Мастера книги

Валерий Михайлов

Благодаря встрече с древним артефактом, главный герой романа приобрел способность менять судьбы людей, описывая их в своих рассказах, чем он и зарабатывал себе на жизнь. Как оказалось, это была лишь вершина айсберга, а хозяева артефакта наделили героя романа этой способностью далеко не бесплатно. В результате ему пришлось спасать не только себя, но и все то, что было ему действительно дорого. Книга содержит нецензурную брань.

Новая глава

На первый взгляд заказ мне показался простым. Обычная слегка запутанная мелодрама. Муж, жена, любовник, любовница, дети, родственники, бизнес… Сто сорок какие-то серии подобной мути всегда идут по телевизору. Но стоило мне начать выстраивать сюжетный лабиринт, как видимая простота обернулась неимоверной структурной сложностью. Мало того, что по степени запутанности лабиринт был сравним с картой автомобильных дорог Москвы, он еще и открывался пошагово. То есть, находясь в одной из узловых точек сюжета, я мог видеть только варианты следующего сюжетного хода, но не дальше, и мне надо было переписывать рассказ несчетное множество раз, чтобы добраться до заданного варианта финала. И это еще не все. Сюжетный лабиринт был нестабильным! То есть он мог в любой момент по воле случая сам поменять свою конфигурацию, сведя на ноль все мои старания. Промедитировав над заданием около недели, я позвонил Алине.

— Похоже, у нас серьезная проблема, — сообщил я.

— Что у тебя?

— Последнее задание невыполнимо.

— Что значит невыполнимо?

— Ну… это как в физике задача на взаимодействие трех и более тел.

— И что, ничего нельзя сделать?

— Единственный вариант решения состоит в написании бесконечного числа текстов на заданную тему, а это потребует времени, сопоставимого со временем существования вселенной.

— Ладно, будем решать на месте. Жди, я скоро приеду.

Меньше, чем через час она уже сигналила у моих ворот. Пока я выходил из дома, она открыла своими ключами калитку, справилась с воротами и заехала на миниатюрной «Тойоте» во двор.

— Привет, — сказала она, выходя из машины, — будем знакомиться. Я Алина.

Среднего роста. Блондинка. Стрижка кроткая. Худенькая. Не красавица, но симпатичная. Одета просто: джинсы, кофточка, куртка. На ногах сапожки. Изящные, хоть и на низком каблуке.

— Привет, — сказал я, — заходи. Не разувайся.

Меня бесит традиция снимать обувь в прихожей и топать дальше либо в общественных тапочках, либо в носках. Считается, что это правило поведения продиктовано грязью на улице, которая, налипая на подошвы, попадает в дом вместе с тысячами опасных микробов. При этом никого не смущает тот факт, что через открытые форточки и окна в дом влетает на несколько порядков больше пыли, чем может уместиться на самой рифленой подошве. Также никого не смущает, что эта же пыль с этими же страшными микробами садиться на вывешенное на улице или на балконе белье. Опять же, носки или колготки — прекрасные пылесборники. На них мы переносим из дома в дом не только грязь и аромат ног, но и всевозможные болезни, которым вольготно живется потом в коврах и хозяйских тапочках. Кто пытался вывести грибок, знает, о чем я говорю. Так что еще неизвестно, что гигиеничнее, разрешать гостям не разуваться, или заставлять их ходить в носках. Тем более что ни один нормальный человек не будет лезть по колено в грязь, идя к кому-нибудь в гости, а тех, кто этого не понимает, не стоит приглашать.

Детские воспоминания вселяют в меня уверенность в том, что эта традиция вообще не имеет никакого отношения к вопросу чистоты: Первая половина семидесятых годов. К родителям часто приходят гости. Они проходят в зал и уже там, перед ковром снимают обувь… Ковер! Именно Ковер с большой буквы. Это сейчас для многих он не более чем напольное покрытие. Тогда же, в советское время он был символом достатка, успеха в жизни и богатством, которое надо было передать детям и внукам в целости и сохранности. Именно благоговение перед Коврами заставило нас снимать обувь.

Разуваясь, мы, тем самым, демонстрируем преклонение перед хозяйскими Коврами или половиками и заставляем гостей поклоняться нашим Коврам, словно они наши боги.

В цивилизованном мире, как и в тех российских семьях, в которых годы советской власти окончательно не изжили этикет, к публичному расхаживанию в носках относятся примерно также как к появлению на людях в одном белье.

Об этом, кстати, свидетельствует сцена из жизни лилипутов в фильме «Дом, который построил Свифт». Помните момент, когда у героя Караченцева соскакивает туфля и второй лилипут обнаруживает там потайную стельку, позволяющую казаться выше. Он зовет жену, Бетти, чтобы рассказать ей об этом, но уличенный в мошенничестве лилипут и Бетти признаются, что она знает об этом, потому что видела его без туфель.

Без туфель, значит без всего! — доходит до обманутого мужа.

Разрешив гостям не разуваться, я начал получать массу удовольствия, наблюдая за их реакцией. Одни, переспросив пару раз, решались нарушить культурологическое табу. Условный рефлекс других заставлял их разуваться, даже в тех случаях, когда кроме них этого никто не делал. Третьи оставались в обуви, но отказывались пройти в дом, предпочитая разговор у входной двери.

Алина позволила мне помочь ей снять куртку и направилась в рабочий кабинет.

— Я тут подумала и решила, — начала она разговор, сев на диван, — что раз наша задача не решаемая, превратим ее в решаемую.

— Это как?

— Изменим стартовые условия; разобьем ее на несколько задач; изменим список действующих лиц… Да мало ли.

К тому моменту, когда бесконечный сериал превратился в сборник рассказов, а финал стал менее феерическим, чем от меня требовалось вначале, уже начинало светать. Глядя на нас, можно было подумать, что это Алина владеет секретом сюжетного лабиринта. Мне оставалось восхищаться ее блестящим умом, варить кофе и заваривать чай.

По мне так нет более отвратительного явления, чем чрезмерно тактичный человек. Так, например, из вежливости он будет внимательно тебя слушать, даже если то, что ты говоришь, ему глубоко до фонаря, и тихо проклинать тебя за непонимание того, что пора бы уже заткнуться. С максимально радушным выражением лица он будет приглашать тебя в дом или за стол, одновременно проклиная за то, что ты принял его приглашение. Или же он будет всячески демонстрировать, как он рад тебя видеть, мечтая о том, чтобы ты свалил… А если даже он действительно рад тебя видеть, то все равно ты будешь чувствовать себя полным мудаком, не зная, надо ли тебе уже сваливать, пора ли заткнуться или вообще перестать с ним здороваться. При этом такая тварь никогда прямо не скажет, что сегодня, например, тебя видеть не рады, или уже пора тебе, батенька, домой… А если ты попытаешься вести себя с ним более или менее искренне, воспримет это как оскорбление. Выход один: держаться от таких людей подальше и всячески пресекать любую попытку вести себя с тобой вот так до тошноты тактично.

Другой не менее отвратительной крайностью является граничащая с наглостью простота, когда такому гостю постоянно хочется сказать: «нельзя», «фу», «место», «не трогай», «пошел вон!».

Алина легко балансировала между этими крайностями, заставляя меня убеждаться в том, что общение, даже деловое, может быть действительно праздником души. К тому же она умела создавать вокруг себя атмосферу той легкости, которая бывает только во время общения с хорошими старыми друзьями. Короткие деловые телефонные разговоры не позволяли мне узнать ее с этой стороны… В общем, я был очарован и приятно удивлен.

— Ну что, может чаю для промывки мозгов? — предложил я, выключая ноутбук. — Все равно, пока мозги не остынут, бесполезно ложиться спать.

— Что мы еще не пили?

Пару лет назад приятель подсадил меня на хорошие китайские чаи, которые можно найти только в хороших чайных клубах. С тех пор у меня дома всегда было не менее десяти сортов чая.

— Могу предложить хороший гуаньданский улун, — сказал я.

Предложение было принято.

Потом, совершенно неожиданно для меня мы оказались с Алиной в одной постели. Я не был девственником или монахом, но героем кобелистического труда меня тоже трудно назвать. Несмотря на то, что я относительно легко находил с женщинами общий язык, я всегда немного терялся, когда надо было переходить от дружбы к любви. С Алиной…

Я не люблю риск и не настолько безрассуден, чтобы становиться на пути у могущественных людей, а на Алину у кого-нибудь из них вполне могли быть свои виды. Вот только желание быть с ней оказалось сильней моего страха, и, вместо того, чтобы забыть о том нашем безрассудстве, я сделал все, чтобы наши отношения вылились в полноценный роман. Первые пару месяцев я чувствовал себя героем Оруэлла, но со временем до меня дошло, что мои наниматели готовы приветствовать все, что способствует улучшению моего труда. Присутствие Алины меня окрыляло. Несмотря на понимание того, что, стань я для нее проблемой… Не знаю, чем наши отношения были для нее, я влюбился до потери соплей.

Нашу любовь описывать бесполезно. В ней не было ни душещипательности мелодрам или женских романов, ни изощренного секса эротического жанра. С нами случилось нечто значительно большее, чем основанный на владении искусством любви секс, необузданная страсть или постоянное желание друг друга, а именно совершенно нереальное чувство единения, словно наши энергетические тела или души, кому что больше нравится, стали сиамскими близнецами. Подобно тому, как возникающее в сознании верующих чувство приобщения к таинству веры превращает нелепый для постороннего набор слов в путь к богу, возникшее у нас чувство превращало повседневные мелочи и трогательные нелепости в родственное гнозису таинство любви. А гнозис словами невыразим.

Если честно, у меня не получилось написать что-либо вразумительное о нашей любви. Окончательно запутавшись в словах, я разродился лишь нелепым стихотворением.

Алина стала центром моей вселенной, огромной силы черной дырой, притягивающей все мои чувства, мысли желания… Я бы с радостью, забыв вообще обо всем, исчез для всего остального мира за ее горизонтом событий, но сохранившая трезвость ума Алина удерживала меня от этого шага.

Видя мое любовное помешательство, она взяла на себя контроль за моей работой, и если я пытался халтурить или летать в облаках вместо того, чтобы заниматься заданием, окатывала таким вселенским холодом, что я в миг становился пай-мальчиком и брался за дело.

Вот только ее работа не ограничивалась ролью моей няньки, и каждый звонок ее мобильного телефона переносил нас из мира домика Мастера и Маргариты, который они обрели в конце романа, в мир Джеймса Бонда.

Алина говорила в трубку: «Понятно», — затем быстро одевалась, хватала всегда собранную походную сумку и исчезала иногда на час, а иногда на несколько дней. Чем она занималась, для меня было тайной за семью печатями. Я лишь один раз попытался завести разговор о ее работе, но Алина одарила меня настолько красноречивым взглядом, что я никогда больше не касался этой темы. В отместку, (и как я сейчас понимаю, это было правильным решением), я ни словом не обмолвился о сюжетном лабиринте, объясняя свои выводы интуицией или чутьем.

Однажды, правда, у нас состоялся разговор, расставивший все «ё» перед «б».

— Может, мотанем куда-нибудь на недельку? — предложил я тогда. — Забудем случайно мобильники и ноутбук… Куда-нибудь в тихое место, только я и ты, и чтобы ни одной твари?

Она отреагировала на это, как кошка, которой наступили на хвост.

— Правило гласит: работа прежде всего. Все, что помогает нам делать нашу работу, приветствуется и поощряется. То, что мешает, рассматривается как препятствие, а препятствия у нас принято устранять. Поэтому если хочешь, чтобы у нас все было хорошо, нужно, чтобы наши отношения помогали работе, или хотя бы ей не мешали. Запомни это раз и навсегда и больше не возвращайся к этой теме, — она произнесла это так, словно вгоняла в меня слова, как гвозди.

— Понятно, — грустно ответил я.

В следующее мгновение она уже меня обнимала.

— Я просто не хочу стать помехой в твоей работе, — прошептала она, целуя мое лицо.

И если, благодаря стараниям Алины, с работой все было в порядке, то о Книге с нечетным количеством страниц, как и о книге деда, я забыл. Но Мастера Книги меня не забыли. Они пришли перед рассветом, как гестапо или НКВД. Шесть человек в длинных просторных одеждах белого цвета. Они вошли в нашу с Алиной спальню, вынырнув из тускло светящегося тумана, закрывшего собой все пространство за дверью в комнату. Старшим из них был представивший меня когда-то Книге мужик.

— Она ждет, — сказал он, когда меня растолкал один из его подручных, — идем.

Спорить, а тем более сопротивляться было бесполезно. Я покорно встал с кровати. Алина продолжала крепко спать — скорее всего, они каким-то образом не давали ей проснуться. Мысленно попрощавшись с ней, я занял свое место в весьма оригинальном построении. Впереди встал старший, за ним еще двое, за ними я, за мной двое, за ними последний гость. Когда я занял свое место в строю, мы вошли в туман, который оказался своеобразным обманом зрения. До самого последнего момента, глядя на туман, я был уверен, что он постирается на огромные расстояния. На практике он оказался чем-то вроде плоской ширмы, служащей границей между спальней и миром Книги.

Пройдя сквозь туман, я очутился перед ней. Как и в прошлый раз, она парила в пламени костра. При моем появлении Книга раскрылась, наполнив мое сознание пониманием без слов.

Глядя на Книгу, я понял, что совершил серьезнейшую ошибку, забросив свои упражнения с книгой деда; что тот, кто ступил на путь знания, не может с него свернуть, и единственной имеющей принципиальное значение целью моей жизни должно быть обретение прозрения; что, став отступником, я сам обрек себя на слепоту, что я не должен винить в этом не Книгу, не ее Мастеров, ведь слепота — это то, что мы имеем по умолчанию, тогда как за право быть зрячим надо бороться каждое мгновение жизни.

Также я понял, что в мире Книги действует до боли знакомое правило: Книга прежде всего. Все, что помогает нам искать прозрение, приветствуется и поощряется. То, что мешает поиску, рассматривается как препятствие, а препятствия принято устранять.

Объяснив это, Книга вспыхнула столь ярким светом, что он вызывал у меня такую же боль, какая бывает при попадании спирта в глаза. Я закричал и… проснулся.

— Надеюсь, ты не часто кричишь во сне? — недовольно спросила Алина. Я разбудил ее криком.

— Который уже час?

— Половина десятого.

Самое дурацкое время для пробуждения: с одной стороны, можно еще спать и спать, а с другой, — проснувшись, уже хрен заснешь.

— Давай, может, чаю? — предложил я.

— Я бы выпила кофе.

— Кофе, значит кофе.

Едва я смолол зерна, зазвонил телефон Алины.

— Мне пора, — сообщила она, сказав привычное «понятно» в трубку.

— Может, выпьешь чашку? — спросил я.

— Не могу — меня ждут.

— Дело пяти минут. Пока ты будешь одеваться, я сварю.

— Забудь, искуситель.

Одевшись, Алина подошла поцеловать меня на прощанье. Для ритуального мой поцелуй получился слишком уж страстным и каким-то драматическим.

— Ты чего? — спросила Алина.

— Не знаю, наверно сном навеяло.

— Ладно, обещай быть хорошим мальчиком.

— Клянусь на самом святом, — ответил я, положив руку ей на талию.

Проводив Алину, я приготовил кофе, поджарил гренков. Умяв их с сыром и медом, — поистине достойный Винни-Пуха завтрак, — я сел за компьютер.

Я сидел и тупо пялился в экран ноутбука. Задание было пустяковым, на полтора авторских листа (1 ал = 40 000 знаков с пробелами). Вот только лабиринт я больше не видел. Между нами словно возникло заляпанное грязью стекло. Пялиться в экран было бесполезно, разве что это стимулировало и без того распоясавшееся воображение, которое рисовало картины моего ухода в отставку. Я буквально видел, как я сижу перед нанимателем, его лицо скрыто за лампой, свет бьет мне в глаза.

— Извините, — говорю я, — я больше не могу выполнять работу.

— Ты хорошо подумал, сынок? — сочувственно спрашивает он.

— Да, сэр.

— И что, ничего нельзя сделать?

— К сожалению, ничего.

— В таком случае не обижайся, но мне ничего не остается, как тебя уволить.

После этих слов, произнесенных с пониманием и сочувствием, он достает из стола ковбойский револьвер, наводил его на мой лоб и нажимает на спусковой крючок.

От страха у меня резануло живот, потом еще и еще. Согнувшись пополам, я бросился в сортир. Терпения хватило едва-едва. Усевшись на унитаз, я издал грандиозный ректальный крик души. Облегчение принесло облегчение. А еще неимоверное блаженство. Так хорошо до этого мне было только один раз. Тогда мы до чертиков накурились на даче, сожрали по две банки сгущенки, выпили литра по три пепси, и это кроме мелочей в виде, хлеба, булочек, бутербродов… А на следующий день моя жопа забыла, как срать. Видно, наркотик где-то отключил связь между мозгом и жопой. Мой живот раздулся до неимоверных размеров. Кишечник болел так, что слезы на глаза наворачивались, но жопа была непреклонной. И только в шесть часов вечера на следующий день до нее дошло, что надо приниматься за работу. Тогда я тоже едва успел усесться на унитаз. А потом плакал от счастья.

Когда кишечник перестал давить на мозги, ко мне вернулась способность соображать, и я вспомнил о книге деда. Но ее я тоже не смог читать. Я знал значение каждого рисунка, но это была реакция памяти. Читать я больше не мог. Альтернативного пути к успеху у меня не было, поэтому я продолжал листать книгу деда, внимательно разглядывая каждую страницу. Помогло. Книга погрузила меня в похожее на гипнотическое состояние, и я услышал в своем сознании голос деда:

— Тот, кто уже стал на путь, не может с него сойти. А это значит, что ты еще можешь найти прозрение. Для этого тебе, как и мне в свое время, придется постоянно двигаться дальше, познавая знание предшественников и добывая свое. Такова наша участь, и от нее не уйти. Также ты должен запомнить, что чем дальше ты на пути, тем сильнее будет твое страдание в случае отступничества.

Так вот, значит, что заставляло деда практически даром реставрировать чужие книги! Решение было найдено, а заодно и появился повод позвонить Алине — ее никто не увольнял с должности моей няни. Я приготовился сказать в трубку «люблю», «соскучился» и так далее в том же духе, но мне ответил мужской голос.

— Извините, я, наверно, ошибся, — сказал я, отключая соединение.

— Не вешайте трубку, вы не ошиблись, — поспешил сообщить мне тот же самый голос, когда я повторно набрал номер Алины. — Мое имя Олег, и какое-то время я буду помогать вам в решении проблем.

— А где Алина? — спросил я.

— Она временно исполняет другие обязанности, так что, говорите, если вам нужна помощь.

— А как долго ее не будет?

— Этого я не могу знать.

— Надеюсь, ее не уволили?

— Не знаю. Подобные вопросы не входят в мою компетенцию. Могу лишь сказать, что я временно исполняю ее обязанности.

— Тогда я позвоню позже.

— Если вам нужна помощь, не стоит откладывать. Ее может не быть длительное время.

Я готов был перейти к конструктивному диалогу, когда в моей голове вспыли «слова» Книги о том, что помехи на пути принято устранять. А если учесть, что из-за любви к Алине я позабыл все на свете, включая путь…

— С ней все в порядке? — спросил я.

— Я же уже сказал, что эти вопросы…

— Послушайте, Олег, — перебил его я, — вы имеете представление о том, в чем заключается моя работа?

— Разумеется. Иначе бы я сейчас с вами не разговаривал.

— Значит, вам должно быть известно, что вся моя работа базируется на интуитивных наитиях.

— Я не понимаю, что вы этим…

— Так вот, — не стал я его слушать, — интуиция мне подсказывает, что с Алиной что-то случилась.

— Я не…

— Вы можете не перебивать?

— Хорошо.

— Так вот. Качество моей работы напрямую зависит от моего эмоционального состояния. А если вы учтете характер наших с Алиной отношений, вам станет ясно, что от ответов на мои вопросы будет зависеть величина и качество моих художественных надоев. Тем более что я не спрашиваю, где и чем она занимается, раз у вас не принято об этом говорить. Я лишь хочу знать, все ли с ней в порядке.

— Хорошо. Я постараюсь выяснить этот вопрос.

— Буду вам весьма признателен. И еще. У меня проблемы с вдохновением, и здесь уже без вашей помощи не обойтись.

— Мы сделаем все, что в наших силах.

— Думаю, это в ваших силах. Мне нужны старинные книги.

— Хорошо. Когда прислать мастеров, чтобы оборудовали библиотеку?

— Спасибо за заботу, но мне больше подошел бы допуск к каким-нибудь коллекциям или архивам. Мне нужны не сами книги, а возможность периодически их читать. Меня устроят даже качественные сканы или фотографии, если такие есть в наличии.

— Хорошо. Я разберусь с этим.

Через два часа, (наверно, через самых долгих в моей жизни два часа), курьер привез мне два удивительных тома, пропуск в областную библиотеку и записку с просьбой позвонить Олегу.

Меня трясло, когда я набирал номер, ждал, когда он ответит… Наконец, трубка сказала его голосом:

— Слушаю вас.

— Я все получил. Спасибо.

— Я правильно выполнил ваш заказ?

— Более чем.

— Надеюсь, с вашим вдохновением все будет в порядке.

— Теперь уже да, — сообщил я, хотя сам не был в этом уверен.

— Тогда приятно вам потрудиться.

— А как Алина? Вы о ней что-нибудь узнали?

— Пока нет. Шеф все время занят, и… Но когда у меня будет на руках выполненная работа…

— Понял, — сказал я, — выпускаю заложника.

— Что вы имеете в виду? — насторожился Олег.

— Ну это как в кино. На любое требование террористов идет контртребование выпустить заложника. В данном случае заложником является мой заказ.

— Я на вашем месте не стал бы так относиться к этому вопросу.

— Да это шутка.

— Шутка?

— Шутка, шутка.

— Хорошо. Пусть будет шутка.

Только раскрыв присланные Олегом книги, я почувствовал, что нечто во мне, этакий аналог бензобака или даже, скорее, аккумулятора был совершенно пуст. Я полностью исчерпал свой потенциал, благодаря чему потерял способность видеть.

Я листал книги, внимательно рассматривая каждую страницу, и чувствовал, как наполняюсь энергией. Когда уровень зарядки перевалил через отметку 50%, я вновь смог читать. За ноутбук я сел, зарядившись полностью. Когда выполненный заказ ушел по нужному адресу, я позвонил Олегу.

— Слушаю вас, — сказал он, — чем могу помочь?

— Текст уже должен быть у вас.

— Очень хорошо. Рад, что ваше вдохновение вернулось, как говорится, с новой силой и… — судя по голосу, он радовался моим успехам так, словно я был хирургом, оперирующим его жену или ребенка. От этой елейности мне стало противно.

— Теперь ваша очередь держать слово, — оборвал его я.

— Я помню, — уже без радости в голосе сообщил он, — как только переговорю с шефом, я позвоню.

— Я буду ждать.

Он позвонил через час.

— Боюсь, у меня для вас плохие новости, — сказал он.

У меня внутри все сжалось.

— Она жива? — выдавил я из себя.

— Она жива, стабильна. Ее жизни ничего не угрожает.

— Что с ней?

— Попала в ДТП. Лежит в больнице.

— Я могу ее увидеть?

— Нет, в эту больницу у вас нет допуска.

— Позвонить?

— Как только она придет в себя, и врачи разрешат ей говорить по телефону.

— Я могу ей чем-нибудь помочь?

— Своей работой. Чем лучше вы будете работать, тем более ценным она будет кадром. Вы понимаете?

— Я понимаю. Я буду делать все, что нужно, но вы… держите меня в курсе.

— Хорошо.

— Будь ты проклята! — крикнул я Книге, когда закончился разговор. Если бы я мог, я бы ее уничтожил. Но кроме бессилия и необходимости делать все, что нужно этой проклятой Книге и парням с той стороны телефона, у меня не было ничего.