Cella

Валерия Сергеевна Шкондина, 2018

Всю жизнь Перси знал, кого ненавидеть. Каждый месяц они устраивают Раздачу – и каждый месяц люди вынуждены драться, лишь бы получить немного еды… Ненавидеть роботов-полицейских, ненавидеть те пыль и навязчивый запах рыбы, от которых Перси не спастись. Ненавидеть место, куда люди сбежали от земных проблем в безопасность и покой. Ненавидеть станцию Cella.

2

Перси осторожно пробирался меж домов и пробегал по переулкам, будто какой-нибудь преступник, внимательно следя за тем, чтобы на его голову не упал отколовшийся кусок стены или внезапно из-за угла не выскочил робот, или, того хуже, один из шайки Грэга. Конечно, их стало меньше после того, как они случайно наскочили на робота-полицейского, но они стали только злее, хотя, казалось бы, куда уж больше. Перси знал их уже давно: после смерти отца всё время вокруг него были толпы скрюченных, озлобленных и тощих людей. Они питались тем, что сами смогли добыть во время Раздачи или отобрать в течение месяца у соседей; Перси пристал к ним, и они помогали ему долгое время, научили красть еду, сбегать, прятаться в толпе. А потом, когда он подрос, заявили, что отныне всё краденое он должен поставлять им, где Грэг будет лично распределять еду. Перси ощутил тогда какую-то смесь страха и ярости; он заявил, что отныне они будут идти порознь, и убежал.

Правда, самому красть банки оказалось куда страшнее и сложнее, чем казалось на первых порах. И Перси понял: одному ему не справиться.

Он как-то раз спрашивал у мамы, ещё в детстве, когда с ней было всё в порядке, почему люди дерутся за еду, а не могут просто поделить её между всеми. Она ответила, и эти слова Перси запомнил на всю жизнь:

— Не все люди хотят делиться, милый.

Пита представляла собой небольшой городок, хотя мама часто раньше называла его “деревней” — значения этого слова Перси так и не понял. Таких городков всего было около пятидесяти, и жило там крайне мало народу — всё, что осталось от землян.

Вокруг Питы было ещё ничего: на пару километров на юг простирались пеньки: скрюченные, искорёженные деревья, какие-то чахлые растения, почти убитые пылью и засухой, колючки. Рядом ещё протекала речка, но с каждым годом она все больше мелела, и Перси даже догадывался, почему: если комнату, например, заполнить разным хламом, то места ни на что больше не останется. От речки там было одно название: так, скорее просто канавка, длинная, пыльная канавка.

Конечно, Пита не была таким уж особенным городком: здесь были и совершенно голые, пустынные земли, бывшие когда-то почвой (пару сотен лет назад), но давно уже потерявшие последние крупицы жизни; такие земли были везде, буквально на каждом шагу, вперемешку с мелкими, грязными морями, если вы вдруг захотите погулять по голой планетке Земля.

Хотя, конечно, далеко не уедешь, тут бы хоть внутри Питы нормально перемещаться: на каждом шагу стоят синие роботы-полицейские — мера предосторожности Целлы. Если вдруг решишь, что что-то ты недоволен всем происходящим, пойдёшь и начнёшь выступать за свержение “великого корабля”, последствия будут всегда одинаковые. Перси их уже не раз наблюдал.

К тому же, давным-давно создатель Целлы построил по всей Земле несколько САПК — Станций Автоматической Подачи Кислорода: это знали все в Пите, и, наверное, все на Земле. Мама рассказывала, что это произошло из-за экологической катастрофы, растительности ведь почти не осталось. Чтобы использовать кислород максимально эффективно, вокруг каждого города были возведены огромные купола, не позволяющие выйти ни ему, ни кому-то ещё. Была, конечно, вентиляция, но до неё добраться было почти невозможно: она высоко, а что изнутри, что снаружи, купол был гладкий и скользкий. Словом, не выбраться.

Перси остановился и поднял голову. В небе плыли редкие грязноватые, серые облака — ничего, что могло бы подарить надежду. Чудес не бывает.

Он вздохнул, скользнул в дом и крепко запер за собой дверь: хотя бы ради громких звуков. Сработало: в соседней комнате звякнула ложка, древняя, старая ложка, которая, как казалось иногда Перси, жила куда счастливее, чем все земляне, вместе взятые.

— Джеймс? Это ты-ы? — последние буквы мама чуть не пропела, но всё равно получилось странно.

— Нет, мама, Джеймса нет и никогда не существовало! Это Перси, — крикнул он и саркастично напомнил. — Твой сын, если ты не знаешь!

— Питер? — снова пропел женский голос.

Перси выдохнул сквозь зубы. Ну хоть так.

— Мама, я принёс еды с Раздачи, — Перси вошёл в комнату, но мама смотрела в другую сторону, будто бы ждала, что её сын вылезет из стены. — Еды, слышишь? Ты голодна?

— Эмили, золотце, подай мне вот ту чашечку, я налью Перси ещё чаю. Малыш, ты спал днём? — мама взглянула куда-то вправо, а потом — снова на стену.

Перси вздохнул и вытер нос, но тут же поморщился: кровь больше не шла, но прикосновения причиняли сильную боль.

Их дом представлял собой старый полуразвалившийся фургон, который ужасно защищал от холодов, а когда день был солнечный, раскалялся так, что невозможно было вдохнуть; сюда смогли поместиться только ящик, куда Перси складывал остатки провизии, невиданное богатство — настоящая плита, которая когда-то была у каждого, а теперь работала через раз и стала великой редкостью, бочка с мутноватой водой, которую Перси смог выменять на мясо в одной лавчонке на Рынке, мамино кресло — она с него не слезала — и пара одеял, рваных и тонких. На них Перси спал.

Мама подняла руку с ложкой, а потом стукнула ей о другую ложку, такую же старую, но всё равно куда более довольную жизнью, чем большинство людей на Земле; Перси подумал, что одна из них, вероятно, за чашку здесь.

— Эмили, налей ещё Марте, она любит чёрный чай с лимоном. Джеймс, ты видел когда-нибудь лимон? — она повернулась налево, где сидел её воображаемый друг.

— Мама, ты голодна? — снова спросил Перси. Он был терпелив; он привык.

— Что? — та наконец услышала его, и это показалось Перси небольшим чудом. Но все его надежды разбились, будто сосулька, сорвавшаяся с крыши, стоило маме продолжить. — Марта, ты что, не любишь чёрный чай с лимоном? Вот это досада.

— Мама! — что-то внутри Перси лопнуло, и он, опустившись возле неё на колени, крепко стиснул зубы. В груди болело, и ему хотелось заплакать, но что-то внутри этому противилось, и он с силой ударил об пол кулаком. Мама вздрогнула, но ничего не сказала, как ребёнок, который делает вид, что не замечает тебя, а потом выдаёт себя, потому что забыл или потому, что ты застал его врасплох.

— Джеймс, успокой Перси, а то он опять расплакался, — сказала мама немного озабоченно, как будто проблемы, сидящие у неё в голове, были реальны. Ну нет уж. Реально то, что происходит вокруг тебя, а не эти Джеймсы, Марты, Эмили и другие. Перси на секунду подумал, что сказал что-то важное, но это тут же показалось ему смешным. Конечно, это важно. Это важно для него самого, и это уже делает эту мысль особенной.

Перси сидел, не двигаясь, и слушал, как она стучит ложками, смеётся и разговаривает с выдуманными людьми, будто это Перси тут нереальный. Потом — он не знал, сколько прошло времени — но он встал, вытер лицо рукавом и отвернулся.

Он вытащил из карманов куртки всё, что успел схватить, и это показалось ему настолько обыденным, что он горько усмехнулся, всего на секунду, а потом заставил себя поставить банки в ряд и рассматривать их ещё минуты две, пока не отпустило. Чудес не бывает.

Две банки и один тюбик — больше, чем в прошлый раз. Если бы он не потерял так глупо крупу, было бы три. Щедрый улов.

Каждый месяц фермы по всему миру устраивали Раздачу. На фермах трудились только роботы — тоже синие — выращивали огромных, жирных, накачанных какой-то дрянью животных и пускали на мясо — Перси однажды рассматривал с мамой один кусок, когда она рассказывала, какие раньше были домашние животные — они так и не смогли определить, на кого это было бы похоже. Это были красные банки, их обычно разбирали быстро — но сейчас Перси, кажется, смог урвать одну.

Ещё были овощи или фрукты, и раньше мама всегда отзывалась о них нелестно — но Перси привык к их виду — серые кругляши, изредка похожие по цвету на зелёный или жёлтый — и к вкусу, или, точнее, его отсутствию. Это были зелёные банки — и сейчас у Перси в руках была одна такая.

Ещё были серые, там обычно лежала крупа, такая крупная и вызывающая рвоту только от мысли о том, что придётся это есть. Зёрна были блестящие и упругие, их почти невозможно было приготовить. Эту банку Перси упустил — а она иногда, несмотря на всю свою непривлекательность, спасала ему жизнь.

Ещё были тюбики, и в них обычно было молоко — от него потом обычно сводило живот, и Перси, скрючившись, валялся на полу пару дней, пока не отпускало. Иногда там попадалась соль, но это было очень редко, и Перси подозревал, что её просто однажды туда случайно подсыпали, вот и всё; но всё равно каждый раз он надеялся, что там будет она.

Перси скрестил пальцы — мама говорила, так люди делают, когда надеются на что-то — и открутил колпачок тюбика. Молоко.

Пока Перси включал плиту и пытался придумать, что можно сделать из того, что он сегодня стащил, мама мирно качалась в кресле и что-то напевала себе под нос. Наверное, если бы кто-то сейчас прошёл мимо без всяких намерений украсть у них еду, а так, просто потому, что шёл по своим делам, подумал бы, что это самая мирная на свете картина и всё в этой семье хорошо.

“А ведь когда-то так и было”, — подумал Перси. Он набрал пару комбинаций — и на плите взвился вверх чуть заметный, поблескивающий синим силуэт наподобие миски с длинной ручкой: Перси бросил туда небольшой кусочек мяса. “Забавно, — вдруг пришло ему в голову. — Здесь есть роботы, плиты, способные создавать голограммы, которые можно потрогать — это же так называется, верно? — но мы дерёмся за еду, а всё, что в итоге можем украсть — это какие-то чёрствые куски, которые нужно растягивать на месяц”.

Двести с половиной лет назад всё было совсем по-другому, если верить книжкам, которые остались у мамы: Земля, как казалось сейчас Перси, процветала. Но ресурсы истощились, пашни превратились в пустыни, реки и моря — в мусорку. Температура поднялась на несколько градусов, и растаяли ледники: тогда многие прибрежные города затопило, а несколько и вовсе исчезло. Участились кислотные дожди, цунами и другие стихийные бедствия, и всё это привело к тому, что пятьдесят девять лет назад группа учёных, входящих в правительство, построила огромную космическую станцию — Целлу — и отправилась на орбиту. И тогда всё изменилось.

Появились роботы-полицейские, которым разрешили нападать на людей — и тогда спрятавшееся на орбитальной станции правительство отсекло любую возможность бунтов.

Теперь целльцы ели синтетическую, наполненную всеми витаминами и необходимыми веществами еду — а земляне, умирая от голода, дрались за остатки консервантов.

— И почему роботы не могут передвигаться потише? — прошипел Марко, подныривая под бельё, растянутое через весь переулок. Людей вокруг не было, все попрятались по домам после того, как банда громилы наткнулась на робота: конечно, так им и надо, но несколько жителей тоже пострадало, и теперь все боялись и нос высунуть, чтобы случайно не быть записанными в “нарушители общественного порядка”.

Марко поразился виду этого городка: стены здесь были грязные, все в пятнах и разводах, всё везде крошилось, отваливалось, где-то он даже чуть не упал на кучу строительного мусора. Он даже не подозревал раньше, что люди могут действительно жить в чём-то, что может развалиться от любого, казалось бы, толчка.

Но что действительно его поразило, так это то, что люди дрались за еду. Он, конечно, про всякое читал, и не такое бывало, но всё это казалось ему каким-то преувеличением, будто историки решили немного сгустить краски, чтобы запугать потомков. Но это… За Марко действительно погналась целая толпа просто потому, что он украл банку с… С чем, кстати?

Конец ознакомительного фрагмента.