Дом на Солянке

Валерия Вербинина, 2020

1928 год. В популярной газете «Красный рабочий» исчезает заместитель главного редактора. Ходят слухи, что он сбежал от жены, но затем выясняется, что в редакционной кассе не хватает огромной суммы. Этим делом занимается начинающий сыщик Иван Опалин. Расследование осложняется тем, что к нему прикрепляют журналиста из газеты, который получил задание написать серию очерков о работе угрозыска. Вскоре Опалин понимает, что его новый знакомый – очень подозрительное лицо…

Глава 6

Один за всех

Вернувшись в свой кабинет (впрочем, кабинетом это можно было назвать с большой натяжкой — бывшая классная комната, в которую затолкали дюжину разнокалиберных столов), Басаргин подошел к стене, на которой висел старого образца аппарат, и сделал несколько звонков. Очевидно, они ни к чему не привели, потому что писатель повесил трубку, прошел за свой стол и сел, рассеянно ероша светлые волосы и глядя в окно.

За соседними столами сотрудники толковали о сахаре, о шестипроцентном займе, о свежем фильме «Дом на Трубной».

— Вздор какой-то, жильцы мусорят, весь дом — большая коммуналка, ну, зачем мне это? Я и в жизни все это вижу каждый день…

— А мне показалось, что это сатира, причем очень едкая…

— Ну, сатира — от того, что они будут ругать коммуналки, меньше их не станет…

«И ведь это изо дня в день, — подумал Максим Александрович, чувствуя, как начинает колоть в виске, — разговоры об очередях, о кино, о получке, почти никогда — о книгах, о хоть каких-то духовных интересах… как они живут, боже мой? Зачем? Для чего? Мне, когда я их слышу, и то хочется повеситься…»

Но пока ему захотелось выйти покурить, и он двинулся к выходу, нащупывая в кармане пачку папирос.

Однако, едва невыносимые коллеги исчезли из виду, курить Басаргину расхотелось. Вспомнив кое-что, он зашагал к кабинету с надписью «завхоз» и обнаружил там Должанского, который с обычным вежливым вниманием слушал очередного начинающего поэта. До слуха Максима Александровича долетели только две строки, но уже по ним все было ясно:

Дымит фабричная труба,

Идет борьба!

— Очень, очень интересно, — сказал Должанский кротко. — А главное, свежо. И оригинально!

— Петр Яковлевич, — вклинился Басаргин, — заведующий срочно требует от вас обзор. Он готов?

— А, ну да, обзор современной поэзии, — тотчас нашелся собеседник. — Простите, я еще за него не принимался…

— Петр Яковлевич, ну как же так? Он ждет! — продолжал куражиться писатель. — Между прочим, в прошлый раз вы уделили ЛЕФу слишком много внимания…

— Только Маяковскому, он у нас печатается, — хмыкнул Должанский.

— Маяковский — вчерашний день! — презрительно фыркнул поэт, сверкая маленькими глазками из-под сросшихся бровей.

На вид гостю было немногим больше двадцати, и макушкой он едва доставал писателю до плеча. Грязноватая толстовка и непонятного цвета штаны удачно дополняли облик питомца муз, впрочем, сапоги, которые, очевидно, перед визитом в редакцию поэт озаботился как следует начистить, говорили в его пользу. Темно-синий картуз подозрительного вида он положил на стол Должанского.

— Извините, товарищ, мне надо писать обзор, а время поджимает, — сказал Петр Яковлевич.

— Понимаю, понимаю. — Поэт вздохнул. — Так вы покажете мои стихи кому следует? Вы говорили, у вас главный редактор все решает.

— Непременно, товарищ, непременно, — заверил его Петр Яковлевич. — Стихи о трубе. Как я могу забыть?

Поэт с подозрением покосился на него, но собеседник, казалось, говорил совершенно серьезно.

— У меня еще поэма есть, — решился гость.

— Поэм не печатаем, — сказал Басаргин и пустился в объяснение того, сколько строк может вместить вся газета и сколько из них уделяют поэзии. Поэт смотрел сквозь него и недоверчиво хмурился.

Наконец объединенными усилиями гостя удалось выставить, и он ушел, оставив после себя сильный запах несвежего белья и вонючей махорки, но через несколько мгновений вернулся, потому что забыл картуз. Писатель подал ему требуемое и захлопнул дверь. Должанский распахнул окно, чтобы проветрить помещение.

— Петр Яковлевич, — объявил Басаргин, — должен признаться, я вам завидую.

Должанский резко повернулся:

— Чему?

— Тому, как вы с ними разговариваете. Клянусь — я бы давно уже кого-нибудь из них убил.

— Это не поможет, — ответил Должанский, страдальчески морщась. — Их много.

Оба рассмеялись.

— Вот что, Петр Яковлевич, — продолжал Басаргин, — я не знаю, удастся ли мне зайти к вам сегодня за книгой Бунина, потому что меня некоторым образом огорошили…

— Очерк об угрозыске, — кивнул Должанский. — Я в курсе.

Басаргин подумал: его собеседник и впрямь всегда в курсе всего, что происходит в редакции, хотя сам, казалось бы, редко покидает свой кабинет.

— Петр Яковлевич, — спросил он вслух, — что происходит?

— А с чего вы взяли, будто что-то происходит? — поинтересовался Должанский невозмутимо, возвращаясь на свое место.

— А разве нет? Одно то, что с меня требуют эти очерки…

— Уже очерки? — вздохнул Должанский. — Нет, очерки им не помогут.

— Кому им? — заинтересовался писатель, но собеседник не торопился с ответом. Телефон на его столе начал трещать. Должанский смотрел на него, как на инопланетное тело.

— За Склянского наверху взялись всерьез, — сообщил он ровным голосом, пока аппарат разрывался от звона. — А именно Склянский протолкнул в редколлегию бесследно пропавшего Колоскова. Тот ведь никогда раньше с газетами дела не имел — так, заведовал чем-то, учреждениями какими-то.

— Так. — Писатель потер висок. — Колосков исчез, когда почувствовал, что Склянского съедят?

— Его еще не съели, — усмехнулся Должанский. — Но вилки уже взяли и ножи наточили. Может, Колосков слишком много знал? Одно то, что исчезновение такой фигуры расследует какой-то мальчишка…

Он не стал договаривать, но Басаргин понял его с полуслова. Может быть, кто-то наверху вовсе не жаждет, чтобы Колоскова нашли? Потому и поручили его поиски этому… как его… Опалину.

— Как это отразится на нас, Петр Яковлевич? Я не могу терять работу…

Должанский поднял голову, и на мгновение в его взгляде полыхнуло что-то, словно другой человек выглянул из-под маски и тотчас же спрятался. «Кто же ты на самом деле такой?» — в который раз подумал писатель с беспокойством. Он уже давно ловил себя на смутном ощущении, будто с его знакомым что-то не так, хотя тот выглядел совершенно по-пролетарски, носил толстовку, неопределенного цвета штаны, дрянную кепку, казался своим в доску и при случае мог загнуть вполне пролетарский оборот.

«Кто же ты такой?»

Но Басаргин никогда не задавал этот вопрос вслух — и не только потому, что понимал: правды ему не скажут. Его не покидало ощущение, что и он сам, и Должанский на одной стороне — осажденных, а извне их штурмуют волны распоясавшихся хамов, которых революция вознесла и дала власть. Идея всеобщего равенства никогда не соблазняла Басаргина, потому что он признавал только равенство по духу, уровню образованности и культуре. В редакции Должанский был единственным, с кем писатель общался, не делая над собой усилия, и потому Басаргин старался не задавать лишних вопросов, которые могли оттолкнуть его знакомого.

— Нет, газета, конечно, останется, — сказал Должанский рассудительно. — Понимаете, Максим Александрович, там, на самом верху, идет главная интрига. Передел власти, — подавшись вперед, сообщил он под яростный треск телефона. — Давно, конечно, надо было решить этот вопрос, после смерти Ленина сколько уж прошло, но затянулось, как видите, потому что все хотели занять его место. Не в мавзолее, конечно, — добавил Петр Яковлевич со смешком. — Склянский тоже чего-то мутил, держал нос по ветру, суетился, проталкивал своих ставленников, словом, интриговал на своем уровне. Уровень, конечно, мелкий, но относительно нас, например — вполне. Где-то он допустил просчет, поставил не на ту лошадь, как сказал бы Ракицкий… И вот Склянский отставлен, а Колосков скрылся. А вы будете писать очерки.

— Чем все это кончится, Петр Яковлевич? — не удержался писатель.

Он спрашивал вовсе не об очерках и даже не о Колоскове, но заведующему отделом поэзии ничего не надо было объяснять.

— Чем-нибудь, — хладнокровно ответил Должанский. — Мы участвуем в грандиозном социальном эксперименте, Максим Александрович. Не ищите ему аналогов в истории — это бесполезно, мы такие одни. И будьте осторожны. Россия — это мельница, и побежденных она перемалывает быстрее всего.

— Вы пишете? — вырвалось у Басаргина, зачарованного последней фразой. Он не помнил, чтобы собеседник был прежде так с ним откровенен.

— Нет. Я, как вы знаете, слишком близко стою к современной литературе. — Должанский криво усмехнулся. — Это напрочь отбивает охоту браться за перо.

Когда Басаргин вернулся в свой кабинет, к нему подошел изнывающий от груза новостей Глебов.

— Слышал? Черняка посылают к Горькому!

— Да ну! — Писатель сделал непонимающее лицо.

— Что он понимает в интервью? — с досадой сказал Глебов.

— Конечно, ничего, — поддержал его Басаргин. — Тебя надо было послать.

Он иронизировал, но Степа принял его слова за чистую монету:

— Думаешь? Да, я бы смог! Я бы такое интервью сделал, что его бы все газеты цитировали.

— Мне-то ты что это говоришь? — пожал плечами писатель. — Сходи к Оксюковичу.

— Ему не до меня сейчас, — уныло ответил Глебов. — Дерганый он какой-то.

«Из-за Колоскова? — подумал Басаргин. — Или из-за того, что Склянский слетел?»

— Ты про Склянского слышал? — спросил он небрежно.

— Слышал. — Говоря, Глебов нервно оглянулся и понизил голос. — Его из партии исключить хотят. А может, и хуже…

Исключение из партии чаще всего означало, что готовится расправа. Но хотя Басаргина и считали гуманистом, в душе он был далек от жалости к обреченному, по-видимому, Склянскому. Потому что все эти карьеристы поднялись по чужим головам, ломая судьбы. А о Колоскове, ставленнике Склянского, писатель и вовсе был самого нелестного мнения.

Зазвонил телефон на стене, трубку снял шедший мимо художник Окладский.

— Да… редакция… Сейчас. — Он повернулся. — Максим Александрович! Тут вам звонят… Из угрозыска.

Басаргин подошел к аппарату.

— Это Опалин, — сказал голос в наушнике. — Мне сказали, что вы звонили. По поводу очерка, да?

— Совершенно верно, — подтвердил Басаргин, морща лоб и пытаясь вспомнить имя-отчество вчерашнего гостя.

Опалин шмыгнул носом:

— Приезжайте.

— Куда?

— В Большой Гнездниковский, конечно. Хотите видеть, как мы работаем — да пожалуйста. Нам скрывать нечего.

— А когда?.. — заикнулся было писатель.

— Через час. Устроит?

«Лучше бы я поехал к Горькому», — подумал Басаргин, но пересилил себя и буркнул в расположенный на корпусе аппарата микрофон:

— Хорошо.

Он услышал сухой щелчок — на том конце провода повесили трубку. Странным образом писатель почувствовал прилив сил. «Кажется, он желает видеть меня еще меньше, чем я его… Но это не важно. Три очерка — триста строк — починим Варино зимнее пальто. Новое, конечно, купить не удастся — в магазинах черт знает что творится, а коммерческие цены мы не осилим…»

— Если меня будут искать, я на редакционном задании, Поликарп знает, — сказал Басаргин Глебову.

Снаружи сентябрьский день обернул его в тот особенный бархат ранней осени, когда еще не верится, что лето прошло, воздух чист и прозрачен, а листья едва золотятся. Но в трамвае, на который сел писатель, уже не было ни осени, ни бархата, ничего, кроме злобы, безнадежной, как прогорклое масло. Одна гражданка наступила другой на ногу, и они едва не вцепились друг другу в волосы. Потом в вагон влез гражданин с живым поросенком.

— Со свиньями нельзя, нельзя со свиньями! — заверещала вагоновожатая.

Но гражданин проявил чудеса изобретательности: он клялся, что ему проехать «совсем немножечко», совал всем своего поросенка, божился, что это не поросенок, а почти что человек, потому как не глупее некоторых двуногих, и даже выразил готовность заплатить за отдельный билет. Также гражданин сообщил вагоновожатой, что она ужас какая красавица и точь-в-точь похожа на девушку, в которую он был когда-то влюблен.

«Вот ведь люди, — подумал писатель, когда настырный гражданин добился-таки своего и остался в вагоне, — ему говорят, что нельзя, а он гнет свою линию и, хоть и действует самыми примитивными методами, оставляет всех в дураках… А может быть, так и надо? Идти напролом, даже если…»

Тут поросенок некстати вспомнил, что у него есть голос, и начал отчаянно визжать, молотя по воздуху розовыми копытцами. Публика, которая ранее была настроена скорее сочувственно, возмутилась и обрушилась на вагоновожатую. Зачем свинью пустили в вагон? Это безобразие! Куда только милиция смотрит? Есть же правила, которые запрещают перевозку животных в трамваях!

— Понаедут из деревни и ведут себя как дома! — негодовала соседка Басаргина. Сама она, кстати, выглядела как типичная деревня.

Писатель был почти счастлив, когда пришло время выходить. Он добрался до Большого Гнездниковского переулка, толкнул дверь, выкрашенную казенной коричневой краской, и через несколько шагов уперся в стол дежурного.

— Гражданин, вам кого? — спросил тот, смерив посетителя пристальным взглядом.

— Я из «Красного рабочего», — с достоинством ответил Басаргин, предъявляя удостоверение. — К товарищу Опалину.

— Обождите, — буркнул дежурный и стал кому-то звонить. — Терентий Иванович, тут репортер… Ага, ага…

«Нет, его не Терентий Иванович зовут, а Иван Григорьевич, — вспомнил Басаргин. — Интересно, а Терентий Иванович — кто?»

Но тут явился Опалин собственной персоной, необыкновенно сосредоточенный и одетый в полную форму угрозыска, то есть гимнастерку с зелеными петлицами, брюки галифе и сапоги. На голове у него была фуражка.

— Ваня, тебя гражданин дожидается, — сказал дежурный, глазами указывая на Опалина. — Из газеты.

— Вижу, — коротко ответил помощник агента угрозыска и бросил Басаргину: — Пошли.

— Куда? — необдуманно спросил Максим Александрович.

— Ну ты же хотел посмотреть, как мы работаем? Вот и увидишь.

Переход на «ты» Басаргину не понравился, но он пересилил себя и спросил:

— А где остальные?

— Кто?

— Ну, — протянул Максим Александрович, лихорадочно вспоминая все, что ему попадалось раньше о расследовании преступлений, — доктор, который устанавливает время смерти… дактилоскопист…

— У нас утопленник, — хмыкнул Опалин, — в морге будут делать вскрытие, все напишут в заключении, а отпечатки пальцев — не факт, что их получится снять с трупа. Неизвестно, сколько он в воде провел.

— Так что, вы один всем занимаетесь? — недоверчиво спросил Басаргин.

— Угу. Людей у нас не хватает, — пояснил собеседник, — текучка большая, плюс некоторые еще в отпусках.

— А почему текучка?

— Потому, — отрезал Опалин, и по тону стало понятно, что тема ему неприятна. — Ты об этом писать собираешься?

— Ну… да, наверное.

— Ну вот и напиши, что в угрозыске сверхурочные оплачивают со скрипом, а нам приходится сидеть в засадах, проводить облавы и вообще много чего. В милиции не лучше: платят еще меньше, а требуют больше, чуть что — под суд отдают, а если сволочь какая-нибудь милиционера ударит, ей за это ничего не будет, штраф три рубля заплатит, и все. Вот люди и уходят. Да, я спросить тебя забыл: ты мертвецов не боишься?

— Нет. Я на врача учился.

— Да? И где?

— В Киевском императорском университете, — необдуманно ответил Басаргин и тотчас же об этом пожалел. Вечно тянет его какой-то бес за язык, и сколько раз его Варя умоляла не дразнить гусей…

Но гусь Опалин даже ухом не повел. Он двинулся к выходу, и писатель волей-неволей последовал за ним.

— Нам к храму Христа Спасителя, недалеко от него тело выловили, — сказал помощник агента угрозыска. — Если никто из ребят не согласится отвезти, придется на трамвае ехать.

— У вас же машины есть, — несмело заметил Басаргин.

— Да, но мало. На всех не хватает.

Опалин отправился общаться с шоферами. Двое были заняты, третий ждал начальство, и только четвертый согласился подбросить их до храма.

— Залезай, доктор! — весело крикнул Иван, ловко запрыгивая в открытый автомобиль.

Басаргин сел и, не удержавшись, весьма юмористически стал рассказывать о том, как ехал сегодня в трамвае с гражданином, которого пустили в вагон с поросенком.

— Карманы проверил? — поинтересовался Опалин.

— При чем тут это? — удивился Максим Александрович.

— Да при том, что это мог быть отвлекающий маневр. Один лезет в вагон с поросенком, а другой в это время карманы обчищает, пока все смотрят на первого.

Изменившись в лице, Максим Александрович стал проверять, на месте ли его вещи, но вскоре успокоился, обнаружив, что ничего не пропало.

— Я смотрю, у тебя большой опыт, — заметил он, поглядывая на Опалина. Машина мчалась вдоль реки, шофер зорко следил за дорогой, ветер бил в лицо. — Часто приходится работать в одиночку?

— Я от работы не бегаю, — усмехнулся Иван.

Оставив храм позади, автомобиль затормозил возле небольшой толпы из дюжины зевак, которую сдерживал молодой милиционер в белой форме.

— Ваня, — сказал шофер, обернувшись, — ждать тебя я не смогу, так что сам понимаешь…

— Все нормально, — успокоил его Опалин и, не открывая дверцу, перепрыгнул через нее на тротуар. Басаргин чинно вышел со своей стороны.

— Где труп? — спросил Иван у милиционера после того, как представился и показал удостоверение. Вместо ответа тот кивнул на нечто, прикрытое грязной рогожей. В нескольких метрах от нее перекатывались серо-голубые волны Москвы-реки.

Опалин подошел к груде, откинул край. Басаргин приблизился и поглядел на то, что не так давно было человеком, а сейчас превратилось просто в мертвое тело. Парень, светлые волосы, мелкие черты лица, довольно приятные, на вздернутом носу веснушки, в воде пробыл недолго — не больше суток, подумал Максим Александрович. Шея была перерезана от уха до уха, рубашка густо заляпана пятнами крови, которые размыла вода, но следы все равно остались. Опалин поглядел на рану на шее и нахмурился.

— Знаете его? — зачем-то спросил писатель, машинально переходя на вы.

— Нет.

Опалин стал ощупывать карманы жертвы. Ничего, ни единой зацепки. Обуви на убитом не было. Иван стал возиться с пуговицами рубашки убитого, расстегнул ее, осмотрел грудную клетку и руки, потом перевернул труп, осмотрел спину и стал изучать голову. «Это он другие повреждения ищет, — сообразил писатель. — Били ли его до того, как перерезали горло, или нет… Вообще всем этим должен заниматься специальный медик. А фотографирование? Ведь место преступления надо сфотографировать, и жертву тоже. Поразительно, просто поразительно. Ни фотографа, ни врача, всем занимается один человек, которому, наверное, и двадцати нет. Как угрозыск кого-то может найти при таком уровне криминалистики?»

— Зарезали из-за сапог? — вслух предположил Басаргин.

— Может быть, — буркнул Иван. Выражение его лица ставило писателя в тупик, и мысленно Максим Александрович попытался расшифровать его. Нет, не отвращение и не скука от рутинного момента непростой работы. «Он пытается определить, — мелькнуло в голове у Басаргина, — кем может быть жертва, хотя бы приблизительно… Студент? Рабочий? На уголовника убитый не похож, а впрочем…»

— И как же вы будете устанавливать его личность? — спросил он.

— Как? Ну, во-первых, есть заявления о без вести пропавших. Во-вторых, можно дать описание трупа в вашей газете…

— Вам не кажется, что его убил профессионал? — рискнул спросить Максим Александрович.

— Кажется, доктор. Еще как кажется.

Обращение «доктор» Басаргину не слишком нравилось, но спорить он не стал. Писатель отошел на несколько шагов и закурил, а Опалин отправился к милиционеру и стал расспрашивать его об обстоятельствах, при которых нашли тело.

— Я его заметил, мне показалось, что еще живой… Я стал кричать: «Гражданин, что вы там делаете, вылезайте!» Лодка проплывала мимо, рыбаки помогли его вытащить… Это же ужасно, ему, наверное, столько же лет, сколько мне…

Опалин поглядел на взволнованное лицо собеседника — своего ровесника, волею судеб попавшего в ряды советской милиции — и подумал: можно ему сказать, чтобы взял себя в руки. Но врать Иван не любил, особенно тем, кто был на одной с ним стороне.

— На нашей работе, — проворчал он тоном умудренного старца, — еще и не такого наглядишься… Расходитесь, граждане! — добавил он, поворачиваясь к зевакам. — Ничего интересного вы тут не увидите…

Приехала машина — забрать тело, и Опалин, уточнив, что труп увезут в морг второго МГУ, вернулся к Басаргину, который ходил по берегу, дымя папиросой.

— И что теперь? — спросил писатель.

— В смысле?

— Ну, вот ваши действия. Нашли убитого, выясняете его личность, а дальше?

— Дальше? Как обычно. Где жил, с кем общался. Какие конфликты были.

— А если бандиты на улице напали, убили, сняли сапоги и вещи забрали? Ведь у него не только обуви нет, но и вообще ничего в карманах.

— Будем бандитов искать. — Опалин усмехнулся. — Непонятно только, зачем они его до реки дотащили. Обычно, если убивают прохожего на улице, там и оставляют. Труп с собой таскать — веселого мало вообще-то.

Конец ознакомительного фрагмента.