Исповедь победителей
Книга «Исповедь победителей» – повести и рассказы рядовых участников Великой Отечественной войны. Это продолжение темы книги «Солдатские исповеди» 2015, 2020 годов издания. Ветераны-долгожители, которым уже более 90 лет, рассказали автору о своём жизненном пути и участии в войне. В этой книге правда о войне, это исповедь солдат из окопов. В ней нет художественного вымысла, всё изложение документальное. Эти уникальные люди оставляют нам свою ПАМЯТЬ! ЧТОБЫ МЫ ПОМНИЛИ! В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.
Оглавление
- Мои переправы. Документальная повесть
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Исповедь победителей предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
© Петраков В. В., 2022
© «Издание книг ком», препресс, 2022
Мои переправы
Документальная повесть
Алексей Митрофанович Галушко 30.03.1924 г.р.
Судьба солдата-сапёра, который не сделал ошибки
1945 г.
1948 г.
Детство, юность
Я родился в селе Лизогубовке Унечского района нынешней Брянской области, в семье крестьянина-середняка. Отец Митрофан Анисович 1896 года рождения. Мать Сенклета Степановна родилась в 1894 году. Детей в семье было шестеро, но два моих брата умерли. Родители работали в колхозе «Сознание», где за рабский труд почти ничего не платили. Разве можно считать оплатой 200 граммов зерна за целый день работы от зари до зари. До коллективизации в 1928 году у нас была лошадь, корова, разная живность. Мы работали на себя и жили гораздо лучше. Пять-шесть лет НЭПа дали деревне приличный уровень жизни, свободу, предпринимательство. Крестьяне обулись в сапоги и ботинки, стала доступна шерстяная и суконная одежда.
Власть в это время стала проводить коллективизацию и «раскулачивание». Невиданное бедствие — у крестьян стали отбирать их собственность и рушить вековые устои. Мужики ходили понурые, угрюмые, а женщины плакали и причитали, как по покойнику. Особенно когда повели из дворов наших животных: лошадей, коров, овец и свиней в колхозное стадо. Вся Лизогубовка причитала, ревела, ржала, мычала, блеяла и хрюкала. Забрали и наши земельные наделы. Оставили на семью только 25 приусадебных соток. Буквально за всё надо было платить налоги. Только на кур налога не было, но надо было обязательно сдать сотню яиц в потребкооперацию. Много было рабского труда в колхозе, но жили мы впроголодь, раздетые и разутые.
Особенно трудно было переносить весенний период: хлеба ни крохи, картошки после посева огорода — ни единой! В пищу годилось всё: почки деревьев и кустарников, молодые листья липы, крапива, лебеда, листья одуванчиков, затем щавель — это уже деликатес!
Все эти годы, вплоть до начала войны, сопровождались постоянным недоеданием, а в отдельные периоды и голодом. Однако в колхозе выращивались и собирались неплохие урожаи зерновых, картофеля, имелась молочная и свиноводческая фермы, овцы. Ещё колхозу достались от помещика два больших яблоневых сада. Безусловно, такое многоотраслевое хозяйство было доходным. Колхоз по всем обязательствам своевременно рассчитывался с государством, оплачивал поступающую сельхозтехнику, инвентарь, услуги машинно-тракторных станций (МТС). Почему в богатом колхозе «Сознание» работающие в нём колхозники жили в нищете и вечно голодные?
Во время уборочной страды и до самой зимы приезжали из различных властных структур уполномоченные. Они осматривали кладовые, не обмолоченные скирды снопов, и настойчиво требовали поставок сельхозпродуктов сверх норм и обязательств. Правление колхоза и председатель были вынуждены уступать такому давлению Власти под ропот недовольства бесправных колхозников. Собранный урожай отправлялся государству, а на трудодни нечего было дать колхознику.
Лето 1933 года сложилось очень неблагоприятное, шли непрерывные дожди, погиб урожай зерновых и картофеля. Лето провели на подножном корме, очень выручали грибы, а как прожить зиму? Назревал голод.
И тут пришла «спасительница», народная Советская власть. Руководство на самом верху нашло выход — переселение крестьян на Украину. Наша семья, среди 30 семей из Лизогубовки, тоже переселилась. Власти обманули крестьян-переселенцев, показав нашему представителю «потёмкинское» образцовое село и хорошие условия жизни там. Однако привезли переселенцев совсем в другое место и условия. Власти спасали не нас. Просто руководству надо было заполнить вымершие, безлюдные сёла Украины после страшного голода 1932 года. Власть этот голод сама и спровоцировала, отправив всё собранное зерно в Германию. Не знаю, кто меня научил, но по просьбе мужиков я пел им частушку:
Украина моя хлебородная
Хлеб весь немцам отдала,
А сама голодная.
Съели всю живность, не редки были и случаи людоедства на Украине. Переселенцы промучились, поголодали несколько лет и вернулись опять в Лизогубовку. В моей памяти ничего хорошего о жизни в селе Александровка, на Украине, не осталось. Там мне ещё пришлось переболеть малярией.
Постоянные нехватки во всём, особенно тяжко было с одеждой, бельём. На посевы льна и конопли, из которых мы делали себе домотканую одежду, земли уже не было. В магазинах хлопчатобумажной ткани и швейных изделий завозилось мизерное количество, да и приобрести их колхозникам было не за что. Денег никаких за трудодни не платили. Я считал за счастье, если на лето удавалось приобрести трусы и майку. За покупками ткани и галош моя старшая сестра ездила в Москву, где выстаивала огромные очереди. Однажды мне, подростку, на лето купили майку большого размера, а трусов не досталось. Я застёгивал низ майки булавкой между ног, обвязывался пояском и так проходил всё лето до полного износа майки. Ходили мы все босоногими от Благовещения до Покрова дня. Это с 7 апреля до 14 октября, а в холодное время обували лапти.
В школу я ходил в изношенных солдатских галифе со сплошными заплатками. Наш зять Миша учился в военном училище связи и прислал мне двое таких штанов, конечно списанных по непригодности. Они очень «гармонировали» с моими лаптями и вызывали насмешки. Позже, через шибко грамотных односельчан, мне стало известно, что был такой генерал во Франции — Галифе, который заказал изготовление подобных штанов.
Власти обещали народу, что благодаря колхозному строю и «мудрому» руководству партии большевиков-коммунистов «будем жить хорошо и богато», надо только потерпеть. Терпели долго и много работали, но «счастливое будущее» так и не наступило. Однако какие-то проблески культуры стали проникать и в село. В доме помещика Горового была открыта начальная школа. В школе, в зимнее время, работали курсы «ликбеза». А в конюшне того же помещика открыли «Народный дом» — очаг культуры.
Однажды по селу разлетелась странная весть — в «нардоме» будут показывать кино! Кино было немое, американское, приключенческое. Царские фильмы по политическим соображениям показывать было нельзя, а советских картин ещё не было. Фильм «Броненосец Потёмкин» привезли в Лизогубовку только года через три. Какое потрясение испытали зрители — это невозможно передать. Билет стоил немало, целый рубль, сколько и килограмм серого хлеба. Мы, мальчишки, пробирались в зал через подкоп, и нас особо не гоняли. В тридцатые годы кино стали привозить чаще. Позже появилось ещё большее чудо — звуковое кино. Фильмы «Ленин в Октябре» и «Ленин в 1918 году» демонстрировали на открытой площадке у клуба. Показ фильмов оплатил колхоз, и все жители смогли их бесплатно посмотреть.
Крестьяне-колхозники, полуголодные, в тряпье и лаптях, видели в кино живых вождей Ленина и Сталина, которым простодушно верили. Видели на экране, что Ленин и Сталин также едят картошку в мундирах. Простые, доверчивые люди верили — на экране не артисты, а настоящие вожди, «творцы народного счастья». Надеялись — потерпим, дождёмся сытой жизни, придёт конец буржуям всего мира.
После финской войны я закончил семь классов и думал о будущей профессии. Был влюблён в железную дорогу, мне очень нравился паровоз «ФД» (Феликс Дзержинский). Даже выходил за Унечу на магистраль и смотрел на эти паровозы «ФД». Паровозы того времени вызывали гордость и считались лучшими в мире. Это «СО» — Серго Орджоникидзе, «СУ» — Сормовский усиленный, «ИС» — Иосиф Сталин. И форма железнодорожная меня очень привлекала, ведь ходили мы в лаптях, да в латанной домотканой одежде. Знал ещё, что железнодорожники могли бесплатно поехать в отпуск в любое место страны.
С целью стать железнодорожником я поступил в Брянский железнодорожный техникум на отделение «паровозное» хозяйство. Выбрал профессию техник-механик паровозного хозяйства. С большой радостью я проучился два месяца, но вышло постановление Правительства о платном обучении (1940 г.). Пошло массовое отчисление, преимущественно сельских ребят, тех, кто не мог платить за учёбу. Забрал и я свои документы, ведь мои родители ничем мне помочь не могли.
Но я не хотел отказываться от своей мечты. Поехал в Унечу, где поступил в железнодорожное ремесленное училище по специальности слесаря по ремонту паровозов. Проучился до декабря, но было объявлено постановление Правительства о создании ремесленных и железнодорожных училищ с двухгодичным обучением. Учащиеся должны быть не старше 16 лет. По этой формальной причине (был на несколько месяцев старше), я с другими учащимися был опять отчислен.
Пошёл в райком комсомола, получил их рекомендацию и завербовался по оргнабору рабочей силы в город Новочеркасск Ростовской области в 11-ю строительную контору «Севкавтяжстроя». Там начиналось строительство большого алюминиевого завода, очень нужного авиастроительной промышленности. Мы приехали в Новочеркасск в декабре 1940 года. Стройка шла ускоренными темпами, напряжёнными усилиями многих тысяч рабочих. Преобладал тяжёлый физический труд.
Война народная
Наступило 22 июня 1941 года, воскресенье, но для нас это был обычный рабочий день. Заканчивалось полугодие, а план не был выполнен, и мы работали без выходных. Ближе к полудню забегала администрация и объявила: «Собраться всем в 12 часов у заводоуправления». Это объявление вызвало у нас большое недоумение. Гадали разное, но чувствовали, что-то произошло серьёзное. Вышло наше начальство: руководители стройки, несколько военных чинов и партийный лидер. Парторг строительства завода объявил митинг открытым. Сообщил нам: «Сегодня в 4 часа утра фашистские полчища, вероломно, без объявления войны, напали на нашу Родину». Началась Война! Выступающие на митинге командиры производства, ИТР и рабочие были уверены, что война не продлится долго, максимум две недели и враг будет разбит. Особенно оптимистично выступил бригадир нашей бригады каменщиков Трофим Дюндя. Настрой выступающих активистов был: «Шапками закидаем!». Народ слушал молча, со склонёнными головами, в полушоковом состоянии. Но к концу митинга немного взбодрились и поверили в скорый разгром зарвавшегося агрессора. А я подумал, что в этом разгроме мне не придётся участвовать, меня призовут в армию только через два года.
Темпы работ были ещё больше увеличены. Установили 10-часовой рабочий день, отменили выходные. Уже с этого дня началась мобилизация рабочих призывных возрастов в Красную Армию.
В июле все оставшиеся рабочие, в том числе и женщины, были объявлены мобилизованными. Нас, с имеющейся техникой, направили на строительство оборонительных сооружений на левом берегу Днепра. Однажды нас, строителей, погрузили в эшелон и, когда стемнело, повезли по направлению к фронту. Надо было создавать непреодолимые для врага, рубежи обороны. Ехали не быстро, часто останавливались на станциях — зелёную улицу давали только воинским эшелонам. Наша бригада землекопов, в полном составе, расположилась по правой стороне вагона на двух ярусных нарах. Напротив нас бригада плотников дяди Саши. Все они были завербованы из города Ельца. Меня они считали земляком, т. к. Брянск и Елец тогда входили в состав Орловской области. К утру доехали до Ростова. Второй день мы двигались в том же темпе, и вот достигли Донбасса.
К вечеру наш эшелон остановился на крупной узловой станции: Иловайская или Ясиноватая. Его загнали на самый дальний от станции путь. Все остальные пути были забиты воинскими эшелонами. В эшелонах были стрелковые части воинского соединения, которые следовали на фронт. Эти воинские части были сформированы из мобилизованных шахтёров Донбасса. Здесь я увидел тех, кто, по мнению многих, должен был «шапками закидать» гитлеровских агрессоров. Крепкие, здоровые мужики средних лет были в полной экипировке, с оружием, в касках, в новом обмундировании, с сапёрными лопатками, противогазами, котелками, фляжками. Стемнело, наступала ночь, строго соблюдалась светомаскировка. И вдруг до нашего слуха донёсся гул немецкого самолёта.
Раздались крики и сигналы «Воздушная тревога!» Подавали их трубачи-сигнальщики воинских эшелонов, и машинисты паровозов стали давать душераздирающие гудки. И какой же переполох начался на станции. Жуть и страшная паника. Беспредел! Самое страшное явление на войне, особенно при массовом скоплении войск. Паника! Солдаты из эшелонов стали разбегаться во все стороны. Это произошло не в боевой обстановке, а в глубоком нашем тылу, и от гула всего лишь одного самолёта. Он не сделал ни одного выстрела, просто возвращался на свой аэродром. Вскоре службы ПВО разобрались в обстановке и дали сигнал «Отбой воздушной тревоги!» Началась обратная беготня военных, шум, крики, невнятные команды командиров, розыск своих эшелонов и вагонов. Постепенно обстановка на станции нормализовалась. Воинские эшелоны, один за другим, стали покидать станцию. К рассвету на путях остался только один наш эшелон.
Мы спали, когда на рассвете раздался стук в дверь вагона. К нам обратились представители военной комендатуры станции с просьбой помочь собрать на путях и прилегающей территории оружие и боеприпасы, брошенное «вояками» при ночной воздушной тревоге. Подняли строителей и из других вагонов. До сих пор удивляюсь и не могу забыть, сколько же валялось брошенных винтовок, подсумков с патронами на ремнях, касок, сапёрных лопаток, противогазов, фляжек! Мы прошли не только по путям, а и по кустарнику за станцией. Везде валялось оружие, брошенное дезертирами. Мы несли к комендатуре по 3–5 винтовок каждый. Образовалась целая гора оружия. Массовая трусость, дезертирство и предательство. Сотни винтовок было брошено, без боя, ещё не видя живого немца! Вот тебе и «сознательный» пролетариат, рабочий класс — шахтёры Донбасса.
Мы следовали в Мелитополь, но разгрузились на станции Федоровка. Цемента не было, царил беспорядок. В Федоровке мы попали под вражеский авианалёт. Многие рабочие, пользуясь неразберихой, и тем, что паспорта у нас не изъяли, уходили домой.
Первая ночь была беспокойной, спали на соломе во дворе под навесом. Из-за Днепра была слышна канонада орудий. С наступлением темноты был совершен массированный авианалёт на Мелитополь. Через час-полтора налёт повторился. Активно вели огонь наши зенитки, рыскали по небу лучи прожекторов, были видны зарева пожаров. Город горел!
Наступило утро, нас накормили и вывели в степь, где уже был размечен противотанковый ров на огромном расстоянии. Массы людей, мужчины и женщины, строители всех специальностей, стали землекопами. Кроме нас, строителей, сюда были доставлены тысячи граждан, кавказцев, местных жителей. Мы выбрасывали грунт в обе стороны противотанкового рва десятиметровой ширины. Громадный ров уходил до горизонта и гораздо дальше. Работа шла до изнеможения, от зари до зари, вручную, лопатами, с двойной и стройной переброской грунта.
Котловое довольствие, на первых порах, было избыточным, что давало нам силы выдерживать физические перегрузки. Такие сложились обстоятельства. Наш Вождь и Учитель Сталин дал приказ (3.07.41 г.) всё ценное вывезти в тыл из районов, которым угрожала оккупация. А что было невозможно вывезти — уничтожить. Коров, овец, свиней эвакуировали само перегоном, большими табунами. Их гнали по пыльным степям и дорогам, по сути баз пищи и воды, ведь подножного корма, водоемов, практически не было. Сколько может пройти в таких условиях, например свинья? Перегонщики говорили, что не более десяти километров, после чего она садилась на зад и — ни с места. Ей, свинье — безразличны указания Вождя и распоряжение властей следовать в тыл за сотни километров. Такая же картина наблюдалась с овцами и коровами, хотя они могли проходить больше, чем свиньи. Сопровождавшие стада колхозники подходили к нам и с мольбой, просили взять на убой и пищу ослабевших свиней и других животный. Мы, окопники и не отказывались, варили и жарили отменное мясо.
Ежедневно, по несколько раз в день, пролетали вражеские самолёты, которые обстреливали нас из пулемётов, с целью запугать, воздействовать на нервы. Но иногда их самолёты летели вдоль всей трассы рва, ведя огонь из пулемётов. При обстреле с фланга, нам укрыться во рву не удавалось и мы разбегались кто куда. А однажды на нашем участке сбросили авиабомбу, которая летела со страшным воем и свистом. Бомба упала на землю недалеко от нас, но взрыва не последовало. «Знатоки» определили, что она с взрывателем замедленного действия. Через час нашёлся смельчак, который подошел и обнаружил, что это не бомба, а бочка с отверстиями. При падении эти отверстия в бочке и издавали такой страшный вой. Но чаще всего немцы сбрасывали с самолётов листовки с призывами прекратить сопротивление и сдаваться в плен. Обещали сохранить жизнь, обеспечить хорошие условия и сообщали, что к ним в плен уже сдались многие сотни тысяч красноармейцев и командиров. В одной из листовок, с фотографией, немцы сообщали, что им, добровольно сдался в плен старший сын Сталина, якобы полковник, командир танковой части.[1]
За неделю напряжённого труда противотанковый ров был готов, нам приказали перейти на новый рубеж. Работа многих тысяч человек для обороны нашей земли прошла впустую — «мартышкин труд». Сам по себе противотанковый ров не является серьёзным препятствием для вражеских танков. Чтобы они не прошли, нужно перед рвом установить минные поля, надолбы и другие препятствия. А за рвом оборудовать окопы, огневые точки и артиллерийские позиции. Этого сделано не было.
Позже, отступая, создавали и укрепляли оборону на других рубежах и участках. В том числе в направлении на Сталинград. Рыли противотанковые рвы, траншеи, устанавливали заграждения — противотанковые ежи и надолбы, сооружали блиндажи, ДЗОТы[2], реже ДОТы[3].
Создавая оборонительные сооружения, я со своими товарищами-строителями, совершил большой круг: Новочеркасск, Мелитополь, Старобельск, Калач, Серафимович, и опять Новочеркасск. Так закончилась моя восьмимесячная эпопея на оборонительных работах, связанных с неимоверными трудностями и лишениями. Только пешком было пройдено полторы тысячи километров, от Днепра до Волги.
В декабре 1941 года наши войска освободили Ростов на Дону. Зимой 1942 года фронт стабилизировался. Значительную часть наших рабочих отправили на Урал, на восстановление и пуск эвакуированных из Европейской части СССР, заводов. А нашу молодёжную строительную бригаду в марте 1942 года направили на восстановление предприятий Ростова-на-Дону. Определили работать на деревообрабатывающий завод, который производил столярку и пиломатериал. В субботу, 22 марта, нас пропустили через санпропускник, поселили в общежитии и объявили, что все мы приняты на работу. Завтра воскресенье — дают день отдыха, а в понедельник выходить на работу, нас распределят по рабочим местам. Но так не получилось…
В воскресенье выспались, администрация предприятия накормила нас завтраком. Объявили, что в дальнейшем питание будет в заводской столовой на условиях, которые нам завтра объявят. Позавтракав, я решил, в одиночку познакомиться с городом, в котором предстояло жить и работать. (Как потом оказалось, и воевать). Город стал судьбоносным в моей жизни. Вышел на главную улицу имени Энгельса в районе перпендикулярного к ней проспекта Будённого, и пошел по ней вверх. Ч ерез два-три километра достиг драмтеатра имени Горького на театральной площади. Погулял там немного, и пошел в обратную сторону по другой стороне улицы Энгельса.
Город Ростов на Дону растянулся на большом расстоянии вдоль реки Дон, на его правом берегу. Улицы города также проходили вдоль Дона, а перпендикулярно им шли улицы и несколько проспектов, а так же Линий под номерами. Позже, в мою память и судьбу, навсегда врежется 29 Линия! Пройдя несколько кварталов, на перекрёстке одной из таких Линий, я заметил интенсивное движение людей. Повернув влево, и увидел вход на центральный рынок города. Хотя денег у меня было маловато, всё же решился зайти. До этого, шагая по городу, я заходил в магазины, где обнаружил почти полное отсутствие продовольственных товаров, одежды и обуви (война, карточная система).
А здесь на рынке сразу же бросилось в глаза обилие овощей и фруктов, молочных продуктов, домашней выпечки и других товаров. Основная масса торговцев были армяне. Были и другие кавказцы, и ещё казаки из пригорода. Посмотрел на это изобилие с открытым ртом, и у меня пошла слюна. Я приобрёл пару печёных пирогов с капустной начинкой, полулитровую банку молочнокислого продукта — варенца. Здесь же у прилавка и съел то, что купил, с огромным удовольствием. Банку мне надо было вернуть торговке. Не успел я ещё облизать губы, как на рынке началась беготня туда-сюда и даже паника.
Узнаём, что рынок оцеплен милицией и военными патрулями для проверки документов и выявления дезертиров, уклонистов от призыва в армию и других преступных элементов. Облава! Все проходы были оцеплены, и для проверки документов надо было идти через центральный вход.
Я чувствовал себя спокойно — все документы при мне. Когда народа на рынке значительно поубавилось, я пошел к центральному входу. Думал, что проверят мои документы и вернусь, без проблем, в своё общежитие. На входе стояли вооружённые автоматами сотрудники НКВД, милиции и военные патрули с винтовками. У всех выходивших с рынка проводили проверку документов. Остановили и меня, с требованием: «Предъявите ваши документы!». Предъявил им своё временное удостоверение. Задают вопрос: «Почему не в армии?». Отвечаю: «Работал на строительстве оборонительных сооружений, да и 18 лет мне нет» (по Закону, раньше призывали в армию с 21 года, после 1940 года с 19 лет, а с начала войны с 18 лет). Опять задают вопрос: «Почему живёте без прописки?». Отвечаю: «Только вчера приехал и поселили нас в общежитии, сказали, что завтра пропишут». Похоже, мои ответы их удовлетворили, подумал, сейчас меня отпустят с миром. Однако свидетельство мне не отдали и показали куда пройти. А там уже стояла группа молодых людей под охраной вооружённых солдат. Осмотрелся, по другую сторону от входа находилась более многочисленная группа людей разного возраста, под охраной милиции и сотрудников НКВД с автоматами. Нетрудно было догадаться, что это криминальные элементы.
Когда рынок опустел, группу, в которой я оказался, отправили в Кировский райвоенкомат города Ростова. Нас сопровождали без особых строгостей, не конвойные, а простые солдаты гарнизонной комендатуры. Завели во двор военкомата, окружённый высоким забором, и велели ждать. Стали вызывать по одному в кабинет. Вызвали и меня, после краткой беседы выписали повестку. Завтра, 24 марта 1942 года, к 8 часам утра, мне надо явиться сюда же, в военкомат, для призыва в Красную Армию, «иметь при себе…» Когда вечером вернулся в общежитие, ребята меня спросили, куда я пропал? Рассказали, что к ним приходил лейтенант из военкомата, провёл беседу и выписал, выдал всем повестки, завтра явиться на призыв к 8 часам в Кировский райвоенкомат. Друзья мне сказали: «Вон на тумбочке и твоя повестка лежит!». Вот так, в один день, получив две повестки, я на следующий день был призван на военную службу в Красную Армию.
В Красной Армии
Мы прибыли в 189-й запасной стрелковый полк, расположенный в типовом военном городке на западе города Ростова. Запасной полк — это такое формирование военного времени, где наскоро обучали, «сколачивали» маршевые роты, которые отправляли на фронт для пополнения воинских частей. Контингент в маршевых ротах собирался очень разношёрстный: необученная молодёжь, вроде нас, призывники старших возрастов из запаса, излечившиеся раненые и больные из госпиталей, амнистированные заключённые и пр. Вот из такой толпы надо было за 30 суток обучить и создать солдат, способных выполнять приказы и воевать.
Штабной командир построил нас и объявил: «Кто до призыва работал на стройках каменщиком, плотником, землекопом и по другим специальностям, выйти из строя!». Смотрю, многие наши ребята вышли из строя, и я сделал три шага. Спрашивает: «Все вышли?». Тут из строя один солдат выкрикнул: «Назовите специальности!». Командир произнёс: «Кто спрашивает? Как ваша фамилия?». Солдат ответил: «Блинов я». Командир: «Разобьём немцев, невесту себе будешь выбирать, а здесь армия, война идёт!». И взглянув в список, скомандовал: «Красноармеец Блинов — три шага вперёд! Все вышедшие из строя поступают под командование старшего лейтенанта!».
Вышедший к строю старший лейтенант скомандовал: «В колонну по три становись! Равняйсь! Смирно! Шагом марш!». Остановились у казармы. Старший лейтенант объявил: «Я командир сапёрной роты, в которую вы распределены. Будем готовить из вас сапёров, которые очень нужны фронту. Теперь вы — учебный взвод, которым будет командовать младший лейтенант Мансуров, и представил его нам. Это был вчерашний студент третьего курса строительного института. Тогда у меня не было никакого понятия о военной специальности сапёра, которые были во всех родах войск. Многому нам ещё предстояло научиться, и всего за месяц напряжённой учёбы.
Строевая, огневая и тактико-специальная подготовка были основными в учёбе. Распорядок дня: 6 часов сна, 1 час на приём пищи (питание 2-х разовое). В остальное время бегаем, прыгаем, ползаем, копаем, занимаемся строевой подготовкой. Обнаруживаем, обезвреживаем и сами устанавливаем мины, стреляем, взрываем, подрываем заряды, и много чего другого делаем.
Так началась моя военная служба в Красной Армии. С нами провели первые стрельбы из трёхлинейных винтовок. Сразу два упражнения: первое «с колена» на 50 метров я выполнил на оценку «4», а за второе «лёжа» на 100 метров, я получил оценку «5». Половина солдат взвода вообще не попала в мишени. Вернулись в казарму, а на стене уже висит «Боевой листок» с призывом: «Стрелять так, как красноармеец Галушко!». В нём же была ведомость оценок всего взвода, и список «мазил». Был я впереди и по другим военным наукам.
Неожиданно для себя и на гауптвахте я оказался раньше всех. Случилось это так. Пришла рота на обед, нас запустили в столовую, а столы не накрыты — хлеб не привезли. Возили его лошадьми на военных повозках, целыми обозами. Запоздал обоз, но вскоре хлеб привезли. За столами мы сидели по двадцать человек. Дежурный командир подошёл к нашему столу у прохода и поднял десять солдат на разгрузку хлеба. Среди них был и Василий Блинов, с которым я подружился. Эти десять солдат получали с повозок по пять буханок хлеба, и относили их в окно хлеборезки. В одну из ходок шустрый Блинов не донёс хлеб, а все пять буханок выложил напротив меня на наш стол. Буханки солдаты расхватали и спрятали, зажав под столом между колен. Машинально и я проделал то же самое. Запахло свежим, горячим хлебом, еды нам, при таких больших нагрузках, не хватало. Дежурный командир заметил нарушение, задержал Блинова, а нам скомандовал «Встать!». Все десять солдат встали, а те, у кого был зажат хлеб коленями, его отпустили и буханки упали на пол. Я же, потомственный крестьянин, не мог такого допустить, что бы хлеб упал на пол, и свою буханку выложил на стол.
Дежурный сразу ко мне: «Ваша фамилия!». Отвечаю: «Галушко». Все пять буханок хлеба собрали и отнесли в хлеборезку. На вечернем построении командир роты командует: «Блинов и Галушко — выйти из строя!» Мы вышли из строя с понурыми головами. Не привожу слов из уст ротного. Стыдно! Передам его решение: «Блинову трое суток ареста на гауптвахте, а Галушко одни сутки ареста». Больше никого не наказали.
Гауптвахта соответствовала всем требованиям Устава, в камере голые 2-х ярусные нары. Посередине камеры стоит параша, которую выносят под конвоем утром и вечером. Питание: через день только хлеб и вода. Сон 5 часов. Из чтения только Дисциплинарный Устав и Устав внутренней службы. Больше за всю свою многолетнюю службу в армии, я на гауптвахту не попадал.
Служба продолжалась, мы прошли месячный курс обучения и приняли Присягу. Наш полк вывели в лагерь, в район станицы и железнодорожной станции Персияновка. Здесь случилось у нас происшествие. В нашем взводе был солдат Болотов, который был амнистирован из заключения. (В 12 лет он убил одноклассника, был осуждён на 10 лет заключения). Я, Болотов и Шило во главе с сержантом исполняли обязанности наряда по роте. Старший наряда сержант и солдат Шило ушли в столовую для подготовки к завтраку. Я подметал казарму, а Болотов исполнял обязанности дежурного у пирамиды с учебным оружием.
Неожиданно в казарму вошёл командир в морской парадной форме и с кортиком, в звании старшего лейтенанта. Болотов так оторопел от его вида, что не поприветствовал и не отдал ему честь. Морской командир это воспринял с гневом. Стал с него требовать исполнения Устава и распекать за плохое выполнение своих обязанностей. Реакция оторопевшего Болотова была неожиданной. Он, в ярости, выхватил из пирамиды винтовку с примкнутым штыком и, угрожая ему штыком, замахнулся с криком: «Заколю!». Старший лейтенант испугался, побежал вдоль казармы, прыгая с койки на койку, и выпрыгнул в окно. (Он был назначен политруком нашей роты, но не был представлен её личному составу). Политрук больше в роте не появлялся, а его назначение отменили. Болотов был арестован, а я проходил по делу свидетелем. Был ли суд, и что было дальше не знаю.
Нас направили ближе к передовой, на станцию Хопры, в 174-й отдельный армейский инженерный батальон. На базе нашего взвода была создана учебная группа по подготовке инструкторов понтонно-переправочных средств. Получили материальное обеспечение: один блок понтонного моста, надувную лодку и специальное техническое оборудование. Начали учебный процесс в Таганрогском заливе у станции Хопры.
Обучение осуществлял старший сержант сверхсрочной службы Мухин, который отлично знал сапёрное дело. Весь май мы много занимались. Нам дали необходимый минимум подготовки и отправили в город Ростов. Сложилась тяжёлая обстановка на Южном фронте. Немцы начали своё новое наступление и добились значительных успехов на южном направлении. Создалась угроза Ростову со стороны Ворошиловграда (ныне Луганск) и для Воронежа. Немцы прорвали нашу оборону и устремились к Сталинграду и на Кавказ. Наша понтонно-мостовая рота получили задачу обеспечить переправу отступающих войск и мирного населения.
Переправа. Зелёный остров
Воды Дона южнее города расходятся на два русла, которые, соединяясь, образуют Зелёный Остров. Этот уникальный уголок природы был длиной около четырёх километров, а в широкой части примерно полтора.
Здесь в Ростове, на Зелёном Острове, я принял боевое крещение в июне-июле 1942 года. В 174-м отдельном инженерном батальоне мне пришлось действовать как сапёр, минёр, разведчик, понтонёр, стрелок.
Переправа (два наплавных моста), через старое и новое русло Дона, была наведена по пологому спуску от 29-й Линии и проходила через Зелёный остров. Плавучими опорами моста на старом русле служили стальные трубы большого диаметра, длинной примерно шесть метров. Их изготовили на заводе, заварив с одной стороны конусными обтекателями, для уменьшения сопротивления течения воды. Другая часть трубы была заварена плоскими заглушками. Крепились понтоны на расстоянии двух метров друг от друга с помощью двух мощных стальных тросов, протянутых с берега до Зелёного острова. Поверх понтонов был настил из брёвен и досок. Переправа через новое русло Дона была устроена таким же образом, только в качестве понтонов использовались деревянные пивные бочки. Кроме нашей вспомогательной переправы, ниже по течению находились ещё два больших моста, которые не успевали восстанавливать после вражеских налётов.
Наша понтонно-мостовая рота должна была поддерживать эту переправу в рабочем состоянии днём и ночью. И не только обеспечивать переправу, но и оборонять её от диверсионных, десантных групп, которые часто захватывали важные объекты.
Наша команда расположилась на островной, северной части берега, где слева от моста были старые тополя. Под их кронами мы и расположились со своим имуществом. Справа от моста стоял домик бакенщика. Слева, на берегу города были причалы, за ними элеватор. На этой территории находились люди в форме войск НКВД с автоматами.[4] Мы выкопали окопы, стрелковые ячейки, годные для стрельбы с колена. Вырыть глубже не давала вода. Началась наша напряжённая работа на переправе. Быстро израсходовали имевшийся запас стройматериалов для ремонта переправы. Разобрали для этой цели и домик бакенщика. Вылавливали, собирали доски и брёвна, которые несли воды Днепра.
Однажды мы наблюдали воздушный бой двух истребителей над Зелёным Островом. Немцы в 1942 году продолжали господствовать в воздухе. Их самолёт Мессершмит по своим боевым характеристикам превосходил наш основной истребитель той поры И-16. У фронтовиков он получил прозвище «ишак». Обычно И-16 терпел поражение или уклонялся от поединка с Ме-109. Этот бой отпечатался в памяти — наш лётчик на И-16 яростно, самоотверженно и геройски атаковал «мессера». Долго кружились, атаковывали друг друга, применяли сложные фигуры высшего пилотажа. В конце боя противники сошлись на встречных курсах и стали стремительно сближаться. Казалось, таран был неизбежен. Одновременно оба лётчика открыли огонь из пулемётов. Самолёты загорелись и с рёвом рухнули вниз. Лётчики спаслись, успели покинуть их, и спустились на парашютах недалеко друг от друга. Вскоре обоих лётчиков, русского и немецкого, провезли по нашему мосту на открытом автомобиле «Шевроле», в сторону Ростова.
Ростов усиленно подвергался бомбёжке вражеской авиацией. Доходило до одной тысячи самолётовылетов за сутки. Интенсивно бомбили город и в ночное время, сбросив предварительно осветительные бомбы. Почти при каждом налёте 4–5 вражеских самолётов прицельно бомбили и нашу переправу, два наплавных моста. Бомбометание велось фугасными авиабомбами, они пробивали настил, а попадая в трубы, уходили на рикошет и взрывались, уже достигнув дна. При этом часть настила разлеталась в щепки. Но мы быстро устраняли нанесённые повреждения и восстанавливали движение. Через час, после вражеского налёта, наша переправа начинала действовать.
Бомбовые налёты продолжались больше месяца. При бомбёжке часть бомб попадала не в реку и нашу переправу, а на берег, где стояли дома. После каждого налёта вражеских бомбардировщиков наш красноармеец Спирин бегал к своим родным, которые жили недалеко, узнать, живы ли они. Однажды он обнаружил, что все они погибли. Кроме отца, который был на фронте. Страшное горе! Две его сестрёнки, мать и бабушка укрывались в погребе под домом — их дома не стало, прямое попадание авиабомбы!
С нашей едой на Зелёном Острове положение осложнилось. Котловое питание было нарушено по многим причинам. Какое то время мы питались сухим пайком: сухари, тощая крепко-солёная селёдка, каша-концентрат перловая, кабачковая икра и консервы говядины. Этот паёк на 7-10 дней доставлял нам старшина Барабан. Целыми днями, после частых, жестоких бомбёжек, мы восстанавливали переправу и расходовали максимум своей энергии. Хотелось нормально поесть, не всухомятку, а что-то существенное, для восстановления сил. Была мысль, может добыть рыбу? Но у нас нет для этого времени, нет даже простейших снастей для её лова, нет ни одной гранаты, что бы оглушить рыбу. А как, на чём и кто приготовит? Бои шли на значительном протяжении Дона и через нашу переправу проплывали, вверх брюхом, сазаны, лещи, толстолобики, сомы, но они уже протухли. Говоря о рыбе, расскажу невероятную историю, то, что сам увидел во время боевых действий.
Четыре штурмовика Ю-87 отбомбились по нашей переправе, а затем, сделав второй круг, обстреляли наших солдат, замеченных на острове. Под обстрелом оказался и всадник-связной, который следовал в Батайск. Он остался жив, а лошадь его была убита и лежала в низине, метрах в сорока от Дона. С лёгким седлом за спиной он вернулся в Ростов через нашу переправу. На наши вопросы отвечать не стал, сказал только, что спешит доложить о случившемся.
Юнкерсы идут на бомбёжку.
Через три дня, на рассвете, я шел из тополиной рощи через дорогу за домом бакенщика. Вдруг заметил в густой, мокрой траве огромное, почти размером с человека, движущееся существо в сторону Дона. Рассмотрел сома, скользившего от места, где лежала убитая лошадь в свою водную стихию. Выделялись большие усы, над ними светились блестящие серебром глаза, по бокам работали в направлении вперёд-назад, мощные плавники и двигался раздвоенный хвост. Сомги-гант дополз до ивовых кустов и плюхнулся в воду.
Через нашу переправу, неравномерно, шел поток гражданских лиц. Везли тележки, подводы и детей на них. Вскоре, когда людской поток резко увеличился, мы спросили, почему Вас так много? Беженцы нам рассказали, что власти открыли тюрьмы и выпустили на свободу уголовников. Начались массовые грабежи, насилия и убийства. Множество людей уходило в тыл, в первую очередь от резни и разбоя распоясавшихся уголовников.
Однажды мы, как всегда, занимались восстановлением разрушенного бомбёжкой настила моста. Неожиданно на мост заскакивает группа людей в военной форме НКВД, вооружённые автоматами. Автоматы в боевых частях, в это время были редкостью, только у командиров рот, и не у всех командиров взводов. Прозвучала команда: «Всем освободить переправу!» У меня возникла мысль, что мы подверглись атаке переодетых диверсантов. А наше оружие находилось на берегу. Мы, сапёры и солдаты инженерных частей, были вооружены не отечественными, а новыми трофейными немецкими винтовками Маузер, калибром 7, 92 мм. Но ситуация прояснилась: на мост, под усиленной охраной и с громким лаем сторожевых собак вступила колонна политзаключённых. По остаткам одежды на них можно было определить, что это были репрессированные командиры Красной Армии.
На середине моста один из заключённых, с криком «За Родину!», перепрыгнул через перила и нырнул в воду. Он вынырнул метрах в пятнадцати ниже по течению и опять скрылся под водой. Последовала команда заключённым: «Ложись!» Часть охранников открыла огонь из автоматов по беглецу, который уплывал всё дальше по течению. Временами он показывался над водой и опять нырял. Отважный беглец мог бы уйти от охранников НКВД, если бы поплыл к берегу города, а он повернул кострову. Один из командиров охраны побежал по берегу острова, куда подплывал сбежавший заключённый. На бегу достал из кобуры пистолет ТТ и выпустил всю обойму — расстрелял выходившего из воды заключённого. Постоял, наблюдая, как мёртвое тело воды Дона унесли вниз по течению. Убрал свой пистолет и трусцой побежал к лежащей на мосту колонне. Прозвучала команда «Встать!», и колонна пошла дальше, в сторону Батайска.
В моей голове не укладывалось, как получилось, что уголовников просто отпустили на свободу, и даже не в армию, а командирам Красной Армии не дали возможности защищать свою Родину!
Наша работа на переправе по поддержанию её в рабочем состоянии продолжалась, но вскоре поток отступающих и беженцев прекратился. Все подходы и подъезды к нашей переправе, на всю ширину улиц и тротуаров были забиты брошенной военной техникой: автомобилями, прицепами гружеными снарядами и военным имуществом, тракторами С-100, артиллерией всех калибров. Личный состав отсутствовал, солдаты всё бросили и разбежались. Если бы всю эту тяжёлую технику, оружие и войска использовали для обороны города, немцы не взяли бы Ростов с хода. И не видать бы им Кавказа. Но не было грамотного командования, раз направили сюда всю эту тяжёлую технику, которую не могла бы выдержать наша переправа. Опять повторился 41-й год!
Немцы вошли в Ростов-на-Дону во второй раз с начала войны! После захвата Крыма и Севастополя у них освободились войска, и они начали наступление на нашем направлении. Нам приказали оставить переправу, и мы ушли, по Зелёному Острову, ко второй переправе. Там нас встретил командир роты и повар на телеге с ужином в термосах. Осмотрели мост, он был исправным и в полном порядке.
А Ростов был освещён множеством ракет, фейерверков. Раздавались крики, ружейно-пулемётная стрельба вверх очередями. Немцы праздновали свою победу! В полночь мы расположились на привал. Вдруг, сквозь сон, я услышал голос ординарца командира роты, который расталкивал спящих солдат и спрашивал: «Где Галушко?» Я его слышу, но не отзываюсь, однако ему показали, где я лежу, и он меня растолкал. Приказал: «Срочно явиться к командиру роты!» Пришёл на указанное место, увидел, сидят на раскрытой плащ палатке: командир роты, незнакомый мне капитан и старший сержант Мухин. Комроты сказал мне: «Слушай Приказ! Сейчас подплывёт старшина роты на лодке. В ней взрывчатка, которую надо доставить к переправе, с которой мы два часа как ушли. Надо взорвать переправу! Там тебя встретит старший сержант Мухин, у него будут запалы для подрыва. Ты поступаешь в его полное распоряжение».
Я обдумал свой маршрут по реке: надо проплыть два километра, вверх по течению, обогнуть восточную часть Зелёного Острова и проплыть такое же расстояние по старому руслу Дона до основной переправы. Надо ещё успеть заложить подрывные заряды, что бы уничтожить нашу переправу. Тёплая летняя ночь коротка. Я отплыл в час ночи, понимая, что надо поторопиться, что бы доставить взрывчатку до рассвета. После устроенного немцами фейерверка, в городе установилась тишина. Обогнул остров и вошел на лодке в старое русло. Грести по течению стало легче.
Вдруг я услышал впереди приглушенные крики и шум на воде. Рассветало, и я заметил толпы людей плывущих в донской воде. Вплавь переправлялась, какая-то воинская часть. Заметили мою лодку, и многие солдаты стали просить помочь им переправиться. Отвечаю: «В лодке взрывчатка, у меня приказ срочно её доставить по назначению». В ответ услышал многократные проклятья в свой адрес. Тяжело у меня было на душе, но я плыву дальше, — не могу им помочь, у меня приказ.
Наступил рассвет, подплываю к своей переправе. Она уже рядом, до неё несколько десятков метров. Вдруг услышал гул самолёта. Встал в лодке, развернулся в сторону переправы и увидел, что летит мне навстречу, немецкий истребитель М-109. С нервным напряжением смотрю на него. Каким-то обострённым чувством я заметил наклон носовой части самолёта к моей лодке, и нырнул в воду к острову. Под водой я услышал пулемётную очередь. На какую-то секунду я опередил действия вражеского лётчика и почувствовал холодок смерти! Вынырнул метрах в десяти от лодки. Она была пробита пулями во многих местах и тонула. Самолёт пролетел дальше и стал обстреливать солдат, которые переправлялись в двух километрах от меня. Подплыл к лодке, забрал винтовку, ремень с подсумками и гимнастёрку. Доплыл до берега и положил их там. Собрался плыть опять к лодке, чтобы отбуксировать её к берегу.
Но услышал возглас: «Солдатик, солдатик». Повернулся и подошел к тому, кто меня звал. С удивлением узнал в нём Мухина, который как-то странно выглядел. Одет он был в поношенную солдатскую гимнастёрку, на ногах не сапоги, а ботинки с изношенными обмотками, и без головного убора. Голова была забинтована с засохшим пятном крови на левой лобной части. Мы недавно расстались, и если бы его ранило, кровь на бинте была бы свежей. Никаких запальных трубок у него не было. Попросил доложить командиру роты: «Передай, что я ранен». Мухин не был обычным сержантом, обладал обширными знаниями, общался на равных с командирами. Загадка, понять его маскарад с переодеванием и «ранением головы» я не мог. Возможно, он получил какое-то задание? Хотел бы сдаться в плен, не стал бы встречаться со мной. Да и не такой он человек. Не могу поверить в его предательство.
Я вернулся в расположение роты, возле переправы из бочек на новом русле. Доложил старшему лейтенанту Герасименко о не выполненном задании и о ранении Мухина. Командир был в подавленном состоянии, он сказал: «Какое задание?», махнул рукой и пошел на мост. Повар Бурьянов дал мне поесть пшённой каши из котелка. Я сел у дороги под куст и принялся за еду. Вдруг появились штурмовики Юнкерсы. Они развернулись в круг и давай бомбить с пикирования. Мост разнесли в щепки, многие люди и кони были убиты и ранены, некоторые бултыхались в воде. Дальше провал. Очнулся от ожога руки, которая касалась крупного осколка. Лежал я, присыпанный землёй, в воронке, в которую попал после взрыва бомбы. Никакого куста и моего котелка, уже не было. Оказалось, что бомба угодила с другой стороны куста и глубоко ушла в мягкий, песчаный грунт. Осколки этой бомбы меня не задели, но я был контужен, плохо слышал, пошатывался. Потом несколько дней приходил в себя. В этот день 23 июля 1942 года я дважды был на волосок от смерти, и стал верить, что должен выжить в этой войне.
Атакуют немецкие штурмовики Ю-87.
Приказ «взорвать мост на старом русле» мы не выполнили. Стальные тросы и металлические трубы-понтоны остались на месте. Но его сильно повредила вражеская авиация, взрывами бомб был снесён настил моста. Мост на новом русле реки разрушили сами фашисты. Тросы были разорваны взрывами, а бочки и фрагменты моста уплыли вниз по течению. Так или иначе, а переправа перестала существовать.
Отступление. Лето 1942 года
Наша команда, с Зелёного Острова, помогая раненым и не умеющим плавать, переправилась вплавь через новый рукав Дона. Шли в сторону Батайска, через болотистый луг, который весной, в паводок, заливался водой. Теперь луг обильно зарос травами, созревшими для сенокоса. Полевые цветы, травы, ароматный, чистейший воздух, — не надышаться! Мы отступали, в какой уж раз за войну, и нам было не до этих красот на лугу. По этому лугу, в том же направлении, шли вне строя группами и поодиночке, множество отступавших солдат. На открытом пространстве немецкие истребители расстреливали нас из пулемётов. Их авиация не только безнаказанно обстреливала нас, но и оказывала на отступающих солдат психологическое воздействие, демонстрируя свою силу и преимущество.
Мы вышли на автостраду Ростов — Армавир. Перешли ближайшую к Дону небольшую речушку Кагарлык, объявили первый привал. Меня и моего друга красноармейца Шило вызвал старший лейтенант Герасименко. Рассматривая топографическую карту, он поставил нам боевую задачу: «Пройти вдоль реки Кагарлык два километра и уничтожить там мост». Добавил, если мост деревянный, то его надо сжечь! Потом вернётесь по шоссе в станицу Кущёвка, где у нас будет ночной привал с батальонной кухней.
Мы прибыли на этот мост, спустились к реке, осмотрели всё и установили, что мост сооружён из монолитного бетона. Никаких средств и возможности его уничтожить у нас не было. Осматривая конструкцию моста с берега, увидели подъехавшую автомашину ГАЗ-АА (полуторку). Из её кабины вышел командир, капитан, а сидевшие в кузове два солдата встали, держа в руках автоматы. Командир громко скомандовал нам: «Ко мне!» Это оказался передвижной заградительный отряд НКВД, который патрулировал в прифронтовой полосе. Их задача была обнаруживать и задерживать диверсантов, дезертиров, трусов, паникёров и других нарушителей. Мы подошли ближе, поступила новая команда: «Положить оружие и подойти к машине! При попытке бежать вы будете расстреляны!» Начальник патруля увидел, что винтовки у нас немецкие, и по его лицу было видно, что мы именно те, кого надо задержать. «Предъявите ваши документы!» Подали свои красноармейские книжки, комсомольские билеты, а у меня было ещё свидетельства: о рождении и об окончании 7 классов. Документы не помогли, прозвучала команда: «Садитесь в кузов машины!» Мы отказываемся, говорим, что выполняем приказ командира и нас ждут в части. Идут угрозы применения оружия (расстрел на месте), если мы не подчинимся их приказу.
Нам помог счастливый случай. Навстречу, от станицы Должанская, следовала машина нашего батальона с продовольствием. В ней находился начальник продовольствия (начпрод) и старшина Барабан, который меня хорошо знал. Мы стали махать руками и кричать и они остановились. Объяснили обстоятельства, почему оказались вдвоём у моста, а старшина Барабан подтвердил, что мы солдаты нашей части. Так мы избежали ареста и вернулись в своё подразделение в Кущёвку.
Наутро марш нашей роты продолжился. А дня через два, на очередном привале, когда весь инженерный батальон был в сборе, политрук зачитал приказ И. В. Сталина № 227. В этом приказе, названном в войсках «Ни шагу назад», гневно осуждалась сдача Ростова-на-Дону, сообщалось, что учреждаются штрафные роты и батальоны. Будут строго караться дезертиры, трусы, паникёры и другие военные преступники. Однако главный виновный в сдаче Ростова, возникшей панике и громадных потерь на Южном фронте не понёс никакого наказания. Командующего-Семёна Михайловича Будённого, «стратега Сталинской школы побеждать», назначили командовать новым Северо-Кавказским фронтом. А Южный фронт был ликвидирован.
Больше всех, как всегда, оказался виновным солдат, и строже всего его в упомянутом «Приказе» наказали! За малейшую провинность — штрафная рота или расстрел, что означало почти одно и то же. Что касается меня, я приобрёл второй страх на войне, длившийся до самой Победы. Первый страх — это плен. Второй — штрафная рота. Но Бог миловал.
Об этом приказе уже знали местные жители. Когда мы проходили через хутора и станицы, они упрекали нас. «Куда же вы уходите, на кого нас бросаете? Как нам жить? Вам же приказали не отступать — ни шагу назад!» Тяжело было у нас на душе, в ответ мы кричали: «Ждите! Мы скоро вернёмся!»
Мы ускоренным маршем шли к предгорьям Кавказа, где можно было создать оборону. На привалах нас часто настигали немцы на бронемашинах или мотоциклах, а над головами кружили вражеские истребители. Поэтому мы шли через посевы подсолнечника, кукурузы и лесозащитные полосы. По пути вдоволь поели фруктов.
Вскоре мы достигли станции Тихорецкой и города Кропоткин, где был очередной привал. Рано утром и город, и станция подверглись жестокой бомбардировке вражеской авиации. Загорелись бензохранилища, жилые дома, завод и его продукция — подсолнечное масло. Пламя, жар от него, клубился чёрный дым, треск стоял кругом. Света не стало, наступила ночь. А мы продолжили свой марш. Теперь уже не по главной Кавказской дороге, а повернули в сторону Краснодара. В один из августовских дней нас встретила батальонная автомашина с командиром. Он приказал посадить на неё группу старшего лейтенанта Герасименко и доставить её к месту решения основной боевой задачи.
Переправа на реке Кубань
Так 10 августа 1942 года мы прибыли в станицу Пашковская, на берег реки Кубань. Там была построена переправа, которую мы должны были обслуживать и оборонять, а при необходимости и взорвать. Была она как запасная, но для Краснодара — это была основная переправа.
На войне постоянно, часто непредсказуемо, меняется обстановка, и выполнить поставленную задачу непросто. Никто не мог знать, что нас ждёт завтра. Прибыв на переправу мы сразу же окопались. По левому берегу реки Кубань проходила защитная дамба от паводковых вод. На ней вырыли стрелковые ячейки в полный рост. Закончили рытьё окопов и решили искупаться. Была в этом острая необходимость. Как ушли с Дона, более двух недель, мы не мылись, и это в пыли, на жаре, совершая длительные марши.
Зайдя в воду, сразу же обнаружили резкое отличие, особенности рек Кубани и Дона. Прежде всего, скорость течения Кубани высокая, а Дон то «тихий». Но главное — очень холодная вода, которая течёт с ледников Эльбруса. Подумал — вплавь преодолеть такую преграду даже тренированному пловцу просто немыслимо. Тем более солдату с оружием и амуницией.
Пашковская переправа была сооружена весной этого года, после стока паводковых вод. Это был 70 метровый наплавной мост деревянной конструкции. Опорами его были большие плоскодонные лодки — баркасы, на которых лежали высокие бревенчатые квадраты. Конструкцию моста в единое целое связывали балки. Сверху лежал настил из прочных брусьев. Всё сооружение ещё пахло свежим деревом и смолой. Проезжая часть — одноколейная с уклоном от правого крутого берега к более низкой дамбе на левом берегу. Высота моста в центре — четыре метра над водой. Столько же была и глубина реки. Утром 11 августа по переправе проследовала вторая рота нашего батальона, которая направилась в посёлок Горячий Ключ.
Вернулся из Краснодара наш лейтенант, командир взвода, который доставил взрывчатку, бочку нефти и копну соломы. Мы сразу же приступили к минированию моста.
Подготовить мост к подрыву и взорвать его — в спокойной обстановке дело не сложное. А осуществить подрыв во время боевых действий — задача трудная и ответственная. Произвести его надо в момент, когда наши войска уже отойдут, и совершенно невозможно дать врагу захватить мост в исправном состоянии. Очень тонкая грань — момент подрыва! Сложность действия зависит от способа, метода его исполнения. Таких способов в инженерно — сапёрной науке известно было три: электрический, дистанционно — детонирующий и огневой. Из технических средств, что мы имели, возможен был только огневой способ подрыва зарядов. Установили 16 зарядов, по 4 на каждый баркас. Два заряда внизу для разрушения баркаса и два вверху, что бы перебить несущие пролётные балки. Для подрыва назначили команду из восьми сапёров. Выбегать на подрыв к зарядам должны были четыре сапёра, ещё четыре сапёра были в резерве, на случай нашей гибели. По команде необходимо подбежать, или проползти под обстрелом, и каждому надо было поджечь по два бикфордова шнура.[5]
Итак, мы приступили к минированию моста и одновременно пропускали отступающие тыловые подразделения, обозы и гражданское население. Из боевых частей прошла только батарея 57-мм автоматических орудий, годных стрелять и по самолётам, и по танкам. Тягачами орудий были новейшие американские Виллисы. Этой техникой, которую поставили союзники, наше командование дорожило, если отводили её в тыл в первую очередь.
Закончили все работы по подготовке моста к взрыву, провели инструктаж, распределили объекты. Мне надо было поджечь запалы самой дальней опоры. Бежать придётся дальше и быстрее всех по открытому настилу моста. Старший лейтенант Герасименко вывел нас на мост и расставил каждого над своим баркасом. Затем, для надёжности поджога запалов, мы принесли по охапке соломы и полили её нефтью. Ещё заложили солому, пропитанную нефтью, по деревянным конструкциям моста. Провели две учебные тренировки по подрыву переправы. Командир сказал, что с берега нам будет оказана огневая поддержка, а бросок к своим запалам разрешил совершить без оружия. Сказал: «Быть готовыми в любую минуту выполнить Приказ».
Наступило тревожное утро 12 августа. От станицы Пашковская доносилась ружейно — пулемётная стрельба, а из Краснодара артиллерийская канонада. Неожиданно к нам прибыли средства усиления — речной катер, пропахший рыбой и нефтью. На нём прибыл капитан из штаба армии, ответственный за ликвидацию переправы, рулевой, мужчина лет под пятьдесят и юнга, подросток Петя. Ещё на борту были два бойца, расчёт противотанкового ружья, на тот случай, если на мост прорвутся немцы на бронетехнике. Катер был нужен для переправы задержавшихся, опоздавших бойцов, после уничтожения переправы. Расчёту ПТР мы уступили окоп в центре нашей оборонительной позиции на дамбе.
Примерно в полдень послышался шум моторов автомобилей, подъехавших к переправе на противоположном берегу. Стало ясно, что это пожаловали немцы, мотопехота. Их поведение было странным: вместо того, чтобы броситься к переправе и захватить её, они, спрыгнув с машин, бегом бросились в противоположную сторону к дачному посёлку. Машины развернулись и ушли. Минут через двадцать всё повторилось, вторая партия немецких солдат, покинув машины, бросилась не к переправе, а к дачному посёлку, где шёл напряжённый бой.
А один из фашистов подкатил свой пулемёт на край высокого обрыва берега, напротив наших окопов. Развернул пулемёт, встал на колени и стал поливать нас огнём из него. Мы начали стрелять по нему из винтовок, но не попадали. И тут наводчик противотанкового ружья прокричал: «Прекратите стрельбу, сейчас я его проучу!» Немец стрелял длинными очередями, не прицельно. Было видно, какой перезарядил ленту, продолжая стоять на коленях, его грудная клетка по пояс выступала над щитком пулемёта. Возможно, он был пьян — и демонстрировал своё геройство. Боец из ПТР прицелился и грянул выстрел. Вражеский пулемётчик вскочил вверх во весь рост и замертво упал на пулемёт.
И тут прозвучала команда подрывникам: «Приготовиться», а затем «Вперёд!» Мы устремились по мосту к зарядам, действовали быстро и слаженно, как было отработанно. Убитого немецкого пулемётчика никто не заменил и пулемёт молчал. Подбежали к зарядам, подожгли бикфордовы шнуры и вернулись в свои окопы без потерь. Какое то время надо было подождать взрыва моста и приказ командования будет выполнен! Никто из нас тогда не знал, что дальше произойдёт жуткая трагедия…
За нашими спинами раздался страшнейший грохот, напоминавший раскаты грома в сильную грозу. Оглянувшись назад, я увидели большой столб дыма и пыли, а над нашими головами на высоте примерно сто метров, прошелестели, вереницей чёрные предметы. Это был залп трёх гвардейских миномётов (Катюш). После залпа они моментально развернулись и покинули позицию. Через мгновение в прибрежном посёлке раздался грохот разрывов, там были фашисты, которые прибыли на автомашинах.
Из дачного посёлка, объятого пламенем пожара от разрывов реактивных снарядов (Катюш), разнеслось мощное «Ура!» Наши воины смяли заслон вражеских солдат и, с оружием наперевес, вбежали на ещё целый мост.
Мост до середины был заполнен нашими прорвавшимися солдатами, когда раздалась серия взрывов. Переправа расчленилась на секции, охваченные огнём, опоры сваливались и уходили под воду. Никто из множества наших воинов, бывших на мосту, не спасся, никто из них не достиг берега. Я не берусь описать своё состояние, когда видел весь этот ужас. Выполняя поспешный приказ нашего командования (их представителя, штабного капитана), мы взорвали своих солдат!!! Болела душа, — как будто мы их предали…
А на том берегу местами шел рукопашный бой. К уничтоженной переправе всё больше выходило наших солдат. Как им переправиться через стремительную, ледяную воду Кубани?
На их выручку отправили замаскированный ниже по течению речной катер. Моторист стоял за штурвалом, с ним был молодой лейтенант из нашей роты. Юнгу Петю оставили на берегу. Тихоходный катер не дошёл до места причаливания. Он был обстрелян фашистами, загорелся, и пылающим факелом, неуправляемый, пошёл вниз в сторону Краснодара. Лейтенант и моторист были убиты. А на подходе к взорванной переправе, рядом с горящим дачным посёлком, всё шёл бой наших частей, оставшихся в окружении. Переправы не было, но сапёрам, было приказано не оставлять позиции и не дать возможности врагу переправиться через Кубань. Однако немцы в этот день и не предпринимали никаких попыток переправиться через реку Кубань.
Ночью мы ушли с бывшей переправы и вошли в адыгейское селение, где нас ждала автомашина. Под интенсивным миномётным обстрелом этого села поехали в сторону гор по трассе Краснодар — Горячий Ключ. Вскоре в придорожной лесополосе мы соединились с жалкими остатками своего батальона, а Барабан и Бурьянов угостили нас горячим ужином. Утром продолжили марш и на второй день вошли в предгорье Кавказа правее посёлка Горячий Ключ. Нам предстояло подготовить рубеж обороны, первый на пути отступления от Ростова-на-Дону.
Бои на Кавказе
Так начался Кавказский период моего участия в войне. Он был самым трудным из всего моего пребывания на фронте, особенно в оборонительных боях, длившихся полгода. Наш инженерно-сапёрный батальон с другими частями обеспечивал оборону на протяжённом участке Джубга — Геленджик. В горах, между этими пунктами, войск для надёжной обороны было мало. На стыках наших обороняющихся частей имелись не прикрытые участки, через которые враги могли выйти к Чёрному морю и перерезать прибрежное шоссе. Вот эти бреши в обороне и должен был закрывать наш батальон. Мы делали различные сооружения и препятствия, устанавливали проволочные заграждения, минные поля и др. В горах, поросших лесом, устраивали лесные завалы, валили лес «крест-накрест», переплетали сваленные деревья колючей проволокой, ставили мины-растяжки, фугасы. Преодолеть такие препятствия схода было невозможно. Создавая их, мы постоянно маневрировали, передвигались по фронту и в глубину. На проезжих участках гор, когда удавалось, использовали автотранспорт, а на вершины взбирались только пешком. Шли мы предельно загруженные, всё приходилось тащить на себе. Тяжкие физические усилия солдата-сапёра на войне!
При этой работе мы несли потери в людях и в автотранспорте от действий вражеской авиации. Особенно нам досаждала «рама» (FW-189), так называли наши солдаты этот самолёт с двойным фюзеляжем, который использовался для разных целей. Основное его назначение было: воздушная разведка, корректировка огня артиллерии и наводка на цели своих самолётов. Кроме того, «рама» имела мощное пулемётно-пушечное вооружение и комплект небольших бомб. Поэтому, она иногда бросалась в атаку и штурмовала обнаруженные цели.
Как-то рано утром мы выехали на автомобиле ЗИС-5 по шоссе из Джубги в сторону Геленджика. Вскоре свернули вправо и въехали на подъём в горы. Начался самый неудобный и опасный участок дороги — слева обрыв в пропасть, а справа отвесная стена. Послышался рокот моторов и из-за гор вынырнула «рама». Заметив нас, она произвела разворот на боевой курс. Стало ясно, будет штурмовать нашу цель, и легко мы не отделаемся. Мы остановились, Герасименко скомандовал: «Воздух!» Мы выпрыгнули из кузова и разбежались в разные стороны. А Герасименко, водитель и ещё двое солдат укрылись под машиной. Это была роковая ошибка командира роты. Раздалась длинная очередь крупнокалиберных пулемётов, послышались крики и стоны укрывшихся под машиной. «Рама» расстреляла наш автомобиль и улетела. Два солдата были убиты, а наш командир Герасименко был тяжело ранен разрывной пулей. Ему раздробило тазобедренную кость. Разбитая автомашина ЗИС-5 горела, пришлось её столкнуть с дороги в обрыв, чтобы дать проехать встречному автомобилю Студебеккер. На него мы погрузили тяжелораненного командира с санинструктором, убитых, и ещё двух наших солдат в помощь. Отправили их в Джубгу. Оставшиеся солдаты с командиром взвода лейтенантом Шевчуком, со спасёнными техническими средствами, продолжили свой путь в заданный район.
Кормили нас плохо, с неделю солдатам не давали хлеба. Старшина Барабан собрал группу солдат и повёл нас в горы собирать подножный корм. Защита от цинги и просто для пропитания. Отошли примерно с километр и старшина Барабан прокричал: «Галушко! Ко мне!» Приказал мне вернуться в батальон и взять на кухне, у повара Бурьянова, три мешка под дикие яблоки, груши и другие плоды. И показал рукой-догонишь нас вон на той сопке. Я прибегаю на кухню и застаю поразившую меня картину «чаепития» повара Бурьянова с бывшим юнгой Петей, которого он взял себе помощником на кухню.
Они пили чай, держа в руке по большому куску хлеба с намазанным сверху слоем сливочного масла. Я попросил дать мне три мешка для сбора подножного корма. Не прерывая «чаепития-чревоугодия», повар указал на кусты и сказал: «Там, в кустах, стоит телега, в ней возьмёшь три мешка». Я подошел к армейской повозке, откинул полог и увидел, что её кузов набит доверху буханками хлеба по 600 грамм. Столько хлеба, когда мы голодали, и увиденное чревоугодие при «чаепитии» меня поразили. Я не удержался и в мешки замотал три буханки хлеба. Не считал это воровством, брал не для себя, а на всю нашу группу солдат. Нам не давали хлеба, при фронтовой норме 800 грамм в сутки на каждого солдата. Повар Бурьянов, детина двухметрового роста, отложил своё «чаепитие», подошел и сказал, что это командирский паёк[6]
Конец ознакомительного фрагмента.
Оглавление
- Мои переправы. Документальная повесть
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Исповедь победителей предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Примечания
1
Старший лейтенант Яков Джугашвили командовал артиллерийской батареей, в бою был ранен, и попал в плен. (От автора).
4
Элеватор немцы не бомбили. Уже после войны я узнал, что элеватор был захвачен немецкими диверсантами задолго до сдачи города нашими войсками. (А. Галушко).
