Сапфировая королева

Валерия Вербинина, 2009

Южный город взбудоражен: к ним едет ревизор – очаровательная дама из Петербурга, баронесса Амалия Корф. Она якобы ищет похищенные драгоценности императорского дома, но многие считают это лишь предлогом: губернатор, который поссорился с министром и теперь уверен, что его хотят сместить, полицмейстер, смотревший сквозь пальцы на творящиеся в городе неблаговидные дела… Особенно волнуется местный король преступного мира Виссарион Хилькевич: он видит в приезде баронессы прямую угрозу своей власти и начинает собственную игру…

Глава 2

Наполеон и Рабинович. — Преимущества, которые дает человеку стискивание горла его ближнего. — Неудобства, которыми сопровождается недостаточное стискивание горла. — Угрозы.

Карета графа Лукашевского в облаке пыли лихо промчалась по улице Босолей и свернула на площадь. Возле памятника французскому герцогу, который был здесь первым губернатором и первым же открыл, что О. не деревня и не географическое недоразумение, а город, и посему был весьма почитаем в здешних краях, экипаж графа едва не задел рабочего, который доделывал мостовую, после чего кучер услышал в свой адрес несколько весьма интересных слов. Впрочем, кучер тоже знал разные слова, как интересные, так и очень интересные, и сумел ответить обидчику, не ударив в грязь лицом.

Возле гостиницы «Европейская» карета остановилась, и Антонин Лукашевский быстрее ветра взлетел по ступеням, постукивая по ним тросточкой.

Ровно через четыре с половиной минуты его можно было видеть в коридоре третьего этажа, где он небрежно улыбнулся хорошенькой горничной, которая несла стопку простыней, и проследовал мимо. Но едва горничная скрылась из виду, как Антонин вернулся обратно. Подойдя к одной из дверей, он взял трость под мышку и достал из кармана предмет, до неприличия напоминающий обыкновенную отмычку.

Вероятно, король-звездочет с неудовольствием взирал с небес на то, как его потомок отворяет дверь чужого номера. Поскольку, что бы там ни говорили, одно дело — отравить жену или даже нескольких, и совсем другое — влезть с помощью отмычки туда, где вас никто не ждет. Первое, во всяком случае, позволяет спокойно овдоветь, не пятная свою честь неуместной возней с разводом, в то время как второе попахивает банальной уголовщиной и вообще совершенно не к лицу настоящему дворянину.

Так или иначе, но вследствие манипуляций графа Лукашевского дверь отворилась, и Антонин, осторожно толкнув ее рукой, на цыпочках проник в номер. После чего затворил дверь, спрятал отмычку и огляделся.

Сначала он услышал жужжание мухи возле стекла, а затем уловил спокойное дыхание лежащего на кровати человека. Человек этот был молод, светловолос и, судя по всему, спал сном младенца.

Граф Лукашевский перевел взгляд чуть дальше и заметил на тонконогом рахитичном стуле большой коричневый чемодан. Возможно, Антонин питал слабость к большим чемоданам, к примеру, коллекционировал их. Так или иначе, при виде чемодана его сердце сделало большой скачок.

В следующее мгновение сердце Лукашевского провалилось в пятки, да так там и осталось, потому что лежащий на кровати бесшумно повернулся и открыл глаза. Многие дамы, особенно в Польше, утверждали, что они небесно-голубые; дамы, настроенные более скептично, считали, что они всего лишь серые.

Открыв глаза (то ли серые, то ли голубые — оставим за нашими читательницами решение данного вопроса), лежащий извлек правую руку из-под одеяла. Хуже всего, впрочем, было то, что в руке этой обнаружился громадный сверкающий револьвер.

Из дула револьвера выглянула смерть и посмотрела графу прямо в глаза. И от ощущения, что она находится где-то совсем рядом, Лукашевский весь покрылся холодным потом и почувствовал, как у него ослабли колени.

— Здорово, Антонин, — спокойно промолвил Леон Валевский на чистейшем польском языке. — Зачем пожаловал?

Следует отдать графу должное: его можно было испугать, но если он и терял присутствие духа, то ненадолго. К тому же в глубине души он все-таки не боялся Валевского — как не боится всего лишь вора человек, знакомый с куда более серьезными делами. Антонин дернул головой, словно шею ему давил воротничок, и осклабился.

— Привет, Збышек, — небрежно уронил он. — Вот, зашел тебя проведать.

Его собеседник вздохнул и поправил:

— Леон.

— Ладно тебе, Збышек, — уже развязно проговорил граф, без приглашения садясь на стул по соседству с тем, на котором стоял чемодан. — Всем же прекрасно известно, что никакой ты не Леонард Валевский, что ты сам придумал себе это имя. На самом деле ты Збигнев Худзик, и фамилию тебе дали в приюте, потому что родителей у тебя, найденыша, никогда не было. Нехорошо людей путать, Збышек! — Уголок рта графа насмешливо дернулся.

— Человек имеет право сам брать себе любое имя, какое ему нравится, — возразил Валевский. — А я тем более никому ничего не должен.

— И поэтому ты присвоил себе имя и фамилию сыновей Наполеона?^[4] — Граф еще более ехидно сощурился, поигрывая тросточкой.

— Наполеон — великий человек, — уронил Валевский в пространство. — И если уж выбирать себе кого-нибудь в родственники, то я бы точно предпочел его.

— Великий-то он великий, кто же спорит, — согласился Антонин, — только вот на родственника его ты, прости, не тянешь. Между вами нет ни малейшего сходства. Да и вообще, это просто смешно. Он же полководец был, выдающаяся личность, а ты — обыкновенный вор, и более ничего.

— Да ладно, кто бы говорил, — хмыкнул его собеседник. — Можно подумать, ты сам настоящий граф Лукашевский. Я ж знаю, что ты на самом деле Рабинович-Холодец, и вся твоя дворянская родословная не стоит и гроша.

Кровь бросилась в лицо графу, а та, что не бросилась, в то же самое мгновение вскипела в его жилах.

— Пся крев!^[5] Ах ты сволочь, лайдак,^[6] каналья! — взвизгнул он и, бросившись на Валевского, перехватил его руку, державшую револьвер.

Наполеон и король-звездочет поудобнее устроились за облаками и стали с интересом смотреть, как выясняют отношения их самозваные родственники. Револьвер с сухим стуком улетел под комод, да так и не вылетел оттуда. Покатился, суча изогнутыми ножками, отброшенный кем-то из дерущихся, стул. Казалось, что перевес должен оказаться на стороне графа, потому что он был как минимум на полголовы выше своего противника и явно превосходил его в силе. Но Валевский оказался расчетливее, изворотливее, и он, в конце концов схватив графа за горло, сумел существенно затруднить доступ кислорода в грудь врага. Антонин захрипел и попытался попасть противнику растопыренными пальцами в глаза, но Валевский, отведя голову, лишь крепче стиснул свои пальцы и для верности стал еще коленом врагу на ребра. Побарахтавшись, граф стих и стал лиловеть лицом. Сжалившись, Валевский ослабил хватку.

— От…пусти! — простонал гость без родословной. — Ты… меня… задушишь!

— Зачем ты пришел, Антонин? — спросил Валевский.

Граф, лежа на грязном ковре, сказал «кхррр» и мученически закатил глаза.

— Ты ведь не просто так явился, — продолжал Валевский, на которого это зрелище не произвело ни малейшего впечатления. — Ну?

Его противник открыл глаза. Взгляд их поражал своей злобой.

— Ты куда явился, а? — прохрипел граф. — Ты имеешь понятие, что тут за город? У нас здесь — ууу! Сюда нельзя просто так приехать и делать что хочешь! — Он завертелся, пытаясь сбросить пальцы Валевского со своего горла, но маленький блондин держал его цепко и, похоже, вовсе не собирался выпускать. — У нас тут все организовано! Хочешь дело делать — придется платить… Ой, Леон, я сейчас задохнусь!

— Значит, я все-таки Леон, а не Збышек, — удовлетворенно констатировал его противник. — Наконец-то ты запомнил. А что касается работы, то не знаю, что тебе в голову взбрело. Я приехал немного отдохнуть, только и всего.

— Отдохнуть? — просипел гость, лишенный родословной. — Ты за кого меня держишь, Леон? Я тебе кто — совсем frajer,^[7] что ли? Ты собрался у нас отдыхать с парюрой Агаты Дрейпер?

— Тьфу ты! — сказал Валевский с досадой. — Так и знал, что сплетня до вас дойдет!

— Ты о чем, а? — подозрительно осведомился граф.

— Не крал я никакую парюру, ясно? — уже сердито промолвил вор. — Не знаю, с чего на меня навесили это, но я драгоценности не брал! Когда произошло ограбление, я вообще был за тридевять земель, в Кракове.

— Рассказывай! — фыркнул граф. — Все знают, что кража парюры — твоих рук дело! Варшавско-Венская дорога — да ты же там начинал, ты ее знаешь как свои пять пальцев! И почерк твой! Шкатулка была заперта в три ларца, ключи от них находились у трех человек, возле шкатулки постоянно находилась горничная, посторонних людей поблизости никто не видел, а драгоценности пропали. Только тебе по силам провернуть такой фокус и уйти незамеченным!

— Ага, — не стал отпираться Валевский. — Мне — или хозяйке парюры.

— Чего? — Граф так изумился, что даже снова заговорил по-русски.

Валевский вздохнул.

— Великий князь Владимир — осел, — сухо сказал он. — И подарил он дамочке драгоценности, которые ему не принадлежали, ясно? Это фамильные вещи императорского дома.

Антонин открыл рот.

— То есть ты хочешь сказать…

— Ну да, скандал и все такое, — кивнул Валевский. — То есть скандал бы произошел, если бы она появилась в тех украшениях где-нибудь за границей. И, конечно, Агата Дрейпер прекрасно все поняла. А драгоценности она терять не хотела, вот и организовала их исчезновение. Если они были вдобавок застрахованы, дамочка сорвала двойной куш, — угрюмо добавил вор. — И что в результате? Меня все ищут за преступление, которого я не совершал, а танцовщица — чтоб ее! — наслаждается жизнью в переделанных украшениях. И как я могу доказать, что непричастен к ограблению? Да никак. Ты же поверил, что украл их я… Да и не только ты, я так думаю.

Антонин задумался. Дело принимало совсем иной оборот, чем он решил вначале. В самом деле, если бы у Валевского была парюра, разве стал бы он селиться в гостинице по поддельным документам, которые помогали ускользнуть от неповоротливых властей, но не уберегли бы его от товарищей по ремеслу, многие из которых знали его в лицо? Однако Антонин не первый год был знаком с Валевским и понимал, что доверять ему можно не больше, чем любому другому вору.

— Зачем ты приехал в наш город? — напрямик спросил граф.

— Сам подумай, — просто ответил Валевский. — Если бы тебе надо было меня найти, где бы ты стал меня искать?

— В Варшаве, — вняв совету и подумав, отозвался Антонин.

— В Варшаве, в Польше, — согласился Валевский, — может быть, даже за границей, в Париже, например. Но никому в голову не придет искать меня здесь, потому что я никак не связан с этим местом.

Он убрал руки с горла графа, однако же никуда не дел свою коленку, которая по-прежнему упиралась Антонину в ребра, стесняя дыхание.

— И все же кое-кому пришла в голову мысль искать тебя именно здесь, — со смешком промолвил Лукашевский.

Леон насторожился. Интонации голоса его собеседника безотчетно не понравились ему.

— Уверяю тебя, — заявил он, — такое невозможно. Я просто сел на первый попавшийся поезд, когда узнал, что меня ищут.

— Сесть-то ты сел, но кто-то, похоже, следил за тобой уже тогда, — ухмыльнулся Антонин. — Иначе с чего бы некоей баронессе Корф являться в наш город по твою душу?

И он с немалым удовольствием увидел, как Валевский, заслышав названное имя, переменился в лице.

— Баронесса Корф? — мрачно спросил он. — Ты говоришь о баронессе Амалии Корф? Вот черт!

— А что, ты уже успел с ней познакомиться? — невинно поинтересовался граф, растирая шею.

— Я люблю женщин, — ответил Валевский, — и отношусь к ним с уважением. Но сия особа — последняя, с которой я хотел бы встретиться.

С этими словами он поднялся на ноги, окончательно освободив своего противника, который незамедлительно тем воспользовался. Схватив трость, граф ударил ею Валевского по ногам. От неожиданности маленький блондин рухнул на пол, и Антонин сразу же набросился на него. Для начала граф использовал неизящный прием, который в О. именовался «взять на кумпол». Прием заключался в том, чтобы как следует приложить лбом противника в лицо, и при удачном применении гарантировал как минимум сломанный нос. Затем граф ухватил Валевского за волосы и несколько раз стукнул его затылком о пол.

— Драгоценностей он не брал… — сипел граф, проверяя головой противника на прочность потемневший от времени паркет. — Думал, я поверю, ха! Не на таковского напали, милостивый государь!

Напоследок он пнул Валевского ногой ниже пояса и, убедившись, что Леон в ближайшие несколько минут точно не сможет продолжать схватку, поднялся.

— Ты чего? — простонал Валевский, видя, как граф подошел к большому коричневому чемодану, покоившемуся на стуле.

— Где парюра? — прямо спросил Антонин. Глаза его горели нехорошим, жестким огнем.

— Ну ищи, коли неймется! — огрызнулся вор, выплевывая кровавый сгусток. — Если найдешь, не забудь отдать мне мою долю. Болван!

Болван Лукашевский обыскал чемодан, а затем осмотрел и ощупал всю постель. Валевский, сидя на полу, тяжело дышал и глядел исподлобья, но с явной иронией, как человек, которому нечего терять.

— Может, ты ее уже кому-то отдал? — предположил граф. Он находился в затруднении, но не хотел признавать этого.

— Как я могу отдать то, чего у меня нет? — сердито спросил вор.

— Или передал кому-то на хранение, — добавил граф в порыве вдохновения.

— Я что, похож на дурака? — обиделся Валевский.

— Смотри, если Виссарион обнаружит, что ты его надул, твой труп выудят из гавани с камнем на шее, — задушевно пообещал граф. — Ой, смотри, Леон!

Однако даже угроза (которая заставила бы побледнеть любого человека, знакомого с местными порядками) не оказала на поляка никакого действия.

— Не пугай кота мышеловкой, — фыркнул Валевский. — Кстати, правду говорят, что вашему Виссариону скоро крышка?

Антонин вытаращил глаза.

— Что? Кто это тебе сказал?

Положим, никто не говорил Валевскому ничего подобного — он только что сам все выдумал, желая позлить собеседника. Но получилось вполне правдоподобно, и, главное, цели своей вор достиг. Антонин даже не столько рассердился, сколько испугался. Уж кому-кому, а ему отлично было известно, что самые большие перемены в жизни начинаются именно с таких вроде бы ничем не подкрепленных слухов, которые передаются шепотом из уст в уста.

— Да люди трепятся, что его дни сочтены, — хладнокровно продолжил лгать Валевский, поводя плечом. — Смотри, как бы тебе не остаться у разбитого корыта, Антонин, с таким-то хозяином!

По лицу графа он догадался, что перегнул палку. Антонин надменно распрямился.

— Ты здесь новенький, — заговорил тот холодно, — и придется тебе сходить к хозяину на поклон, представиться, то да се… Заодно и о парюре ему расскажешь. А то ведь баронесса приедет, губернатор волноваться начнет, людей к нам слать. Одевайся!

— Ага, — кисло промолвил Валевский, утирая кровь из разбитого носа, — сейчас…

В следующее мгновение он быстрее молнии нырнул под комод и достал оттуда свой револьвер, который потерялся в самом начале их с Лукашевским схватки.

— Ты не станешь стрелять, — промолвил граф после паузы. — Слишком громко, все на этаже услышат.

Валевский вздернул подбородок и выпятил губу.

— Кроме того, ты же не мокрушник, Леон. Ты всегда говорил, что в жизни никого не убивал и никогда не пойдешь на мокрое дело, — добавил Антонин. Но увидел в глазах собеседника нехорошие искорки и подался назад.

— Как говорил один великий человек, — задумчиво заметил вор, — «если наши принципы нам мешают, значит, пора их пересмотреть». Именно так.

— Наполеон? — несмело спросил граф.

Валевский кивнул и взвел курок. Чувствуя в коленях отвратительную слабость, граф Лукашевский спиной, спиной двинулся к выходу из номера. На устах его застыла мучительная улыбка.

— Тебе это просто так с рук не сойдет, — пригрозил он.

— Ну, мы еще посмотрим, — задорно ответил Валевский. — Пшел вон!

И граф Лукашевский, которого принимал в своем доме даже полицмейстер де Ланжере (из-за восьми дочерей, но тем не менее…), вышел вон, как последний холоп.

Впрочем, на прощание он все же хлопнул дверью. Однако не слишком громко, потому что, сами понимаете, револьверные пули частенько пробивают двери насквозь.

Оставшись один, Валевский убрал револьвер и поднялся. Затылок у него ныл, во рту стоял противный железистый привкус.

«А все-таки ловко я придумал про принципы, — помыслил он, трогая распухший нос. — Антонин сразу же в лице переменился».

Однако больше всего, по правде говоря, его беспокоил вовсе не Антонин и не его хозяин. А та особа, которая была совершенно с ними не связана и которая, по словам графа, была послана в О., чтобы изловить Леона и, вероятно, изъять у него украденную парюру.

Валевский уже сталкивался с этой особой прежде, и мало того, что она самым беспардонным образом обвела его вокруг пальца, — из-за нее он угодил в тюрьму,^[8] и ему пришлось хорошенько потрудиться, чтобы выбраться оттуда. И вот теперь, словно нарочно, баронесса Корф вновь оказалась на его пути, и он не видел в данном обстоятельстве ничего хорошего.

Впрочем, как известно, при надлежащей сноровке и везении любые обстоятельства можно обернуть в свою пользу, а поклонник великого императора Леон Валевский точно не принадлежал к людям, которые легко сдаются. Для начала он решил разузнать, когда именно баронесса Корф появится в городе, и уже после принимать решение, что ему делать.

Примечания

4

Александр Валевский — сын Наполеона и польской аристократки Марии Валевской, французский сенатор. Леоном звали другого сына Наполеона — от Элеоноры Денюэль де ла Плэнь.

5

Польское ругательство.

6

Laidak — мерзавец (польск.).

7

Простак (польск.).

8

Об этом читайте в рассказе Валерии Вербининой «Сокровище короны».