Тени прошлого

Александр Тамоников, 2017

Лейтенанту Михаилу Козыреву светила хорошая должность в «тепленьком» местечке, но молодой офицер предпочел боевую службу в Афганистане. Во время одной из операций колонна советских машин попала в засаду. Тяжело раненный Козырев оказался в плену у душманов. И не избежать ему мучительной смерти, если бы в пленника не влюбилась дочь главаря банды. Чувства молодых людей оказались взаимными. Поставленный перед выбором: начать новую жизнь среди афганцев или умереть, Козырев делает судьбоносный шаг. Но спустя годы он снова берет в руки оружие и выполняет свой долг до конца…

Все, изложенное в книге, является плодом авторского воображения. Всякие совпадения случайны и непреднамеренны.

А. Тамоников

© Тамоников А., 2017

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2017

* * *

Глава 1

Демократическая Республика Афганистан. Полевой лагерь N-ского мотострелкового полка у селения Хакар. Воскресенье, 18 сентября 1988 года

Командир роты материального обеспечения старший лейтенант Бутаев и его заместитель лейтенант Козырев не торопясь шли к модулю, в котором проживали. За их спинами виднелись две большие палатки для личного состава подразделения.

Командир окончил Самаркандское командное училище, заместитель — Рязанское инженерное. Геннадий Бутаев дослуживал последний месяц из двух лет так называемой командировки. Михаил Козырев прибыл сюда недавно, после окончания училища. Командир роты все еще вводил молодого офицера в специфику службы в Афганистане.

С момента прибытия в полк Козырев был немного удивлен тем, что здесь, за речкой, служба сильно отличается от того, что он видел на стажировке, в мотострелковом полку Московского военного округа. Там соблюдалась существенная дистанция между военнослужащими, носящими разные звания. Здесь она, конечно, тоже присутствовала, но в повседневной жизни как-то сглаживалась. Лейтенант тут не отдавал чести капитану, естественно, если тот не стоял на три ступени выше по должности, не являлся, скажем, заместителем командира полка. Многие офицеры носили кроссовки вместо берцев и солдатские панамы.

Да и форма отличалась кардинально. Афганки песочного цвета, полевые звездочки на вставках вместо погон, предусмотренных уставом, облегченные комбинезоны.

В роте материального обеспечения прапорщики вообще общались с сержантами и старослужащими на «ты», по имени.

Сегодня офицеры зашли в каптерку, дощатое строение, стоявшее за первой палаткой. Они обнаружили там пьяных старшину-прапорщика и его земляка сержанта, лежавших в обнимку. Ротный посмотрел на них, вызвал дежурного и приказал ему не выпускать алкашей из каптерки, пока они окончательно не придут в себя, чтобы не засветились перед командованием части. Вот и все! Возможно, потом он и устроит им разнос, но на данный момент по виду старшего лейтенанта этого утверждать было нельзя.

Он шел рядом с заместителем, улыбнулся и проговорил:

— Вижу, Миша, ты хочешь спросить, почему тут такой бардак.

— Да уж, с дисциплиной в полку туговато.

— Дружище, это не бардак. Люди на войне, а у нее свои законы. Ты еще много чего увидишь такого, что и представить себе не мог. В свое время я тоже думал, что в войсках все то же самое, что и в училище, но на себе убедился в обратном. А в Афгане не просто войска, здесь действующая армия. Конечно, я накажу прапорщика и сержанта. Но Магомедов, старшина роты, и Володя Санин — нормальные парни. Они побывали там, где врагу не пожелаешь, и насмотрелись всякого. У Магомедова орден Красной Звезды, у Санина медаль «За боевые заслуги». Я же тоже к ордену был представлен, но в штабе полка посчитали, что пропагандист заслуживает его больше.

— Вы имеете в виду майора Иванова?

— Он у нас один в полку. И в прямом, и в переносном смысле. Кругом правильный. Даже замполит полка проще. А Иванов — белая кость. Перед тем, кто ниже его по должности и званию, понты кидает, начальству готов днем и ночью задницу лизать. — Бутаев сплюнул в песок дорожки. — Вот и вылизал себе орден, ни разу не выходя на боевые.

Лейтенант вздохнул и заявил:

— Да, спеси в нем хватает.

Командир взглянул на заместителя и полюбопытствовал:

— Что, уже имел с ним дело?

— Так точно. Когда вы с ротой на обеде в столовой были. Вчера после парко-хозяйственного дня…

Бутаев прервал лейтенанта:

— Я тебе что говорил? Когда мы наедине, брось эти «так точно», «никак нет», «товарищ старший лейтенант». Я же всего на год тебя старше. А должность? Заменюсь, тебя поставят на роту. В конце следующего года старлеем ходить будешь.

— Как-то непривычно.

— Привыкай, Миша. Чем быстрее, тем лучше. При подчиненных бди формальность, как оно и положено, а среди командного состава не надо. Лишнее это, пустое. Но ты не договорил о встрече с Ивановым. — Бутаев достал пачку сигарет, протянул Козыреву. — Будешь?

— Да вроде…

— Нельзя во время перемещения? И на это забей. Так будешь?

— Воздержусь.

— Дело твое. — Старший лейтенант прикурил. — Давай, Миша. Я слушаю!

— Так вот, вы… извини, ты с ротой был в столовой, я — в палатке. У отсека канцелярии. Слышу, дневальный подает команду: «Дежурный по роте на выход!» А тот только встал после отдыха, умывался за палатками. Думаю, может, кто из взводных пришел? Так вроде все в модуль подались после офицерской столовой. Появился бы ты или другой вышестоящий прямой начальник — была бы команда «Смирно», а тут!.. Выхожу к дневальному. Рядом майор, в руках что-то наподобие тросточки, самодельной, но шарма добавляет. Весь такой чистый, аккуратный, усики пострижены, ровно два сантиметра волос под кепкой. Я представляюсь, а он тростью по ноге стучит и спрашивает, мол, новенький? «Так точно», — отвечаю. Он представился так, словно пропагандист полка — это что-то незаменимое в войсках.

Бутаев рассмеялся и заявил:

— Конечно, куда же мы без пропагандистов, секретарей парткомов, комсоргов? Без них полк сразу же духи сотрут в пыль. Извини, продолжай.

— Майор поднял трость, ткнул ею в стенгазету. «А это что такое, товарищ лейтенант? Что за дерьмо вы вывесили здесь!» Отвечаю, дескать, стенгазета. У него глаза округлились так, будто кобру у ног увидел. «Нет, лейтенант, это не стенгазета, даже не пародия на нее, а издевательство».

— А что такого он увидел в стенгазете? Писарь все как всегда в нее налепил.

— Да только сверху написал «Партия — ум, честь и совесть наши плохи». Именно так, Миша, а не «нашей эпохи», как в партбилете.

— Вот же сучонок этот Кужак! Надо же так подставить! А ведь Иванов теперь может целое дело раздуть. Он забрал стенгазету? Я что-то внимания не обратил. Хотя, по-моему, доска пустая была, да?

— Иванов хотел забрать, но не успел. Я сорвал стенгазету, смял и за спину спрятал.

— Вот это молодец! А из Кужака я завтра ишака сделаю.

— Не надо. Говорил я с ним. Рядовой Сангулов сам не поймет, как это вышло. А исправленная стенгазета после обеда будет висеть.

— Не поймет он! Уснул поди как конь в оглоблях.

— А вот тут, командир, отдельная тема. По штату в роте нет никакого писаря. Сангулов — специалист отделения технического обслуживания. Почему он в свободное время пишет тебе конспекты, оформляет боевые листки, эту стенгазету, в конце концов?

— По-твоему, я сам должен убивать время на то, чтобы переписать текст из журнала «Коммунист Вооруженных сил» в тетрадь для политзанятий? Мне больше делать нечего? У нас на пять машин меньше, чем положено по штату. Хорошо хоть, что мусоровоз своими силами отремонтировали, а то заставил бы нас Хряк на себе таскать всякое дерьмо.

Хряком в полку за глаза называли заместителя командира по тылу майора Левенко. Из-за его более чем солидного живота.

— И потом, Миша, за каким хреном надо переписывать текст? Можно читать бойцам статью прямиком из журнала. Нет, офицер, проводящий политзанятия, обязан составить конспект.

Козырев пожал плечами и сказал:

— Я и сам думаю, что это пустая трата времени.

— А ты скажи то же самое секретарю парткома. В момент из тебя врага народа сделают.

— Сейчас уже нет.

— Другие времена? Горбачевская оттепель? Нахлебаемся мы еще этого добра. Ладно, утряс дело со стенгазетой, вот и хорошо. Но имей в виду, Иванов, как говорится, человек не злопамятный, однако память у него очень хорошая. Он тебе подобной дерзости не забудет и не простит. Так что на награды, пока этот фрукт в полку, не рассчитывай.

— А я здесь не за награды.

— Сам, что ли, напросился?

— Да. Вообще-то, мне предлагали остаться в училище, взводным в батальоне обеспечения учебного процесса, но я настоял на отправке в Афган.

— Ну и дурак! Больше скажу, идиот полнейший. Тебе службу в городе предложили, при училище, с превосходной перспективой карьерного роста. Сначала взводным в БОУПе, потом стал бы ротным. Это уже майорская должность, академия и все дела. А ты в Афган. Или тут, как часто бывает в подобных случаях, свою роль сыграла коварная дама? Так, Миша? Колись. Кинула тебя баба, вот ты сгоряча и написал рапорт. Так было?

— Нет, командир, не так.

— А как? Очень уж интересно. Нет, конечно, если не хочешь, не говори.

— Почему же? У меня осталась в Рязани девушка, можно сказать, невеста. В педагогическом учится на четвертом курсе, физико-математический факультет.

— Во как? Круто. И физик, и математик. Умная, видать, девушка. Но тогда совсем непонятно, за каким чертом ты поперся за речку!

— Хочу проверить себя.

— В каком смысле? Как поведешь себя в бою?

— Что-то вроде того.

— Ну ты и чудик. Хотя среди нас, офицеров, таких большинство. Помню, в штабе Туркестанского военного округа, на шестом этаже, где управление кадров, офицеры, которых вместо Афгана отправляли в части округа, бучу нехилую поднимали, рапорты на увольнение писали. Да и в войсках западло как-то было отказываться.

— Вот видишь, значит, не один я такой чудик. Сам-то как попал сюда?

— По распределению.

— Откосить не мог?

— Легко! У меня на четвертом курсе бурный роман завязался с дочкой секретаря обкома. Прикидываешь, какая шишка? Когда Валентина, девушка моя, привела меня домой, чтобы познакомить с родителями, я охренел по полной программе. Такой роскоши не видел никогда и нигде. У меня-то родители простые трудяги, отец мастер на заводе, мама воспитательница в детском саду. Жили нормально, но до секретаря обкома, сам понимаешь, как до неба.

— Понимаю, — улыбнулся Козырев.

— Ну вот, посидели мы за столом, армянского коньячку отведали. Я тогда сказал, что мне нельзя, поймают, на губу отправят. А папаша ее: «Кого? Тебя? Того человека, который выпил со мной?» После знатного обеда пригласил он меня в кабинет и спросил, серьезны ли мои намерения. Я, естественно, да, конечно, как же иначе, хотя честно скажу, особых чувств к ней не питал. В постели она была дьяволицей. На том и держался наш роман. Папаша спросил, какие у меня планы на жизнь после учебы. Я: «Куда пошлют служить, туда и поеду». Он: «Даже в самый захолустный гарнизон?» Я ему: «На то и учусь, чтобы служить». Он: «Все это похвально, но как же Валентина? Отдаленные гарнизоны не для нее». В общем, базар в таком духе. В конце папаша говорит: «Я ничего против вашего брака не имею, сам из низов вышел. Но при условии, что ты будешь делать то, что я тебе скажу. Закончишь бурсу свою, уволишься, пристрою в обком комсомола. Квартиру дам». Так и сказал, «дам», словно в городе все ему принадлежало. Да так оно, в принципе, и было. «Даже дачу свою вам отдам, себе новую сделаю. Само собой, машину подарю на свадьбу. Такое вот условие. Полное подчинение и катайся сыром в масле».

— Ну а ты?

— А мне, Миша, после базара этого противно стало. Это что же, я продаю себя? В подкаблучники иду? Да от меня все пацаны с курса отвернутся. «Нет, — думаю. — Секс — это хорошо, а честь, без всякого пафоса, дороже». Ротный мне выдает маршрутку и объявляет свободный выход. А сам с каким-то презрением смотрит. Отказался я. Пошел на КПП, там телефонная будка, позвонил Валентине и объявил об окончании наших отношений. Шумиха поднялась. К генералу вызывали. А после госэкзаменов и выпуска предписание в зубы — убыть в распоряжение командующего ТуркВО. Отомстил секретарь обкома несостоявшемуся муженьку своей дочери. Я в полк прибыл. Через месяц она письмо мне прислала, а в нем фотографии с ее свадьбы. Жених из штатских, довольный, как удав, заглотавший антилопу. На листке всего одно-единственное слово: «Придурок»!

Козырев рассмеялся и заявил:

— Вот видишь, по сути, ты тоже напросился в Афган, а меня дураком и идиотом обозвал.

— У тебя, Миша, другая ситуация была.

— Нет, командир. Один в один.

— Ну и хрен с ней. А твоя невеста-то как?

— Что ты имеешь в виду?

— Веришь ей? Уверен, что ждать будет? Это не неделя, не месяц, а два года, не считая отпуска. Но что такое эти несколько недель? И потом, Миша, здесь, на войне, самое страшное не смерть. Она ведь тот же сон. Поймал пулю и уснул. Это для родных горе, а ты у нас детдомовский, значит, и страдать некому. Самое страшное, если пуля или осколок не убьют, а сделают инвалидом. Этого все боятся. На смерть же идут легко. Даже если и пронесет, то два года — срок большой.

— Моя Ольга дождется, — ответил Козырев.

— Дай бог! Пойми меня правильно, я за то, чтобы у вас все срослось. Да только жизнь штука сложная и непредсказуемая. Точно так же, как и ты, год назад говорил начальник службы ГСМ Гоша Гогидзе. Ты с ним в одном отсеке живешь.

— Да. Что он говорил?

— Невеста у него в Союзе осталась, так он и мысли не допускал о том, что идиллия его разрушится. Поначалу все хорошо было, а потом письмо, как и мне, хотя и без «придурка». Прости, мол, Гоша, ты самый лучший, но не могу я так, каждый день мучиться, думать, жив ты, погиб или раненый в госпитале лежишь. А посему решила выйти замуж за другого. Она просила его не писать, не искать встреч и все в том же духе. Так Гогидзе застрелиться хотел. Начпрод случайно увидел, как Гоша за склады зашел с пистолетом в руке. Сунулся туда и успел отбить ствол от виска. Гоша нажал на спусковой крючок, да пуля в стену ушла. Вот такая, Миша, история про неразделенную любовь. Но все, пришли. Чем заниматься думаешь?

— Не знаю. Может, спать завалюсь, книгу почитаю, в клуб на фильм с ротой схожу. Ты не в курсе, что сегодня крутить будут?

— Нет. Не в курсе. Но ничего хорошего. Что-то интересное начальство в штабах на видаках смотрит.

— Так и у тебя есть видак.

— И я смотрю. Но редко.

— Почему?

— Долго и часто нельзя. Гениталии опухнут и лопнут к чертям собачьим, а мне в Союз скоро.

— Порнухой балуешься?

— Я этого не говорил.

— Ясно. А как же медсестра из санчасти?

— Лиза? О ней от кого узнал?

— Не помню.

— Нас, мужиков, тут много. А баб свободных и безотказных всего пятеро. Так что к Лизухе еще попасть на прием надо. Без подарка, можно наличными, и не пытайся.

— Мне-то что. Обойдусь.

— Посмотрел бы я на тебя через полгода. Но тогда я буду далеко от этих прекрасных гор и милых духов, чтобы их на куски разорвало. Ладно, отдыхай. Будет скучно, заходи. У меня пузырь водки есть, расслабимся. — Ротный подмигнул заместителю. — А там, глядишь, и к девочкам подвалим. Что подарить у меня есть.

— А как же твои соседи?

— А что? Командир ремонтной роты Саша Игнатенко наш человек. Да и другие тоже. Чмыри, Миша, здесь не выживают.

Козырев усмехнулся и спросил:

— А как насчет Иванова?

— Так он потому и на боевые не выходит. Знает, что вряд ли вернется. Замполит и парторг это понимают, держат его в штабе. Иванов исключение. Он прикрылся политруками, а они надежнее всей авиации, воюющей здесь. У них особая иерархия. Своих они если и сдают, то только в исключительных случаях.

— Понятно!

— Ты отбой проконтролируешь?

— Конечно!

— Ну и добро. Завтра мой день. Понедельник. С подъема буду.

— Давай!

— Давай, командир.

— Не скучай, лейтенант, все будет тип-топ!

— Не сомневаюсь.

— И правильно.

Офицеры вошли в модуль и разбрелись по своим отсекам.

В секции, где устроился Козырев, находился заместитель командира ремонтной роты старший лейтенант Говоров. Он прослужил в Афганистане год и с неделю назад вернулся из отпуска. Дмитрий ковырялся в старом радиоприемнике, непонятно откуда взявшемся в модуле.

При появлении лейтенанта Говоров обернулся и сказал:

— Это ты? Миша. Что в части?

— Спокойно все. Первый батальон в парке, готовится к выходу. Там же и разведрота.

— Плясать будешь?

— Письмо?

— Как и положено. Почтальон недавно принес. На твоей кровати лежит.

Козырев подошел к своему спальному месту. Да, из-под подушки выглядывал конверт. Он присел, взял его, весь обклеенный марками, и, конечно же, сразу узнал почерк. Писала Ольга, да больше и некому было.

Михаил аккуратно открыл конверт и замер, читая послание от единственного родного человека. Ольга писала, что очень соскучилась, хотя с момента разлуки и прошло совсем немного времени. Она вспоминала сладкие дни и ночи, проведенные вместе. Все искренне, без тени фальши.

Лейтенант Козырев получал письма каждый день и отвечать старался так же регулярно. Пока это удавалось ему.

Сослуживцы посмеивались. Посмотрим, мол, что будет дальше. Но они по-хорошему завидовали лейтенанту.

Козырев прочитал письмо и положил его в тумбочку, в стопку таких же теплых, родных посланий. Скоро придется в чемодан перекладывать, тумбочка не резиновая. Он тут же достал тетрадь и с удивлением обнаружил, что чистых листов в ней не осталось.

— Дима, у тебя тетрадь есть? — спросил Михаил.

— Нет. Раз в месяц сообщаю отцу, что жив и здоров. На это я у других возьму. А твои конспекты где?

— В сумке, а она осталась в канцелярии роты.

— Посмотри в тумбочке Гоши. У него вроде была чистая тетрадь.

— Неудобно как-то.

— Неудобно на потолке спать. — Тут в его приемнике что-то щелкнуло. — Все готово.

Старший лейтенант включил приемник. Сперва из динамиков раздалось шипение, прерываемое треском. Потом послышалась бойкая речь на незнакомом языке. Она звучала так, будто вылетала из глубокого колодца.

— Твою мать! — проговорил Дмитрий. — Только время зря потерял. Придется двухкассетник купить, как нарисуется командировка в Кабул. Хотел перед дембелем, но возьму сейчас. А то от тоски сдохну.

Козырев тем временем открыл тумбочку начальника службы ГСМ полка капитана Гогидзе. Там на верхней полке, среди сигарет и пары флаконов французского одеколона, действительно лежала новенькая ученическая тетрадь.

— Да бери, — сказал Говоров. — Гоша не обидится. Он редко пишет.

— Ладно, я отдам. — Лейтенант взял тетрадь, устроился за своей тумбочкой.

Говоров же продолжил тему:

— Может, с Гошей поговорить да затариться бочками с бензином и канистрами с маслом?

— Зачем? — Козырев поднял голову.

— Кто-то мне говорил, что в райцентре местном один дуканщик товар на ГСМ меняет. За канистру масла джинсы дает. А в Булак попасть гораздо проще, чем в Кабул. Полкан иногда разрешает съездить туда за шмотками.

— На автобусе. Прошлое воскресенье наши ездили. Должен был я старшим быть, но ротный сам поехал.

— Вот и я о том же.

— Но даже если капитан и даст тебе бензин и масло, то как ты бочки с канистрами в Булак довезешь? Не в автобусе же?

— Э-э, Миша, не знаешь ты порядков местных. Здесь ничего невозможного нет. Разведка постоянно шарится по зоне ответственности полка. А в нее входит и Булак. Парни из разведроты там чуть ли не ежедневно бывают. А в БРДМ такой груз легко вместить можно. Ребята поймут и сделают все в лучшем виде. Да, надо этот вопрос с Гошей перетереть. Может, ты подсобишь, Миша? У вас на «Уралы» девяносто третьего бензина многие тонны списать можно.

— Это не ко мне.

— Ясно. Ладно, что-нибудь придумаю. Пойду, посмотрю, что наши архаровцы делают. Водки купить?

— Как хочешь. У меня особого желания нет.

— Это очень даже правильно. Трезвость должна быть нормой жизни.

Козырев улыбнулся и спросил:

— Кто это говорит?

Говоров поправился:

— В Союзе. Здесь нормы другие, чисто временные. Пошел. — Он накинул на себя куртку, надел панаму и вышел в коридор.

Козырев исписал четыре страницы, хотя ничего нового в его жизни вроде и не было. Он вложил письмо в конверт, указал адрес и оставил на тумбочке. Михаил решил, что чуть позже бросит послание в почтовый ящик, висевший на стене модуля.

Парень снял берцы, прилег на кровать, посмотрел на кондиционер, старый, но надежный БК-2000. Вчера днем температура была около пятнадцати градусов. С ночи она начала повышаться и к обеду достигла тридцати двух. Сейчас было жарко, душно и как-то тихо. Пылевой бури можно ждать в любую минуту.

В отсек вошел капитан Гогидзе.

— Скучаем, лейтенант?

— Да все думаю, товарищ капитан, включить кондиционер или нет.

— Не надо. Небо на юго-западе покраснело, а это значит что?

— Что?

— В гости к нам скоро нагрянет ветерок под названием афганец. Возможно, с дождем. Температура спадет. После бури пыли везде в палец будет. Но это не пуля. Она не убивает и убирается собственными силами.

— Какое совпадение.

— Ты о чем?

— Как раз об афганце думал.

— А чего, дорогой, о нем думать? Заявится без приглашения. И что ты ко мне по званию обращаешься? Мы же соседи.

— Извини, Гоша, как-то вырвалось. Я у тебя пару листков из тетради выдернул, ничего?

— Зачем спрашиваешь? Надо, бери. — Он улыбнулся. — Своей девочке писал?

— Да. Она прислала письмо, я ответил.

— Не понимаю, о чем можно каждый день друг другу писать.

— Сам не писал?

Капитан помрачнел.

— Не каждый день. А хоть бы и по тетради, что изменилось бы? Не смогла ждать меня девушка. Не захотела.

— Извини.

— Тебя-то за что извинять? — Капитан присел на кровать, прикурил сигарету.

Дымить в отсеках было запрещено, для этого имелась курилка, но офицеры и прапорщики не обращали на данное распоряжение ни малейшего внимания.

Он начал снимать ботинки, как в дверь постучали.

— Открыто, — крикнул Гогидзе.

В проеме появился солдат:

— Разрешите обратиться, товарищ капитан?

— Что тебе?

— Так не мне, а дежурному по части.

— И что надо дежурному?

— Ему тоже ничего.

— Ты чего вообще приперся, боец?

— Так вас в парк зампотех вызывает.

— Да я только оттуда.

Рядовой пожал плечами:

— Дежурный приказал мне передать вам распоряжение. Я это сделал. Разрешите идти?

— Иди.

Посыльный ушел.

Гогидзе цокнул языком.

— Какого хрена? Разведку не заправили, но там техник остался. Нет, подавай начальника службы. Наверняка по пустякам, расходные ведомости подписать. Как будто я не могу в штабе закорючки поставить. Бумажную волокиту ни одна война не убьет. Бюрократия бессмертна. Ладно, надо идти. Зампотех у нас с заскоками. Он может и караул прислать. — Начальник службы ГСМ завязал шнурок, поднялся. — Пошел. Не скучай. Вернусь, в нарды сыграем. Ты не против?

— Партию можно. Потом в расположение пойду.

— Далось оно тебе?

— Я ответственный сегодня.

— Клал бы ты на эту ответственность. Внутренний наряд есть, чтобы за порядком следить. А то ввели хрень, в каждой роте по офицеру держать. Впрочем, в Союзе то же самое. А в уставе, между прочим, ни слова об ответственных нет. Бардак! — проговорил Гогидзе и ушел.

Козырев закрыл глаза. Воспоминания тут же захлестнули его.

Он познакомился с Ольгой Володиной два года назад. Козырева с группой таких же курсантов отправили в педагогический институт на мероприятие, посвященное какой-то круглой дате вуза. Сначала была официальная часть, затем развлекательная. Проще говоря — дискотека. Тогда-то Михаил и увидел миниатюрную брюнетку, сидевшую у сцены, на которой играла группа из училища. Она почему-то не танцевала. Он подошел к ней, пригласил, девушка согласилась. Оля сразу понравилась Козыреву. Скромная, какая-то стеснительная.

Курсантов после дискотеки отпустили до отбоя, и он проводил девушку до дома. Оля жила недалеко, так что прогулка получилась короткой. Они постояли возле ее подъезда. Козырев сказал, что хотел бы встретиться с ней, как пойдет в увольнение.

И пошло-поехало. Как только его отпускали, Михаил тут же бежал к Ольге. Он ждал ее возле института, если была суббота, в парке культуры и отдыха по воскресеньям. Денег курсанту хватало лишь на то, чтобы угостить девушку мороженым, сводить в кино или в музей. Ольга любила эти заведения.

Позже она стала приглашать его домой. Он познакомился с ее родителями. То, что влюбился, понял неожиданно, когда на выходные заступил в наряд.

Парень себе места не находил в пустой казарме и позвонил ей. Она обрадовалась. Болтали почти час. Говорили бы и больше, но нагрянул дежурный по училищу, и ему пришлось положить трубку. За использование служебного телефона в личных целях курсант схлопотал выговор, но что это значило по сравнению с целым часом разговора с любимой!

Незаметно пробежали два года. Прошли государственные экзамены, защита диплома, встал вопрос о месте дальнейшей службы. Козырев прекрасно помнил тот разговор с командиром подразделения полковником Зуевым.

— Ну, без пяти минут лейтенант Козырев, рассказывай, как дела на личном фронте? — прежде всего спросил тот.

Михаил отшутился:

— Как говорится, на личном фронте без перемен, а если серьезно, то хорошо. Даже не верится, что так может быть.

— Может, курсант. Жениться не собираешься?

— Решили повременить, пока Ольга закончит педагогический институт.

— Верное решение. А то пойдут дети, пеленки, бессонные ночи, не до учебы ей станет. Значит, невеста твоя в будущем учительница?

— Так точно.

— Хорошо. Кто по специальности?

— Она учится на физико-математическом факультете.

— Вообще прекрасно!

Козырев не без удивления посмотрел на Зуева.

Полковник улыбнулся и заявил:

— Чего удивляешься? В общем, расклад такой. Ты же у нас на золотую медаль шел, да?

— Так точно. Не думал, что их заранее распределяют в Москве.

— А я тебе советовал завалить пару предметов на последней сессии. Тогда медали у тебя не было бы, зато красный диплом получил бы. А теперь, когда на госэкзаменах четверку схлопотал по эксплуатации, ни медали, ни диплома с отличием. И никому никакого дела, что она у тебя единственная за весь период обучения.

— Какая, в принципе, разница? Офицером-то я уже, можно сказать, стал.

— Офицером стал, выписано удостоверение, диплом. А разница в чем? Из тебя будет толк. Пару лет взводом покомандуешь, затем ротой. А учебная рота — это уже майорская должность. Можно в академию поступить. Тут диплом с отличием сыграл бы свою роль.

— Я и без отличия поступлю, если надумаю.

— Возможно. Короче говоря, Михаил, на госэкзаменах тебя откровенно срезали. На билет ты ответил безупречно, и никаких причин засыпать тебя дополнительными вопросами не было. Но кто-то очень убедительно попросил об этом. Я предлагаю тебе остаться служить в училище. Сам приму первый курс, ты же пойдешь в батальон обеспечения. Через год я заберу тебя к себе на учебный взвод, потом, если все будет нормально, станешь ротным. Капитаном поступишь в академию. Выйдешь майором, как минимум заместителем командира отдельного автобата, а то и преподавателем на кафедру родного училища вернешься. У невесты жилье собственное есть?

— Нет, конечно. Но у родителей просторная трехкомнатная квартира в центре.

— Вот! Жить будете вместе.

— Извините, товарищ полковник, но это уже личное.

— Ладно, сам решай. После свадьбы к родителям жены иди или занимай вполне приличный номер офицерского общежития. Это по сути та же самая квартира в малосемейке.

— Вы мне вроде как компенсацию за подлость комиссии на госэкзаменах предлагаете?

— Как хочешь, так и думай. Но ты действительно нужен мне.

— Спасибо, конечно, но я написал рапорт в Афганистан.

— Это когда все их подавали по инициативе политотдела?

— Так точно, но я это сделал вполне обдуманно.

— Не понял. Ты что, хочешь в Афган?

— Так точно!

— А ты знаешь, что там иногда убивают? Но самое страшное в том, что оттуда можно вернуться калекой. Даже без этого служба за речкой не сахар. Я в курсе, сам там оттрубил с восьмидесятого по восемьдесят второй годы. И невесты рядом не будет. Только письма. Если девушка выдержит два года.

— Я все знаю, товарищ полковник.

— Значит, отказываешься от предложения и настаиваешь на отправке?

— Так точно.

— Но объясни мне зачем, Миша? Кому нужно твое геройство? Не видишь, что начинается в стране?

— Тем не менее я прошу удовлетворить мою просьбу, отраженную в рапорте.

Зуев встал, прошелся по кабинету и осведомился:

— Ты с Ольгой своей это решение обсуждал?

— Сегодня хотел.

— Вот и обсуди хорошенько. Да не упрямься. Послушай любимого человека. Вместе все взвесьте. Завтра придешь и доложишь, что вы решили. Где-то после десяти я буду здесь. Обязательно сделай это, Миша, потому как завтра я должен подать списки с ходатайством о распределении в отдел кадров. Потом что-либо изменить будет невозможно.

— Я вас понял, товарищ полковник. Завтра в десять я буду у вас.

— И не дури. Прислушайся к совету человека, который на себе познал, что такое партизанская война в горно-пустынной местности. Простреленная нога до сих пор в непогоду ноет, сил нет. Пилюли приходится глотать, целую аптечку под боком держать.

Козырев удивился. О том, что командир служил в Афганистане, парни знали, видели на кителе планки ордена Красной Звезды, медали «За боевые заслуги» и какой-то афганской. Но о его ранении не говорил никто.

Поэтому у Михаила и вырвалось:

— Вы были ранены?

— Дважды, Миша, и один раз контужен. В первом случае пуля пробила мягкие ткани ноги. Вроде ничего серьезного, отлежался в дивизионном медсанбате, но и сегодня боль донимает. Потом снайпер духов попал в плечо, кость перебил. Это уже я в армейском госпитале лечился. А последний — вообще случай из разряда чудес.

— Расскажите, товарищ полковник, — попросил Козырев.

Зуев посмотрел на часы.

— У меня только две минуты. В общем, шли мы ротной колонной. Я в замыкании, позади только БТР охранения. Дело недалеко от перевала Саланг было. Обстреляли нас внезапно. Вообще духи устраивали засады грамотно, если так можно выразиться, в три эшелона. Впереди стрелки или группы захвата. Они укрывались непосредственно на ближнем рубеже, на склонах или на окраине зеленки. Расчеты гранатометчиков позади, на вершинах перевалов, хребтов, высот. Но не более чем в трехстах метрах. Такова дальность прямого выстрела РПГ. А вот на расстоянии до километра душманы держали группы прикрытия. Там были минометы, безоткатки и даже пусковые контейнеры с реактивными снарядами, снятые с разбитых «Градов». Однако самое хитрое, что они придумали, так это отвлекающие группы со стрелковым оружием и гранатометами. Их задача состояла в том, чтобы связать боем охранение, отвлечь на себя. Они действовали до места основной засады. Ведь по тактике при обстреле в бой вступает охранение. Колонна тем временем прорывается из опасной зоны. Она проходит вперед, встает в условленном месте и дожидается подхода транспортеров или БМП, пока еще ведущих бой. Духи усвоили это и стали устраивать засады там, где вставали машины. Начальник нашей колонны, естественно, информировал ближайший сторожевой пост о нападении, подошли вертушки. Но до этого по нам ударили из засады. Это был ад, Миша. Взрывы, дробь пуль о кабины и кузова, крики раненых. Ты видел когда-нибудь, как горит автозаправщик?

— Откуда?

— И не нужно видеть. Вспыхивает в момент и сгорает за минуту. Впрочем, как и любая другая штуковина с мотором. Я занял позицию за передним колесом машины техобслуживания. Стреляю вслепую по склону и вдруг осознаю, что бойцы-то мои молчат. Они тогда еще не обстрелянные были. Посмотрел в сторону колонны. Видимость плохая, все дымом заволокло. По склону спускаются несколько групп боевиков, в каждой рыл по десять, ведя непрерывный огонь. Ну, думаю, доберутся до дороги, кранты личному составу. Дал очередь по одной из таких групп. Двоих срезал. А сам рванулся своих поднимать. Броники тогда носили только на выходах, в колонне их больше вешали на окнах дверей. Тяжелые они, и жарко в них. Перебегаю от машины к машине. Вдруг вспышка, грохот, удар в грудь, боль в затылке и… тишина. В госпитале в Ташкенте узнал, что мина в пяти метрах разорвалась. Оттого и бросило меня взрывной волной на кузов. Влепился башкой нехило. А чудо состояло в том, что ни один осколок я не поймал. Хотя предпочел бы его, чем тяжелую контузию. У меня еще вроде обошлось, не считая внезапных приступов с сильнейшей головной болью. Некоторых парней позже парализовало, кого-то инсульт разбил, кто-то ослеп. Жесть, в общем. Но все, время вышло. Я в штаб, а ты к невесте. До завтра.

— До завтра, товарищ полковник.

Козырев помнил, как с искренним уважением проводил командира и поехал в институт.

Ему повезло, он встретил Ольгу у остановки и окликнул.

Девушка улыбнулась.

Они подошли друг к другу.

— Здравствуй, любимая.

— Здравствуй, милый.

— Как твои успехи?

— Приезжала сдать учебники.

— В курсе, поэтому и направился сюда.

— Еще немного — и опоздал бы.

— Дома нашел бы.

— Тоже верно. А почему мы такие серьезные сегодня?

— Потому, что нам надо с тобой серьезно поговорить.

В глазах девушки мелькнул испуг.

— Что-то произошло? Ты разлюбил меня? У тебя появилась другая? Или она всегда была?

— О чем ты говоришь, Оля? У меня есть только ты. Больше мне никто не нужен.

— Правда?

— Правда. Слово офицера.

— Так ты еще не офицер.

— Уже офицер, только без формы. Пойдем в парк?

Погода в тот день выдалась теплая, комфортная, где-то градусов двадцать, безветренно. Огромные белые облака висели над городом суровыми айсбергами, между которыми пробивалось солнце.

— Хорошо, — согласилась девушка.

— Хочешь мороженого?

— Нет, прошлый раз вечером горло заболело, пришлось маме лечить меня. До сна просидела под полотенцем над кастрюлей с картошкой. Это ингаляция называется.

— Не удивительно, ты за один заход съела три пломбира.

— Я у тебя сладкоежка. Пойдем.

Они прошли в парк культуры и отдыха, присели на скамейку.

— О чем таком серьезном ты хотел поговорить со мной?

— Оля, я еду служить в Афганистан.

Глаза девушки округлились.

— Куда? В Афганистан? Но там же война, Миша. Из нашего класса двое ребят погибли.

— Я знаю, что там война.

— Тебе приказывают ехать в Афганистан?

— Нет, напротив. Сегодня командир предлагал мне остаться в училище.

— Ничего не понимаю. Тебе предложили служить в городе и ты отказался?

— Да.

— Но почему?

— Знаешь, Оля, может, это прозвучит пафосно, по-детски, но я хочу проверить и себя, и наши отношения.

— Это нельзя сделать здесь?

— Нет. Лишь на войне люди узнаются по-настоящему. Только разлукой проверятся любовь.

— Спорное утверждение. Ты про меня вспомнил, когда думал о высоких материях? Каково мне придется здесь, в городе, зная, что ты за несколько тысяч километров от меня и жизни твоей каждую минуту угрожает опасность?

Козырев обнял девушку:

— Не сгущай краски, Оля. По статистике, в Афганистане гибнет в три раза меньше людей, чем в авариях разного рода. А сейчас, когда наши войска контролируют практически всю территорию этой страны, риск минимальный. Можно, конечно, словить случайную пулю или осколок, но я очень постараюсь избежать этого. Так что о плохом не думай. Я вернусь через два года. Ты как раз закончишь институт. Мы сыграем свадьбу и будем жить долго и счастливо. И потом, Оля, у нас много ребят едут в Афганистан. Если я откажусь, то…

— Тебя посчитают трусом, так?

— Примерно.

— Ну и езжай в свой Афганистан. — Девушка надула пухленькие, красивые губки.

— Оля, у нас еще месяц моего отпуска и твои каникулы.

— Они быстро пролетят.

— Я буду писать тебе каждый день, рассказывать обо всем, что происходило за сутки.

— Станешь бессовестно врать, считая, что это ложь во спасение.

— Обещаю, буду писать правду.

— Нет, Миша, ты не станешь огорчать меня.

— Прошу, пойми.

— А если я беременна?

Это было неожиданно. Две недели назад они остались одни в квартире Ольги. Тогда и случилась их первая близость, доставившая обоим огромное наслаждение.

Козырев растерялся и едва смог промямлить:

— Беременна? Это точно?

— Я не проверялась, но такое вполне может быть.

— Так проверься.

— И если беременна?..

Он словно не слушал ее.

— Тебе надо провериться немедленно.

— Но почему?

— Потому, что завтра я должен доложить полковнику наше с тобой обоюдное решение по месту моей службы. В десять часов. Потом что-либо изменить будет нельзя.

— Не знаю, возможно ли это. У мамы, по-моему, есть подруга. Она гинеколог. Только как?..

— Придется сказать.

— Ладно, но если обследование покажет, что я беременна?

— Тогда завтра я приму предложение полковника и останусь в городе. Ведь рождение ребенка все меняет. Нам надо будет расписаться. Потом тебе придется брать академический. Я должен быть рядом. Надо идти к маме.

— Я лучше позвоню ей.

— Она дома?

— Да.

— Телефон-автомат у входа в парк. Пойдем.

Ольга довольно долго разговаривала с матерью. Михаил не слышал ее слов, в будку она его не пустила. Но по лицу девушки было ясно, что разговор не из простых.

Наконец она повесила трубку, вышла из будки и спросила:

— У тебя деньги на такси есть?

— Трешка найдется. А почему такси?

— Придется ехать в больницу, а мамина подруга-гинеколог принимает до двух часов.

— А она успеет сделать анализы до утра?

— Мама ее очень попросит. Мы будем терять время?

Они поехали в больницу. Там Ольгу уже ждала степенная, серьезная женщина в белом халате.

Она бросила взгляд на Михаила и сказала приказным тоном:

— Вы, молодой человек, оставайтесь здесь, а ты, Оля, иди со мной.

— Извините… — начал было Михаил, но докторша перебила его:

— Результаты будут в семь вечера, если это вас интересует.

— Да, спасибо.

Они ушли, а Михаил нервно курил у больницы.

Ольга вышла через полчаса.

— Все! Анализы сдала. Елена Владимировна передала их в лабораторию, теперь остается ждать. Она сама позвонит маме.

— Понятно. Что будем делать сейчас?

— Вообще-то, я проголодалась. Ты потратил деньги на такси. У меня только мелочь. Значит, в кафе нас не ждут. Поэтому предлагаю поехать домой.

— Там меня возьмут в оборот твои родители.

— Афганистана не испугался, а родителей боишься. Ничего они тебе не сделают. Конечно, если анализы будут положительными, то это сначала не обрадует их. Они очень хотят, чтобы я закончила институт. Но потом все изменится, причем очень быстро. Ведь у них скоро будет внук или внучка. А то и двойня. У нас в роду такое случалось.

— Неважно, один ребенок или два. Главное, чтобы с тобой все было в порядке и роды прошли успешно. Ну и, конечно, чтобы ребенок был здоровенький, на тебя похожий.

— Почему на меня?

— Потому, что ты самая красивая девушка в мире.

— Уже женщина, Миша!

— Да, родная моя.

Он поцеловал ее, и они на троллейбусе поехали в центр.

Дома их встретили тихо и мирно. Козырев видел, что это спокойствие напускное, но не услышал никаких претензий.

Зато известие о намерениях Михаила служить в Афганистане вызвало бурю эмоций. Но Ольга, чего Козырев раньше не замечал за ней, быстро всех успокоила, взяла ситуацию в свои маленькие нежные ручки.

Елена Владимировна позвонила в семь вечера и сообщила, что Ольга не беременна. Мать с отцом вздохнули с нескрываемым облегчением.

А вот Ольга вдруг расстроилась и заявила:

— Почему так? Я должна была забеременеть. Вот Галя из группы переспала с другом и тут же… Отчего такая несправедливость?

Теперь уже родители успокаивали Ольгу.

А потом она ему сказала:

— Хорошо. Пусть будет, как решил ты. Только помни свои обещания и за меня не беспокойся. Я стану тебя ждать. Сколько надо, столько и буду. И приму таким, каким ты вернешься. Даже если — не дай бог, конечно! — будешь тяжело ранен или, извини, станешь инвалидом, знай, я останусь с тобой. Не брошу, не променяю ни на кого.

Ночевать Михаил остался у нее. Родители не препятствовали, но в эту и последующие ночи Козырев предохранялся.

В десять утра он был в кабинете Зуева.

Полковник с ходу спросил:

— Решение?

— Афганистан!

— И невеста согласилась?

— Так точно!

— Не ожидал, честно говоря. Был уверен, что девушка сумеет повлиять на тебя. Но это ваше решение. Пусть будет Афганистан. Я внесу тебя в список, только смотри, Миша, не пожалей потом.

— Не пожалею.

— И что за курсанты пошли? Им карьеру на блюдечке, можно сказать, подносишь, а они просятся на войну. Иди, Козырев. Желаю, чтобы у тебя все было хорошо.

— Спасибо, товарищ полковник. Разрешите идти?

— Иди!

Козырев прошел в казарму.

Вскоре он получил отпуск, который они с Ольгой провели в деревне у ее бабушки, а потом наступил час долгой разлуки.

Гогидзе вернулся недовольный и заявил:

— Миша, представь, вызывают меня в парк, а там всего-навсего надо подзаправить БРДМ. Ну не борзость?

— Что на улице? Внутри душновато стало.

— Афганец идет. Я же говорил тебе. Вопрос, накроет полк или мимо пройдет. Лучше уж пусть стороной проскочит, а то потом задолбаемся пыль убирать. Так что, в нарды?

— Давай, раз обещал, но один кон.

— Пойдет.

Нарды являлись самой любимой забавой начальника службы ГСМ. Надо признать, играл он виртуозно, ставил шашки в нужное место сразу, не раздумывая.

Во время игры пришли и другие соседи Козырева, два старших лейтенанта, заместитель командира ремонтной роты Говоров и помощник начальника автомобильной службы Лебедев. О последнем шла молва, что скоро его переведут на должность заместителя командира артиллерийского дивизиона.

Они разделись, Говоров пошел в душ.

Гогидзе, как и всегда, выиграл, чем был ужасно доволен.

— Надо было на пузырь водки играть, — проговорил он, захлопывая доску с шашками и кубиками.

Лебедев усмехнулся и заявил:

— Тогда, Гоша, ты уже спился бы.

Капитан снисходительно посмотрел на помощника начальника автомобильной службы.

— Где ты видел, Леша, чтобы грузин спился? У моего деда в селе полный подвал вина. И не какой-нибудь бормотухи, а самого настоящего, чистого и сладкого, как губы нашей официантки Риты, ароматного, как ее же духи. Двадцать бочек. У нас вино вместо воды пьют, а ты!..

Вернулся Говоров, в душ собрался Лебедев.

Тут за окном резко потемнело, модуль содрогнулся от сильного порыва ветра. Афганец пожаловал в гости.

Свет вырубился. Песчаная буря накрыла территорию, занятую полком, и кишлак Хакар.

— Твою мать!.. — выругался Говоров. — И чего я мылся?

В отсек заскочил полуголый Лебедев и тоже высказался весьма нецензурно.

Стало темно как ночью. Песок бил в стекло как капли дождя.

Афганец пробивался внутрь. Пыль и песок забирались под форму, в постели, в каждую щель, за считаные минуты покрыли тонким слоем пол и мебель.

На этот раз буря длилась недолго — минут двадцать. Следом пошел дождь, первый в этом сентябре. В горах послышались громовые раскаты.

— Полный комплект неудобств, — резюмировал Гогидзе.

Но все заметили, как стало прохладней.

Потом офицеры занялись уборкой. Первым делом они вытряхнули одеяла, выбили матрасы, подушки, форму, затем взялись за отсек.

Над перевалом были отчетливо видны молнии, раскаты грома напоминали выстрелы танковой пушки. Но к пяти часам все смолкло. Теперь об урагане напоминал только арык, который тянулся от части к кишлаку. Он в момент превратился в быструю реку, несущую мутную воду и выбивающуюся из берегов.