Преодоление

Валерий Туринов, 2023

1611 год. Пришло время преодолеть внутренний раскол в русском обществе, горькое наследие Смутного времени. Кузьма Минин, соратник Дмитрия Пожарского, собирает ополчение «всей земли». Те, кто в свое время примкнул к Лжедимитрию, еще пытаются сопротивляться, мечутся туда-сюда, но их дело пропащее. И все же не следует думать, что враждебные силы, стремящиеся подчинить Россию, будут легко побеждены. Придется отразить нашествие целого ряда врагов: польсколитовских, шведов, крымских татар. А после войны неминуемо следует разруха, и ее тоже не победить в один день. Эта книга завершает трилогию писателя-историка Валерия Туринова о Смутном времени. Две первые книги – «Вторжение в Московию» и «Смутные годы» – ранее опубликованы в этой же серии.

Глава 2

Ярославль

Смоленские десятни ^[9]потянулись в Нижний. Там они полностью собрались только к Рождеству ^[10]1611 года.

Князь Дмитрий, встретив их, провёл им смотр. То, что он увидел, разочаровало его. С досады он чуть было не выругался. Те, что предстали перед ним, требовали больших затрат, много хлопот, чтобы с ними можно было воевать, чтобы они стали походить на мало-мальское войско.

— Ничего, Дмитрий Михайлович, выдадим оклады, справим оружие, одежду, чем быть сыту, — стал успокаивать его Кузьма.

Они распустили служилых. И началась работа по их устройству. Нужно было выдать им жалованье, обеспечить оружием, распределить на постой, выявить, нет ли больных, да как быть с безлошадными…

Сразу же выяснилась причина плачевного вида смоленских. Там, по деревням под Арзамасом, и в других поселениях, куда их, смоленских, поместили подмосковные власти, они не все устроили свои земельные дела. Многие так и не смогли обзавестись поместьями, из которых можно было бы подняться на воинскую службу. И в Нижний они притащились пешком, некоторые из совсем уже дальних поместий от Арзамаса.

С оказией добирался до Нижнего и Битяговский. Чтобы не замерзнуть по дороге, он пристал к попутному санному обозу. Мужики охотно взяли его с собой, узнав, что он идёт в Нижний, в ополчение. В дороге они накормили его, у кого-то из обозников оказалась и чарка крепкой. Так что Битяговский, хотя и явился в Нижний без коня и в лаптях, но топать пешком и голодать ему не пришлось.

— Афоня, ты ли это?! — воскликнули одновременно Яков и Михалка, когда перед ними предстал Битяговский, их товарищ по службе, скитаниям и бедам.

Они обняли этого заросшего бродягу, покачались, стоя вот так, обнявшись втроем, затем уселись за стол. Изба быстро наполнилась смоленскими. Пришли те, что уже обжились здесь за месяц. Они глядели на только что прибывших и зубоскалили над их нищенским видом.

— Друзья, мы снова вместе! — вскричал Михалка, когда к ним на огонёк заглянул ещё и Уваров Гришка.

Антипка Фадеев, у которого Яков с Михалкой остановились и на этот раз, достал из клети штоф с водкой. На столе появилась и закуска.

Они выпили: за встречу, за дружбу. Засиделись они допоздна.

Ночью пошёл снег. Затем замела, засвистела пурга, понеслись заряды снега, переметая все пути-дороги. И в городе, и на посаде, захлопнув крепко двери, люди залегли по избам на печках, прислушиваясь даже во сне к воплям и стонам рассерчавшей из-за чего-то природы. За ночь намело такие сугробы, что невозможно было выйти из избёнок. Утром их, смоленских, откапали соседи, которым повезло, не так сильно завалило.

В этот же день, когда их избёнку откопали, Яков и Михалка Бестужев, выйдя со двора Антипки, направились к Торговым рядам.

Придя туда, они сначала обошли Колпачный ряд. Искали Михалке шапку. Нашли овчинную. Купили за восемь алтын.

Заглянули они и в лавки в Сапожном ряду.

Якову нужны были крепкие сапоги. Сейчас, по зиме, ещё ничего, можно походить и в старых валенках. А в походе, впереди была весна, без крепких сапог не обойтись. Их они нашли тоже. Купили. Довольные, они пошли назад, на двор Антипки, уже ставший для них родным.

На подъёме в гору, у Поганого ручья, где накануне всё перемело снегом, навстречу им попались два мужика. Ещё издали Яков узнал в одном из них Минина. Тот, как всегда, куда-то спешил. Рядом с ним бодро вышагивал какой-то мелкий мужичок.

«Тот, что всегда с Сухоруким», — узнал Яков и его.

— А-а, смольняне! — расплылся Кузьма улыбкой. — Ну-ка, служба, постойте, постойте! — выставил он вперёд крючком свою усохшую руку, перекрывая им дорогу на тропинке.

Яков и Михалка хотели было улизнуть от мужиков, чтобы не объясняться. Но деваться было некуда, кругом возвышались сугробы.

Кузьма, по-детски непосредственный и обходительный с теми, кто был ему симпатичен, стал возбуждённо выкладывать им последние новости.

— Вот слушайте, слушайте! И своим передайте! Просовецкий занял Суздаль и Владимир!..

Он, как обычно, куда-то бежал. Время у него было в обрез. Но эта новость была важной для них, для служилых. Поэтому он остановил их.

— Туда его послал Заруцкий! — продолжил он. — Перекрыть нам путь на Москву! Вот и думайте, смольняне, думайте!.. Да ещё этот дьявол, Заруцкий, заставил Арзамас, ваш Арзамас! — ткнул он пальцем в грудь Якову. — Помочь тому же Просовецкому войском!

— Ну и что? — спросил Яков его, чтобы он разъяснил всё.

Кузьма покачал головой, глядя на него, как на малого.

— А вот и то! Этим показали они, Трубецкой и Заруцкий, что значит наше ополчение-то! Мол, вас никто не признает за власть! И за неё, за эту власть, ещё придётся здорово драться!

Глаза его засверкали. Он уже хватил вкус этой борьбы за власть здесь, в Нижнем, в самом низу, среди своих, посадских. И без этого уже не мог.

— Но мы же не одни! — воскликнул Бестужев. — Та же Казань с нами! Иные города тоже встанут!

— Да, — согласился с ним Кузьма, слегка помедлив с ответом.

Затем он крикнул скороговоркой им на прощание что-то, что они не разобрали, и побежал дальше, энергично размахивая одной рукой, другую же, усохшую, плотно прижимая к телу.

— Ну всё, братцы, на Москву походом не идём! — объявил Яков своим, когда они с Бестужевым вернулись на двор Антипки и передали разговор с Кузьмой. — Нет нам туда дороги! Если Заруцкий взялся за что-то, то доведёт до конца!

— Суздаль же под Просовецким! Андрюшка раздаёт там имения! — засмеялся Бестужев и стал рассказывать о Просовецком.

* * *

Зима выдалась, на удивление, тёплой, но снежной. И за те полтора месяца, пока они, смоленские служилые, провели в Нижнем, Яков успел подготовиться к походу. Получив из казны Сухорукого деньги, он купил себе, прежде всего, другого коня. Его старый конь так отощал от походов, частой бескормицы, что ни на что не был годен. И он задешево продал его какому-то посадскому. Затем он походил с Бестужевым по базарам и лавкам. Они присматривали себе оружие. Бедствуя в том же Арзамасе, многие смоленские продали свое оружие, чтобы добыть хлеба. Продавали и одежонку, совсем обносились. Яков до такого пока не опустился, хотя и он, бывало, тоже голодал. Но он так и не расстался ни с саблей, ни с конём. И только сейчас, когда пришла пора идти на серьёзное дело, он сменил старого коня на более крепкого. Так же поступил и Бестужев, послушав его совета. С оружием оказалось легче. Обеспечить их оружием взяла на себя казна Минина. И по кузницам Нижнего пошёл перестук молотков: целыми днями там работали, торопились выполнить заказ ополчения.

Кузьма же, как всегда, был неутомим и вездесущ.

Яков частенько видел его, правда, издали, на улицах города, куда-то спешащего.

Каждый день Кузьма обходил все кузницы. Сначала он проверял, как идёт работа там, где ковали стальные щиты, винтованные пищали, копья, сулицы и прапоры; броню из колец тоже мастерили по кузницам. Нужны были барабаны, а значит, телячьи кожи. Это всё разместилось заказом в кожевенной слободке. А чтобы снабдить служилых кормами-то!.. О-о боже! Он и не представлял, какие нужны запасы-то!..

«Это тебе не твоя мясная лавочка!» — порой саркастически мелькало у него. Там за день он продавал в лучшем случае что-нибудь двум десяткам покупателей, своим же посадским… А тут иной размах!..

Оброк с этих кузниц платили в государеву казну, в съезжую избу. Но не в его земскую. И теми деньгами распоряжался воевода. А сейчас на его месте сидит Биркин.

«Ну, с этим можно договориться», — зная того, полагал он.

Обычно он начинал обход с Верхнего посада. Поднявшись с его родного Нижнего посада вверх по лестнице, вырубленной в снегу, он шёл к Дмитровским воротам города. Там он сворачивал налево, выходил по укатанной санями дороге к таможенной избе. Оттуда, от таможенной избы, по такой же дороге, схваченной морозами, он спускался саженей на шесть под гору… И вот тут-то, над крепостным рвом, на открытом пустыре, рядком стояли кузницы.

Кузницы он обходил все, начиная с посадского Федьки Козлятева, и заканчивал кузницей Ивана Ларионова. Затем он возвращался назад, к кузнице своих старых приятелей, Федьки Куприянова и Мишки Козлятева. Эта кузница была в своё время за Баженкой Козлятевым, двоюродным братом Мишки. Оброк с неё платили солидный, в 1 рубль 16 алтын и 4 деньги; мастерили они, Федька и Мишка, быстро и отменно, так что в заказах недостатка не было.

Постояв и понаблюдав, как Мишка оттягивает лезвие сабли, он обычно говорил ему на прощание какое-нибудь доброе слово и шёл в следующую кузницу, где перекидывался парой шуточек с кузнецами и подмастерьями. Обойдя так их все, он шёл в Кожевенную слободку, где готовили конскую упряжь для конных сотен. Потом он шёл по избам к тем бабам, которым раздал заказ на пошив рукавиц и шапок тягиляев^[11]. Забот хватало, за всем приходилось следить. Хотя люди работали без отдыха, по целым дням, но всё равно нужен был глаз да глаз. Не везде к делу подходили как надо бы, вот в эту-то пору, разорения и разрухи в государстве.

После полудня, быстро перекусив дома, куда забегал на минутку, он торопился в земскую. Оттуда он шёл в городской совет. И тяжелее всего ему приходилось там. Как только он начинал перечислять, что готово, а что нет и кому надо бы этим заняться из людей земской и приказной изб, как тут же на него сыпались упреки, что он лезет не в свое дело, и тем, мол, делом ему, посадскому, заниматься невместно. А на то-де есть боярский сын, тот же Ждан Болтин, есть и дьяки и подьячие… Но те-то, дьяки и подьячие, пропьют же всё!.. Родную мать за чарку продадут! А не только казну!.. Воевода же Звенигородский уже давно сбежал отсюда… Алябьев? Второй воевода?.. Тот больно смирный и пальцем не пошевелит за день! Сам уже и не ходит, свой живот с трудом носит! Только на санях доставляют его в Приказную.

* * *

Яков же понемножку подготовился к походу. Он купил ещё полушубок, чтобы не мерзнуть в поле, и валенки, а ещё мохнатки из собачины. Вот уж прелесть рукам-то! На голове у него появился новый заячий малахай. Он купил его задёшево, всего за пять алтын. Кафтан у него был ещё справный, и рубаха тоже, поэтому он на них не тратился. Купил он только ещё одни порты, зная, как быстро они изнашиваются в походе. Седло, сбруя и остальная упряжь, те же подсумки и конские вьюки для кормовых запасов, были у него ещё в добром виде.

После того как они приоделись, Бестужев хотел было затащить его в кабак. Мол, обмыть бы надо покупки, не то быстро износятся. Но он отказался.

В тот вечер из кабака Михалка вернулся с разбитой физиономией. Но это бы ещё ничего. А вот когда он проспался, открыл глаза утром, глянул на него, на Якова, с чего-то улыбнулся, то ощерился щербатым ртом.

— Пострадал, — смешно шепелявя, сообщил он, всё так же чему-то улыбаясь.

Теперь у него во рту несимпатично темнел провал, как у старика. Оказалось, он погулял бы в кабаке, ни во что не вмешиваясь. Но к тому, чтобы задраться, его подтолкнул боярский сын из Вязьмы. Тот, выпив с ним по две чарки водки, клялся ему в дружбе, потом полез драться с местными стрельцами… Вышла драка. И Михалке досталось больше всех…

— Меньше жрать будешь! — съязвил Яков. — И зачем ходить в кабак? Вон Стёпка, монастырский-то, всегда угостит водкой! Если хочешь — то и зубы выбьет! Ха-ха!..

— Ладно, пошли умываться, — прошепелявил Михалка, поднимаясь с лежака.

Он потянулся с хрустом в костях, как обычно, разминался с утра, сунул ноги прямо так, без носков, в валенки, и выскочил из избы. Во дворе он, по пояс голый, в одних помятых штанах, в которых спал, бухнулся в снег. Побарахтавшись там, охая, он вскочил и в два прыжка оказался обратно в их тёплой, но вонючей избе.

— Ух-х! — вырвалось у него со всхлипом. — Вот сейчас бы ещё чарку, а! Опохмелиться! — посмотрел он горящими глазами на Якова: румяный, курносый и здоровый. Он был славным малым, как и его покойный брат Васька.

* * *

В середине февраля в Нижний пригнал из Ярославля гонец и сообщил, что город захватили казаки Заруцкого.

В этот же день на городском совете было решено немедленно отправить в Ярославль передовой отряд и занять его. Только потом уже выступать основными силами.

Выбор идти скорым маршем на Ярославль малыми силами пал на князя Дмитрия Лопату-Пожарского.

Когда все разошлись из съезжей, князь Дмитрий остался с Биркиным и Лопатой-Пожарским.

— Дмитрий, ты уж постарайся, — мягко стал напутствовать Пожарский своего дальнего родственника Лопату-Пожарского. — У тебя две сотни конных. Этого вполне хватит, чтобы прижать там казаков!

Они оба были по имени Дмитрий, оба были Пожарские. Только один имел прозвище Лопата, оно уже крепко пристало к его фамилии, а другого после ранения в Москве, на Сретенке, стали было называть Хромой, но это прозвище не прижилось. Их прадеды были братьями: Иван Большой, Фёдор, Сёмен, Василий и Иван Третьяк. Вот так, если указывать их по старшинству. Дмитрий Петрович, по прозвищу Лопата, происходил от Фёдора, второго из братьев. А Дмитрий Михайлович происходил от пятого брата, Ивана Третьяка. И они приходились друг другу братьями в четвёртом колене, и считались ещё родственниками.

— Не беспокойся, — сказал Лопата-Пожарский. — Всё будет как надо. А вы, как только получите от меня сообщение, тут же выступайте, — повторил он то, что уже было сказано на совете.

Утром князь Дмитрий провожал Лопату-Пожарского.

— С Богом! — пожал он ему руку. — Удачи!

Они обнялись. Лопата-Пожарский вскочил на коня и двинулся впереди сотни смоленских служилых. Они спустились вниз, к Волге, и пошли легкой рысью по укатанному зимнику. Вскоре они скрылись из вида.

Князь Дмитрий оживился, проводив родственника, и пошёл с Биркиным к съезжей избе. Там у них было достаточно других дел.

Прошло полторы недели.

В полдень, когда Пожарский и Биркин разбирались с войсковыми будничными нуждами, в приказную заскочил Кузьма.

— А-а, вот и он сам! — сказал князь Дмитрий.

Он только что собирался послать за ним.

— Дмитрий Михайлович, здесь гонец! — выпалил Минин. — Из Ярославля!..

Пожарский насторожился, ожидая неприятностей.

— Князь Лопата занял Ярославль! — выждав несколько секунд, чтобы произвести эффект, вскричал Кузьма.

— Зови, зови гонца! — обрадовался этому известию князь Дмитрий.

В избу впустили гонца. И тот сообщил, что Лопата-Пожарский, заняв Ярославль, переловил там казаков Заруцкого и посадил в тюрьму.

— Ну, слава богу! — перекрестился Биркин.

Гонца отпустили.

Решено было выступать немедленно, не ждать казанцев, Биркину же ехать туда, в Казань.

Настало время выходить в поход всем ополчением.

* * *

Подошёл март. Стало чаще появляться солнце. Морозные дни ушли в прошлое. От этого и настрой у служилых оказался иной.

Ополчение Пожарского двинулось вверх по Волге, зимником. Их санный обоз растянулся на несколько вёрст. Везли продовольствие, пушки, запасы зелья и корма для лошадей. Конные шли отдельно сотнями. Часть пеших ехала на подводах. На подводах ехали и пушкари. Но многие ратники тащились пешими.

В войске уже все знали, что Суздаль заняли казаки Андрея Просовецкого. Поэтому от первоначального плана идти к Москве через Владимир и Суздаль пришлось отказаться. И им предстояло идти дорогой на Ярославль.

В первый день ополчение покрыло расстояние только до Балахны.

К городу они подходили уже в сумерках. Балахна стояла на правом низменном берегу Волги. И они увидели её только тогда, когда уперлись в низкие крепостные стены, обозначились посадские избёнки…

Здесь, в Балахне, войско разместили на ночлег. Ратных распределили на посаде: по избам, тесно, но в тепле.

Князь же Дмитрий и Минин въехали в город в сопровождении своих холопов и стрельцов. У съезжей избы они спешились и вошли в неё. В избе тускло горел жирник, стоял полумрак. За столом сидели два человека. Их лица неясно обозначались в полумраке. Приглядевшись, князь Дмитрий узнал Матвея Плещеева. Рядом с ним сидел какой-то незнакомец, оказался местным городским старостой.

Они поднялись с лавки.

Князь Дмитрий поздоровался с ними за руку, представил им Минина:

— Выборный человек Кузьма Минин!

— Да уже слышал! — сказал Плещеев, здороваясь за руку с Мининым.

Они сели за стол и выслушали Плещеева. Тот рассказал им, что он привёл с собой сотню боярских детей и готов присоединиться к ополчению.

— Хорошо, — согласился князь Дмитрий, обрадовавшись даже такому малому пополнению. — Скажи своим, пусть обратятся вот к нему, — показал он на Кузьму. — Он поставит их на довольствие. Определит оклады.

— Сделаю! — отозвался Кузьма, как всегда в таких случаях.

Плещеев и староста ушли из съезжей, по своим заботам.

— Кузьма, у тебя в этом городе земское дело есть? — спросил князь Дмитрий Минина.

— Да, Дмитрий Михайлович. Я иду к местным солепромышленникам. Здесь же делами заправляют и два моих брата. Соль варят, — стал подробно рассказывать Кузьма. — Здешние места богаты солью. Местные воротилы отправляют её дощаниками по Волге, по Оке. В ту же Москву. Да и в Ярославль тоже. Варниц здесь десятка четыре. Да рассольных труб вон сколько! — махнул он рукой выше головы. — Мой старший брат Фома начинал тут завод, уже лет двадцать тому будет. Сейчас, почитай, главный здесь. Вот через него, думаю, и выколотить из мужиков деньги на земское дело… Что-то я заговорил тебя, Дмитрий Михайлович, — спохватился он, сообразив, что надоел князю.

— Ладно, Кузьма, давай займись этим, — сказал князь Дмитрий. — Тебе помощь-то нужна в разговоре с мужиками?

Кузьма помолчал, соображая, втягивать ли в это Пожарского: «Да, если не справлюсь».

Князь Дмитрий понял, что Минин не хочет прибегать к его помощи. Надеется, что всё обойдётся мирно в разговоре с мужиками.

— Хорошо! Если что — пошлёшь гонца ко мне!

Кузьма согласно кивнул головой и вышел из съезжей.

Зайдя в избу, где он остановился с Потапкой, бессменным помощником, Кузьма взял его и пошёл с ним на двор к своему брату Фоме. Там он попросил Фому собрать торговых и солепромышленников. Фома ушёл, а Кузьма вернулся в съезжую. Вскоре в съезжей стали собираться торговые мужики, рассаживались по лавкам вдоль стенки в просторной горнице. Тихо переговариваясь, они ожидали, когда подойдут промышленные, косо поглядывали на Кузьму и его брата.

— А при чём мы-то… — тихо ворчали они.

Они и так уже внесли от себя пожертвования. Тот же Фома, брат Кузьмы, поставил ещё три варницы за год, а к ним две рассольные трубы.

— Товарищи, друзья мои и соратники! — обратился Кузьма к мужикам, когда все собрались. — Горько осознавать, глядя на страдания малых, сирых, жен и детей! Наша родина, святая Русь, переживает тяжелые времена! Горько и видеть, что в сердце её, в Москве, стоит враг! И если не поднимемся мы на защиту её, поруганной, то кто же тогда, как не мы, освободит её!..

— Это боярское дело, не наше! — выкрикнул кто-то из задних рядов.

И этот крик ударил Кузьму по сердцу. Но он был уже не тот, когда впервые предстал перед толпой. Его сердце уже закалилось.

Кричавшего поддержали другие торговые.

— Тебе, Кузьма, то дело нужно — вот и справляй!..

Мужики, толстосумы, смеялись над ним. Кузьма не удивился их тупоумию. У них трещали кошельки от серебра, а в голове гулял ветер: пусто было, ничего не накопили.

— Вы первые же заплачете, запричитаете, когда сюда придёт «литва»!

— А что «литва»! — заговорил один из мужиков. — И под «литвой» жить можно! Лишь бы торговать не мешала!

— Ты родную мать продашь за свой торгашеский куш! — запальчиво закричал Кузьма. — И не даст тебе ничего «литва»! Последнюю рубашку снимут!

— Да не снимут! Не надо! Не пугай! Знаем мы их!..

Кузьма обозлился. Такого отпора он не получал даже в родном Нижнем, где торговые были покруче, чем здешние. И тех он обломал. А перед этими — что, спасует?

— Тому, кто утаит от обложения свое имущество — надо отсекать руки! — взвинтился он от собственной беспомощности донести сердцем, языком до людей то главное, что грозит и им тоже, слепым. — На ратных надо жертвовать! На ратных! Что защищают вас же, дураков!..

— Не-е, Кузьма, не пугай! И бить нас били, те же боярские-то! Да ничего — выжили! Как видишь! Да ещё и недурно живём!

— Эх, мужики, мужики! — сокрушенно покачал головой Кузьма. — Дураками жили — дураками и помрете! Вот уж правильно в старину-то говорили: собери десять дураков вместе — всё равно один умный не получится!

— Ты, что ли, умный?! — засмеялись снова над ним мужики.

— Оставьте! — отмахнулся от них Кузьма. — Как малые дети!.. Но, мужики, я с вас не слезу! Сейчас сообщу князю Дмитрию, чтобы послал стрельцов на ваши дворы! Вот тогда посмотрим, кто умный!

И Кузьма послал гонца к Пожарскому. Тот прибежал к князю Дмитрию, в съезжую, и сообщил, что он нужен там: помочь Минину уломать несговорчивых воротил.

— А ну, пойдёмте, поможем Кузьме! — предложил князь Дмитрий Плещееву и Биркину, с которыми в это время обсуждал дела по войску.

Они оделись потеплее. К ночи уже ударил мороз.

Около земской избы было полно любопытных. Они топтались, приплясывая на морозе, заглядывали в избу, но не решались входить.

И князь Дмитрий понял, что там сейчас идут споры, крики, с угрозами. Кузьма старается: выколачивает из солепромышленников деньги на земское войско.

Он вошёл с Плещеевым в избу. Окинув быстрым взглядом лица людей, он понял, что ещё до кулачков не дошло, прошёл к Кузьме и сел с ним рядом за стол.

На следующий день, с утра, войско покидало Балахну. И на уговоры капризных, речистых и прижимистых солепромышленников времени у Кузьмы не было.

Ополчение Пожарского, выйдя из Балахны утром, к вечеру подошло к Юрьевцу. Городок оказался маленьким. Стоял он на правом берегу Волги, при впадении в неё крохотной речушки под тем же названием, и был слабо укреплён. Здесь к Пожарскому прибыло новое подкрепление: явился татарский мурза с отрядом конных воинов из Казани. Это были отставшие. Они всё ещё подходили.

На новую ночевку ополчение Пожарского расположилось в селе Решма. Утром ратным был дан приказ выступать.

И войско, снявшись с ночлега, скорым маршем двинулось дальше вверх по Волге до Кинешмы. Кинешма стояла тоже, как и Балахна, на правом берегу Волги. Здесь в Волгу впадали две речушки, Кинешемка и Кизаха. Город стоял в устье этих речушек, с удобными и обширными пристанями.

Жители города встретили ополчение радушно. В городе, как оказалось, уже была собрана казна, и немалая, для помощи «всей земле», нижегородскому ополчению. Полки распределили по разным частям города. Смоленских устроили на ночлег в Ямской слободке, в Турунтаевке.

Они переночевали, двинулись дальше. Впереди была Кострома. От тамошнего воеводы, Ивана Шереметева, князь Дмитрий уже получил отказ впустить его людей в город. И он не удивился этому, зная, хотя и понаслышке, его отца Петра Никитича… Поэтому к Костроме полки ополчения подходили настороженно. Уже пошёл пятый день, как они вышли из Нижнего и на себе узнали, что не везде они желанны. Посад же сейчас, зимой, выглядел заброшенным. Уныло пялились вверх заметённые по макушку избёнки.

Здесь, на запущенном посаде, они встали по жилым дворам. Заняли они и заброшенные избы, спасаясь от ветра и снега.

Вечером на совете у Пожарского зашёл спор о том, как брать крепость. В разгар спора в их стан прибежал из крепости мужик и сообщил, что горожане восстали против Шереметева, осадили его двор, открыли крепостные ворота. И князь Дмитрий тут же послал к ним смоленских служилых, чтобы спасти Шереметева от народного самосуда.

Яков со смоленскими взял под стражу самого воеводу, его семейных и холопов. Затем они передали их всех князю Дмитрию.

В Костроме ополчение не задержалось. Нужно было спешить к Ярославлю.

Ярославль встретил ополчение Нижнего Новгорода ликованием народа, перезвоном колоколов. Они гудели, надрывались, как во хмелю. Сверкали позолотой маковки церквей. Вверх дыбились зубцами крепостные стены, темнея красным кирпичом.

Ополчение встречал воевода города боярин Василий Морозов, со всеми городскими властями и попами.

* * *

Слух о земском ополчении из Нижнего Новгорода распространился по всем северным городам, по Замосковному краю^[12]. И в Ярославль потянулись дворяне и боярские дети.

Приехал и его, князя Дмитрия Пожарского, свояк: князь Иван Андреевич Хованский, брат покойного князя Никиты. Хованский приехал с холопами, обозом. Князь Дмитрий встретил его с распростёртыми объятиями: как-никак, а свой человек.

Итак, ополчение росло. Требовался иной размах в управлении. И Минин срочно организовал приказы. Так у них, в Ярославле, появились в первую очередь приказы, без которых немыслимо было строительство государственной власти: Поместный приказ, приказ Новгородской четверти, затем и приказ Казанского дворца, ведавший делами бывшего Казанского ханства, а также и Сибирского. Оттуда, из Сибири, Кузьма ожидал тоже получить помощь ополчению.

И на приказных дьяков обрушился поток дел. Всех служилых нужно было принять, получить с каждого поручную, определить в полки, выдать оклады, разместить по дворам, где можно было бы сносно прожить какое-то время: на посаде, да и в городе тоже, в Ямской слободке и в слободке у церкви Николы Мокрого, за ручьем, что впадал в речку Которосль… Оформить всех служилых как положено в Нижнем не успели. И эту работу заканчивали здесь. Стрельцов, казаков, тех же пушкарей оформляли подьячие. Дворян же и детей боярских — дьяки. Так распорядился Пожарский. Здесь, в Ярославле, на этом настоял совет «всей земли». И Пожарский понял, что местничество стало отвоевывать потерянные за последние годы позиции. Шаг за шагом всё возвращалось к прежним порядкам, к старине. И с этим нельзя было не считаться.

В первый же день здесь, в Ярославле, Яков пришёл в Приказную избу вместе с Михалкой. Тот принёс поручную на свой десяток.

— Поручная десятника Михалки Бестужева с товарищами! — для солидности пробасил Михалка, подавая дьяку лист бумаги.

Этим дьяком оказался Семейка Самсонов. После того как ссадили Шуйского, он ещё служил какое-то время в приказе Большого прихода, в Москве. Затем он походил дьяком у Трубецкого и Заруцкого. И вот теперь он здесь, при Пожарском.

— А кому? — спросил дьяк.

— Вот ему, — показал Михалка на Якова. — Сотнику Якову Тухачевскому!

Самсонов, взяв бумагу, стал зачитывать поручную: «Се яз десятник Михалка Бестужев, смольнянин, да моя десятка Афанасий Битяговский, Григорий Листов, Иван Максимов, Григорий Уваров, Михайло Неелов,… и Тимофей Жидовинов, поручились быть промеж себя всем десятком друг по друге у сотника Якова Тухачевского в том…»

Он остановился, шумно высморкался. Ещё вчера он валялся в простудной хвори. Но дела ополчения торопили, и он притащился в Приказную, ещё не отлежавшись как следует.

«Быть нам на государевой службе в детях боярских, — продолжил он дальше. — И государеву службу служить, а не воровать, корчмы и блядни не держать, и зернью не играть, и не красть, и не разбивать, и не сбежать. А кто из нас из десяти человек сбежит, и на нас, на поручниках, на мне, десятском, и на товарищах моих, государево жалованье денежное и хлебное и пеня государева. А в пене, что государь укажет, и наши поручников головы в его голову вместо. И на то свидетели: Захарий Шишкин да Иван Трегубов. Запись писал в Ярославле Никифор Рыбин лета 7120 года апреля в двадцатый день».

Зачитав поручную, он посмотрел на него, на Якова, почесал затылок.

— Государя-то нет… «Земле» пишем службу. Ты как — не против? — спросил он его почему-то, хотя в войске все знали это.

— Нет, — ответил Яков.

— Ну ладно, — заключил Самсонов. — На! — передал он поручную подьячему.

Тот взял её и небрежно бросил в кучу таких же поручных, навалом валявшихся в деревянном ящике, обтянутом железными полосами и с петлями для замков.

Подьячий сообщил им, после того как выдал жалованье, что им отвели место в Спасской слободке, на берегу Которосли, сразу за стеной. Справился: найдут ли сами или объяснить где это.

— Не надо. Найдём, — отмахнулся Яков от услужливого подьячего.

Так, помогать с разъяснением, и чтобы вновь прибывавшие служилые чувствовали заботу о них земской власти, требовал от подьячих Минин. А они уже узнали характер этого посадского мужика. Не всякого назовешь крутым, по сравнению с ним-то.

* * *

В Ярославле они, смоленские, попали на дворы посада, что раскинулся у речки Которосли, на её низменном пойменном берегу. Рядом с их дворами, на площади, стояла церковка Богоявления, деревянная, рубленная в охряпку, но аккуратненько. Со стороны она гляделась приятно, точно молодица в расцвете лет. Рядом с ней, на звоннице, висели колокола весом пуда в три.

Город стоял на правом, высоком, берегу Волги. При нём был посад. Расширяясь от крепости по этому же берегу Волги, посад упёрся в устье речки Которосль. Но затем он, как будто опасаясь переступить эту речку, с чего-то стал расширяться вдоль её берега, пополз вверх по ней.

И вот тут-то, в этом посаде, на берегу этой речки Которосль, довольно далеко от её устья, поселили их, смоленских.

Им, смоленским, каждый день говорили, что вот, мол, скоро выступим к Москве. И они, не особенно устраиваясь, жили по-походному, готовые сняться с места в любой момент. Но вот прошла неделя, а никакой команды выступать не было. Прошёл месяц — всё то же. Но теперь даже до них, простых служилых дошло, что наверху не всё в порядке: из-за чего-то дерутся.

Тот же Кузьма опять столкнулся с толстосумами и здесь, в Ярославле. Он собрал их в приказной избе, объявил о сборе пятой деньги.

Первыми возмутились здешние богатые гости — Лыткин и Никитников.

— Приказчики уже внесли нашу долю в казну ополчения, ещё в Нижнем! — заявили они. — И кто ты такой?! — прямо в лицо спросили они Минина. — Чтобы требовать с нас!

Перед ними был свой — торговый мужик, такой же, как и они. И он собирался взять власть над ними, над их нажитым добром, их кошельками. И не где-нибудь, а в их же родном городе.

— Выборный человек Кузьма Минин! — резко бросил он им.

Он обозлился. Эти прижимистые мужики были ненавистны ему. Хотя ещё совсем недавно он сам был таким же, как они: считал каждую копейку, дрожал над ней.

— Ну, скряги, держитесь! — вырвалось у него. — Сейчас устрою вам развесёлую жизнь! И небо покажется в овчинку! Вот ты, Лыткин! — ткнул он своей усохшей рукой в сторону того, зная уже его и его доход. — Имеешь дело не менее трёх тысяч доходом! И с тебя, на нужды ополчения, приходится пятая деньга!.. Вот и тащи сюда шестьсот рублей!

От такого Лыткин позеленел. Он считал это грабежом и угрюмо смотрел на Минина, готовый отбиваться от этого выборного человека из Нижнего.

Мужики же угрюмо взирали на него. Никто из них не хотел уступать ему, такому же посадскому, торговому, но только набравшемуся каких-то нелепых мыслей о деле «всей земли».

— Не-е, Кузьма, так не пойдёт! Не пойдёт! — тоже резко отказал ему Лыткин. — Не ты наживал мои деньги!.. О «всей земле» говоришь? Пускай о том бояре думают!

Кузьма не выдержал.

— А ну, иди-ка сюда! — крикнул он Михалке Бестужеву.

Их, смоленских, охранять Минина приставил Пожарский. И теперь они таскались по очереди за ним, и как раз Михалка оказался сейчас при нём, при Минине, в Приказной избе.

— Что тебе?! — подошёл к нему Михалка.

— Позови сюда стрельцов! — приказал ему Кузьма.

Михалка помедлил, не зная, выполнять ли то, что приказал Минин, или нет. У него непроизвольно появилось раздражение на него, что тот командует над ним, как воевода. В Нижнем он уже хорошо узнал его. И, видя, что Кузьма смотрит на него угрюмым взглядом, как на послушного, он повернулся и молча вышел из избы.

Обратно он вернулся с Тухачевским, со своими, смоленскими. Они окружили Приказную. Яков и Михалка вошли в избу.

— Отведите их на воеводский двор, к Пожарскому! — велел Минин им и показал на несговорчивых купцов.

Яков подошёл к торговым мужикам с явным удовольствием выполнить сказанное Кузьмой, чувствуя свою власть над ними. Он не любил их, толстосумов, вороватых. Всех торговых он считал ворами.

— А ну, давай пошли! — приказал он.

Торговые подчинились, видя, что сила на стороне Минина. И Яков повёл их под конвоем к воеводскому двору. Вместе с ними пошёл и Кузьма. Там, у воеводской, Яков остался со своими у крыльца, а Кузьма провёл купцов к Пожарскому. И там, в воеводской, начались какие-то переговоры. Говорили там спокойно. Но иногда до них, до боярских детей и стрельцов, собравшихся поглазеть на расправу с купцами, долетали крики. Но разобрать, что там кричали, было невозможно.

Через некоторое время из избы выскочил Лыткин. И в тот же момент оттуда выглянул Кузьма и крикнул Якову:

— Пропусти его!

Смоленские отступили в сторону, пропуская купца.

А тот, с красной рожей, толстый, что-то зло проворчал сквозь зубы и, даже не взглянув ни на кого, чуть ли не побежал в сторону своего двора. И тут же из избы вышел Никитников. Вместе с ним вышли торговые мужики помельче рангом. Их тоже было велено пропустить.

В избе, как понял Яков, остался только Кузьма с подьячими и Пожарский. Что это значило, Яков понял сразу же. Да, Кузьма снова силой вынудил торговых раскошелиться на дело «всей земли».

Через некоторое время Лыткин вернулся назад к приказной. Вместе с ним пришли его холопы. Они принесли мешки, похоже, с серебром. Когда они проходили мимо, то в темноте один из них оступился, и в мешке глухо звякнули серебряные монеты.

И Яков по объёмистости мешков понял, что там была не одна сотня рублей… Да-а, этот торговый мужик был не из мелких, ворочал немалыми оборотами… И Яков почему-то обозлился неизвестно на кого. Он за службу получает такую мелочь по сравнению вот с этими торговыми, готовыми за наживу продать своих близких… А что уж им какая-то там «вся земля»…

После этого случая смоленские наотрез отказались охранять Сухорукого.

На третий день Кузьма выпустил из тюрьмы Никитникова и с ним ещё пятерых ярославских купцов-воротил. Стрельцы привели их к нему в Земскую избу, в которой расположился Кузьма со своими приказными, выполнявшими у него разные поручения.

— Ну что, мужики? — спросил он их.

Воротилы, помятые, выглядели неважно.

— Нечто мы не понимаем, — начал Никитников, оправдываясь за своих. — Почто сразу же и в тюрьму…

Кузьма понял, что мужики одумались, помолчал, затем предложил им:

— Вот что, Степан, и ты, Григорий, — обратился он к Лыткину и Никитникову по имени, чтобы расположить их к себе. — Давайте-ка на земскую службу! В совет «всей земли», а?!

Он хитровато улыбнулся, уже заранее предвидя их реакцию.

Купцы ожидали от него новых «неправд» и в первый момент даже не сообразили, о чём он говорит. Затем, сообразив, они нахмурили лбы, чтобы не показать, что выборный человек из Нижнего огорошил их.

Кузьма же посчитал, что лучше их иметь своими сторонниками, чем врагами.

— Ладно, сейчас идите домой! А завтра жду вас здесь! Дело «всей земли» будем справлять, мужики!

Купцы, недоверчиво глянув на него ещё раз, вышли из земской избы, сжимая в руках шапки, забыв о них.

Кузьма дал им время обдумать всё. Утром мужики сами пришли к нему в земскую. Лица у них выглядели просветлевшими. Их словно кто-то почистил, от их обыденной злой и расчётливой жизни. В них что-то перевернул вот этот выборный одним лишь словом, когда предложил им то высокое, на что они смотрели всю жизнь со стороны, как не на их дело.

Они, купцы-воротилы, были опытными дельцами и оказались полезны для ополчения.

— Монастырский приказ надо бы, — сказал как-то вечером Кузьма мужикам, собиравшимся обычно каждый день, чтобы обсудить выполненное и наметить предстоящее.

У него с монастырями был старый счёт. Ещё в Нижнем он не поладил с монастырскими. Прижимистыми оказались старцы, очень прижимистыми. Даже среди купцов не встретишь таких.

* * *

— Дмитрий Михайлович, твоя поддержка нужна, — начал как-то раз Кузьма разговор с Пожарским, явившись к нему в воеводскую избу на встречу, какие они часто проводили, обсуждая болячки ополчения. — Вот старцы, из Соловков, не верят мне!

Он положил перед князем Дмитрием письмо, написанное к игумену Соловецкого монастыря и отправленное месяц назад. И вот оно пришло обратно. Старцы требовали, чтобы его подписал воевода ополчения. Тот же князь Пожарский или другой из воевод ополчения, а не какой-то неведомый «выборный» человек…

Князь Дмитрий, глянув на него, на своего товарища и соратника по ополчению, добродушно усмехнулся:

— Кузьма, не обижайся на старцев. Они правильно поступают, что не верят никому. Время такое!

— Не в обиде дело, Дмитрий Михайлович! Вот туда посыльного гоняли, полмесяца ушло! А сколько ещё уйдёт! — загорячился Минин. — Время же не терпит! Вон, те же Строгановы, без проволочек выложили четыре тысячи в заём нашему ополчению! Да ещё московские купцы дали тысячу! Ведь торговые-то верят, а старцы — нет! А доходы-то у них не те! Куда до них иным купцам-то!

— Ладно, ладно, Кузьма! Подпишу! — засмеялся князь Дмитрий, зная его нелюбовь к монастырской братии.

— Дмитрий Михайлович! — показал на дверь Кузьма. — Подьячий ждёт за дверью, со всеми бумагами!..

Вошёл подьячий с бумагами, положил их на стол.

Пожарский взял перо, обмакнул его в чернильницу и аккуратно расписался внизу грамоты в Соловецкий монастырь, с просьбой займа денег для земского ополчения. Подьячий встряхнул над бумагой песочницей, подождал, когда высохнут чернила, затем свернул грамоту в трубочку, перетянул её шнурком, подвесил чёрновосковую сургучную печать с двумя стоячими львами и подал грамоту Минину.

Кузьма взял её.

— А как с пожертвованиями? — спросил его Пожарский. — Не забываешь!

— Да нет! — усмехнулся Кузьма. — Шлют, из многих городов!.. Шлют и серебро! Вот мы и решили чеканить из него деньги! Завести свой Монетный двор здесь! И жалованье платить той монетой!

— Это хорошо! — согласился князь Дмитрий с ним. — Ну, давай, Кузьма! Удачи! — пожал он ему руку.

Кузьма вышел от него с подьячим. Его торопили дела, с теми же деньгами, их было мало. Приходилось искать новые их источники.

Пока он не сказал ничего Пожарскому о том, что следовало бы обложить пятой деньгой и монастыри. А для того, чтобы упорядочить сборы со скупой монашеской братии, следовало завести Монастырский приказ. И его завели.

— А ведать Монастырским приказом думному дьяку Тимофею Витовтову, — зачитал новое назначение совета «всей земли» Василий Юдин.

Это назначение устраивало многих. Витовтова знали ещё по работе в приказах под Москвой, в ополчении Ляпунова. Оттуда он тоже ушёл, когда там начался разлад между земцами и казаками. И вот сейчас он здесь, как и Семейка Самсонов.

* * *

В Ярославле сложился и совет «всей земли». Он вёл все дела ополчения. И Кузьма был обязан теперь докладывать там обо всём.

Сразу же выявилось, что старшинство в совете не уступят великие по «лествице», оказавшиеся здесь: ни боярин Василий Морозов или тот же окольничий Семён Головин, не говоря уже об Андрее Куракине и Владимире Долгорукове. Затем стали появляться всё новые и новые князья, дворяне. И они тоже стали оттеснять Пожарского с первого места. И в совете он уже не был первым. Первым воеводой же ополчения оставался.

Князь Дмитрий понял, уже давно, ещё со времён Годунова, что местническая «лествица» переломает всякого, кто решится замахнуться на неё, не подчинится ей, не пойдёт с ней рука об руку. И сейчас он осознанно взял её на вооружение. Он понял, что это тот рычаг, которым можно успешно вершить дело. Но и нужно твердо отстаивать свое место в «лествице». А если жать на неё силой, то она уступит. Медленно, шаг за шагом, но можно подниматься по ней. Она жёстка, по первому-то, а потом пасует и она, изредка, но пасует… Она любит сильных и в то же время боится их…

— Кузьма, так надо, — объяснился он как-то со своим товарищем по начинанию. — Надо как можно больше привлечь на свою сторону дворян… Тот же князь Фёдор Волконский имеет большой вес среди земских служилых. Тот, что приехал вчера, — посмотрел он внимательно ему в глаза. — Наше дело погибнет без размаха! А размах принесут они, те же князья, дворяне: Куракин, Иван Троекуров, Пётр Пронский… Ещё вот-вот подъедет Дмитрий Черкасский. Так сообщил Борис Салтыков.

— Я всё понимаю, Дмитрий Михайлович. И понимаю так: раз «вся земля», то и собирать надо людей со всей земли!

— Вот и договорились, — удовлетворённо произнёс Пожарский. — Потом, как освободим землю, сочтёмся славой!

Он говорил с ним откровенно. Но в то же время он знал, что местничество, въевшееся во все поры жизни, в мозги и душу, не осилить. Всё вернётся на свои круги.

— Хорошо, Дмитрий Михайлович! Я пошёл: у меня уйма дел!

Минин ушёл. А князь Дмитрий ещё долго сидел в воеводской избе, перебирал в памяти то, что нужно было решить в первую очередь на совете, который должен был собраться завтра. К тому же его беспокоило то, что Биркин, приведя только что сюда казанских служилых, претендовал на то же место в ополчении, на каком был в Нижнем. Но он знал, что этого Биркину не дадут новые члены совета… Что будет завтра?.. Он опасался, что ополчение может развалиться, как развалилось оно под Москвой у того же Ляпунова… И он собирался драться за свое ополчение, с которым уже сжился, потратил на него много сил, и гибели его он не перенёс бы. Поэтому он готов был смириться, пойти на компромисс с теми дворянами, стоявшими выше его по «лествице», которые наехали в Ярославль. Они нужны были для дела «всей земли». В этом он не сомневался.

С Биркиным он уже встречался. Он расспросил его: как он добирался, что было в дороге. Затем он перешёл к тому, что уже проявилось здесь.

— Иван, здесь, в совете, собрались великие люди, — с легкой иронией начал он. — И тебе придётся уступить этому… Смирись, Иван! Ради дела «всей земли»…

— Ладно, Дмитрий Михайлович, — пробурчал Биркин и вышел из воеводской.

* * *

И вот собрался очередной совет. Биркин явился на него с сотниками и полковыми головами, с которыми пришёл из Казани, с крутыми малыми.

— Товарищи, — обратился он к собравшимся, когда ему дали слово. — В Нижнем советом «всей земли» я был выбран в помощники к Пожарскому. И я требую, чтобы эта же должность была за мной и здесь!

— Сядь, Биркин, отдохни! — не дав ему договорить, жёстко осадил его Василий Морозов.

Его поддержали братья Шереметевы:

— Ишь, чего захотел!

Биркин побледнел. Рядом с ним заволновались его сотники. Кто-то из них выбежал из приказной. В избе поднялся шум. Провинциальные дворяне вскочили со своих мест, яростно жестикулируя, бросая недобрые взгляды на бояр и князей, уже засевших в совете.

Дмитрий Черкасский попытался унять наиболее крикливых. Но его никто не слушал. Куракин тоже не смог успокоить казанских. Да и у него, уже далеко в преклонных годах, не было охоты ввязываться в чужую драку. Сюда его прислал из Москвы Мстиславский, чтобы он набрал войско. Но он, посчитав, что ему выгоднее, примкнул к ополчению…

А возле приказной, во дворе, стали собираться служилые из Казани. Подходили всё новые и новые. Становилось тесно и в то же время тревожно. Здесь что-то назревало… Боярские сотни, пришедшие с Куракиным, тоже стали собираться здесь же, на дворе. К ним примкнули служилые из сотни Артемия Измайлова, которых тот привёл в помощь Пожарскому из Владимира.

Всё грозило перерасти в столкновение. Вот здесь же, на дворе.

И князь Дмитрий обратился к Биркину:

— Иван, не доводи до крайности, до крови! Я прошу тебя, одумайся!.. Здесь не Нижний! — в сердцах вырвалось у него.

И Биркин понял, что Пожарский сам оказался оттеснен здесь от дела, которое начал вместе с Кузьмой… Бояре, окольничие, князья нахрапом брали высшие должности и здесь, разбирали места ещё не состоявшегося государственного порядка.

А во дворе уже во всю слышалась перебранка между сотнями служилых. Звякало и оружие. Кто-то, похоже, бежал до своих, за помощью. В полках седлали коней, садились на них.

— Дмитрий Михайлович! — обратился Биркин к нему. — Пошли во двор! Тебя только послушаются! Иначе не миновать беды! И всё из-за вот этих..! — тихо процедил он матерное слово, косо глянув на заседавшую верхушку совета в избе: на Морозова, Куракина, других…

Они вышли к служилым. Шум и крики затихли нескоро, хотя все видели, что Пожарский и Биркин вышли из приказной избы. Вместе с ними вышел и Пронский.

Драка всё же вспыхнула… У ворот столкнулись какие-то подвыпившие боярские дети со стрельцами. Появились и смоленские.

Яков и Михалка тоже оказались здесь, во дворе, в гуще событий. С ними пришли Никита Бестужев, Битяговский и Уваров Гришка.

Послышался звон сабель…

Пётр Пронский с чего-то стал разнимать их, уже зная одного из них, сотника.

— Тухачевский, усмири своих! — крикнул он ему.

Смоленские растащили по сторонам дерущихся…

— Товарищи! — бросил призывно в гущу служилых Пожарский. — Вот этого нам только не хватало! На радость нашим врагам, полякам, «литве» той же, что сидит в Кремле! Этого вы хотите?! Тогда деритесь между собой!.. Вместе надо стоять! За землю, за дома наши, за детей, жён и стариков! Всё надо претерпеть ради этого! Всё!.. Потом уже, когда освободим землю, Москву, города наши, тогда и решим: кто кого будет выше!

Его послушались… И драка прекратилась, не сразу, но прекратилась.

— Я сообщу всё Шульгину! — резко заявил Биркин Пожарскому. — Пусть знает, как встретили здесь казанских служилых!

Князь Дмитрий поморщился. Ему, в общем-то, был понятен гнев Биркина. Но и знал он, что тот же Василий Морозов, который сейчас сидит здесь, в Ярославле, на воеводстве, недавно был воеводой в Казани, а при нём был дьяк Шульгин, сейчас захвативший там всю власть. И Василий Морозов не посмел вернуться в Казань, зная, что там сидит худородный дьяк, и его поддерживает всё население. И сковырнуть его, Шульгина, там нет возможности. Сейчас да, а вот как станет порядок, тогда и полетит дьяк с того места.

В этот день всё обошлось благополучно. Но раздражение осталось.

Биркин отписал обо всём в Казань, Шульгину. И тот от имени казанского городского совета отозвал из Ярославля казанских служилых. Основная масса их подчинилась Биркину, и он увёл их обратно домой.

По этому поводу князь Дмитрий тотчас же встретился с Мининым. Дело с их ополчением грозило провалиться из-за того, что происходило сейчас здесь, в Ярославле.

— Кузьма, нам придётся смириться!.. Ради всей земли, ради страны!..

За него князь Дмитрий был спокоен. Этот посадский, когда речь шла о благе страны, мог перешагнуть через себя.

* * *

Так, в подготовке, строительстве приказов, в склоках, порой и в драках, время подошло к весне. Наступил апрель.

К этому времени уже был готов и план борьбы против польских отрядов, рыскающих по всем окрестным замосковным волостям, собирая корма для сидевших в Кремле и голодающих гусар.

В совете «всей земли» разгорелись споры: как вести себя по отношению к казачьим таборам под той же Москвой, да и вообще ко всем казакам.

Князь Дмитрий, встретившись с Мининым, тоже стал обсуждать с ним этот вопрос.

— Ляпунов жил в дружбе с казаками того же Трубецкого и Заруцкого. А они раскатали вон как его!.. А эти-то! — показал князь Дмитрий в сторону Приказной, которая была где-то там, за стенами их избы, где сейчас собрались Куракин и Черкасский со своими ближними. — Ни в какую! Казак — он враг! Вот их правда-матушка! Я же поостерегся бы говорить так сейчас, когда мы здесь, а казаки там — под Москвой!.. Вот войдём в Москву, всё успокоится, тогда можно и порядок наводить! — сжал пальцы в кулак князь Дмитрий.

И Минин понял, что Пожарский, хотя и выглядит добреньким, вежливым и покладистым, на самом же деле не такой. И дай ему власть, государить в Москве, то неизвестно как он себя покажет.

* * *

В апреле же пришло новое тревожное известие. Пришло оно письмом с Белоозера. Зачитывал его Василий Юдин. Из письма следовало, что в Новгороде митрополит Исидор и князь Иван Одоевский зовут шведского короля Густава Адольфа на новгородское княжение. Это дело в прошлом году начинал Ляпунов. За тем и посылал в Новгород воеводой Василия Бутурлина. Но тот сбежал оттуда, когда де ла Гарди стал доискиваться города.

— Какое такое княжение! В Новгороде Великом оно и отроду не бывало! — встревожился Василий Юдин. — Поляки с Владиславом своровали! Так и шведы своруют со своим королевичем!

Здесь, в совете, не было единства.

Пожарский стал доказывать советчикам, что нельзя сейчас заводить драку со шведами, пока не освободили Москву… Так можно и надорваться…

Кузьма заикнулся, что хорошо бы обмануть шведов, потянуть время, в протяжку повести дело. Его поддержал Пронский. Он, князь Пётр, появился здесь, в Ярославле, вместе с Долгоруковым. Что принесло его сюда: на эту тему он ни с кем не откровенничал. Отшучивался…

Морозов стал развивать предложение Кузьмы, отправить в Новгород посольство. Небольших людей. Пусть поговорят, хорошо поговорят. И скажут, что ополчение будет просить об этом совет «всей земли»: как на то «земля» скажет. Избрать ли на царство Московское одного из шведских королевичей, какого король Карл укажет.

Решено было послать провинциального дворянина.

Пожарский велел дьякам подыскать такого.

Юдин тут же сообщил, что есть такой: Степан Татищев. Тот ходил с посольством Василия Голицына к Сигизмунду.

С этим согласились. С Татищевым решено было отправить сто человек: показать этим размах их ополчения и того, что они здесь, в Ярославле, представляют «всю землю».

Василий Юдин управлял здесь Поместным приказом. Дело это было для него знакомое, ещё по прошлому, в бытность Шуйского. И он вёл его хорошо. Нареканий на него ни у кого не было. Да и Пожарский ценил его как толкового дьяка.

Перечисляя как-то дела Пожарскому, которые требовалось решить, Юдин обратил внимание на одно из них.

— Вот ещё такое письмо пришло, Дмитрий Михайлович! Пишет сосланный Гришкой Отрепьевым в Соловецкий монастырь бывший казанский царь Симеон Бекбулатович. Ну, тот, который у Грозного был великим князем! А затем Грозный, когда натешился чудачеством, назвал его тверским царём!..

— А за что Лжедмитрий сослал его?

— Он обличал его в принятии латинской веры!.. Так вот, он, постриженный под именем инока Степана, просит освободить его от соловецкого жития! Стар он уже, слеп. Невмоготу ему там!

— Надо уважить старца! — расчувствовался князь Дмитрий, тронутый судьбой невольного старца. — Кузьма, проследи за этим! — велел он Минину. — Перевести старца Степана, по его челобитью, в Кириллов монастырь. Отпиши об этом игумену на Соловки. Да чтобы проводили старца до Кириллова, сдали там игумену и покоили бы его по монастырскому чину!..

В Ярославле, в ополчении, понимали также, что надо как можно скорее избрать законного царя.

— Чтобы земля стала! — говорил чуть ли не на каждом заседании князь Дмитрий.

И на одном из заседаний постановили, чтобы города прислали свои решения — приговоры, кого хотят в государи. И прислали бы они их, эти приговоры, со своими представителями, чтобы на совете наметить кандидатуру государя. В соборной грамоте, которую оформили дьяки ополчения, не было ничего о боярах, сидевших в Кремле, и выступавших против них ополченцев.

Соборную грамоту князь Дмитрий, хотя и был главой ополчения, подписал десятым, после Морозова, Долгорукого, Головина, Одоевского, Пронского, ещё и других, и даже после Мирона Вельяминова… Этого требовало местничество. И оно получило свое… Кузьма же оказался в этом ряду ещё дальше князя Дмитрия, пятнадцатым, и за него руку приложил князь Дмитрий…

— Ляпунов-то обличал тех, кто в Кремле сидит, заодно с поляками, — сказал Кузьма. — А здесь, в соборной грамоте, — ни слова о них! Всё свалили на одного Михаила Салтыкова!

Он осуждающе покачал головой.

— Великих бояр нельзя отстранять от избрания царя! — резко заявил Иван Шереметев.

— Ну да… — тихо пробормотал себе под нос Кузьма. Ему было понятно, что тот же Иван Шереметев отстаивает это из-за того, что его родственник, Фёдор Шереметев, сидит сейчас в Кремле с «литвой». Да и Черкасский — родня Филарету! А брат того и сын сидят тоже в Кремле, при великих боярах.

Но Шереметева поддержали все князья, окольничие, стольники. И это раскололо совет.

* * *

Их стояние здесь, в Ярославле, затянулось. И Пожарский, встречаясь с Мининым, каждый раз подбадривал его, да и себя тоже, что они вот-вот, наконец-то, выступят.

— Опять этот архимандрит, Дионисий! — поморщился князь Дмитрий, получив письмо из Троице-Сергиевой обители. — Торопит: пора-де и выступать к Москве! Она-де всем голова! Как будто мы не знаем этого!.. И ещё: возлюби ближнего, как самого себя! Какое лицемерие!.. Они сами там, по монастырям, передрались между собой! А тут поучают!..

Он не заметил, что говорит, как тот же Кузьма.

Он устал от склок и дрязг, которыми жил Ярославль последние месяцы. Хотелось чистоты, забыть в походе, на природе, о том, что происходило здесь. В этот день он обошёл полки, стоявшие постоем на посаде и в самом городе. То, что он увидел, насторожило его. Всюду была скученность, вонь от нечистот. Ополченцы, грязные, немытые, выглядели неважно, появились завшивевшие.

— Кузьма, надо расселить ратных куда-нибудь! — вернувшись в приказную, отдал он распоряжение Минину. — Хотя бы по ближним деревенькам!.. И как можно скорее!..

Но они опоздали с этим. В начале мая появились первые больные. Затем их число стало быстро расти. Какая-то зараза, похоже, стала перекидываться из одного полка в другой. В полках запаниковали, когда в один день сразу умерло несколько человек. Из города побежали те, кто не выдержал, испугался.

— Поветрие!.. Зараза! — пошло гулять по полкам.

В Ярославле стало тревожно. И не только в полках, но и среди жителей тоже. К середине мая уже едва успевали хоронить умерших. Началось повальное бегство из города.

Князь Дмитрий собрал воевод, взял с собой Минина и дьяков и пришёл в храм Святого пророка Ильи, на площади города.

— Батюшка! — обратился он к протопопу. — Тебе не нужно говорить, что творится с ополченскими! Как помочь людям?! Остановить поветрие!.. Помогай! И из иных церквей призови для службы!

— Хорошо! — согласился протопоп. — Проведём крестный ход! Отслужим молебен! Да поможет нам Господь!.. И да будет суждено свершиться праведному делу!..

И вот из храма пророка Ильи выступила процессия духовных и ополченских. Несли икону Спаса, синолойные ^[13]кресты, пели псалмы… От храма процессия двинулась в сторону воеводской избы. Прошли мимо церкви Иоанна Златоуста. Там ударили в колокола, к процессии присоединились ещё горожане, священники. Мимо воеводской прошли дальше, к церкви Леонтия Чудотворца, затем к стоявшему тут же собору Успения Пресвятые Богородицы. Там их тоже встретил перезвон колоколов. Оттуда, повернув направо, прошли мимо церкви Торской Богоматери и далее повернули к церкви Николы Рубленого. Везде их встречали и провожали колокольным звоном. У каждой церкви к процессии присоединялись всё новые и новые священники, с иконами послушники, монахи, простые горожане, посадские, крестьяне. Процессия росла, удлинялась, превращалась в людской поток, набиравший силу против морового поветрия, чтобы всем миром одолеть его… Прошли Подзеленские ворота, затем мимо дворов, поставленных в каком-то пьяном беспорядке. От церкви Архистратига Михаила они повернули снова направо и двинулись к монастырю Преподобного Феодора, обошли вокруг него. После этого процессия направилась к Углическим воротам, выходящим на посад. За этими воротами они обошли вокруг церкви Рождества Богородицы, а уже от неё пошли к церкви Богоявления Господня. Вот только теперь процессия начала обходить посадские постройки, на которых разместились на постой полки ополчения.

Яков Тухачевский и Михалка Бестужев со своим двоюродным братом Никитой Бестужевым, а к ним пристали и все их приятели, смоленские, затесались в процессию ещё у воеводского двора. И сейчас они наблюдали, как батюшка из храма Пророка Ильи кропил и кропил каждое строение, каждый двор и избёнки, что попадались им на пути. А за ним едва поспевал юный отрок с ведёрком святой водицы…

Обойдя посад, затем крепостные стены города, процессия вошла в город через Семёновские ворота и по Пробойной улице вернулась назад, к храму Пророка Ильи.

Смоленские служилые изрядно устали оттого, что пришлось тащиться вокруг всего города и по посадам. Постояв, поговорив ещё немного у воеводской избы, издали наблюдая, как Пожарский даёт какие-то распоряжения собравшимся вокруг него начальным людям, они гурьбой двинулись уже ставшим для них привычным путём к себе, на посадские дворы.

Через неделю мор пошёл на убыль. А ещё через неделю прекратился совсем.

Выбрав время, князь Дмитрий и Кузьма пришли в храм Ильи. Поблагодарив батюшку за помощь, они передали ему небольшую сумму на храмовые расходы.

— Всё, что можем, — извиняясь, сказал князь Дмитрий. — Сам понимаешь, отче, нужда в деньгах в ополчении великая!

— Благодарю, Дмитрий Михайлович, — сказал батюшка. — А на эти деньги поставим церковь ему, нашему Спасителю…

Князь Дмитрий и Кузьма простились с протопопом, вышли из храма, остановились.

— Сейчас каждый поп, каждый монах нам в помощь! — здесь, наедине, без батюшки, стал наставлять князь Дмитрий Кузьму, зная его старую неприязнь к монахам и попам. — Возьми-ка лучше и поставь часовенку вот здесь! — топнул он ногой по земле. — В память об избавлении от мора! Не жди, пока батюшка примется за это! Тот может и потянуть…

— Хорошо, — сказал Кузьма.

То, что он обещал, он делал сразу же.

Часовенка, Спас Обыденный, была срублена в один день. Стоит она и до сих пор на том же месте, где топнул по земле князь Дмитрий, в центре древнего кремля, против Демидовского сада. Надпись на ней гласит, что здесь прославилась исцелениями в 1612 году икона Спасителя, когда в войске князя Пожарского разразилась эпидемия.

* * *

Первого июня вернулся из Новгорода Татищев. И сразу же озадачил весь совет сообщением о смерти шведского короля Карла IX. Это была новость, которая меняла многое в планах ополчения. На королевича Густава-Адольфа теперь рассчитывать не приходилось. Только на его брата, Карла Филиппа.

— А тот-то, второй, ещё мал! Как и Владислав!.. От шведов добра нечего ждать, — заключил Татищев после того, как сообщил подробности переговоров с новгородскими властями. — Ни король, ни королевич по сей день в Новгороде не бывали. Только обещают…

— Как и поляки, как тот же Сигизмунд! — подал реплику Пронский. — Ни полякам, ни шведам — веры нет!

— Князь Иван там, в Новгороде, совсем рехнулся! — резко отозвался Морозов об Одоевском, воеводе Великого Новгорода.

В этот день ничего не было решено. Дело с королевичами повисло в воздухе.

Князь Дмитрий и Кузьма после совета направились к себе. По дороге разговорились. Кузьма был против иноземного принца в Москве. Князь же Дмитрий был человек «земли», вообще не хотел ничего иноземного, но считал, что «земля» успокоится только при природном государе… А где его взять, если нет своего, природного? Вот и получается, что придётся кланяться, звать со стороны… Но здесь, в Ярославле, они уже ничего не решали в одиночку. То осталось в Нижнем. Здесь же был совет «всей земли». И в нём было много из боярских кругов.

— Опять иноземца хотят на Москву! Что за люди! — тихо выругался князь Дмитрий.

Это не удивило Кузьму. За те немногие месяцы, как пришлось ему взяться за дело с Пожарским, он уже узнал его. И он знал, что, будь воля Пожарского, он бы «закрыл государство»… И в этом они расходились.

— А как же купцы? — спросил он насчёт этого Пожарского. — Те ездят, торгуют. Тем государство полнится, богатеет.

— Землёй, ремеслом богатеть надо, — хмуро ответил князь Дмитрий.

— Землёй только пропитаться можно, — возразил Кузьма. — С неё не разбогатеешь…

Пожарский помолчал.

— А ты разбогатеть хочешь? — спросил он его.

— Каждый хочет, — резонно заметил Кузьма.

— Ты за себя говори! — с чего-то рассердился князь Дмитрий. — Сам же говорил в Нижнем своим торговым: что нам в том богатстве, если придут бусурмане, город возьмут, отнимут всё!

— Ну, то про бусурман, — примирительным голосом ответил Кузьма, чтобы не сердить Пожарского. — Да, от иноземного принца добра нечего ждать… Но при чём здесь купцы-то?..

Они, поговорив ещё, словно пободавшись, разошлись, недовольные друг другом.

Прошло три недели после возвращения из Новгорода Татищева, когда оттуда наконец-то прибыло в Ярославль посольство. В посольстве приехали дворяне из пятин^[14], не забыли включить в него и торговых… Стало понятно, что новгородцы почему-то не спешили. Хотя они знали, что ополчение в Ярославле уже признали многие волости и оно говорит от «всей земли». Во главе посольства приехали новгородский митрополит Геннадий, стольник князь Фёдор Черново-Оболенский и дворянин Смирной Елизарович Отрепьев.

«Дядя Юшки Отрепьева! Самозванца!» — подумал Пожарский, ни разу до сих пор не видевший того… Смирной нисколько не походил на своего знаменитого племянника… У князя же Дмитрия перед мысленным взором невольно мелькнуло грубое, некрасивое лицо первого самозванца, выразительно искажённое страстью: тогда, на охоте, когда тот яростно забивал клинком беспомощного оленя…

Собрался совет. Оболенский сообщил, что они год назад отправили посольство в Швецию. Звали одного из шведских королевичей на новгородское княжение. И теперь, после смерти короля Карла, встал всё тот же вопрос: кого звать на царство.

— Да, посольство вернулось из Швеции, — подтвердил митрополит, когда его спросили, почему так долго новгородские послы находились в Швеции. — Умер король Карл! И послов задержали, поскольку новый король, Густав-Адольф, не имел время принять сразу наших послов!..

Затем, после него, выступая, Морозов обвинил новгородцев, что они хотят жить сами по себе.

Оболенский забеспокоился, стал оправдываться, что они держатся «всей земли», отстаивал кандидатуру шведского принца Карла Филиппа, за которого решили стоять новгородцы. Сообщил он также, что Густав-Адольф обещает приехать в Новгород.

— Как так?! — воскликнул Долгоруков. — Нужен-то его брат, а не он! Он, как и Сигизмунд, сам хочет сесть на новгородское княжение!

Это было подозрительно.

Разряжая обстановку, уводя разговор в сторону от острой темы, Пожарский спросил, как там, в Новгороде, жители ладят со шведами.

Оболенский, остыв немного от обвинений, стал нехотя рассказывать, что ничего, уживаются, с Якобом де ла Гарди в дружбе…

— Этот ваш барон Экгольмский, владелец Кольский и Рунзенский! — процедил сквозь зубы Морозов недоброжелательно о де ла Гарди.

Оболенский бросил на него хмурый взгляд, смолчал.

— Нельзя долго стоять без государя такому великому государству, как наше! — выступая, начал обозначать Пожарский позицию совета, сложившегося здесь, в Ярославле. — Многие метят на это место! Польский король Сигизмунд обманул со своим сыном! И многие, многие города изменили делу «всей земли»! Хотят своего поставить в цари! Без «всей земли»!

В конце этой встречи он подвёл решение всего совета:

— А на царство избрать только государского сына!

На очередном совете Пожарский сообщил воеводам последние новости.

— Опять келарь пишет, Авраамий из Троицы!.. «Всей земли» дело, пишет, начали! Почто тогда на Москву-то не идёте? Она-де всем голова!

Он подал знак Юдину. Дьяк встал с лавки, зачитал послание Авраамия Палицына. Келарь торопил ополченцев с выступлением. Он сообщал также, что к Москве идёт с войском гетман Ходкевич.

* * *

Подошёл конец июня. Тридцатого числа, как раз в пятницу, с утра его, князя Дмитрия, поднял его стремянной Фёдор, сообщил, что из Троице-Сергиева монастыря приехал келарь Авраамий.

Это было неожиданностью.

И князь Дмитрий, полусонный, к тому же болела голова после очередного скандала в совете, быстренько умылся, поплескав воды из ковшика, выпил кружку крепкого кваса и заспешил к приказной избе, на встречу с Авраамием.

Он вошёл в приказную. Вид у него был неважный. Тусклый взгляд, мешки под глазами… Увидев Авраамия, он подошёл к нему, поздоровался за руку.

— Доброго здравия и тебе, князь Дмитрий! — ответил Авраамий.

Тут же явился в приказную Кузьма, за ним и князь Иван Хованский.

Сразу же разговор у них зашёл о том, как скоро ополчение выступит к Москве.

Авраамий уже, оказалось, скоренько обежал по полкам, послушал ратников, их высказывания о том, как вершатся дела здесь… Раздоры, пьянки, склоки из-за мест наверху…

— Ну что же: ты уже посмотрел и сам, что здесь творится! — не сдержался, откровенно высказался Пожарский.

Сказано это было с горечью. Было заметно, что его угнетала вся эта возня с лестью здесь, в ополчении, выяснением — кто кого выше…

Разговор получился нелёгким.

Авраамий вернулся в Троице-Сергиев монастырь.

— Пьют! — лаконично заметил он, встретившись сразу же по приезде с архимандритом Дионисием. — И склоки развели!.. Местничают!..

* * *

В середине июля в Ярославле наконец-то было принято решение о походе на Москву. Перед выходом из Ярославля собрался совет всех воевод.

За неделю же до того, когда Пожарский как главный воевода ополчения приступил к назначению полковых воевод перед походом, пошли новые местнические разборки.

— Стар я уже, чтобы ходить в такие походы, — начал князь Андрей Куракин, собираясь отказаться от похода и в то же время не обидеть Пожарского, которого уважал за характер, но ходить под ним не согласен был. — Мне бы лучше на воеводство…

Совет удовлетворил его просьбу, зная, что дело здесь не в возрасте. И князя Андрея назначили воеводой в Ростов… Василий Морозов как боярин, посчитав, что тоже не может быть ниже Пожарского, попросил совет оставить его на воеводство здесь, в Ярославле. Семён Головин демонстративно уехал в свое поместье. Дмитрий же Черкасский сам, никого не предупреждая, отправился в Кашин, всё туда же, где до того стоял с полком.

И у Пожарского остались те, кто признал его стоящим выше по «лествице», подчинялся его приказам: его свояк Иван Хованский, Лопата-Пожарский, Фёдор Дмитриев, князь Василий Туренин и неизменный верный делу Кузьма. Да ещё полтора десятка стольников, ниже рангом, к ним четверо стряпчих и десяток московских дворян.

На совете был принят план, предложенный Пожарским: послать сначала небольшую силу, разведать, встать под Москвой, укрепиться.

Для этого отрядили опытного в военном деле Михаила Дмитриева с немногими конными, всего четыре сотни. Стар был уже Дмитриев, помнил ещё Ивана Грозного, всем рассказывал о нём… Но и надёжным был старый служака, не доискивался зря по местнической «лествице», видя здесь многих выше себя, на бою же действовал умело и отважно.

— Михаил Самсонович, в помощники тебе Фёдор Левашов! — начал Пожарский расстановку воевод.

Обратил он ещё внимание Дмитриева на то, чтобы он, придя туда, не становился в таборах у Трубецкого. Тот стоял у Яузских ворот. А встал бы отдельно, своим острогом, у Петровских ворот.

— Смекаешь, князь? — спросил Минин его.

— Да, — ответил Пожарский. — Придёшь в чужой дом — будешь самым распоследним…

— Казаки заедят тогда! — загорячился Кузьма.

— Да, они не пощадили Ляпунова! Такой был муж! — отдал должное тому Пожарский.

На этом же совете было решено, что затем отряд поведёт Лопата-Пожарский. Но только тогда, когда будут получены известия от Дмитриева, что он встал под Москвой, укрепился. Лопата же встанет острогом у Тверских ворот. А когда получат от него известие, то двинутся всем войском следом. Нельзя было рисковать всей ратью… Он же с Кузьмой придёт и встанет у Арбатских ворот. Так они перекроют Ходкевичу все дороги к Кремлю. Наказал он нарыть рвы на пути обозов Ходкевича, а по бокам от дорог засечь засеки. Если Ходкевич собьёт ополченцев с шанцев, то будет вынужден возводить дорогу для обоза. А вот это ополченцам как раз на руку: проиграет время…

— А мы подведём помощь, отобьём у него обозы! Надо лишить Гонсевского кормов! Пусть голодает! Из-за стен доносят, что поляки уже поели ворон! Жрут всякую падаль… Вот так мы их! — зло, с силой заключил Пожарский.

— Ходкевич может пройти в Кремль из-за реки, — возразил Кузьма.

Пожарский на секунду задумался.

— Ну и пусть, — сказал он.

Он не нашёл ответа на то, как остановить Ходкевича, если тот попытается прорваться в Кремль из-за реки. Да, его гайдуки могут перекинуться на другой берег. С обозом было сложнее. Громадный обоз не так просто переправить через реку.

— А по городам, запиши, Василий, — обратился он к Юдину. — Сборщикам забивать в полки всех ратных, ещё оставшихся людей! Нечего им сидеть на печках! Государство спасать надо!..

Суровая складка прорезала большой с залысинами лоб Пожарского.

— Всё, товарищи, всё! — сказал он воеводам. — Михаил Самсонович! — обратился он к Дмитриеву. — Дело делать без мешкоты! Выходить завтра же! С тебя зачин пойдёт!

Воеводы поднялись с лавок и покинули приказную избу. Пожарский остался с Юдиным и Мининым. Им ещё предстояло писать грамоты, подсчитывать расходы по войску.

В это время завершились и переговоры с князем Фёдором Оболенским. И новгородские послы уехали из Ярославля, назад к себе, с новым посольством от совета «всей земли», во главе с московским дворянином Порфирием Секириным. Перед отъездом Оболенского предупредили в совете, что если шведы не пришлют в ближайшее время королевича в Выборг, чтобы начать переговоры о возведении его на царство, то совет «всей земли» будет считать себя свободным решать это с иным претендентом.

Примечания

9

Десятни — списки городовых дворян и боярских детей, т. е. дворяне и боярские дети, призванные в данный момент на службу.

10

27 декабря (ст. стиль).

11

Тягиляй — толстая, из многих слоев материи боевая шапка, прошитая суровыми нитками.

12

Замосковье — районы севернее Москвы, в современной Московской области.

13

Синолой — ценная ароматическая древесина некоторых видов тропических деревьев (алойное дерево), используемая для различных поделок и как лекарственное средство.

14

Пятина — каждая из пяти административно-фискальных единиц, введенных московской администрацией на основной территории Новгородской земли для организации сбора доходов.