Тайник в старой стене

Валерий Шарапов, 2021

1948 год. Псков. На продовольственный склад воинской части совершено разбойное нападение. На месте преступления обнаружены мертвыми двое грабителей. Похоже, был кто-то еще, кто расправился со своими подельниками. Расследование поручено капитану угро Павлу Звереву. Опытный сыщик подозревает, что бандиты охотились не за крупами и тушёнкой, их интересовало что-то другое… Дело приняло неожиданный оборот, когда выяснилось, что следы этого ограбления ведут в квартиру бывшего офицера царской армии, сумевшего в свое время присвоить уникальную коллекцию золотых монет…

Часть третья

Волчара

Глава 1

Захар Селиванов, уроженец деревни Дехино Гдовского уезда Санкт-Петербургской губернии, после того как покинул родные места, мать свою особо не вспоминал, а уж отца и подавно. Все старшие дети деревенского кузнеца Демида Селиванова народились от его первой жены Анфисы. После того как та померла от брюшного тифа, Демид взял себе новую жену, от которой и народился Захар.

Два брата, три сестры — за всеми Захар донашивал, за всеми подъедал. Наследства ему бог не сулил, да и сбережений особых у дехинского кузнеца Селиванова не водилось. Тощая женка да шесть голодранцев — вот и все богатство.

А потому решил Захар сам себе дорогу в жизнь пробивать. Собрал как-то по-тихому котомку с провизией, спичками и картинкой, из газеты вырезанной, и направился в Санкт-Петербург. Шел ему в ту пору шестнадцатый год.

Газетную картинку Захар считал своим главным богатством. Ее местный барин обронил, когда пьяный к кузнице с девицами на бричке прикатил. Приказал барин Демиду у повозки ось починить, а когда вылезал, тут газетенку и выронил. Захар в тот день газетку нашел да поднял. Читать в ту пору Захар еще особо не умел, потому клочок газеты для него был не особенно ценен, если бы не одно «но»…

В газете той картинка была, а на картинке корабль, идущий под парами. Да не просто корабль, а корабль с трубами да пушками. Вырезал ту картинку Захар ножницами, которыми овец стригут, и припрятал, а саму газету в печке сжег.

Когда сосед Селивановых, отставной младший корабельный канонир Прохор Журин, после увольнения со службы в свое родное Дехино вернулся, Захар его как-то подкараулил и спросил напрямую:

— Дядька Прохор, я тоже… ну… как ты… на флоте служить хочу! Подскажи, как моряками становятся?

Накануне Журин полночи просидел у соседа, пили, пока оба не свалились. Поутру бывший канонир шатаясь брел домой, думая только, где бы ему поправить здоровье.

— Отстань, малец! Не до тебя мне сейчас, — отмахнулся от Захара Журин, но тот не собирался отступать так легко, решил обязательно узнать, где и как моряков набирают, и узнать именно сегодня.

— Дядя Прохор! Ну расскажи, у меня вот картинка есть, — Захар сунул мужику свою вырезку из газеты. — Ты на каких кораблях плавал? Я вот на таком хочу.

— Плавает дерьмо в канаве, а моряки хо́дют, дурья твоя башка! Чего пристал как банный лист? Видишь, не до тебя мне сейчас. Ты хоть и сопляк еще, но все же мужик, потому сам понимать должен. Не видишь, голова у меня трещит, точно в ней канонада вражеская грохочет?

— Дядь, а дядь, значит, не хочешь рассказывать?

— Нет! И даже не проси…

— А если я тебе первача отборного принесу, расскажешь?

Услышав о перваче, Журин тут же стал как вкопанный, вытянулся гусем и расправил сухие плечи.

— А откель у тебя самогон?

— От мамки! Она его от бати за сундуком прячет. Знаешь, какой у моей мамки самогон справный!

— Неси! — махнул рукой Прохор и свернул в придорожные кусты.

Когда спустя примерно полчаса Захар притащил под рубахой полуштоф первача, отставной вояка все еще сидел на пеньке и сжимал руками гудящую голову.

Но, отхлебнув самогона, бывалый канонир тут же ожил и враз разговорился. Много чего услышал тогда Захар: и про бронированные пароходы с тепловой турбиной, и про корабельные орудия палубно-башенного типа; не забыл дядька Прохор рассказать и про девиц, которые в каждом порту морячков поджидают. Услыхал все это Захар и еще больше по морю затосковал. А когда рассказчик уже еле ворочал языком, подвел краткий итог:

— Коль и впрямь у тебя такая блажь в голове завелась, ступай-ка ты, паря, в Кронштадт. Потому как именно там — лучшие корабли да самые заправские матросы!

* * *

За украденный самогон Захару тогда крепко влетело. Мать орала до дури, а отец отвел парня за сарай и так отодрал плеткой, что Захар потом неделю спал на животе.

Но Захар ни капельки не жалел о сделанном. Когда раны на спине немного зажили, он собрал свои нехитрые пожитки и, ни с кем не попрощавшись, ушел из отчего дома навсегда: сначала в Питер, а потом и до Кронштадта добрался. Отыскал там военную канцелярию и стал проситься на морскую службу. Парень он был рослый и крепкий, да настырный и скоро добился своего. Зачислили его на корабль. Так сбылась мечта простого деревенского паренька.

Службу свою Захар Селиванов начинал юнгой на канонерке «Сивуч» на Балтике, потом уже матросом попал на линейный корабль. Там-то в Русско-японскую войну дослужился он от простого матроса аж до унтер-офицера. Потом вернулся в Кронштадт, а когда смута в России началась, сблизился с революционно настроенными матросами.

Проникшись идеями Маркса и Ленина, в семнадцатом году Захар Демидович поучаствовал в Петроградском восстании, а позже, уже при Советах, получил должность младшего боцмана на легендарном линкоре «Андрей Первозванный».

В девятнадцатом при атаке Кронштадта английскими катерами, когда торпеда угодила в носовую часть корабля, Захар Селиванов получил сильнейшую контузию, был списан на берег и отправлен в лазарет. Почти полгода провалялся в госпитале, мечтая вернуться на флот, на свой родной корабль, но его мечтам не суждено было сбыться.

Линкор «Андрей Первозванный» так и не был восстановлен. Захар уехал в Псков, где поселился у своей престарелой тетки по матери. Вот тут-то Захару нежданно-негаданно и привалило кое-какое наследство. Вскоре тетка умерла, а так как других родственников у старушки не нашлось, ее квартира и прочее имущество отошло Захару.

Пенсии по ранению, разумеется, не хватало, и Захар принялся искать работу. Однако привыкший к дисциплине и порядку бывший младший боцман идти на обычную работу не хотел, а в армию его после контузии уже не брали.

Но выход нашелся. Захар как-то встретил одного из своих старых сослуживцев-моряков, Борьку Репина. Тот всегда считался на их корабле идейным большевиком-ленинцем и после службы во флоте попал служить в НКВД, где сумел дослужиться до руководящей должности. Лейтенант госбезопасности Репин подключил все свои связи и похлопотал за бывшего товарища, в результате Захар Селиванов был принят в районный отдел Псковской милиции служить в дежурную часть. Это был, конечно, не флот, но хоть что-то похожее на воинскую службу.

После оккупации Пскова немцами Захар Селиванов сумел покинуть город и укрыться в одной из близлежащих деревень, где его приютила молодая бабенка Дарья, муж которой был призван на фронт в первые дни войны и пропал без вести.

Живя в деревне под немцами, Захар в полицаи идти наотрез отказался. Немецкий офицер, который призывал всех послужить великому рейху, обещал выдать обмундирование, оружие, зарплату пятнадцать оккупационных рейсхмарок в месяц и мешок картошки, но Захар сослался на старую контузию и сумел всеми правдами и неправдами уклониться от дальнейшей вербовки.

Все то время, пока они были под немцами, Захар Селиванов почти не выходил со двора. Хоть в деревне он и был чужой, но все же сильно опасался, что кто-нибудь прознает про его революционное прошлое.

Работать в поле он тоже не особо рвался, лишь изредка помогал Дарье по хозяйству. Захар считал себя заправским моряком и не особо утруждался колкой дров и сенокосом. Большую часть времени он сидел дома и не заметил, как пристрастился к алкоголю. Сожительница его терпела. Но однажды случилось так, что Захару снова пришлось менять место своего обитания.

В июне сорок пятого, уже после победы, освободился из немецкого плена законный муж Дарьи, Иван. Когда он приехал в родную деревню и увидел в своей хате незнакомого мужика, тут же бросился на него с кулаками. Захар, хоть и было ему в ту пору уже за пятьдесят, оставался физически крепким. В результате потасовки вернувшийся солдат угодил в районную больницу, а Селиванов поспешил покинуть деревню, сказав своей любушке на прощание:

— Прощай, не держи на меня зла. Он тебе как-никак муж, а я кто…

— Иди с богом, — отвечала Дарья. — Ваньку своего я угомоню, он у меня горячий, но все же помягче тебя будет.

— Ясное дело помягче, вон я ему как бока-то намял!

Дарья замахала руками:

— Да иди уж! Экий пострел: нашел чем гордиться.

— Скучать-то хоть по мне будешь, когда уйду? — процедил озадаченный Захар. Он-то считал, что Дарья так легко его не отпустит, но бабу словно прорвало:

— А не стану я по тебе скучать! Ты же мне, ирод, за эти годы всю душу вымотал. Проку от тебя — с наперсток, а забот — выше крыши. Просидел сиднем на моей шее, только бубнил да огрызался, самогонку жрал да трубкой своей пыхтел. Злыдень ты, да и поговорить с тобой не о чем, кроме как о море твоем.

— Я-то думал, у нас с тобой любовь…

— Да какая любовь! Тебе лет-то уж сколько? А мой Ванька еще молодой. Он и в койке почище твоего будет…

Захар насупился и сжал кулаки:

— Молчи, дура! Надо бы тебе за такие слова в рожу дать, да настоящие моряки баб не трогают.

Закинул Захар за спину свой старенький сидор с ковригой хлеба и шматом сала и отправился восвояси. Что потом случилось с Дарьей и ее мужем, Захар так и не узнал, а просто постарался выбросить их поскорее из головы.

Вернувшись в Псков, Захар нашел свою квартиру нетронутой, добился восстановления пенсии по ранению и вскоре женился на немолодой вдове. Прошел год, за все это время Захар так и не смог найти себе подходящую работу. Он сидел дома и с горечью вспоминал службу на флоте, берег свою старую форму и фотографии тех далеких лет. Он так очерствел душой, что превратился в настоящего домашнего тирана. Жена спустя пару лет ушла от него, не выдержав тяжелого характера мужа, который обращался с ней как с палубным матросом.

Оставшись один, Захар крепко запил. Вот только отчего больше грустил Захар, трудно было понять. Все думали, что тоскует бывший младший боцман по ушедшей жене, но на самом деле все эти годы Захар по-настоящему скучал лишь по морю.

Глава 2

В форменной фуражке и поношенном пиджаке, под которой красовалась заштопанная в нескольких местах и вытянутая на шее тельняшка, Захар Селиванов вышел из дома и направился к пивному ларьку. До ларька нужно было топать не меньше двух кварталов, но Захар преодолел это расстояние за пять минут. Увидев на месте закрытые ставни с прикрепленной к ним табличкой «Пива нет», Захар грязно выругался и обреченно побрел обратно к дому.

Придя во двор, он сел на лавку в тени развесистой молодой березки и в очередной раз пересчитал свою наличность. Получалась лишь пара помятых рублей и какая-то мелочь. Рюмочные были еще закрыты, а бутылку самой дешевой водки под названием «Сучок» можно было купить только за двадцать один рубль двадцать копеек. До положенной Захару Селиванову пенсии оставалось еще не меньше недели, и Захар загрустил.

Он вполголоса обматерил свою соседку тетю Фиму, жившую снизу, у которой он регулярно покупал дешевый самогон и которая частенько наливала ему в долг. Надо же было этой старой карге три дня назад помереть посреди белого дня. Одно хорошо — не придется возвращать червонец, который Захар ей намедни задолжал. На душе скребли кошки.

В этот миг он вдруг вспомнил свою юность и того самого дядьку Прохора. Он вспоминал удивительные рассказы отставного канонира, вспоминал ту самую вырезку из газеты и свою истерзанную отцовским кнутом спину, ну и, конечно, тот самый украденный им полуштоф первача. Вот бы сейчас, так же как тогда, нашелся бы какой-нибудь ловкий паренек, который бы принес ему хоть что-нибудь на опохмел. За это он бы рассказал ему про море, про то, как он шел на штурм Зимнего, про то, как служил младшим боцманом и воевал с англичанами на легендарном линкоре; он рассказал бы сейчас кому угодно и что угодно, лишь бы унять эту жуткую тряску и боль в висках.

— Добрый день! Я ищу Захара Демидовича Селиванова. Я заходил в дом, там одна женщина мне сказала, что видела его под окном на лавке. Это не вы?

Захар медленно поднял голову, прищурился не то от боли, не то от яркого солнечного света и увидел тощенького паренька в пиджаке и кепке с огромным козырьком. Правой рукой молодой человек прижимал к груди кожаный портфель. Поморщившись, Захар сухо прохрипел:

— А ты кто?

Парень достал из кармана красную «корочку» и звучно представился:

— Богданов. Следователь областной прокуратуры.

— Ух ты… важный какой, а с виду и не скажешь. Значит, ты у нас тоже мент!

Паренек был явно ошарашен:

— Я вам никакой не мент! Говорю же: областная прокуратура…

— У тебя деньги есть? — Захар вытер трясущейся ладонью пересохшие губы.

Паренек еще больше опешил:

— Есть немного, а что?

— Ты что, совсем тупой? Не видишь, у меня трубы горят?

— Вы, конечно, извините, но ваш тон… — парень нахмурился и решительно продолжил: — Вы только что оскорбили сотрудника при исполнении! И вообще, я не обязан вам ничего давать, в смысле — никаких денег. А вам дам один совет: если будете так пьянствовать, то долго не протянете! Посмотрите на себя: вы даже на человека не похожи!

— Знаешь что! Сопляк! Молод еще, чтобы таким, как я, советы давать! Говорю же: у меня трубы горят! Подкинь деньжат или дай похмелиться, если есть.

— Я что, похож на того, кто носит в кармане бутылку?

— Что, нет? И там нет? — с последней надеждой спросил Захар, указывая на портфель, который парень тут же еще сильнее прижал к груди.

— Нет, разумеется!

— Ну и черт с тобой! Проваливай!

Парень нахмурился и по-детски надул губы:

— Ну хорошо! Но вы за это ответите!

Он развернулся и быстро зашагал со двора. Захар скрипуче рассмеялся и крикнул вдогонку:

— Катись отсюдова, хмырь! Не боюсь я тебя, крыса сухопутная.

* * *

Зверев оторвался от бумаг, подошел к распахнутому окну и вдохнул полной грудью сладковатый аромат благоухающей сирени. В небесах кружили стрижи, а из расположенного неподалеку парка доносился всеми любимый «Вальс цветов» Чайковского. Паша тут же вспомнил о вчерашнем разговоре с Сонечкой Кравцовой, двадцатидевятилетней вдовушкой с тоненьким голоском и чарующими зелеными глазками.

Накануне Зверев вернулся с работы раньше обычного и, чтобы не изнывать от скуки, решил позвонить одной из своих давних знакомых. Сонечка жила одна и была той из немногих подруг Зверева, которым он мог позвонить в любое время, не рискуя поставить свою собеседницу в неловкое положение. Муж Сонечки, лысоватый толстячок, прибывший в Псков из города Коврова сразу же после войны, два года проработал на хлебозаводе в должности главного снабженца. Потом у него прихватило сердце, а подоспевшая «Скорая» уже ничего не смогла сделать.

Сонечка, схоронив мужа, недолго горевала по усопшему, оставившему ей после себя трехкомнатную квартиру в центре города и, судя по всему, немалый капитал. Когда же мужнины денежки стали быстро таять, Сонечка устроилась работать манекенщицей в местный Дом моды. Там-то они и познакомились. Зверев тогда расследовал дело об убийстве главного бухгалтера того самого Дома моды.

Но на этот раз разговор с Сонечкой пошел совершенно по другому сценарию. Этот вечер сулил необыкновенные перспективы и мог бы стать настоящей сказкой для обоих, но когда Сонечка сняла трубку, Звереву, вместо привычного тоненького «алло»», резануло ухо холодное как гранит: «Да, я вас слушаю! Кто это?»

Пашка поначалу опешил и нарочито громко пробасил:

— Раньше ты узнавала меня по голосу.

Ответ не заставил себя ждать:

— Нет, я не смогу! Не смогу выйти! Ни сегодня, ни завтра. Извините, Варвара Михайловна, я немного приболела.

В трубке издалека послышался хрипловатый баритон:

— Кто там, котенок?

— Это с работы! Просят выйти сегодня вечером на юбилейный показ.

— Ты же говорила, что у тебя выходной?

— Так и есть, не волнуйся, пупсик, никуда я не пойду.

Услышав такое, Зверев рассмеялся и пропищал тоненьким голоском:

— Желаю поскорее поправиться, Сонечка. Варвара Михайловна все поняла и обязательно подыщет тебе замену. Можешь не волноваться, юбилейный показ пройдет на высшем уровне!

Приглушив голос рукой, Сонечка тихо прошептала в трубку:

— Иди к черту!

— Пупсику — привет, а котенку — скорейшего выздоровления.

— Говорю же, иди к черту. Какая же ты все-таки сволочь, Зверев! — и Сонечка повесила трубку.

После того как очередная амурная встреча сорвалась, так и не начавшись, Зверев подошел к столу. Там ему на глаза снова попался клочок бумаги, вырванный из Вениного кроссворда. Зверев взял листок, еще раз произнес про себя написанное на нем имя и положил обратно. В эту минуту он убеждал себя, что чертовски вымотался за эти дни. Внушение помогло, и в эту ночь он спал как убитый.

* * *

Дверь распахнулась, и в кабинет вошел Веня Костин, неся в руках дымящийся самовар.

— Ну что, Павел Васильевич, теперь можно и чайку!

— Чайку так чайку, — Зверев отошел от окна и уселся на прежнее место.

Костин вытащил из ящика баночку с рафинадом и пачку грузинского чая.

— Я вот все думаю, почему мы тут с вами бумаги лопатим, а наш Вадик свидетелей ищет! — звеня подстаканниками, заявил Веня.

— Потому что я так решил! — спокойно ответил Зверев.

— Это понятно, но все-таки — почему? Это ведь он у нас следователь, а мы с вами — опера!

— Ну как тебе сказать «почему»? — философски заметил Зверев. — Потому что Вадик у нас еще молодой. Ему опыта набираться надо. Так что пусть «на земле» поработает. А ты чего это? Или чем-то недоволен?

— Да, честно говоря, достали меня эти бумаги! Хочется нормальных дел, а не здесь штаны протирать и чернила переводить!

— Понимаю! Но дай ты молодому шанс, а вот если не справится… — Зверев сделал внушительную паузу.

— И что тогда?

— Тогда я тебя в бой отправлю! Ты не Вадик! Ты у меня настоящий мастер сыска! Мой главный резерв! Моя, так сказать, старая гвардия.

— Опять издеваетесь?

— Ни капельки.

— А чего ж опять меня Венечкой называть стали? Ведь был же на этот счет уговор.

— Уговор?.. Какой уговор? — Зверев, усевшись за стол, снова уставился в лежавшие перед ним документы. Костин лишь махнул рукой и поинтересовался:

— Тебе, как всегда, покрепче, Василич?

— Разумеется, и без сахара!

Костин протянул Звереву стакан. В этот момент в кабинет ворвался Богданов.

— Это что ж такое делается! Вы только послушайте! — Богданов бросил на стол свой портфель, схватил со стола Костина второй стакан и сделал из него пару глотков. — Ух ты, горячий какой!

— Я вообще-то его не тебе наливал! — возмутился Костин.

— Прости, запарился совсем. Тебе что, чая жалко?

— Не жалко, просто у нас не буфет! Хочешь чая, так заваривай себе сам, самовар только что закипел.

— Так! Хватит про чаи! — перебил Зверев. — Что там у тебя стряслось?

Богданов сел за свой стол, достал из портфеля кипу бумаг и ткнул в верхнюю папку пальцем:

— Вот! Я вчера полдня в архивах просидел. Выяснял тех, кто мог знать хоть что-то про пропажу Малашина и генеральского сына. Искал списки сотрудников райотдела, где наши ребята работали! Нашел аж двенадцать человек и вот итог: трое погибли на войне, четверо больше не служат в милиции и уехали из города, еще четверых я все-таки сумел найти и отыскать — благо вы мне для этого Горячева дали.

— Нехило наша прокуратура живет! Я в свое время по оперативным делам на машинах не ездил! — возмутился Костин. — Все больше ножками или на трамвайчике.

— Веня, заткнись, — прихлебывая из стакана, осадил его Зверев.

Вадик продолжил:

— Так вот, трое из опрошенных понятия не имеют о том, куда подевались Егор и Василий, а четвертый вообще отказался со мной разговаривать!

— Это еще почему?

— Да потому что он форменный хам! Я ему представился, удостоверение показал, а он меня хмырем назвал.

— И как фамилия этого хама? — поинтересовался Зверев.

Веня вскочил, достал из своих бумаг выписку из личного дела.

— «Селиванов Захар Демидович, проходил службу в Шабановском райотделе города Пскова в должности помощника дежурного», — прочитал Зверев. — Этот вполне может знать про наших пропавших архаровцев.

— Вот и я про то, но он гад уперся, а еще «крысой сухопутной» назвал, — обиженно воскликнул Богданов.

Зверев сдвинул брови к переносице:

— Крысой, говоришь? Сухопутной? Так это же хорошо!

— Хорошо, что меня крысой обозвали?

— Да нет, хорошо другое: раз он не уважает сухопутных крыс, выходит, он на флоте служил.

— Да уж явно не в пехоте! Фуражка на нем с «крабом», тельник заношенный. Весь из себя важный такой, а у самого руки трясутся! Пьянь подзаборная! Я его спрашиваю: «Это вы Селиванов?» — а он у меня на опохмел требует!

— Ну и…

— Что «и»?

— Дал ты ему на опохмел?

— Вот еще!

Зверев и Костин переглянулись.

— Ну ты, Вадик, даешь! — хмыкнул Костин. — Трешку для дела пожалел.

— Ничего я не пожалел, — Богданов надулся еще сильнее. — Просто я пьянство не поощряю.

— Ладно, хватит цапаться! — цыкнул Зверев. — Значит, моряк наш Селиванов, ну и хорошо…

— Да что хорошего-то?

— Хорошо, что мы теперь знаем, как с этим мореманом разговаривать.

— И как?

— Раз он у нас настоящий «морской волк», значит, и крутить его будет тоже моряк. А знаешь ли ты, Вадик, где наш дорогой Венечка служил до того, как к нам в милицию попал?

— В Морфлоте! Где же еще? — ответил Богданов.

— Неужели Веня о своем морском прошлом уже похвастаться успел?

— Ничего он не успел! Просто у него якорь на предплечье наколот, а еще походка уж больно вальяжная — вразвалочку…

— Молодец, Вадик, наблюдательность в нашем деле очень важна! — похвалил Зверев и посмотрел на Костина. — Ну что, Венечка, догадываешься, почему этот Селиванов с нашим дорогим Вадиком общаться не пожелал?

— Потому что гусь свинье не товарищ! — недовольно бросил Костин.

— Это Селиванов, что ли, у нас гусь? Или ты себя имел в виду? Да нет, ты сейчас не на гуся, ты сейчас больше на надутого индюка похож! — продолжал подначивать парня Зверев. — Смотри, Вадик, как он злится из-за того, что я его Венечкой называю! Ну ничего, теперь у него будет возможность отличиться. Выпытает наш Венечка у этого морского волка все тайны, я его опять Вениамином называть стану. Ну, не постоянно, конечно, а какое-то время!

— Как минимум год! — процедил Костин.

— Год, это ты, конечно, загнул. Хотя если ты из этого волчары что-нибудь по-настоящему дельное вытянешь, то будет тебе год!

— Заметано! Все, что помнит и не помнит, расскажет! Уж ты меня, Василич, знаешь.

Глава 3

Весь день Захар Селиванов изнывал от похмелья. Единственное, что ему хоть как-то помогло, это помидорный рассол, который ему поднесла соседка по лестничной площадке Глафира Сердюкова. Дать денег в долг соседка наотрез отказалась, но рассол вынесла, велев непременно вернуть пустую банку.

Обычно в таких случаях похмелье отступало, но сегодня к вечеру Захара затрясло сильнее обычного. Когда по радио стали передавать вечерние новости, Захар выпил остатки рассола и упал на кровать. В этот момент в дверь коротко позвонили. Захар матюгнулся и рявкнул, не вставая с кровати:

— Кого там еще несет?

Непрошеный визитер снова начал звонить и не отпускал кнопку, пока Захар не открыл дверь. На пороге стоял коротко стриженный парень в кепке-лондонке и смотрел на Захара с плутоватым прищуром. Высокий, жилистый, в белой рубахе и широких брюках на подтяжках. В руке парень держал коричневый пиджак, в который было что-то завернуто.

— Здорово, дядя! Тут такое дело…

Захар грубо перебил:

— Ты кто такой? Чего трезвонишь как очумелый, или здоровье лишнее?

Парень беззлобно рассмеялся.

— А ты, я гляжу, дядя, тот еще ухарь! Мне тут твои соседи по ку́барю шепнули, что у тебя можно яшку кинуть?^[2]

Захар насторожился, почесал небритый подбородок, его кустистые брови сдвинулись домиком.

— Это кто ж тебе такое сказал? Здесь у меня вообще-то не «Метрополь».

Парень снова гыкнул:

— Да почитай все твои соседи, батя. Тут у вас все семейные живут, а ты вроде как один, вот я и пришвартовался к твоему пирсу. Мне бы только ночку перекантоваться, и я отчалю. Зуб даю! — парень сделал характерный жест, чиркнув ногтем по зубам. Захар увидел на предплечье незнакомца наколотый якорь.

— Где служил? — поинтересовался Захар.

— Отдельный батальон морской пехоты! Балаклава! Черноморский флот!

— Должность, спрашиваю, какая?

— Старший матрос! А ты, батя, я вижу, тоже не из сухопутных…

— А что незаметно? — горделиво выпрямившись, пробасил Захар. — Младший боцман Балтфлота.

— Военный?

— Военный! А ты что подумал, на угольный сухогруз попал?

— Ого! Да тебя, батя, мне сам бог послал. Ты не думай, я не на дармовщинку напрашиваюсь. Вот!

Парень сдвинул кепку на затылок и вытащил из кармана пиджака бутылку «Столичной». Захар тут же схватил ее и, откупорив ее зубами, опорожнил добрую треть прямо из горла. Глухо икнув и занюхав рукавом, Захар крякнул и движением руки пригласил гостя в дом.

— Входи! Раз такое дело, ночуй, места хватит.

Парень повесил на вешалку пиджак, вынул из внутреннего кармана вторую бутылку.

— Так у меня и на двоих хватит!

Захар чуть не прослезился:

— Швартуйся пока, а я пойду стаканы поищу. Ты ведь, салага, небось водку из горла пить не привык.

* * *

Костин ввалился в кабинет и направился к тумбочке, на которой стоял графин. Жадно припал, выпил аж два стакана, потом уселся за стол и только сейчас снял кепку.

— Видок у тебя, друг, мягко говоря, не очень! Что, крепок пить наш волчара? — поинтересовался Зверев.

— Крепок, зараза! Но и мы не лыком шиты! Он первую бутылку почти сразу в одного всосал, вторую уже подольше и на двоих пили, — констатировал Костин. — Пришлось еще и за третьей сбегать, прежде чем он свалился и захрапел. Часов до трех сидели.

— Ну и что узнал? — сгорая от нетерпения, спросил Богданов.

— Он мне битый час втирал, как швартовные тросы и кранцы правильно крепить! Потом учил сходни ставить! Как будто я без него этого не знал, а еще про то, как пацаном из дома сбежал, как в Кронштадт подался и как ранили его на линкоре.

— По делу что узнал? — усевшись на край стола, спросил Зверев. — Рассказывай!

— А ты, Василич, про уговор наш, часом, не забыл?

— Не забыл… рассказывай.

— Так вот! — Костин хлопнул себя по коленке. — Узнал я не особо много, но пару зацепок вроде есть! Когда Селиванов обмолвился, что в Шабановском райотделе служил, я поинтересовался, не знает ли он Ваську Малашина. Сказал, что мы с ним росли в одном дворе, а еще сказал, что видел его как-то в городе, но мы разминулись.

— Так и что?

— А вот что. В тот день наш Селиванов помдежем заступил. Было это девятого июля, как раз в тот день, когда немцы в город вошли. Эвакуация идет полным ходом, кругом суматоха, а тут на телефон дежурного девица позвонила…

— Селиванов сам с той девицей разговаривал?

— В том-то и дело, что нет!

— Откуда тогда он знает, что это девица была?

— Когда звонок раздался, трубку Селиванов взял. Голос, говорит, женский был. Молодая. Потом в соседнее здание снаряд зажигательный попал. Дежурный Селиванову велел на улицу бежать, узнать, нет ли угрозы возгорания. Так что, зачем та девица звонила, Селиванов не знает. Зато когда Селиванов в дежурку вернулся, он видел, как к крыльцу дежурная машина подкатила. Еще сказал, что видел, как оба наших орелика в ту машину сели.

— Егор и Василий?

— Так точно! Селиванов у дежурного спрашивал, куда они, а дежурный ему говорит, вроде как нашли что-то.

— А что нашли?

— Дежурный про это не сказал, его в ту минуту начальник к себе затребовал и отправил куда-то. Потом немцы в город вошли, и такое началось, что времени на расспросы уже не было. Зато перед этим, когда Селиванов в дежурке сидел, он в журнал дежурного посмотрел. Запись, сказал, там была: «Опергруппа в составе лейтенанта Антипова и лейтенанта Малашина выехала на место происшествия по адресу: улица Лесная, дом семь, квартира двенадцать».

Зверев одобрительно кивнул:

— Ну что ж, это уже зацепка! Молодец, Вениамин Игоревич, с задачей справился на пять!

Костин назидательно посмотрел на Богданова, тот тут же насупился.

— Так можем, когда захотим! — стараясь не демонстрировать свое торжество, заявил Костин.

— А ты, Вадик, чего нос повесил? — повеселел Зверев. — А ну, вели Горячеву разводить пары! Остаешься за старшего, а мы с Вениамином прокатимся до улицы Лесной, узнаем, кто сейчас по этому адресу обитает.

Примечания

2

Кубарь (морск. жарг.) — кубрик, каюта, в данном случае комната. Кинуть яшку — встать на якорь.