару-тройку раз мимо окна, обстановку вынюхивая провалившимися носами. А прекрасно понимали оне бесполезность походов энтих и, не особо тяжко вздыхая и сопя, разворачивались до боле несчастного дома. Этот же, стоящий на отшибе, с кажным днем все меньше интересовал не только хвори, но и деревенских, а в окрестности его если и заплутали, так оно по ошибке — за подорожником, да когда папорот косили, али мухоморов на зиму насушить, иль цапля когда проворная… И быстро уносили ноги апосля. Так что хворобам безногим и вовсе идтить бестолково — порог почеломкать да в обрат возвертаться. Так что ежели какая пакость и забегала к Аришше изредка, так то уж давно-давным было, и помнить перестала, и виды позабыла, а как звать — так отродясь не знала. Хороша была девица Аришша, ничего не скажешь! Слюной поперхнешься да волос заешь! С трех годков одна жила в хате, да на отшибе, а ни кошки, ни собаки, ни другой какой животины не имела, стал быть — без помощников жила. По голове погладить некого, против шерсти прижучить — опять никого, в клюв розовый росинку маковую — обратно некому, так вот любовь свою неохватную на себя лишь и растратила — взрастила красаву! А чего бы нет? Болезь никакая ее не трогала отродясь, да уж и путь почти забыла. Бывало, горшок со штями рукой голой из печи — само то! Или вот опять же в дожжь мракобесный по грибы — так хоть бы что! Нож ее не режет, температура — улицу греет, мозоли на крышу переселились, ожоги уж и рядом не проходят. Грыжа вот пупок развязать пыталась — запуталася, заревела, кой как вызволили, сердешную.

Так Аришша и жила — болей никаких не чуяла, кровушки не видывала, кашлюшки не слыхивала, томленьями не волновалась, задумками не забавлялась, ох-вздохами не баловалась. Жила — свиристела: мало пила, много ела, чаще спала, звонче пела. Птицу рукой ловила, солью солила, репу пекла, речкой текла, горя не знала годочков немало. Готовила и вправду хорошо да лепо — суп рукой мешала, рукой лепешки доставала, а самое любимое да хорошее блюдо ее — студень было. А и вправду хорош — прозрачен да наварист, на солнце так и переливается! Заламывала Аришша на ярмарке за студень тот цену хорошую, однако разу не было, чтоб хотя кусочек остался — подметали метлой будто. А кругляши медяные ей на что были? А ни на что. Вот и приносили девке за холодец кто во что горазд — хлеб да сало, уголь, соль опять же. А бусами или кружевом каким она не брала — никчемушность, говорила, бестолковая. А кто бы раз подумал, из чего девка студень варит, коль ни скотинки, ни животинки не держит, а уж порося в три версты и на ярмонке обходит. Дело то оно, конечно, простое было: наковыряет с пяток старья разного — кожу там, еще чего, для навару еще ногу в котел сунет. Вот и выходит знатен холодец. И чесноку, чтоб, значицца, дух пряный отбить, поболе, травок каких опять же. Но… не знали селяне рецептик, за милу душу уплетали, сердешно за вкусность благодарили. А что Аришша? Ничего, и сама ела — вкусно ж! Жила — не счастливо, не несчастливо, старухи жалели участливо, женихи заглядывались, да обрат побаивались.

Вышло на ту пору, в ярмарку последнюю, приехать заезжему молодцу — попробовать холодцу. Тот молодец ус поглаживал, возле девицы кренделем похаживал, красны бусы подарил да и студень весь купил. Девица плечьми пожала, губки алые поджала и… до хаты побежала, будто кто ее ужалил. Дак не ведала девица, что Гормон — велика птица! Молодец был не дурак, с местными и так и сяк: что, мол, за девица-краса? И продает что, кроме холодца? Токмо селяне шарахались от него, двух слов опять же не связали, девки от злости, что не их заприметил заезжий удалец, бусы рвали да в подолы сморкались, а парни — так вроде сам не ам, та и другим не дам! Помыкался малость, плюнул и уж на коня вскочил молодец, как за штанину потянул его малой чумазый, направление на хату указал, много не попросил — за ус подержать. Поехал красавец, под охи да вздохи, к избе Аришшиной.

На хуторе в то время боги знают, что творилось! Охи да вздохи, занавеси колышет, заслонка не задвинута… Сидит Аришша у окна и дышит часто — одной рукой бусы из боярышника сухого мастерит, другой — морковкой щеки трет. Увидала молодца ярмарочного, выронила овощи, на крыльцо побежала, ножкою дебелой за порожек зацепилась, вскрикнула…. На ту пору пробегали мимо синяки да порезы — любопытничали, что за гость к нелюдимой пожаловал — остолбенели! Вскрикнула!! Больно Аришше, вестимо? Бывало ли такое, умунепостижимое? Встали синяки в стойку охотничью, порезы ноздрями повели, добычу чуя. Картинка пасторальная: молодец с коня сошел, ус покручивает, с девицею пошучивает…. А та ножкою дебелой за порожек зацепилась, вскрикнула, упала… да и нос расшибила в кровь! На бедрышке сахарном синячина расплылся, сидит Аришша тюком да диву дается — чтой такое с ней? Подниматься стала, за гвоздь рукою зацепила — клок с мясом вырвала. Остолбенело глядел удалец заезжий, как ладони Аришшины струпья покрывают, как шрамы на ноги кладутся узорно, шишки грибами на голове растут — руки не подал, побрезговал. С гримаскою неприличной на коня вскочил да и видали! Тем временем хвори да болезни со всей округи стягивались на окраину села пир пировать да девицу мордовать. Ох и отыгрались за все семнадцать годков, которые их Арриша голодом морила — всё вернули, до царапинки, да разом все! А ведь, знамо дело, что в дом, стоящий на отшибе, из деревенских никто не хаживал, а когда осенью в окрестности его если и заплутал кто, так оно по ошибке — за подорожником, да когда папорот косили, али мухоморов на зиму насушить, иль цапля когда проворна. Так и незнамо дело, нашел ли кто хладну да от плесени пушисту мертвицу, которая от хворобы лютой прям на крыльце сидючи и померла….