Сукины дети. Том 1

Валерий Копнинов, 2016

Это четвёртая книга в рамках издательского проекта литературного агентства «Нео-Лит». В сборник вошли рассказы, написанные Валерием Копниновым на занятиях студии прозы. Многие из этих рассказов участвовали в различных литературных конкурсах и были отмечены жюри. Для широкого круга читателей.

Что было, что будет, чем сердце успокоится…

Наступивший день, конечно же, был особенным в Сашкином житье-бытье, может быть, даже решающим. И в бесконечных своих сомнениях относительно маячивших на горизонте дел Сашка измучился донельзя.

Время катилось, как пущенное под гору колесо от велосипеда. Такие вихляющиеся восьмёркой колёсики без камеры и покрышки Сашка сам частенько запускал в ребячьем возрасте — отпустишь его от себя, а потом беги догоняй. Ну, колёсико-то, ладно, невелика задача, а тут целая жизнь под уклон полетела, и поминай её как звали. Не вся, конечно, жизнь, но одна привычная составляющая — это точно. Завтра Сашку Сотникова ожидало радостное и масштабное событие — свадьба со Светой Беспаловой, девочкой из его недавно закончившегося детства.

Странная штука: пугающую масштабность завтрашнего дня Сашка ощущал всем своим нутром, а вот радости не испытывал никакой. И чем ближе становилось это самое завтра, тем ощутимее утяжелялся камень в Сашкиной душе.

Его невеста — Света была очень симпатичной девушкой, и даже то, что она из-за своей зрелой и крупной стати выглядела немного старше своих лет, делало её только женственней и желанней. И дружила она с Сашкой чуть ли не с пятого класса, так что, казалось бы, всё в итоге сложилось правильно, к всеобщему удовольствию, взаимному согласию и многообещающему началу их совместной жизни под общей фамилией — Сотниковы.

В проекции ожидаемых событий неумолимое грядущее уже приступило к захвату своего места в Сашкиной жизни, в его сознании, душе и даже в их частном доме, где до этого дня он в течение своих полных двадцати лет проживал с родителями. А со следующего дня должен будет проживать ещё и с молодой женой…

«Захват» дома начинался с кухни, где возвышались стопки намытых тарелок разного калибра, а также рюмок и стаканов, как своих, так и заимствованных у соседей. И заканчивался Сашкиной комнатой, с купленным накануне раскладным диваном вместо его никелированной односпалки и новым, висящим на плечиках жениховским костюмом, с приготовленным паспортом во внутреннем кармане пиджака и с обручальными кольцами в кармане боковом.

«Ничего бы не пожалел, — мысленно сокрушался Сашка, разглядывая новшества в домашнем интерьере и личном гардеробе, — только бы сейчас подальше отсюда оказаться!»

Дом был пустой — отец ещё не пришёл с работы, а мать, взявшая отгул, носилась по магазинам, докупая продукты. И только в сенях, становящихся кухней на летнее время, изготавливая для свадьбы огромную кастрюлю голубцов, у газовой плиты хлопотала тётя Валя, распаренная от жара конфорок и от уличной жары, волнами катившей в распахнутую дверь. Увидев Сашку, она заулыбалась и протянула ему одиноко лежащий на тарелке отбракованный голубец с разорвавшимся капустным листом.

— На-ка, съешь, — заботливо предложила тётя Валя и пояснила: — К столу — вида не имеет, а тебе сойдёт!

— Не хочу я, — буркнул Сашка. — Ты же знаешь, не люблю голубцы…

— Давай наворачивай, — засмеялась тётя Валя. — Ты теперь мужик женатый, мясо должен употреблять, чтобы молодой супружнице ночью не скучать с тобой! Или ты свою мадаму зарядил уже?

— Чем зарядил-то? — не понял намёка Сашка.

— Чем-чем, ребёночком!

— Ну, ты скажешь, — чувствуя пробежавший по спине холодок, попытался отшутиться Сашка. — Хоть стой, хоть падай!

— Да ты не красней, — тётя Валя ободряюще пихнула Сашку в бок. — Дело-то сладкое, молодое! Эх, Саня, Саня, мне бы сейчас твои годы… Бери вот тёткин голубец, твоя мадама таким не накормит!

Сашка, зная, что тётя Валя не отстанет, покорно взял тарелку и вышел во двор…

Вот такой же хлопотуньей Сашка помнил тётю Валю и на свадьбах его двоюродных старших братьев — Андрея и Жорки. Там она тоже старалась больше всех, что-то вкусненькое готовила, радовалась и плакала, словно от собственного счастья. А на самом верхнем пике застолья катастрофически напивалась, устраивала скандалы с битьём посуды (которую перед этим полночи намывала), переворачиванием столов и неизменной историей о том, что невеста, мол, «слаба на передок» и только ленивый в их районе не пользовался «этой шалавой, а теперь вот и племянничек мой сподобился». Её, конечно, выгоняли взашей, а она ещё долго не могла успокоиться, бегала по улице и била камнями стёкла, крича оттуда о каком-то немыслимом количестве абортов, сделанных невестой в добрачной жизни.

Её и на Сашкину свадьбу звать не хотели, логично опасаясь возможных «рецидивов», но она клялась, что «уж кого-кого, а Сашеньку», дескать, любит как родного и обидеть его не только сама не захочет, но и «глотку за него всякому перегрызёт». Впрочем, перед Жоркиной женитьбой она тоже клялась в любви и преданности (за год до того устроив дебош с мордобоем на свадьбе у Андрея), но потом, по ходу развесёлой гулянки, водочка, употребляемая за счастье молодых, опять вселила беса в тётю Валю. Ну и понеслось…

И, кстати, эта фраза про глотку совсем не умиляла, а скорее настораживала. Потому что характер у неё, как чемодан с двойным дном: неизвестно, какую задуманную или на ходу сочинённую каверзу скрывал внутри.

Вот и в разговоре с Сашкой тётя Валя хоть и метила пальцем в небо, про Сашкину тайну, упоминание о которой пробежалось ему холодком в позвоночнике, угадала в самый раз. Он однажды зарядил Свете ребёночка. Было дело.

Где-то с год назад Света, сначала исчезнув из Сашкиного поля зрения на пару недель, появилась у него растерянная, нервная, как говорили тогда, в «растрёпанных чувствах», села в уголке, уставившись в пол, словно чужая, а потом подняла голову и, глядя ему в глаза, негромко проговорила:

— Саша, я беременна.

— Как беременна? — растерялся Сашка. — Подожди…

— Я бы подождала, — улыбнувшись и будто бы от его растерянности обретя спокойствие, продолжала Света: — Но он уже там!

И показала на живот, где, видимо, находилось нечто живое, совершенно в ином свете рисующее их совместное пиршество тел и крепко соединяющее их женскую и мужскую сущности в вечной круговерти природы.

Нетрудно догадаться, что Сашке в тот момент было не до подобных красивых слов. У него, можно сказать, земля ушла из-под ног от такой сенсационной новости. Конечно, он знал про необходимость предохраняться и такой предмет, как презерватив, был ему знаком, но эта толстая, пахнущая велосипедной шиной резиновая прокладка между его и её плотью всегда находилась в разряде категорически неприятных вещей. И всё-таки, беспокоясь о ненужных случайностях и готовый принести в жертву телесные ощущения, он однажды решил со Светой посоветоваться.

«Слушай, — предложил Сашка единственный вариант, который пришёл ему в голову, — надо ведь как-то себя обезопасить… от детей. Я могу взять у товарища презики, он достал какие-то индийские… Только я их не очень…» На что Света ответила: «Ты — не очень, я — не очень! Обойдёмся без них. Не беспокойся — это моя забота!»

Вот он с тех пор и не беспокоился.

И в тот момент, узнав о Светиной беременности, он не то чтобы испугался, а скорее почувствовал разочарование в их доверительных, ни к чему не обязывающих отношениях, да и в самой Свете тоже. По опыту братьев — Андрея и Жорки он знал, что частенько у девушки, стремящейся выйти замуж, один из самых последних и надёжных аргументов для упирающегося или не спешащего с предложением парня — это её своевременно возникающее пикантное положение, из которого выход один — в ЗАГС.

А Света, словно угадав ход Сашкиных мыслей, сразу же поспешила его успокоить.

— Ты не переживай! Я так просто… захотела тебе сказать… просто, чтоб ты знал. Там срок небольшой — пять недель… Раз он нам не нужен, мы же не планировали… Ничего страшного. Там всё быстро, два дня — и домой… Ты вот придумай, что мне родителям сказать…

— Я слышал, что больно…

— Вроде бы да, больно… ладно, потерплю… мы ведь не планировали… И срок небольшой…

Он тогда так и не смог придумать достоверной причины для Светиного двухдневного отсутствия, и она, соврав отцу с мамой что-то о поездке с подружками на дачу, легла в больницу на аборт. А за эти два дня он сумел убедить себя в том, что хотя они поступают, по всей вероятности, плохо, но именно такое решение является правильным для них обоих. И вспоминать об этом нынче было тягостно…

Сашка бросил голубец собаке и только пристроился перекурить, как во двор влетел его однокурсник Семён Полищук и ещё издалека, косясь на Сашкиного цепного кобеля, замахал руками и зашумел:

— Чего сидишь? Давай двинули в лавку! Нам с тобой потом ещё через весь город пилить…

Сашка заранее договорился с Семёном, чтобы тот приехал и помог притащить ему из магазина два ящика водки для свадебного застолья, а потом они должны были отправиться к Семёну домой — угонять машину у его отца. Ну, угонять — сильно сказано. Просто взять родительский «Москвич-412» из гаража без разрешения владельца.

Сашка, подгоняемый Семёном, нехотя свернул свой перекур, вытащил деньги, специально отложенные на «сорокаградусную», и они, быстренько смотавшись до гастронома, принесли в большой спортивной сумке сорок бутылок водки. Когда они чуть ли не волоком затаскивали в дом тяжеленную сумку, ручки у неё всё-таки оторвались, и вся хрупкая ноша, сопровождаемая неповторимым бутылочным звоном, грохнулась на пол.

— Твою мать! — отреагировал Сашка.

— На счастье! — смягчил Семён.

«На счастье» разбились всего две бутылки, что было не так уж страшно. Сашка осторожно, чтобы не порезаться и воротя нос от особенно тяжёлого в духоте спиртового запаха, убрал осколки в мусор. Затем, изъяв две бутылки, они запихнули остальную водку в холодильник и отправились к Семёну, по дороге ещё заскочив к Сашкиному однокласснику Серёге Куманёву, чтобы оставить там изъятую водку, присоединив её к трём бутылкам крепчайшего самогона. Всё — для предстоящего вечером небольшого мальчишника.

— Надо что-нибудь придумать, — размышлял вслух деятельный Семён, когда они уже ехали в автобусе, — чтобы родители не заподозрили… Ну, что вот мы с тобой вдруг пришли… Вроде как бы… А зачем?

— Я не знаю, — без энтузиазма отозвался Сашка.

— Может, скажем, поесть пришли?

— Ну, конечно, — усмехнулся Сашка, — я что, беспризорник?

— О-о-о! Придумал! — закричал Семён на весь автобус. — Операция «Помойка»! Ты пришёл к нам помыться, потому что у вас нет горячей воды…

— Хорошо, буду мыться, только не ори так.

Семён обиженно замолчал, но дурное настроение смогло продержаться у него не более пяти минут.

— Ну что, женишок, — с любопытством спросил он, — как настроение? Боевое?

— Боевей некуда! — усмехнувшись, отозвался Сашка и задал встречный вопрос: — Слушай, Сёма, а ты вот… почему не женишься?

— А на фига? — искренне удивился Семён.

— Как это «на фига»?.. Ну, вот я женюсь, — не отставал Сашка.

— Правильно делаешь! — подытожил Семён. — А мне и так хорошо.

— Как это «так хорошо»? — завёлся Сашка. — А жениться что, уже нехорошо?

— Почему? — рассмеялся Сёмен. — Очень даже здорово! Но для такого дела влюбиться нужно, как ты в Светку! Ты же влюбился в неё? А?

— На! — неожиданно огрызнулся Сашка и, отвернувшись к окошку, всю оставшуюся дорогу разглядывал проплывающий в обратном направлении их движению городской пейзаж за окном автобуса.

Сашка у Семёна действительно помылся, и к тому же мама Семёна накормила Сашку вкуснейшей домашней окрошкой, а ещё пирожками с яйцами и зелёным луком. И после этого радушного приёма, поблагодарив Семёновых родителей, они отправились угонять их старенький «москвич».

Они забрали родительскую легковушку и, благополучно избежав нежелательных встреч с инспекторами ГАИ, припарковали машину на площадке у Сашкиного дома. Завершив операцию под кодовым названием «Помойка», Сашка и Семён поспешили к Серёге Куманёву, где «угонщиков» должен был поджидать небольшой мужской коллектив друзей, жаждущих пропить Сашкину холостяцкую свободу.

Ждать их, конечно же, никто не ждал — все к тому времени порядком нагрузились водочкой. Праздник находился в высшей точке веселья.

Мы с тобой провели

Вместе много месяцев,

Каждый миг, каждый шаг

Я бы повторил.

Но любовь, но любовь —

Золотая лестница,

Золотая лестница без перил…

Настойчиво пел с пластинки Юрий Антонов, видимо, ещё надеясь как-то повлиять на шумящую за хмельным столом «прозу» жизни.

— А-а-а, явился именинник! — Куманёв закричал Сашке с порога.

— О, да вы уже тёпленькие, — перехватывая инициативу, ответил Семён. — Аллё, гараж! Завтра — свадьба, смотрите не перепутайте!

Семён присел к столу навёрстывать упущенное, а Сашка из вежливости покрутился на кухне, посидел за столом с развесёлыми друганами, подавив спазм, выпил рюмку противной, настоявшейся в жаре тёплой водки и вышел на воздух.

Нет, не так Сашка представлял себе предстоящую собственную свадьбу. И по-другому предполагал он принимать на свою душу все эти хлопоты, приготовления, заботы, выполнение традиций, которые должны быть приятными, волнующими и уж ни в коем случае не тягостными. Как выпитая с парнями рюмка тёплой водки.

«Друзья называются, — злился Сашка, пристроившись с сигаретой на детской качельке у песочницы, — лишь бы выпить… А где я и что я? По барабану!»

Конечно, в глубине души он понимал, что друзья тут ни при чём — они честно радуются за молодого жениха, то есть за него, за Сашку Сотникова, отправляющегося в семейное плавание, и он на их месте вёл бы себя так же. Откуда пацанам знать, какие кошки скребут у него на душе, если он сам окончательно не разобрался в том, что же всё-таки происходит и, главное — зачем это всё происходит. И что даже сейчас он никак не может представить себя стоящим рядом со Светой в качестве жениха, напротив официальной дамы из ЗАГСа, складывающей их самостоятельные личности в очередную «ячейку общества».

«Но любовь, но любовь, — крутилась в Сашкиной голове прилипшая антоновская песня. — Золотая лестница, золотая лестница без перил…»

Выходит, что он просто не любил Свету и боялся признаться в этом даже самому себе. И до сегодняшнего дня Сашке хватало веских, почти что колоссальных доводов, чтобы обманывать себя. Мол, «не в любви счастье», или — «главное для мужчины крепкий тыл», ну и в довесок самого идиотского из всех аргументов, что «стерпится — слюбится». А теперь все эти доводы рухнули, не устояв на своих глиняных ногах.

Утром они виделись, и когда Света уходила домой, чтобы закончить последние свадебные мелочи: приготовить «интерьер» для выкупа, доделать платье, да и вообще распрощаться навек с девичьей жизнью, уже стоя в дверях, она вдруг быстро обернулась и, глядя в упор на замершего со Светиными сумками Сашку, собравшегося её проводить, спросила:

— Ты… не пожалеешь потом? Что женишься на мне?

— Ну, ты скажешь, — глядя немножко в сторону, ответил он. — А чего я должен жалеть?

— Так не пожалеешь?

— Нет, конечно…

— Хороший мальчик, — улыбнулась Света и по-матерински погладила Сашку по голове.

Света ещё в девчонках в своём развитии стремительно опережала сверстников и сверстниц, и входящий в пору сокровенных знаний Сашка, волею судьбы и классной руководительницы оказавшийся со Светой за одной партой, с замиранием сердца наблюдал, как его соседка постепенно, день за днём, превращается в девушку. Его, конечно, смущала такая невольная близость с красивой девочкой, тем более теснота парты предполагала случайные касания его худой коленки о её мягкое бедро и более волнующие задевания подростково-неуклюжими Сашкиными руками уже довольно большой Светиной груди. Света в такие моменты бросала на Сашку оценивающий взгляд, но ничего не говорила. А Сашка не знал, что и думать…

В девятом классе они уже украдкой целовались, ходили в кино на вечерние сеансы и зимой на каток, где, отъехав подальше от скользящей по льду публики, дурачились, бегали наперегонки и в конце концов, обнявшись, валились в сугроб. И Сашка, уже не случайно, а намеренно утыкался руками в «мягкое женское», как обозначил телесные округлости слабого пола великий поэт, и цепью мелких поцелуев продвигался по Светиной щеке, чтобы, дойдя до её губ, почувствовать вместе с лёгким вкусом помады ответное движение.

На большее он не решался, даже то, что они себе позволяли, вряд ли одобрили бы в школьной комсомольской организации, и, узнай об их обжиманиях классная руководительница, вызов на педсовет стал бы для Светы с Сашкой наименьшей из возможных неприятностей.

А перед выпускным экзаменом по литературе у них всё-таки случилось то, что называется сближением тел, которого избежать было невозможно, а откладывать на потом — глупо. Человеческая натура, как это часто бывает, победила все святые правила, положенные для соблюдения юным ленинцам.

Светины родители ночевали на даче, и они в пустой квартире готовились, обложившись книгами, разбухшими от множества пёстрых закладок, соответствующих ответам на экзаменационные вопросы. Медленно подкралась душная летняя ночь, своим томным маревом без спроса наполнившая комнату через открытое окно. Они сидели на кровати напротив друг дружки, прислонившись к противоположным спинкам, и Света, держа в руках хрестоматию, проверяла Сашку на знание вопроса «Кому на Руси жить хорошо?». Он, перечисляя всех возможных кандидатов, подходивших под это определение, вроде как в шутку теребил пальчики на её ножке. И вдруг Света, отложив в сторону Некрасова, как-то по-кошачьи потянулась и довольно решительно сняла с себя футболку, под которой, возможно, по случаю жары, нижнее бельё оказалось излишним.

Сашка даже замер на время от весомой наготы грудей, налившихся таким спелым желанием, что казалось сок этого желания вот-вот начнёт сочиться из приплюснутых сосков. А Света, взяв за запястье Сашкину руку, повисшую в воздухе во время декламационной жестикуляции некрасовских виршей, притянула её к себе и положила на левую грудь — туда, где с явным нарастанием пульса стучало её женское сердечко.

Ей раньше, ещё до этой ночи, уже доводилось пробовать запретный плод, и она повела совсем неопытного Сашку за собой, в новый мир физических наслаждений, предоставленных мужчине и женщине природой через особенности их тел.

На этом подготовка к экзамену закончилась. И хотя юные горячие сладострастники почти всю оставшуюся ночь неоднократно повторяли отнимающий много сил ритуал плотской любви с коротким трёхчасовым сном, в который они впали, как в забвение, уже под самое утро, литературу они сдали неплохо. Сашка — на отлично, а Света — на хорошо.

То, что Света оказалась не девственницей, Сашку совсем не взволновало — больше он расстроился, пожалуй, из-за её четвёрки на экзамене. Намного позже, ведомый любопытством и подогреваемый чувством, похожим на ревность, он всё-таки затеял разговор на эту тему.

— У тебя кто-то был? — подбирая слова, спросил Сашка. — В смысле парень?

— Ты о чём? — сделав нарочито недоумённые глаза, ответила Света.

— У тебя в постели… Ну, ты понимаешь…

— Ты хочешь знать, с кем я спала до тебя? — резко и с вызовом ответила Света.

И неожиданно, сильно смущаясь в самом начале своей исповеди и постепенно обретая спокойную уверенность, Света рассказала Сашке о возникшем в один прекрасный момент в её теле непреодолимом желании физической близости с мужчиной.

Началось это в девятом классе. Её довольно часто преследовали сны о том, как она отдаётся умелому и нежному любовнику, а проснувшись, она ещё несколько часов физически, буквально каждой клеточкой своей кожи, ощущала на себе тяжесть его крепкого мускулистого тела. И ещё более волнующее присутствие мужчины в себе — влажное и упругое, ноющими и жаркими волнами бередящее низ живота.

Всё разрешилось, когда Света с родителями и их друзьями встречала Новый год на загородной базе отдыха. Там, в многочисленной пёстрой компании, она познакомилась с каким-то родственником отцовского одноклассника, не молодым, но успешно молодящимся представителем сильного пола. И тот, словно прочитав в её глазах кипящие желания, почуял явный свой шанс, а после в общем-то формальных ухаживаний с его стороны она ему отдалась, совершенно не думая о чувствах, о последствиях, — просто из потребности погасить бушующий пожар плоти, доставляющий ей массу хлопот.

— И, кстати, — закончив рассказ, добавила Света, — в первый раз это оказалось совершенно другим, чем в моих дурацких фантазиях…

Ну а потом, в разное время, похожие события повторялись и не единожды. Но про них Света умолчала…

Сашку кольнула эта история. Весь день у него перед глазами маячил тот тип из поведанной ему новогодней ночи — тот, кто был первым мужчиной у Светы. У его Светы, как сам он считал, пребывая в добровольном неведении. Он представлял его бородатым, лысеющим толстячком, в костюме с потёртыми блестящими локтями и обязательно в полусапожках на высоком каблуке, чтобы скрыть свой унизительно небольшой рост. На плечах и лацканах пиджака соблазнителя мстительное Сашкино воображение щедро рассыпало отвратительную перхоть. Но как ни уродовал Сашка этого героя-любовника, всё равно на душе скребли какие-то неведомые доселе кошки. Да и сомнительным выглядело то, что Света, при всех возможных допусках на «неуправляемость вожделения», польстилась бы на такого субъекта.

Вечером Сашка возвращался домой, меланхолично шурша усыпавшими дорожку жёлтыми листьями клёнов и тополей, щедро наводнивших район частного сектора, в котором он жил. И, вдыхая полной грудью крепкий настой прелой листвы, смешанный с костровым дымком, он в сотый раз прокручивал в голове подробности её первого «грехопадения». Насыщенные пеленой осенние сумерки тонировали окружающую реальность, бросая сплошную тень на дома и на людей, размывая контуры и скрадывая детали. Поэтому Сашка не сразу приметил возле двух тополей, росших у его дома, светящуюся матово-белым пятном статную девичью фигуру в длинном плаще. Это была поджидавшая его Света. Увидев Сашку, она быстро пошла ему навстречу, подойдя вплотную, обняла и принялась целовать в губы, глаза, щёки, лоб, а потом, прижавшись к Сашке и касаясь горячими губами его уха, торопливо зашептала приготовленные для него слова:

— Сашенька, ты прости, я глупая, мне не надо было говорить… рассказывать тебе ни о чём… Но я не хочу от тебя скрывать… ничего-ничего… я должна сказать… ты лучше их всех, нет, прости меня, прости… ты один-единственный… их не было никого… мне, кроме тебя, никто не нужен, знай это Сашенька!

Выпалив всё это, Света оттолкнула его и бросилась в темноту. А Сашка, сначала замешкавшись, побежал следом, догнал её, остановил, и они потом ещё долго, почти всю ночь, стояли у Светиного дома, не решаясь расстаться, согревая друг дружку в объятиях, сросшиеся, словно сиамские близнецы, заспиртованные в осенней субстанции жжёной листвы и крепчающего ночного заморозка.

Но такая ночь у них была одна-единственная.

Три года после школы Света c Cашкой встречались, всегда находя возможность для этих встреч даже среди самых неотложных дел и важных забот. И всё в их отношениях складывалось гладко: безмятежно для духа и приятно для тела. Если не считать того злосчастного аборта.

Сашка уже учился в политехе, а Света, два года подряд проваливаясь на вступительных экзаменах в педагогический, устроилась работать на мебельную фабрику, чтобы через рабфак поступить на свою излюбленную математику.

Они становились всё более изощрёнными любовниками и со всем молодым темпераментом на каждом свидании доставляли друг дружке максимум сексуального удовольствия. Но вот однажды Света, после их очередной горячей близости, когда они, устроившись головами на одной подушке, курили сигаретку на двоих, затягиваясь по очереди, произнесла неожиданную для Сашки фразу:

— Знаешь, Сашенька, я решила, что это наша последняя встреча.

— Как так? — встрепенулся он. — Шутишь?

— Да вроде нет, — выдохнув сигаретный дымок, протянула Света. — Ты знаешь, пора ведь и о будущем задуматься… Замуж идти, детей рожать…

— Тебе что, плохо со мной? — целуя её в ложбинку на животе, зашептал Сашка, упираясь губами прямо в Светино тело. — И ты вот так сможешь меня бросить?

— Смогу, — после некоторой паузы ответила Света. — Раз я решила… Выйду замуж за приличного человека…

Конец ознакомительного фрагмента.