Свободная охота (сборник)

Валерий Поволяев

Для каждого военнослужащего рано или поздно наступает свое «время Ч»… По пыльным афганским дорогам движется КамАЗ, везущий топливо. Но мирные, казалось бы, жители, попросившие подвезти их, оказываются душманами. Сумеют ли старший лейтенант Коренев и его друзья избежать плена? У моджахедов появилось новое оружие, от которого не могут уйти наши вертолеты и самолеты. Кто и за что получит высокую награду – Звезду Героя Советского Союза? Новые произведения известного мастера отечественной остросюжетной литературы.

Свободная охота

Марине Заваруевой, а также всем жёнам «афганцев», счастливым и несчастным, посвящается

Генерал был одет в обычную десантную форму — в утеплённый пятнистый комбинезон, в зимнюю плотную тельняшку, давно, кстати, нестиранную, мятую, выглядывавшую из распаха комбинезона: полоска синяя чередовалась с полоской белой, а также с серой на ногах — прочные ботинки, сшитые из грубой пупырчатой кожи, поставленные на прочный резиновый ход, с высокими бортиками и чёрными широкими крючками для быстрой шнуровки. Имел генерал красное мужицкое лицо, обваренное ветром, и большие красные руки, знакомые, судя по всему, и с сапёрной лопаткой, и с молотком, и с гранёным стаканом, и, естественно, с шанцевым инструментом, выдаваемым солдату, чтобы удобнее было совладать с консервированной картошкой, — у генерала явно был свой шанцевый «струмент», несолдатский, персональный, может быть, даже серебряный.

Давя ботинками промороженную крошку, генерал прошёлся вдоль строя, цепко ловя глазами всё — и главное, и второстепенное, не пропуская ни одного лица, и вообще, ничего не пропуская: мимо него даже муха не могла пролететь незамеченной, — генерал ничего не пропускал, кашлял в огромный кулак и молчал. Строй тоже молчал. Ротный — майор Денисов, стоявший на правом фланге, тяжело поглядывал на заснеженные, присыпанные пороховой копотью горы и ждал, что скажет генерал.

— Значит, так, — отрывисто, хрипло, простуженно произнёс генерал, вытащил из кармана комбинезона большой тёмный платок, трудно высморкался — простужен он был, конечно, капитально. Хворь, она никого не обходит — ни генералов, ни рядовых, — ко всем одинакова. — Значит так, гусары… Не обессудьте, если я вам прочитаю маленькую нотацию. То-есть лекцию. Вы знаете, что для солдата значит вертолёт и вертолётная поддержка, вы знаете, сколь многим мы обязаны офицерам, пилотирующим «Ми-восьмые» и «Ми-двадцать четвёртые». Таких машин, как у нас, не имеют, гусары, даже американцы — это прекрасные машины! Но!.. — генерал поднял толстый красный палец и внимательно оглядел строй. — Нет более горючей машины, чем вертолёт, и нет более незащищенной машины, чем вертолёт. Пока у душ… — генерал споткнулся, в свете последних формулировок он не хотел произносить слово «душман», а назвать душков духами не позволяло уважение к слову «дух», поэтому он пошёл по иному лингвистическому пути, — пока у партизан тамошних не было пезеэрка^[1] «стингер», мы господствовали в воздухе; как только появились «стингеры», мы, дорогие мои гусары, перестали верховодить — воздух перестал быть нашим.

Строй молчал. Генерал снова прошёлся вдоль него, трубно сморкаясь в тёмный платок.

Старший сержант Ванитов проводил генерала взглядом, ткнул локтем в бок соседа своего, Бессарабова.

— Тёзка, помнишь кавалерийского дедка с лампасами, который приезжал к нам с инспекцией?

Бессарабов едва слышно хмыкнул, наклонил голову, давая понять, что помнит, проговорил в себя, почти не разжимая рта — имелось у него такое свойство:

— Что-то ты, старичок, совсем перестал бояться генералов!

— Отвык!

Генерал уловил шевеление в строю, засёк шёпот — он всё засекал затылком, даже своей спиной, лопатками, и выкрикнул, не оборачиваясь:

— Р-разговорчики в строю! Тьфу, туристы вы, а не гусары! — сунул платок в комбинезон.

Майор Денисов, косясь на генерала, подумал, что там, на Большой земле, заявившись с инспекционной поездкой в какую-нибудь десантную часть, генерал вёл бы себя по-другому, и они бы вели себя тоже по-иному, этот полурасхристанный строй звенел бы, как струна, и сиял бы, словно начищенный перед парадом башмак, а генерал вряд ли бы шаркал по-старчески ногами, вряд ли бы козырял несвежей тельняшкой, вряд ли бы вычищал свой нос в безразмерный бабий платок. Война сдвинула все понятия, все уставные мерки, да и сами уставы скоро будут перелопачены; сядут за них специалисты по кройке и шитью, зачикают ножницами, заскрипят вечными золочеными пёрышками. Им всё равно, они не будут мёрзнуть, как майор Денисов в строю…

Генерал этот прибыл из Кабула с важной миссией.

— Значит так, гусары! Печальная история продолжается. Не буду вам рассказывать детали, но факт остается фактом — мы теряем вертолёты и самолёты. С каждым днём всё больше. Надо срочно взять хотя бы один «стингер», чтобы поковыряться в нём, — генерал сделал замысловатое движение пальцами, словно наматывал на них воздушную нитку, и одновременно каждым ногтем выкручивал по шурупу, — понять, с чем его едят, что за электроника стоит в системе наведения и изобрести свою электронику, поставить «стингеру» стенку. Вчера в ста тридцати километрах от вас были сбиты два «Ми-двадцать четвёртых». В корпусах сбитых вертолётов нашли детали пезеэрка «стингер», значит, «стингеры», гусары, где-то недалеко находятся, они здесь, в этих краях, — генерал хлопнул ладонью о ладонь и ожесточённо потёр руки: запахло жжёным — селитрой, порохом, ещё чем-то острым, раздражающим ноздри. — И последнее, гусары, приятное… Знайте, тот, кто первым захватит «стингер», повесит на грудь звёздочку Героя Советского Союза. Во-от. Это вам обещаю я, генерал-лейтенант… — он назвал свою фамилию, довольно известную в Афганистане, — а генералы, как известно, слов на ветер не бросают! Так что за дело, гусары! Поработать стоит! Завтра — на коней, и в поиск! На свободную охоту! — генерал высморкался на прощание и пошёл к глиняной каптерке, где жарко полыхала печка «полярис», сооружённая ротными умельцами из стреляной гаубичной гильзы.

Денисов поспешил следом. Рота разошлась.

Самая опасная ракета — это американский «стингер». Ещё, может быть, в той же степени опасен английский «блоупайп». Сработаны они по одной схеме, по одной сетке, только скорость разная: «стингер» стремителен, подвижен, агрессивен, «блоупайп» помедлительнее, поигривее, что ли, но лётчики плачут от этих ракет одинаково — что от одной, что от другой: от них просто не уйти, ракеты повторяют любой маневр пилота — делают «бочки», крутые виражи, срываются в штопор, лихо лезут в гору — они оказываются словно бы верёвкой привязанными к машине. Результат всегда один — прощальный вскрик пилота, взрыв, дымящиеся обломки, падающие с неба, мощный воздушный поток, сгребающий всё в кучу, в вал — земля, как перекати-поле, ползёт по земле; те, кто случайно становится свидетелем гибели машины, бессильно плачут да сжимают кулаки, высасывают из разбитых костяшек кровь — если они хоть чем-нибудь могли помочь пилоту — обязательно подсобили подстраховали…

Нет пока силы, которая могла бы остановить «стингер», заставила бы его свернуть в камни, в скалы, вниз в одеревяневшую землю «стингер», поймав в свой холодный электронный глаз машину, ни за что уже не выпустит её и обязательно догонит: скорость его много выше той, с которой идёт самолёт, и тем более — выше скорости вертолёта.

В каптёрке генерал, кряхтя, сел на скамеечку, вытянул красные пухлые руки к «полярису», погрел вначале ладони, пошевелил пальцами, словно бы проверяя, работают они или нет, выцветшие редкие волосики заискрились золотисто, по-детски, и сам генерал стал походить на ребёнка, на большого старого ребёнка, вот ведь как — и складчатый розовый загривок его был детским, и плешь на круглой голове была детской, и покатые бескостные плечи тоже были детскими — потом повернул к теплу тыльные части рук, закряхтел сладко, зажмурился, выдавливая из-под ресниц тихие желанные слёзки: генерал был, как и многие воюющие люди, мясным, костяным, нервным, сентиментальным, он часто отмякал, вспоминая прошлое, часто думал о будущем — наступит ведь миг, когда он поселится у себя на даче в Кошкине, станет собственноручно окучивать грядки, выращивать клубнику и огурчики, молодой чесночок для засолки — он знает такой рецепт засолки, какой не знает ни один хваленый кавказец — ох и засольчик! А уж кавказцы — большие доки по части мариновки, засолки, копчения.

— Значит так, майор, — генерал продолжал сладко жмуриться, — в шесть утра бери два «Ми-восьмых», два «Ми-двадцать четвёртых», и — с богом! Понял?

— Так точно, товарищ генерал-лейтенант! — тихо отчеканил Денисов. Генералу что-то не понравилось в его голосе, он вывернул голову и осмотрел майора с головы до ног тускловатым круглым глазом.

— А насчёт Героя — слово моё верное, — сказал он, — так и передай гусарам. Даже не одну звездочку — две дам за первый «стингер». Только возьмите, — в тоне его появились просящие, совсем негенеральские нотки, он вдруг расстроился и махнул рукой, — не то Москва совсем замучила!

С вечера проверили оружие, снаряжение, получили патроны, набили «маслятами» рожки. Когда солдат идёт на задание, больше всего старается взять с собою патронов и воды, даже еды, и той меньше: к еде он делается неожиданно равнодушным, спокойно выкладывает из рюкзака консервы и добавляет патронов, патроны и вода — это жизнь, патронами и водой в бою не разживёшься, никто не поделится, не поднесёт десяток «маслят», когда будешь сдыхать, а вот харчем разжиться можно. Более вкусным и калорийным, чем наш — первосортным американским, английским, голландским, китайским, у душков это дело, надо заметить, поставлено лучше, чем у нас.

Поднялись в темноте, в окна ещё не пролилась ни одна светлая струйка, на улице царила ночь, но ночь эта очень быстро уступила место утру — рассвет был стремительным, словно бы его кто-то специально подгонял — солнце взнялось за облаками, но на землю не проникло — облачная вата была плотной, не пробить её ни светом, ни ветром. В сереньком сумраке выбрались из дощаника на улицу и совсем небоевой — усталой заморенной трусцой, будто уже побывали на задании, потянулись к вертолётам.

Свободная охота, так свободная охота. Но где же могут сидеть душки со своими чёртовыми пезеэрка? Не в орлиных же гнездах на манер птенцов, которых кормят эти голошеие гордые уроды, отличающиеся необыкновенной злостью, прожорливостью, глупостью, широкими крыльями и крайне строптивым неуступчивым характером — скорее всего на трассах, где ходят самолёты! Сбить самолёт — это ведь такая лакомая штука, за это кассир в зелёной чалме, сидящий где-нибудь в Пешаваре за железной заплоточкой на мешке с валютой, отваливает такие денежки, что даже у нескромного, привыкшего к салу и золоту человека от удивления лезут на лоб глаза. В июне душки сбили «стингером» афганский самолёт, он рассыпался в воздухе и пылевым облаком рухнул на землю. Душманы думали, что из людей никто не останется в живых, но в живых остались двое — изуродованный пилот и маленькая девочка, которую резиновым мячиком выбросило в сорванную дверь и опустило на землю неподалеку от жарко полыхающих обломков. Денисов видел спасшегося пилота — страшно было смотреть.

Он сглотнул сухой, неприятно шершавый комок, образовавшийся во рту, сунул в губы пряную лепешку — мятный холодный квадратик, трофейный, американский, взятый на потайном горном складе, оглядел своих ребят и подбадривающе подмигнул:

— Не дрейфь, гусары! — ну будто бы был давешним генералом. Майор не выдержал и добавил: — За нами — Россия!

Насчёт России Денисов, конечно, был неправ, никакая Россия за ними не стояла, здесь, у чёрта на куличках, на границе с Пакистаном, они никак не могли защитить заснеженные просторы своей родины, но слишком уж точно он скопировал генерала, простудно шмыгнул носом, расправил воротник, показывая, какая у него тельняшка, и «гусары» не выдержали, засмеялись.

Нутро вертолёта, в которое забрался Денисов, было стылым, на расчалках образовался иней, за железо нельзя было взяться — прилипали, как на Севере, пальцы, хотя ночной морозец был ласковым, аккуратным, совсем не северным, холодил кожу и зубы, но вреда не причинял, но вот железо вбирало в себя холод, накапливало его, аккумулировало — ох и нерусское же слово! — и всякий раз готово было шибануть по живому телу током. Ванитов с Бессарабовым расположились недалеко от майора, по-ребячьи втянули головы в воротники, стараясь побыстрее надышать в комбинезоны тепла, оказаться в неком влажном коконе, который тепло, к сожалению, долго держать не сможет. Поймав взгляд Денисова, Ванитов освободился от воротника, поднял голову и дохнул серым тёплым паром:

— Товарищ майор, пора, наверное!

— Сей секунд, гусары! — готовно отозвался майор, словно не он был начальником у десантников, а десантники у него, десантники засмеялись, но смеха их Денисов не услышал — вертолёт загрохотал, затрясся, на зубах возник невольный зуд, тяжёлый, хлопающий звук вдавил барабанные перепонки внутрь — командир вертолёта запустил машину.

Через несколько секунд они взлетели — мотор «вертушки» к приходу десантников был прогрет, прослушан, выверен, баки заправлены под пробку — лётчики встали на час раньше десантников.

Едва поднялись, как увидели нежную дорогую розовину, словно бы изнутри проступившую на макушках гор, — это был призрак, отсвет солнца, свалившегося на дочь куда-то в ущелье, в гибельную пустоту, переспавшего там и теперь оттуда, из низов пославшего прощальный лучик горам, людям, земле, всему живому, что тосковало без светила, впадало в печаль и в горечь.

— Тёзка, а того генерала ты хорошо помнишь? — толкнул Ванитов Бессарабова, Бессарабов качнулся, прижал руку к воротнику, усмиряя зуд, плясавший на зубах.

— Конечно. А что?

— Фу, маркиз, вопросом на вопрос! Как в Одессе!

Нежная розовина косо свалилась под колёса вертолёта, нырнула, будто намыленная, куда-то под брюхо, Ванитов вдавился спиною в вертолётную стенку, поморщился — ребристая железная распорка больно втиснулась в хребет, а оторваться от стенки не было сил — вертолёт закладывал такой глубокий вираж, что лётчикам, работающим дома, на родине, такие виражи и не снятся, их просто нет в технических данных, — машина шла по окружности вниз, винтом к земле, а ободранными пуговицами колёс кверху, в следующий миг вертолёт сделал гимнастический кувырок, выпрямился и пошёл мерять лопастями пространство: полетели низко, споро, поэтому показалось, что земля излишне убыстренно стала уноситься назад, куда-то в прошлое, в беспечное вчера, в нети, — а возврата оттуда, как известно, нет. Внизу живота возник холодный колючий пузырёк, поднялся, ткнулся холодным крохотным бочком в сердце и лопнул; Ванитов поморщился — было больно.

— Нет, Валер, тот инспектор-генерал был действительно выдающейся личностью! — он снова ткнул в бок Бессарабова: ему надо было отвлечься, забыться, нырнуть в прошлое и хотя бы минут на десять задержаться в нём, но ничего у Ванитова не получилось!

И у Бессарабова не получилось — он хотел вздремнуть, доспать недоспанное, досмотреть недосмотренное — раз кино нет, так хоть пусть будут сны, ан нет, и у Денисова не получилось, — он мрачно поглядывал на скалы, притискивал лицо к аккуратному кругляшу иллюминатора, пластмассовый холодом его остужал кожу на лице и гадал, где же могут быть эти чёртовы «стингеры»? Бьют ими душки каждый день, а шурави ни одного ПЗРК не могут взять. А скалы эти — добычливые, тут душки появляются каждый день — именно над этими скалами проходит воздушная трасса из Кабула в Кандагар.

— Действительно, тот генерал был выдающейся личностью. Я хорошо помню того генерала, — Бессарабов закрыл глаза, сказал приятелю: — Слушай, я такой сладкий сон ухватил за хвост…

Генерал генералу — рознь. Например, вчерашний краснолицый генерал-лейтенант с простудой, уже неотделимой от него, как красные лампасы, и тот сухонький остроносый старичок с добрыми влажными глазками, прибывший из Москвы с важным секретным заданием — небо и земля. Московский старичок разрабатывал разные транспортные новинки для армии — он задавался, например, вопросом, можно ли для подноски снарядов использовать овец, а для доставки гаубиц на тяжёлые горные перевалы — выносливых афганских ослов либо поручить роль почтарей здешним воронам — для срочных донесений, — задавался теориями лис, кузнечиков и мышей, которые могли бы портить «стингеры», орлов приспосабливал к переброске полевых кухонь, и так далее.

Старичок-генерал был настолько одержан своими идеями, что даже не вызывал улыбки — он был уверен, что в будущих войнах можно победить только за счёт сообразительности, за счёт разных транспортных новинок, на которые великие полководцы прошлого ещё не обратили внимания, за счёт кузнечиков и мышей.

Прибыв в десантную часть, где служили Ванитов с Бессарабовым, бравый старикан первым делом предложил показать ему среднего солдата — не самого сильного, не самого выносливого, но и не самого слабого — именно среднего.

Раз этого требовал генерал, значит, так и надо было — ему показали солдатика с полной экипировкой. У бедного паренька от тяжести на шее вздулись жилы, как у старого деда, натуженное лицо сделалось багровым. Солдатик этот был готов отправиться в поход — в руках он держал две восьмидесятидвухмиллиметровые мины, сзади, на спине у него плоско «сидел» ящик с боеприпасами для пулемёта, на поясе висели четыре фляги с водой, рядом с ними с чугунным стуком толкались друг в друга четыре гранаты — две лимонки и две «наступательных», с длинными ручками, в лифчик, повешенный поверх бронежилета, было всажено пять набитых под корешок патронами автоматных рожков. Тело прикрывал бронежилет, родной, отечественный — тринадцать килограммов чистого веса. Когда ребята ходят на задания, то среди трофеев обязательно ищут американские бронежилеты, облегчённые, укороченные, шестикилограммовые, взять такой бронежилет в бою — настоящая воинская удача, как, впрочем, и удобный душманский лифчик, который много лучше нашего, уставного, утверждённого высоким начальством, но очень непрочного и неудобного, и ботинки душковские, мягкие, с высокими эластичными бортами. Так, воюя, солдат целиком заменяет на себе штатное обмундирование — можно сказать, всё, кроме панамы и погон.

Что ещё имелось у того среднего солдатика? Автомат АКС — десантный «калашников» со складывающимся прикладом, облегчённый, еда на трое суток — три «суткодачи», спальный мешок, в который свободно влезали «жигули», подлежащий замене за счёт поставок с душманских складов, и фотография любимой девушки — всего около ста килограммов.

Десантник, когда идёт на задание, движется параллельно земле, на согнутых — чуть ли не на карачках; когда он направляется к вертолёту, у него бывает одна только цель — быстрее добежать до машины и рухнуть на ребристый горячий пол.

Плюс жара ещё добавляет своё: бронежилет раскаляется так, что десантник запекается в нём живьем, от тепловых ударов наземь валятся такие громилы, что один их вид вызывает удивление — ну и здоровы могут вырасти ребята! — а эти ребята прелые внутри, со слабиной, вареные. Через три-четыре месяца службы любой, даже самый прочный сундук сваривается, а сваренный он бывает очень уязвим — подвержен любой инфекции, любой заразе, с ног его сбивает даже насморк, грипп немедленно переходит в туберкулёз, рядовая простуда — в двухкрупозное воспаление легких.

Посмотрел старичок-генерал на бравого десантника со вздувшимися жилами, походил кругами, ковырнул пальцем коробку с патронами, приспособленную к спине:

— Тяжело, сынок?

А тот и отвечать не может — тяжестью голос придавило. Да и что ответить древнему инспектору, ходившему ещё под штандартами Кутузова?

Генерал оставил в части инструкцию по использованию ослов на тяжёлых работах и отбыл.

Десантники, внимательно прочитав инструкцию, повесили её на гвоздь в одном месте и, забыв о добром дряхлом генерале, зажили по-старому. Если кто-то из новичков, попавших к ним, давая слабину, говорил, что не тянет, его в десантниках не держали — переводили служить в другую часть, иногда даже на Большую землю — подальше от афганских гор и долин.

— Внимание… внимание! — неожиданно раздался голос Денисова — майор с трудом перекричал грохот вертолёта. — Все — внимание!

Внизу по узкой, хорошо обдутой ветром и так же хорошо обработанной солнцем долинке шла группа мотоциклов. Дороги не было, долинка ровно поблескивала твёрдым полем, она была укатана, как асфальт — на скорости можно было идти в любую сторону без риска споткнуться о крутой взгорбок или ухнуть в яму, закувыркаться, ломая технику, а заодно и ноги себе, мотоциклы, развернувшись веером, неслись под вертолётами, взбивая радужную крупку.

Мотоциклы были сильные, в большинстве своём, надо полагать, немецкие либо японские — Денисов знал всё о «харлеях» и «хондах», понимал, что эти «звери» могут ходить даже по вертикальным стенам, и цена их часто бывает выше цены за хорошую машину: купить такого «зверя» может только богатый человек. Мотоциклисты были одеты в ватники, в стёганые халаты, утеплены, чтобы не поморозиться — на горном холоде можно запросто сдохнуть, хотя температура, в общем-то, не очень низкая — воздух хрустальный, с тонким сыпучим звоном, но и этих градусов — плюс хрустальная чистота — хватает, чтобы человека обратить в костяшку.

«Кто это? — гадал Денисов, притиснувшись лицом к желтоватому исцарапанному плексиглазу иллюминатора — наши или не наши, отряд самообороны какого-нибудь кишлака или душманы? Поди разбери! Оружие, вроде бы, наше — «калашниковы», на халатах никаких нашивок, даже алых полосочек, указывающих на принадлежность к партии — кишлачные партийцы часто пришивают к одежде красные метки, да и с другой стороны — эти дорогие мотоциклы вряд ли могут быть в отрядах самообороны! Ну какой кишлак может позволить себе такую роскошь? У Денисова недовольно задёргался кончик уса — как и многие афганцы, майор тоже отрастил себе усы, чтобы не выделяться. — А вдруг у кишлака — прямая сзязь с Японией? Так кто это — отряд самообороны или душманы?»

Не найдя ответа на этот вопрос, Денисов решил не проверять мотоциклетный веер — движется себе и пусть движется, пусть пылит, у Денисова другая задача: найти хотя бы одно гнездо со «стингером» вместо яичка, хотя бы один захудалый складец с «осиным жалом», больше не нужно. Кончик уса продолжал дёргаться, Денисов примял его пальцами, подумал, что нервы совсем стали ни к черту.

Склады они находили и раньше — несколько раз, — десять дней назад был обнаружен один такой склад, в сухом каменном мешке с заминированным входом; среди мин, гранат и патронов десантники обнаружили ящик на защипках, предназначенный для хранения и перевозки «стингера», две пусковые трубы, уже использованные, а также севшую на нуль батарею, которая поддерживала в ящике температурный режим, влажность и так далее — всё было на складе, всё, кроме самих ракет — ракетами только пахло — остался химический маслянистый дух их, и всё…

Приподнявшись, Денисов перегнулся через дюралевую лесенку, положенную у входа в пилотский отсек, — лесенка лежала поперёк и перегораживала вход, — махнул рукой командиру вертолёта.

— Идём дальше!

Командир поднял руку в чёрной кожаной перчатке — понял, мол, — подался к рукояти шаг-газ — движение это предопределяло дальнейшее движение машины, лопасти залязгали, захлопали гулко, выбивая в костях и в мышцах дрожь, но рвануться к засиненному, с розовой верхней закраиной, срезу гор машина не успела — снизу, с мотоциклов, ударила широкая пенная струя, плоско разрезала воздух и опытный командир — он много летал в Афганистане, это и спасло вертолёт, — молниеносно швырнул машину вниз, совершенно не заботясь о том, что станет с десантом и с ним самим, — плевать, что у всех желудки вылезут через глотку, потом резко бросил её в сторону, совсем близко промахнул мимо обледенелых коричневых камней, и когда совсем рядом с собою увидел длинный острый пламенёк танковой ракеты, пущенной с мотоцикла по вертолёту, закричал торжествующе, бессвязно, громко — понял, что спасся сам и спас машину. Все услышали крик командира, но никто не понял, что он прокричал. Через несколько секунд — прошло всего полторы секунды, впрочем, эти полторы секунды растянулись донельзя, они были длинными, тоскливыми, пугающими, вспышка огня багровым отблеском легла на лица людей — ракета взорвалась в скалах.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

ПЗРК — пусковой зенитно-ракетный комплекс