В поисках Леонардо

Валерия Вербинина

Секретный агент Амалия получает задание заполучить для коллекции Эрмитажа шедевр Леонардо да Винчи, который некий ловкий мошенник ухитрился продать одновременно русскому царю, английской королеве, германскому кайзеру и австрийскому императору, после чего исчез с картиной и всеми деньгами. Поиски приводят Амалию на корабль, отправляющийся в Новый Свет, причем среди пассажиров скрываются агенты всех обманутых правителей — им тоже поручено найти картину. Что ж, посмотрим, кто окажется первым!

Глава четвертая,

в которой появляется Рудольф фон Лихтенштейн и заключается перемирие

Положительно, ей было нечего здесь делать.

Какое-то время Амалия еще питала надежду, что неуловимый Лагранж-Висконти поднимется на борт в Шербуре, однако вскоре убедилась, что ее предположениям не суждено сбыться. Владелец «Леды» как в воду канул, и фантазия рисовала Амалии, как Висконти, похорошевший от денег и отрастивший для маскировки усики, сидит на озаренной полуденным солнцем террасе кафе, попивает прекрасное кьянти и довольно хохочет, вспоминая, как ловко он обвел вокруг пальца четыре могущественные державы. Смех у Онорато Висконти был раскатистый, добродушный, располагающий к себе. Но то, что он потешался и над ней (хотя бы только в ее воображении), было Амалии чрезвычайно не по вкусу.

«Допустим, немецкие агенты спугнули его, и тогда он купил билет на пароход, чтобы сбить со следа тех, кто будет его искать, и внушить им мысль, что он хочет покинуть Европу. Но откуда у него взялись документы на имя Лагранжа?»

Пароход глухо и протяжно взревел и через несколько минут стал отходить от Шербура. Амалия почувствовала, как ее охватывает хандра. Не очень-то разгуляешься на службе у Российской империи. И что она забыла в этом Новом Йорке? Глаза ее скользнули по строкам статьи, в которой говорилось о ее невесть какой по счету бабушке: «Ее долгая и полная интересных событий жизнь может служить укором для потомства…»

Вот уел, негодяй автор, так уел. Амалия опустила журнал — и встретилась взглядом с… германским тайным агентом, который стоял буквально в трех шагах от нее.

Амалия распахнула в изумлении глаза, схватила «Ревю историк» и высоко подняла его, закрывая лицо, но было слишком поздно. Значит, настырному немцу каким-то образом удалось освободиться от пут и он успел на корабль в Шербуре, исполненный жажды мщения. Амалия быстро оглядела палубу. Вон маркиз со своей супругой-актрисой, которая выгуливает на поводке крошечную собачку с непередаваемо уродливой мордочкой, вон австралийка миссис Рейнольдс, вон Эжени, дочь мадам Эрмелин, со своим фатоватым мужем Феликсом Армантелем, вон французский дипломат, который беседует с господином из Эльзаса. В присутствии посторонних ей решительно нечего опасаться. Впрочем, даже если бы на сто миль вокруг никого не было, Амалия все равно сумела бы за себя постоять.

— Мерзавка! — прохрипел германский агент сквозь стиснутые зубы. Щеки его пылали.

Амалия моментально приняла решение, опустила ставший совершенно ненужным журнал и с невинным видом уставилась на немца.

— Простите, я вас знаю? — осведомилась она самым естественным тоном.

— Разумеется, клянусь тем канделябром, которым вы шарахнули меня по башке! — прорычал рассерженный агент. — Или подобные случаи с вами происходят так часто, что вы уже начисто забыли о последнем?

— Ах, это вы-ы, — протянула Амалия, от души забавляясь сложившейся ситуацией. Разумеется, какая-нибудь другая девушка прежде всего ударилась бы в панику, но наша героиня не смогла удержаться от улыбки, настолько происходящее было комично. — Сами виноваты. Нечего было отправлять в психушку моего без пяти минут законного мужа. Я до ужаса привязана к своим избранникам. И вообще, это некрасиво — лишать даму супруга, с которым она даже не успела познакомиться.

— Она надо мной издевается! — шепотом вскричал агент, ибо поблизости возникла донья Эстебания. Он перевел дыхание и продолжал: — Ух, будь вы мужчиной…

— По счастью, я только слабая и беззащитная женщина, — проворковала Амалия, строя ему глазки. Агент сглотнул и побледнел как полотно. — Что же вы стоите на ветру, сударь? Присаживайтесь, прошу вас.

Немец с опаской поглядел на шезлонг, на который указывала Амалия, словно тот мог по мановению ее руки в любое мгновение превратиться в огнедышащего дракона и прервать карьеру германского агента навсегда.

— Вокруг столько людей, — добила колеблющегося немца Амалия, — вряд ли я смогу убить вас в их присутствии без неудобства для себя.

Германский агент застонал, поднес руку ко лбу и рухнул на шезлонг. Видно было, что силы его на исходе.

— Вы один? — поинтересовалась Амалия. В данный момент именно этот вопрос занимал ее больше всего.

— К сожалению, — проворчал немец, исподлобья поглядывая на нее. — Моему напарнику пришлось остаться в Париже. У него сотрясение мозга. И все, — вскипел он, — благодаря вам!

— А чего вы ожидали? — пожала плечами Амалия. — Вы же хотели отравить меня.

— Не отравить, а усыпить, — сварливо поправил ее немец. — После чего я перевез бы вас в клинику доктора Эскарго и поместил бы в соседнюю палату с моим сумасшедшим братом Николя.

— А-а, — протянула Амалия. — Значит, Николя — это Пирогов?

Немец злорадно хмыкнул и покосился на господина из Эльзаса, стоящего возле поручней.

— Теперь он будет находиться в клинике, пока вы не вернетесь из плавания, — съязвил германский агент. — Если, конечно, в пути с вами не произойдет ничего… экстраординарного.

— Фи, сударь, как вам не стыдно пугать даму, — укоризненно промолвила Амалия. — Лучше расскажите мне, как вы сумели освободиться. Я была уверена, что вам это никогда не удастся.

— Хм, — сказал немец, расплывшись в улыбке. — В следующий раз, фройляйн, когда будете связывать людей, привязывайте их не к стулу, а к кровати. Человек, привязанный к стулу, еще может кое-как двигаться.

— Ах, черт, — пробормотала расстроенная Амалия, — этого я не предусмотрела! И что же вы сделали?

— Поднял шум, — объяснил агент. — Просто опрокидывал все, что только можно, и наконец прибежали горничные. Они развязали меня, и я сразу же бросился к Гансу, но вы вывели беднягу из строя. Поняв, что до отплытия в Гавр мне не успеть, я взял у нашего посла его лучшую лошадь и проскакал верхом без передышки до Шербура. В городе лошадь пала. Но ничего, посол не обеднеет.

— Вы зря загнали благородное животное, — сказала Амалия. — Висконти на корабле нет.

— Уже знаю, — мрачно отозвался немец. — Мне отвели его каюту.

— Надо же, как вам повезло, — заметила девушка. — Но в каюте ничего нет, я осмотрела ее. Я, знаете ли, всегда интересуюсь обстановкой, и второй помощник Марешаль мне все показал. Если не верите, спросите у него.

— Уже спросил, за кого вы меня принимаете? — вскинулся немец. — Можно подумать, я истосковался по Нью-Йорку. Ха! Уверяю вас, дорогая фройляйн, если бы стоянка в Шербуре была хоть на десять минут длиннее, я бы тотчас сошел на берег. Одна мысль о том, что мне придется плыть на одном корабле с вами, для меня невыносима.

— Не переживайте так, сударь, — подбодрила его Амалия. — Может, мы еще не доберемся до Нью-Йорка и утонем на полпути — кто знает? Всегда надо надеяться на лучшее.

— Я прошу вас! — Немец посерел лицом. — У меня морская болезнь, я до жути боюсь воды, а тут еще вы издеваетесь надо мной!

— Простите великодушно, — тотчас извинилась Амалия. — Могу, если вас это утешит, пообещать вам больше не бить вас по голове и не связывать, тем более что к этому больше нет никаких причин.

— Я еще не сошел с ума, чтобы полагаться на ваши обещания, — с обидой в голосе отозвался германский агент. — Кроме того, вы стащили у меня вещь, которая мне дорога.

— Я? — непритворно удивилась его собеседница.

— Ну да, — сухо промолвил немец. — Верните мне «Ревю историк». Вам оно совершенно ни к чему, а у меня остался только один экземпляр.

— Видите ли, — сказала Амалия, — там есть статья о моих предках, и поэтому я никак не могу удовлетворить вашу просьбу. Считайте, что я захватила ваш журнал как военный трофей.

— О ее предках! — взревел немец так, что хрупкая донья Эстебания на другом конце палубы вздрогнула от неожиданности. — О каких таких предках, черт побери?

— О Мадленке Соболевской, — объяснила Амалия. — Правда, автор здорово напутал и вообще исказил некоторые факты, но это точно она.

Германский агент уставился на Амалию с плохо скрытым раздражением.

— О Мадленке? Вы что, шутите?

— Вовсе нет, — возразила Амалия. — Ее мужа звали Боэмунд фон Мейссен, хотя этот осел — я имею в виду автора статьи — совершенно о нем не упомянул. Мейссены были очень известным родом, но он пресекся в прошлом веке. Последняя представительница этого семейства, Амелия, стала моей прабабушкой, и, кстати, в честь ее меня и назвали. — И Амалия мило улыбнулась.

— Постойте! — вскинулся немец. — Насчет Мейссенов вы, конечно, правы, но вы зря утверждаете, что Боэмунд был мужем Мадленки. Дело в том, что они никогда не были женаты. Да и не могли быть.

— Это почему же? — рассердилась Амалия.

— Потому что, — рявкнул немец, — он был, черт меня дери, крестоносец и рыцарь Тевтонского ордена. Он вообще не мог жениться.

— Да? — задумчиво изрекла Амалия. — Значит, он сложил с себя обеты.

— Чушь! — фыркнул германский агент. — Это было простое сожительство.

— Сударь, — сухо заговорила уже рассерженная Амалия, — вы что, подразумеваете, что моя почтенная пра-прапра… словом, отдаленная бабушка была бесчестной женщиной? Вы это имеете в виду?

— Я этого не говорил!

— Попрошу вас не чернить моих предков! — заявила Амалия запальчиво. — Предков, о которых вам, кстати, совершенно ничего не известно!

— Очень даже известно, — рассвирепел немец, — ведь это и мои предки тоже!

Амалия всегда гордилась тем, что никто и никогда не мог застать ее врасплох, но сейчас она смогла только промямлить:

— Да?

— Именно так, — ответил немец. — Кстати, моя фамилия фон Лихтенштейн. Вам она что-нибудь говорит?

Амалия мгновение поразмыслила.

— Ну да, одна из правнучек Мадленки вышла замуж за какого-то фон Лихтенштейна. Так вы что, и в самом деле потомок Мадленки?

— Так же, как и вы, — заметил ее собеседник.

Амалия открыла рот, но не смогла придумать ничего путного и поспешно закрыла его.

— Граф Рудольф фон Лихтенштейн, к вашим услугам, — церемонно представился наконец германский агент. — Да, если вам интересно: я и есть, как вы выразились, тот осел, который написал это небольшое исследование. Внизу под статьей вы найдете мое имя.

Дрожащими руками Амалия раскрыла журнал и убедилась, что ее спутник говорит правду.

— Ну надо же! — пробормотала она, все еще не веря своим глазам. — C’est épatant!^[10]

— Я интересуюсь генеалогией, — говорил меж тем Рудольф, тревожно поглядывая на мерно перекатывающиеся волны за бортом, — и всегда рад поделиться своими знаниями с другими. А теперь признайтесь, фея летающего канделябра, что вы не имеете никакого отношения к моей досточтимой прабабушке фройляйн Sobolewska и что вы все это выдумали, чтобы вывести меня из себя.

— Нет, — честно призналась Амалия, глядя на него смеющимися глазами, — это все чистейшая правда, дорогой кузен!

Германского агента аж передернуло от такой фамильярности.

— Неужели? — недоверчиво спросил он. — Что ж, проверим. Сколько у Мадленки было детей?

— Шесть, — не колеблясь, ответила Амалия. — Боэмунд-младший, Себастьян, дочь, о которой не сохранилось никаких сведений, младший сын Михал и еще двое детей, которые умерли в младенчестве.

Рудольф почесал висок.

— Ну ладно… А что вы скажете о муже Мадленки?

— О нем мало что известно, — отозвалась Амалия. — Есть сведения, что, когда он был маленьким мальчиком, его родителей убили у него на глазах. В их краях Мейссенов не слишком жаловали, — пояснила она. — Кажется, мать спасла Боэмунда, спрятав его под алтарем, но сама погибла. Потом он незаметно вылез из укрытия и пешком добрался до родича матери, Ульриха из Наумбурга, хотя тот жил очень далеко. Ульрих наказал убийц и воспитал его, но Боэмунд не захотел возвращаться в замок, где умертвили его близких, и вступил в Тевтонский орден.

— Однако ему все-таки пришлось вернуться, — проворчал Рудольф. — Когда в его жизни появилась эта женщина, ему пришлось делать выбор между ею и орденом. — Он чихнул. — Черт возьми, неужели эта палуба всегда так ходит ходуном?

— Разумеется, — подтвердила Амалия. — Мы же в открытом море.

Германский агент и любитель генеалогии тихо охнул и схватился за сердце.

— О чем мы говорили? Ах да, наши предки… Скажите, у вас что-нибудь сохранилось от них? Я понимаю, что прошло почти пятьсот лет, и все же…

Амалия покачала головой.

— Почти ничего, — с сожалением ответила она. — Только потускневшее серебряное зеркало. Да, и еще медальон с припаянной к нему золотой цепочкой.

— Медальон? — заинтересовался Рудольф. — Это любопытно. И что же в нем находится?

— Тонкостью работы он не отличается, это довольно простое украшение, — сказала Амалия. — На крышке буквы ММ — я думаю, это значит Мадленка фон Мейссен, а внутри крошечная прядь волос. Наверное, это волосы ребенка, потому что для взрослого они слишком светлые.

— Значит, ММ, да? — Рудольф потер кончик носа. — А вы в этом уверены?

— Абсолютно. Я сто раз, не меньше, держала его в руках.

Рудольф вздохнул.

— Значит, весьма возможно, что она все-таки была за ним замужем, — буркнул он. — Вот черт!

— А чем вас не устраивает Боэмунд? — удивилась Амалия. — Разве плохо, что они были женаты?

Рудольф мрачно поглядел на нее.

— По чести говоря, — в порыве откровенности заявил он, — я терпеть не могу этого типа.

Амалия слегка опешила, но все же спросила:

— А можно узнать причины вашей неприязни?

— Конечно, — легко согласился Рудольф. — Вам известно, что в польских хрониках Боэмунд упоминается не иначе, как с эпитетом Кровавый?

— Я об этом не знала, — пробормотала Амалия.

Рудольф многозначительно поднял палец:

— Я так и думал. А вы знаете, какое тогда было неспокойное время? Чтобы заслужить такое прозвище, надо было как следует постараться. Чего стоит один эпизод взятия Белого замка, когда были убиты все осажденные, включая стариков, детей и женщин! А ведь штурмом командовал наш Боэмунд, между прочим. И случилось это как раз в период перемирия между поляками и Тевтонским орденом. Теперь вы видите, что он был за человек?

— Вы так говорите, как будто Мадленка была одуванчиком, — фыркнула задетая за живое Амалия. — Между прочим, когда ее муж умер и она осталась одна с маленькими детьми на руках, ей пришлось воевать с соседями, которые зарились на земли Мейссенов. И она не слишком церемонилась со своими врагами.

Рудольф расплылся в улыбке.

— Не скрою, мне очень понравилось, как она с ними разделалась, — признался он. — И вообще, они сами виноваты, раз первые напали на нее. А вот ее муж мне совершенно не по душе. Я не удивлюсь, если узнаю, что она связалась с ним лишь потому, что у нее не было другого выхода. Не забывайте, какая репутация была у тогдашних крестоносцев, а уж на женский пол эти рыцари всегда были падки.

— Не скажите, — парировала Амалия. — Я знаю, что Мадленка оставила дом, семью, друзей и вслед за крестоносцем перебралась в его страну, где ее ждала неизвестность. Чтобы бросить родной дом и поехать за человеком на край света, надо иметь причины более веские, чем та, которую вы назвали.

Рудольф сверкнул на нее глазами.

— И что же это за причины, позвольте спросить? — осведомился он иронически.

— Любовь, — серьезно сказала Амалия. — Очень большая любовь.

— Для особы, столь успешно размахивающей подсвечниками, у вас на редкость романтические взгляды, — проворчал Рудольф. — В любом случае, даже если там и была любовь, счастья ей она не принесла, потому что наш прадедушка вскоре сошел с ума. Да-да, его держали взаперти и не позволяли выходить. Последние пять лет или даже больше никто в замке не видел его лица.

— Это не единственное объяснение, — сказала Амалия, подумав. — Может, он просто заболел и не мог передвигаться.

— Если человек просто заболел, — возразил Рудольф, — к нему все же хоть кого-то допускают. А нашего рыцаря вообще никто не видел. Словно он исчез, не оставив следа.

— По-моему, Рудольф, вы чересчур доверяете средневековым летописям, — заметила Амалия. — По-настоящему достоверных фактов всегда ничтожно мало, а летописцы ведь тоже люди и могут быть пристрастными, это надо учитывать. Всегда остаются какие-то загадки, которые хочется объяснить, и даже в вашей статье их предостаточно. К примеру, куда делся второй сын Мадленки, Себастьян, который ушел из дома в семнадцать лет? Как звали ее дочь? Верно ли, что сама Мадленка прожила девяносто лет, или это выдумки? А как она выглядела, какие у нее были глаза, какие волосы? Или Боэмунд… Почему при взятии того замка он никого не оставил в живых — только ли потому, что был жесток, или тут кроется что-то другое? Вот видите, мы не знаем ответов даже на самые простые вопросы. Мы можем только предполагать или фантазировать — больше ничего.

— Я чувствую, вы прямо-таки неравнодушны к нашему прадедушке, — проворчал Рудольф. — Как вы его выгораживаете, уму непостижимо! Впрочем, оно и понятно — у вас с ним много общего. В свое время он тоже прикончил немало народу, как и вы.

Амалия почувствовала, что у нее загорелись щеки. Пора было поставить зарвавшегося агента на место.

— Вообще-то я никого еще не убила, — сказала она ласково, и в глазах ее вспыхнули и погасли золотистые искры. — Но, глядя на вас, невольно начинаю об этом сожалеть… кузен.

Рудольф фон Лихтенштейн посерел лицом.

— Да, — сказал он упавшим голосом, — теперь я понимаю, почему Волынский взял вас на эту работу. У него просто не оставалось иного выхода.

— Фу, Руди, как вы мрачно смотрите на вещи, — одернула его Амалия. По телу агента пробежала легкая дрожь, он затравленно поглядел на кузину, но ничего не сказал. — Кстати, под каким именем вы здесь?

— Под своим собственным, — буркнул Рудольф, отворачиваясь. — Вы же уничтожили мой запасной паспорт.

— Не расстраивайтесь, кузен, — подбодрила его Амалия. — Хоть вы и собирались поступить со мной не по-родственному, заперев в лечебницу для душевнобольных, я не держу на вас зла. — Она глубоко вздохнула. — Давайте сделаем так, мой дорогой новоявленный родственник. Поскольку нам нечего делить и причина для того, чтобы быть врагами, отсутствует, предлагаю перемирие. Я обязуюсь не предпринимать никаких действий против вас, но и вы не пытайтесь столкнуть меня за борт. Волынский что-то говорил о предрасположенности нашего брата, секретных агентов, к несчастным случаям — так вот, если со мной что-нибудь случится, я буду безутешна. Поклянитесь памятью Мадленки, о которой вы не поленились написать такую захватывающую статью, что меня не тронете, и я обязуюсь любить вас и уважать, насколько это в моих силах, а заодно верну вам журнал. Ну как, идет?

— Идет, — проворчал Рудольф. — Хотя это глупость, но я обещаю, что не причиню вам вреда, кузина. Во всяком случае, пока.

— Вы просто душка, кузен, — серьезно сказала Амалия и, сунув ему в руки журнал, быстро поцеловала в лоб. — До встречи за обедом.

Быстрым шагом девушка удалилась к себе в каюту, где повалилась на кровать и долгое время смеялась, думая о том, сколь неисповедимы пути судьбы.

Востроглазая Эжени Армантель, от которой не укрылись маневры Амалии, сказала своему мужу Феликсу:

— Смотри-ка! Эта вертихвостка всерьез принялась за того надутого тевтона!

Феликс вежливо улыбнулся, а про себя решил, что «эту вертихвостку» он просто так тевтону не оставит. Он дал себе слово заняться ею за обедом. Так сказать, на десерт.

Примечания

10

Это потрясающе! (фр.)