Долина дракона

Ванда Алхимова, 2021

Продолжение романа «Семь горных воронов». Братья-вороны разделены войной, смогут ли они снова собраться вместе под крылом своей матери-чародейки? Красный и Дикий Вороны все ближе к трону, но они забыли, что часто гонку проигрывают уже на самом финише. Армия Озерного королевства может решить судьбу всех пяти стран, а Серые горы готовы прибегнуть к помощи тайных и страшных сил. Меч против магии, коварство против героизма, кровные узы против побратимства. Когда на кон поставлена судьба семьи, приходится жертвовать личными интересами, даже если ты – новый Хозяин гор. Смерть или победа – третьего не дано.

Глава 5

Ангус стоял, обняв себя за плечи, и смотрел, как двое дюжих стражников пытаются вытянуть застрявшую телегу из лужи. Вокруг бегал фуражир и ругался последними словами. Ангус не обращал внимания — он уже привык к брани. К холоду и голоду привыкнуть было сложнее. Живот сводило, голова горела.

Ангус хотел есть — так, что слюна казалась горькой. Вчера вечером старая Нэнни притащила какие-то объедки — плесневелые корки и кусок соленого рыбьего хвоста — и силком запихнула ему в рот, бормоча и сюсюкая. С тех пор Ангусу не удалось перехватить ничего.

Ангус был ей благодарен, но все равно в глубине души ненавидел. Да, Нэнни спасла его, заботилась о нем, кормила в ущерб себе, но она была полоумная, грязная, воняла сладкой тухлятиной и думала, что он — ее сын. Это злило мальчика сильнее всего.

Убедившись, что Ангус понимает всю опасность своего положения и не будет кричать о том, что он — сын Старшего Ворона и рваться во дворец, она начала брать его с собой на улицу. Старуха просила милостыню и рылась в кучах мусора, а Ангус ходил за ней, трясясь от холода и боясь потеряться.

Лицо его стало грязным, волосы сальными, поверх его рубашки и штанов Нэнни намотала свою серую дырявую шаль. Но хуже всего было ногам — Ангус никак не мог привыкнуть ходить босиком. Он, конечно, простудился бы и умер, если бы Нэнни не раздобыла ему грубые деревянные башмаки и две истертые тряпки вместо обмоток.

Ангус начал изучать жизнь улицы, учился смотреть и видеть. Нэнни была из самых низов, даже воры, шлюхи, грабители и убийцы стояли выше нее. А кроме воров, шлюх, грабителей и убийц, здесь почти никто и не жил.

Брес щедро даровал помилование всем, кто при Эннобаре числился в розыске. И теперь помимо гарнизона лугайдийцев и отрядов наемников отчаявшимся жителям столицы пришлось иметь дело с пышным цветом расцветшей преступностью.

В телеге был хлеб — Ангус чувствовал его запах, и этот запах сводил с ума. Он уже изучил окрестности и иногда отбивался от Нэнни, а потом сам возвращался в их темную нору.

Стражники ухнули, навалились, телега качнулась и выскочила из западни. С заднего края в грязную лужу плюхнулась коврига хлеба. У Ангуса загорелись глаза.

— Вот собаки поганые, — закричал фуражир. — Я вам за что заплатил? Чтобы вы весь хлеб в грязь вывалили?

Они орали и ругались, но Ангус уже ничего не слышал — он бросился вперед, упал на колени и схватил ковригу.

Раздался вопль — Ангус чудом увернулся от протянутых рук и сломя голову метнулся в переулок. Несся, сворачивая и петляя, пока наконец не почувствовал себя в безопасности.

Тогда он остановился и стал жадно кусать размокший хлеб — едва не плача, давясь плохо пропеченным тестом. Ему хотелось скулить от наслаждения.

— Эй ты!

Ангус обернулся, сжимая хлеб в руках. К нему приближался такой же оборвыш, но гораздо старше — на вид лет десять, а то и больше.

У замарашки были наглые злые глазки, глупая порочная мордочка и сбитые в кровь кулаки.

— Отдай быстро! — встал он перед Ангусом. — Это моя улица! Ворюга.

— Я мимо проходил, — с набитым ртом ответил тот. Я сейчас уйду.

— Сейчас уйду-у-у, — передразнил оборвыш. — Уйдешь, конечно. Только мне хлеб отдашь.

Ангус в ужасе охватил зубами от ковриги еще кусок и отчаянно замотал головой. Это был его хлеб. Оборвыш выругался поганым словом и бросился на него.

Он был юрким, сильным и очень злым. Ангус старался защитить хлеб — прижимал к себе и упирался.

Его обучали основам рыцарского боя, но как действовать в уличной драке он понятия не имел. У него не было ни доспехов, ни меча, а подлый оборвыш больно пинался по коленкам и бил по лицу. Ангус разозлился и вдруг со всей силы боднул грабителя лбом в переносицу. У него самого потемнело в глазах, но оборвыш завизжал, как девчонка, и попятился, судорожно зажимая руками нос, из которого хлынула кровь. Он хныкал и сквернословил, проклинал и орал, собирая вокруг себя других таких же оборвышей.

Ангусу стало страшно, побелевшие пальцы судорожно вцепились в хлеб.

— Так тебе и надо, Рваная Шапка, — раздался звонкий голос.

Ангус увидел крепкого мальчишку чуть постарше себя. У него были ясные серые глаза, плохая нечистая кожа, щербатый рот и всклокоченные волосы неопределенного цвета.

— Ты же мог у него попросить, а он мог бы поделиться, — сказал мальчишка. — Но ты все норовишь себя молодцом показать, а сам трус. Катись отсюда, пока я тебе тоже не вломил.

Рваная Шапка погрозил кулаком и убежал, держась за нос. Мальчишка подошел к Ангусу:

— Я тебя знаю, ты сын старой Нэнни Глупой Головы. Это наша улица. Чего тебе тут?

— Я убегал, — ответил сквозь зубы Ангус. Сердце у него неровно стучало в груди. — От стражников.

— Ого! — присвистнул мальчишка и расхохотался. — Ну, это дело мне знакомо. Хлеб-то у них, что ли, стянул?

— Ага, — кивнул Ангус. Мальчишка внезапно ему понравился.

— Я — Ланси Ласка, — шутливо поклонился паренек. — Я давно за тобой наблюдаю.

— Зачем? — насторожился Ангус.

— Ну, — склонил голову к плечу Ланси. — Интересно же, что сказки старой Нэнни насчет ее сына оказались правдой.

Ангус стиснул зубы и исподлобья глянул на Ланси. Но тот смотрел только на хлеб в его руках. Ангус догадался, что новый знакомый тоже голоден.

— Хочешь? — протянул он свою добычу мальчишке.

Ланси расплылся в улыбке. Он забрал буханку и разломил пополам. Обкусанную половину вернул Ангусу, а во вторую тут же впился зубами.

— Пошли, чего покажу! — подмигнул он Ангусу и двинулся по улице, торопливо жуя.

Ангус побрел за ним.

Хлеб закончился очень быстро. Ланси знал трущобы как свои пять пальцев. Он рассказывал Ангусу, кто из встречных чем живет, и мальчик молча ужасался тому, сколько вокруг пьяниц, воров, фальшивомонетчиков и всевозможных негодяев.

Ланси объяснил, что трущобы принадлежат двоим — Толстому Финаду и Карри Убийце.

— А как же Брес? — спросил Ангус, но Ланси только расхохотался в ответ.

— Какому королю есть дело до помоек? — отсмеявшись, фыркнул он. — Кто бы ни сидел на троне, у помоек свои короли и королевы. Мне повезло, я попал к Толстому Финаду.

— Попал? — переспросил Ангус. — Ты тоже воруешь?

— Нет, — покачал головой Ланси. — Я танцую на веревке. Ворую только сам по себе, когда захочется.

— Как это — танцуешь на веревке? — поразился Ангус, представив себе какой-то ужас.

— Представление на площади, — Ланси встал на одну ногу и помахал руками в воздухе. — Финад держит всех уличных акробатов, актеров, певцов, шутов, огнеглотателей, канатоходцев и прочих. Но два самых его любимых представления — наше, «Танцоры ветров», и «Страсть огня». Он же сам когда-то выступал на канате, пока…

— Пока не растолстел? — улыбнулся Ангус.

— Нет, пока не упал с высоты трех домов и не сломал себе спину, — серьезно посмотрел на него Ланси. — Но это не отбило у него любовь к танцам на веревке. Правда, теперь за него танцуют другие. Хочешь посмотреть?

— Конечно, хочу! — закричал Ангус.

После упавшего с телеги хлеба это была вторая настоящая радость с тех пор, как служанка, убегавшая из охваченного огнем и смертью дворца, швырнула его в сточную канаву, откуда его потом выловила Нэнни.

— Тогда пойдем гулять, пока вечер не придет, — заявил Ланси. — Большое представление вечером. Сегодня четвертый день недели, на площади вешают и рубят головы, так что дневного представления нету.

— А ты будешь вечером выступать? — спросил Ангус. Глаза у него блестели от азарта.

— Нет, — скис Ланси. — Я еще не настолько хорошо танцую, чтобы меня перед публикой выпускали.

Они долго бродили по закоулкам и улицам, Ангус успел снова проголодаться, но тут Ланси вдруг исчез и спустя несколько мгновений вернулся с двумя крадеными пирожками. Мальчишки помчались прочь, хохоча и пытаясь запихнуть горячее лакомство — как оказалось, с яблочной начинкой — в рот прямо на бегу.

Когда они доели добычу Ланси и Ангус облизал липкие пальцы, он вдруг понял, где они находятся.

На Сером пустыре, за площадью. Здесь на общем погосте были зарыты его мать и отец. Ангус, не слыша болтовни Ланси, медленно двинулся туда, где между могильных насыпей и куч мусора бродили бездомные собаки.

Ослепший от слез, ничего не видя перед собой, он сам не знал, куда бредет и зачем. И даже не сразу понял, что в кого-то врезался.

— Эй, эй, малявка, ты хоть перед собой смотри, — раздался сверху насмешливый голос. — А то снесешь и не заметишь.

Ангус поднял глаза и застыл, словно сосулька. На него смотрел самый жуткий и огромный человек из всех, кого мальчику доводилось видеть за свою недолгую семилетнюю жизнь.

Его отец, Старший Ворон, был рослым — ростом с самого короля Эннобара, славившегося своей статью. Брат его отца, Гордый Ворон, был еще выше, да и среди гвардейцев его сотни встречались настоящие великаны. Но этот превосходил их всех.

Голова его была наголо обрита, бороду незнакомец не носил, только светлые усы спускались вниз по углам рта. В правом ухе висела блестящая серебряная серьга, толстая и тяжелая. Нечеловечески широкие плечи переходили в мощные руки, на которых буграми вздувались громадные, как у быка, мускулы. Из верхней одежды на незнакомце была лишь перехваченная поясом меховая безрукавка, и Ангус мог видеть размытые контуры татуировок. Они почти сплошь покрывали его жуткие руки, переползали на шею и заканчивались под подбородком мечи, языки огня, волки, медведи и вздыбленные кони. Но страшнее всего были глаза — светлые, льдистые, внимательные. В них затаилось что-то опасное, как в глазах крупного хищника.

На пышных усах налипла подсолнечная шелуха. Он разглядывал Ангуса и щелкал семечки из горсти.

— Так на могилы загляделся, что глаза потерял? Любишь на покойников попялиться? Либо на дураков? Тут и тех и других хватает.

В глазах у Ангуса потемнело от злости. Здесь лежали все, кого он любил. И никто, никто не мог так о них говорить.

— Нет, — он запрокинул голову, чтобы смотреть прямо в страшные глаза. — На покойников не люблю. На дураков намного интересней!

Бритый оскалился в ухмылке, его ручища метнулась с невероятной скоростью и сгребла взвизгнувшего Ангуса за волосы.

Незнакомец ловко подкинул мальчика в воздухе и перехватил той же рукой за одежду на груди. Поднял повыше к глазам. Беспомощный Ангус, задыхаясь, болтался в воздухе и что есть силы лупил по каменному запястью, отбивая себе ладони.

Льдистые глаза внимательно рассматривали его. Ангус тоже в них вгляделся. Глаза были серые. Слишком светлые. Слишком холодные. Слишком проницательные — они видели мальчика насквозь. Желудок свело от страха.

— Ты не с улицы, — сплюнул в сторону шелуху бритый. — Ты откуда-то из богатого дома. Спрятался во время резни. Всего боишься. Грязный, но все еще думаешь, что кто-то придет и спасет тебя. Чем скорей поймешь, что никто не придет, тем лучше. Научись сквернословить, воровать и врать, тогда, может, выживешь.

Ангус хотел ответить, что ни на что не надеется, что все, кто мог бы прийти за ним, умерли и лежат в этих безымянных могилах, и собаки воют над ними, но не смог выдавить ни слова.

Бритый вернул его на землю и приказал:

— Подставь ладонь.

Ангус завороженно подчинился. Нагнувшись с высоты своего нечеловеческого роста, незнакомец насыпал ему полную горсть семечек. И пошел дальше. Ангус так и остался стоять, глядя ему вслед, с раскрытым ртом и колотящимся сердцем.

— Ну, ты даешь, — послышался знакомый голос.

Бледный от страха Ланси осторожно приблизился к нему мелкими шажками.

— Знаешь, кто это был? — выдохнул он.

— Нет.

— Это Куланн Две Половины, — пробормотал Ланси. — Небеса всеблагие, я чуть штаны не намочил.

— Кто он? — спросил Ангус, чувствуя, как ветер леденит его мокрую от пота спину.

— Третий тысячник Вольного воинства. Серьгу-то в ухе видел? Наемник, из тех, что брали город вместе с Бресом.

— Почему его называют Две Половины?

— Потому что он одним ударом разрубает человека пополам, вместе с кольчугой и доспехами от макушки до седла, — судорожно сглотнул Ланси, глядя перед собой потемневшими глазами. — Говорят, что в своей первой битве он умер на поле боя, но Безносая Богиня, танцевавшая на трупах, наклонилась и поцеловала его, и он снова встал и взял в руки меч. Говорят, его нельзя убить, потому что на самом деле он и не живой по-настоящему, а человека для него прихлопнуть все равно, что муху.

Невольно сжав руку, Ангус почувствовал, как что-то впилось в кожу. Он опустил взгляд и увидел — семечки.

* * *

Куланн кивнул дежурному у входа в казармы. Раньше здесь останавливались воины знатных гостей Эннобара, теперь с удобством расположились наемники. Вольным воинам нечасто доставалось такое роскошное жилье, да еще и приспособленное специально под нужды войска.

Куланн поднялся на второй этаж и вошел в большую захламленную комнату. Посредине стоял широкий стол, уставленный едой и вином, и за ним в одиночестве трапезничал косматый седовласый здоровяк.

— Не подавись, Лютвин, — ухмыльнулся Куланн.

Он обошел стол, плеснул себе вина и развалился на лавке рядом с толстяком.

— Не дождешься, — рассмеялся Лютвин, отчего его сытое брюхо заходило ходуном, а серьга в ухе качнулась, блеснув в свете свечей, — и еще усердней вгрызся в мясо. Куланн тоже взял себе кусок.

— Вечером на игру собираемся, — Лютвин слизал жир с пальцев и подмигнул. — Хочу обставить парней и отыграться за прошлую. Пойдешь?

— Да ну, — зевнул Куланн. — Не понимаю я этой вашей радости.

— Ты не азартен, — ухмыльнулся Лютвин. — Холодная кровь.

— Не азартен, — согласился Куланн. — Я даже в сражении всегда голову ясной сохраняю.

— Вы, лугайдийцы, все такие, — кивнул Лютвин. Холодная кровь и светлые усы. И Брес такой же.

— Не, — поморщился Куланн. — Брес любит кровь. Он не любит убивать сам, но ему нравится смотреть, когда другие убивают для него.

— А ты, значит, не любишь? — расхохотался Лютвин, забрызгав каплями жира свою кожаную куртку.

— Если я б еще что умел, то не убивал бы, — пожал плечами Куланн. — Но я больше ничего не умею, кроме как мечом махать. Не милостыню ж просить на площадях.

Оба расхохотались, и Лютвин протянул Куланну свой кубок с пряным красным вином. Тот залпом осушил его и вернул.

В коридоре послышались быстрые шаги, и пару мгновений спустя дверь распахнулась настежь и в комнату ввалилась женщина в помятых потускневших доспехах. В ухе у нее ярко сверкала серебряная серьга наемника. Вторая серьга блестела в носу, а во втором ухе висело сразу несколько тонких серебряных колец. Короткие темно-русые волосы свисали вокруг лица неровными лохмами, серые глаза смотрели исподлобья. Нос был чуть свернут на сторону, а губы с левой стороны кривились, захваченные паутиной шрамов. Куланн знал, что такие следы остаются на лице от удара латной рукавицей. Остаются навсегда. Он в который раз вспомнил, как нежна и миловидна была эта женщина в юности. Но сейчас Куланн не захотел бы лечь с ней в постель — слишком мускулистыми выглядели ее плечи и руки, а злость в глазах внушала неприязнь. — Привет, Ильди, — выпрямился Лютвин.

В ответ женщина подбоченилась и разразилась такой отборной и похабной бранью, что мужчины недовольно скривились.

— Все жрешь, скоро в тебе дерьмо помещаться перестанет! — орала Ильди грубым низким голосом. — А там двоих ребят упекли за решетку!

— За что? — хмуро спросил Лютвин.

— За драку в борделе! — Ильди пнула пустой стул. — Солдаты милого Брайена взяли их пьяными и уволокли. Я пошла разбираться с самому Брайену, так эта тупая тварь меня даже не порог не пустила. Велел прийти мужчинам.

Тут Ильди задохнулась от злости и снова принялась сыпать ругательствами.

— Ладно, я сам завтра с утра к нему схожу, — вздохнул Лютвин. — Прекрати браниться, уши вянут.

— Завтра? — заорала Ильди. — Что, им всю ночь сидеть в камере из-за того, что лорду Брайену класть на наемников? Он нас не уважает! А вы сидите тут и пьете! Дерьмо вы после этого!

— Ильди, уймись, — неохотно вмешался Куланн. Брайен — глава Таумрата до возвращения Бреса. Он издал указ, запрещающий драки, город на военном положении. Парни сами виноваты, посидят ночь, протрезвеют.

— Парни виноваты? — Ильди набрала в грудь побольше воздуха. — То есть это мы все виноваты в том, что торчим тут за городскими стенами, вместо того, чтобы сражаться за золото? А не вы ли с Лютвином, два трусливых пса, решили на сборе, что мы перезимуем здесь до прихода Бреса?!

— Да, мы решили, и что? — сдвинул брови Куланн.

— А то, что парни скоро на стену полезут! — рявкнула Ильди. — К демонам Бреса и зиму вместе с ним! Почему мы должны сидеть в городе, когда мы — наемники и зарабатываем мечом?

— Брес хорошо нам заплатил, — отрезал Лютвин.

— Заплатил, — скалясь, передразнила Ильди, и во рту у нее, с левой стороны, тускло блеснули два железных зуба. — По двадцать сраных серебряных монет каждому и по десять золотых — сотникам и тысячникам. Это, по — твоему, хорошо?

— А что, плохо, что ли? — огрызнулся Лютвин. — Ты когда получала больше? Войны сколько лет не было.

— Но сейчас война повсюду! — топнула ногой Ильди. — Почему мы должны сидеть тут на заднице?

— Потому что мы ждем Бреса, — терпеливо объяснил Лютвин. — Он пойдет на Приморье по весне и снова наймет нас. Это его слова.

— И что? — скрестила руки на груди Ильди. — Мы что, королевская гвардия и на верность ему присягали? Мы свое отработали и теперь можем идти, куда хотим. Мы наемники, мы продаем свой меч, а не руку, держащую его.

— Заткнись, дура, — не выдержал Куланн, которого этот разговор начинал мало-помалу злить. — Кто наймет воинов, предающих нанимателя?

— Репутация тоже наш заработок, — согласился Лютвин. — Чем больше нам доверяют, тем щедрее платят и охотней нанимают. Предатели никому не нужны. Ну сорвешь ты денег один раз, а потом что? Обратно на большую дорогу грабить пойдешь?

— Я никогда не грабила на большой дороге! — зашипела Ильди. — Захлопни свою гнилую пасть, жирный боров, нечего всех по себе судить! Мы не клялись Бресу на мечах и не обязаны хранить ему верность, словно законная жена! Мы сами можем пойти в Приморье — Кулен собирает армию против Бреса и платит чистым золотом! Ему нужны воины, и он заплатит нам в три раза больше этой тупой скотины Бреса!

— Откуда это у короля Приморья золото? — недоверчиво спросил Лютвин. — Корабли ушли с началом войны, торговля встала. Да еще фоморы кусают его за пятки.

— Не знаю, откуда, но золота у него полно, если верить слухам, — заявила Ильди. — Он даже фоморов купил, они приведут корабли и воинов для драки с Бресом. Если бы вы меньше пили, а больше войной интересовались, то знали бы последние новости.

Куланн и Лютвин переглянулись.

— Золото! — наклонилась к ним Ильди.

У нее были странные глаза — светло-серые, с почти черной каемкой. Всегда злые и настороженные, как у бездомной кошки.

— На что тебе-то столько золота? — спросил Лютвин. — Ты ж его на шлюх и вино не тратишь.

— Мне надо больше, — дернула плечом Ильди. — Надо смотреть вперед. Настанет день, когда я не смогу больше махать мечом. Через четыре года мне исполнится тридцать. Чтобы спокойно встретить старость, нужны деньги. Я хочу свой бордель на Островах. С фонтаном и павлинами.

Лютвин расхохотался, Куланн только презрительно скривился.

— Ох, малышка, умеешь ты развеселить, — простонал Лютвин. — Малышка Смерть, не зря тебя так называют, с тобой иногда помереть от смеха можно. Видишь ли, мы тоже порой думаем о старости, и почему бы нам не остаться с Бресом? Наверняка если мы отличимся, он пожалует нам земли, а то и замки. Станем лордами. Чем плохо?

— Ни тебе, ни мне, ни даже этому, — Ильди презрительно кивнула на Куланна, — Брес не пожалует ничего. Он презирает наемников. Как только война закончится и мы станем не нужны, он выгонит нас ко всем демонам. Если не повесит. Разумно будет не дожидаться этого.

— Ильди, ты, конечно, неплохо дерешься, особенно для бабы, но рассуждаешь как обычная шлюха из трактира, — Лютвин перестал улыбаться. — Я ценю тебя с мечом в руке, но рта тебе лучше лишний раз не раскрывать, хоть и ругаешься ты великолепно. За вольных воинов решаем мы с Куланном, потому что нас выбрали парни. И мы решили остаться на зиму здесь, а потом выступить с Бресом. На этом все.

— Она и дерется, как шлюха, — проворчал Куланн. — Ты разве не видел, как рубится Лорелея? Вот единственная баба, способная носить меч.

— Ну и где твоя Лорелея? — оскалилась Ильди. — Она и то кинула Бреса, сбежала в горы.

— Потому что она в любом случае баба, и ее поступками руководит не разум, а желание раздвинуть ноги, — Куланн откинулся назад, привалившись спиной к стене. Сбежала за Гордым Вороном, стоило ему ее между ляжек потрогать.

— Он обещал ей замок, это все знают! — завопила Ильди.

— Как же, как же, — покивал Куланн насмешливо. — А то в горах лишние замки-то за каждым поворотом стоят. — Заткнись, пока я тебе зубы не вышибла! — Ильди схватилась за рукояти висевших у нее на поясе боевых топоров.

— Хватит! — рявкнул Лютвин и ударил рукой по столу. — Ильди, уймись. Разговор окончен. Иначе ты меня вконец выбесишь!

Ильди одарила мужчин злобным взглядом, развернулась на каблуках и вылетела вон из комнаты, шарахнув дверью.

— Несносная баба, — проворчал Лютвин, снова принимаясь за вино. — Дерется, как семь демонов, а ругается как десять. Боюсь представить, какая она в койке.

— Судя по количеству желающих, в койке она недурна, — ответил Куланн.

— Ладно, ну ее, только ужин испортила, — отмахнулся Лютвин. — Интересно, правда ли король Кулен разжился золотом? Но Бреса нам никак нельзя предавать. Он не тот, с кем можно вести двойную игру. Так ты идешь с нами вечером?

— Нет, — Куланн встал с лавки. — Наведаюсь во дворец. Мне тоже не нравится, что парни всю ночь проторчат в кутузке.

Стремительной размашистой походкой Куланн пересек площадь и оказался перед дворцовыми воротами.

Стража пропустила его: тысячника вольного войска все знали в лицо. Куланн прошел по длинной аллее и поднялся по мраморным ступеням. Наверху замерли безмолвные фигуры в доспехах и расшитых серебром плащах.

Назвав себя, Куланн буркнул:

— К лорду Брайену, по делу.

Наемника снова пропустили, правда, теперь двое стражников пошли с ним. Оба были ниже на две головы и настороженно косились на посетителя. Куланн не обращал на «караул» внимания, думая о предстоящем разговоре.

Неожиданно из темного прохода послышался женский голос — скулящий, жалкий. Из-за занавеси вылетела девушка, одетая в простое синее платье, а следом за ней — воин в гвардейской форме. Он схватил девушку за руку, и та снова вскрикнула.

Куланн остановился. Стражники тоже. Гвардеец обернулся на них и опешил. Однако руку девушки так и не выпустил.

— Что уставился? — грубо спросил он у Куланна. Не одним наемникам развлекаться.

— Что-то ты запоздал с грабежом, — хмыкнул Куланн. — Война закончилась, замок принадлежит Бресу.

— Вот именно, Бресу и его верным солдатам, — нагло заявил гвардеец. — Ты кто вообще, чтобы мне указывать?

— Тысячник вольных воинов, Куланн, — ответил Куланн. — Меня еще называют Две Половины. Может, слышал?

Гвардеец вытаращил глаза, побледнел и сглотнул. Куланн возвышался над ним, словно башня. Наемник нехорошо ухмыльнулся в светлые усы, краем глаза заметив, что девушка тоже смотрит на него с ужасом.

— Сдается мне, госпоже ты не нравишься.

— Это не госпожа, а певичка, — огрызнулся гвардеец. — Поет при дворе. И я вовсе не…

— Милая, ты хочешь его? — спросил у девушки Куланн.

Девушка покачала головой. Глаза у нее были чудесные — большие, синие, словно апрельское небо. Личико приятное, но ничем не примечательное.

— Я иду к Брайену и — можешь не сомневаться — расскажу ему, как гвардейцы Бреса паскудничают в его же дворце, — сказал Куланн.

— Лорду Брайену плевать на эту шлюху и на остальных, хоть бы я перетрахал их всех, — заявил гвардеец, но девушку отпустил.

Она замерла, растирая запястье.

— Все может быть, — согласился Куланн. — Но на тебя, подозреваю, ему тоже наплевать. Как думаешь, он сильно расстроится, если я тебе шею сверну?

Гвардеец выхватил меч, и тут же зазвенели, вылетая из ножен, клинки обоих стражников. Куланн рассмеялся — беззвучно, только грудь и плечи вздрагивали.

— Вы впрямь хотите, чтобы я здесь все кровью залил? — спросил он, ухмыляясь в усы. — Думаю, лорду Брайену это не понравится. Три изрубленных в куски трупа прямо во дворце. Стены и пол долго отмывать придется. А если еще и на потолок попадет…

Гвардеец издал невнятный звук и исчез в боковом проходе. Стражники почувствовали себя идиотами.

— Уберите мечи, — обратился к ним Куланн. — Не годится обнажать клинки, если не собираетесь ими поработать.

Взгляд Куланна потяжелел, плечи напряглись. Стражники переглянулись. Девушка стояла не шелохнувшись.

— Поди ко мне, милая, — обернулся на нее Куланн.

Девушка робко приблизилась. Она была бледна, в глазах стояли слезы.

— Как тебя зовут, милая?

— Эйнли, — дрожащим голосом произнесла девушка.

— Ты правда умеешь петь? — ласково спросил наемник.

— Д-да… я пою на праздниках, — пролепетала Эйнли.

— Это хорошо, — улыбнулся Куланн. — Моя сестра тоже любила петь… Если тебя будут обижать, приходи в «Золотого Льва». Я там пью по вечерам. Назовешь мне — кто, и я подарю тебе их головы.

Наемник подмигнул остекленевшей от испуга Эйнли и пошел дальше. Стражники затопали следом.

Брайен был в своих покоях. Куланн долго препирался с его личной охраной в дверях, но наконец о нем доложили, и временный правитель покоренной столицы велел пропустить посетителя.

— Если ты тоже по поводу этих недоумков, то нет, — бросил Брайен, не успел Куланн войти. — Если сами не можете своих разгильдяев угомонить, то это сделаю я. Мне не нужны волнения в городе, драки наемников и лишние грабежи.

— Да перестань, они просто сцепились из-за девки, — нахмурился Куланн. — Твои гвардейцы дерутся каждую ночь в кабаках и тех же борделях.

— И потом сидят в карцере.

— Я поговорю с парнями, завтра общий сбор созову. Больше этого не повторится.

— А если повторится? — поднял бровь Брайен.

— Если повторится, то следующих посадишь в тюрьму и высечешь плетьми, я слова не скажу, — пообещал Куланн.

— Ладно, — помолчав, сказал Брайен. — Вы, наемники, слишком наглые, но что с вас взять? Скажи, чтобы позвали Даэрта. Передай ему, что я разрешил их выпустить. Но следующие, кто затеет драку, ответят по всей строгости.

Куланн ухмыльнулся, отвесил поклон и неторопливо удалился.

Найти Даэрта оказалось делом несложным. Колокол еще не прозвонил полночь, а Куланн уже вызволил двух незадачливых вольных воинов. Он поднял голову к звездному небу и вдохнул запах ночи. А потом зашагал по улицам прочь от дворца.

Город спал тревожным сном, только горели фонари над дверями увеселительных заведений да шныряли всякие проходимцы.

Огромная фигура Куланна и рукоять меча за его плечом распугивали всех. Даже шайки оборванных бандитов в самых тесных и темных переулках спешили убраться с его дороги. Наемник все шагал, летящими шагами меряя мостовую и ночь. Скоро улицы стали шире, вдоль них потянулись заборы особняков, а затем огороды простых обывателей, живших в добротных, но скромных домах. Куланн свернул в темноту, не обращая внимания на лай цепных собак, и вскоре перепрыгнул через знакомый забор. Кинувшийся было к наемнику сторожевой пес узнал его, приветственно заворчал и вильнул хвостом. Куланн потрепал его по ушам, подошел к сараю, оперся о стену плечом и уставился на дом.

Время шло, но Куланн терпеливо ждал. Наконец тихо стукнула дверь, и стройная темная фигурка сбежала по ступеням и бросилась к Куланну. Он поймал женщину в объятия, нашел в темноте теплые губы и прижался к ним.

Она была горячей, мягкой, нетерпеливой, и ее возбуждение передалось ему. Куланн потащил ее к свинарнику. Свиньи хрюкали за загородкой, беспокойно толкались, почуяв присутствие хозяйки. Куланн уронил ее в сено, накрыл собой и торопливо задрал подол, целуя, куда придется. Она уже была готова и сама ввела его в себя. Извивалась под ним, кусала его плечо, чтобы не кричать, и надолго его не хватило.

Когда все закончилось, она поднялась, запахивая теплую вязаную шаль на плечах, нашарила свечу и огниво, и крохотный огонек озарил ее лицо — некрасивое, веснушчатое, но такое милое и ласковое, что от него невозможно было оторвать взгляд. Густые тяжелые косы, маленькие хорошенькие уши, длинная белая шея, румяные губы и белые ровные зубы…

— Я уж и не ждала тебя, — тихо засмеялась она. Когда Кусай залаял, чуть не со стула не упала — как раз малыша укачивала.

— А я вот взял и пришел, — Куланн протянул руку и погладил ее по щеке.

Она прижалась щекой к его ладони. Глаза блестели от счастья, полная грудь тяжело поднималась под шалью.

— Дети спят? — спросил Куланн.

Она кивнула.

— А муж?

Она пожала плечами.

— Что он сделает с тобой, когда я уйду? — Куланн снова погладил ее по щеке.

— Ничего, — поморщилась она. — Он… Он хороший. И он тоже благодарен тебе.

Куланн усмехнулся, заложил руки за голову и закрыл глаза. Пахло сеном, свиньи ругались на своем зверином языке за стеной.

— Ты тоже хороший.

Он почувствовал, как она укладывается рядом и льнет к нему.

— Ты мог взять меня силой, — прошептала она, и голос ее дрогнул. — Мог убить моего мужа и наших детей. Я так испугалась, когда вы вломились на улицу… Ты был таким страшным: меч в руках, и кровь течет по лезвию… Но ты всех выгнал, не дал своим людям разграбить наш дом. И просто попросил воды…

— А ты выставила на стол все, что у тебя нашлось, — улыбнулся в усы Куланн. — Я попробовал и понял, что пропал с концами. Ты готовишь не хуже моей сестры. Она тоже умела такие пироги с рыбой печь, хрустящие, маслом пропитанные.

— Она похожа на меня?

— Нет, — не сразу ответил Куланн. — Совсем не похожа.

Перед глазами всплыло лицо сестры: мертвые глаза смотрят в небо, мокрые волосы облепили шею, из ноздрей течет вода, водоросли вплелись в светлые, тяжелые пряди.

Женщина погладила его бритую голову и сказала:

— Иногда я думаю о том, как бы мы встретились, если бы у меня не было мужа и детей.

— Ну, — снова улыбнулся Куланн. — У нас был бы свой дом. Я бы по утрам приносил дрова и топил печь, чтобы ты не мерзла, кормил бы скотину, а потом мы бы вместе завтракали и ты бы подсовывала мне самые вкусные куски.

Она рассмеялась, уткнувшись ему в грудь, и спросила:

— Об этом ты мечтал в детстве?

— Нет, — Куланн приобнял ее одной рукой. — В детстве я был глупым и мечтал, что стану великим воином и женюсь на принцессе.

Она расхохоталась, и Куланн снова почувствовал желание. Одного ее смеха или взгляда хватало, чтобы у него в штанах все ожило.

— Честное слово. Я воображал, что какая-нибудь принцесса заблудится в нашем лесу, а я ее спасу. Принцесса, конечно же, в меня влюбится, и я уеду жить с ней во дворец.

— А теперь? — она закусила губу своими белыми зубками, а глаза все смеялись.

— Теперь я думаю, ни к демону мне никакая принцесса не нужна, что мне с ней делать? — добродушно улыбнулся Куланн. — Ты лучше всех принцесс.

Она наградила его поцелуем. Куланн перебирал ее косы, наслаждаясь ее запахом — хлеба, стираной одежды, печи и молока. Запахом дома, уюта, счастья.

— Кстати, а где твоя сестра? — вдруг спросила она.

Куланн погладил ее лицо, не торопясь с ответом.

— Умерла, — сказал он наконец. — Бросилась в реку.

— Прости.

Она поторопилась снова его поцеловать, но Куланну уже не хотелось ласк. Женщина почувствовала его настроение.

— Если ты мне расскажешь, об этом никто не узнает, пообещала она.

Куланн гладил ее волосы. Почему-то он захотел рассказать ей все, впервые в жизни. Почему-то ему важно было, что она лежит и внимательно слушает.

— Мой отец был наемником, он пришел к нам в деревню с мечом на поясе, серебром в карманах и в рваных сапогах, — Куланн начал вспоминать. — Он учил меня сражаться. Я хорошо помню его. Он умер, когда мне было десять.

Перед глазами возникло лицо матери: опухшие от слез глаза, растрепанные локоны. И лицо сестры. Он давно не вспоминал ее.

— Когда это случилось, сестре было тринадцать, а мне — двенадцать, — вслух произнес Куланн. — Мы с ней очень дружили.

Снова воспоминание: как сестра в венке кружится в хороводе девушек, а он сидит с парнями и наблюдает за ними. И думает, что она красивее всех девушек в хороводе.

— Вскоре после смерти отца за мать посватался мельник, — сказал Куланн. — Говорили, что он забил свою первую жену до смерти, но мать думала, что без мужа не сможет поднять нас с сестрой. Она надеялась, что сестру скоро просватают, а чтобы ее взяли в хорошую семью, нужно было хорошее приданое.

Куланн закрыл глаза и отчетливо увидел: сестра смеется у колодца шуткам подруг. Солнце золотом горит на ее волосах.

— Но мельник…

Куланн словно снова услышал тот крик — задушенный стон. Долгие годы спустя голос сестры снова плакал наверху, скрипела кровать, а страшная тишина в доме говорила о том, что никто не спит. Куланн снова почувствовал тупую ноющую боль в сердце.

— Я не знаю, почему не вмешался, — сказал он. Я испугался, но не того, что он изобьет меня. Он уже бил меня, и я не боялся. Просто я словно окаменел, не мог поверить в это. Не хотел поверить. Утром она спустилась к завтраку с синяками на лице, бледная, и ни на кого не смотрела. Даже на меня. Мать подавала на стол и ничего не сказала. И он тоже ничего сказал, ругался, как обычно. Все повторилось через несколько ночей, а потом снова. И снова.

В последнем воспоминании сестра уже не смеялась. Она сидела на бревне, привалившись к стене дома, и пустыми глазами смотрела на ленту реки. На щеке наливался свежий синяк.

— Ее увидели соседки, которые стирали, — с трудом выдавил Куланн. — Она бросилась в реку. Когда ее выловили, глаза у нее были открыты, а из носа текла вода, и водоросли вплелись в волосы.

Куланн замолчал. Женщина тоже молчала, даже почти не дышала.

— И я тогда взял топор и зарубил его.

Он до сих пор отчетливо помнил лицо спящего, его злой спросонья взгляд, мгновение спустя наполнившийся ужасом. Первый удар, раскроивший лицо. Темную кровь, хлынувшую из глубокой раны на лбу. Крик, завершившийся хрипом.

— Оказалось проще, чем я думал, — выдохнул Куланн. — Он умер быстро. Я забрал отцовский меч и сбежал. Мне было двенадцать, но я выглядел старше из-за роста. Я врал всем, что мне пятнадцать, и меня взяли в отряд наемников. Я на первом же постоялом дворе с ними познакомился. Они научили меня убивать.

Куланн замолчал, глядя в потолок пустыми глазами. У его сердца тихо дышала чужая жена, а за загородкой возились, повизгивая, свиньи.