Красный шайтан

Валерий Ковалев (2021)

Культовый фильм «Белое солнце пустыни» смотрели все. Все помнят сюжет и героев, а многие фразы стали крылатыми. Однако мало кто знает, что один из персонажей был не вымышленным. Прототипом начальника таможни Верещагина стал Михаил Дмитриевич Поспелов. И он прожил жизнь куда более длинную, более счастливую и более героическую, чем его экранный персонаж. «Красного шайтана» боялись все бандиты, басмачи и контрабандисты, его уважал весь Туркестан. Вся его яркая биография — это история настоящего патриота, настоящего русского офицера, история героической жизни, которая закончилась хорошо. И написана она не просто писателем, мастером художественных биографий, автором таких книг, как «Чистильщик», «Диверсанты», «Морской ангел». Автор к тому же приходится родственником главному герою книги М. Д. Поспелову… Книга рекомендована для чтения лицам старше 16 лет.

(из песни Булата Окуджавы)

© Ковалев В., 2021

© ИК «Крылов», 2021

Глава 1. В орловских степях

— Мишка, вставай! — донесся снаружи зычный голос.

Спавший в каретном сарае на сене подросток открыл глаза, чихнул и, натянув ботинки, вышел наружу.

Из ворот залитого солнцем росистого двора выезжала одноконная пролетка. Посредине двора стояли отец с матерью и кряжистый усатый человек, на земле у их ног — баул и перевязанный шпагатом сверток.

— Ну, здорово, крестник, — пробасил усатый, сделав несколько шагов навстречу и облобызал подростка в щеки. — Эка вымахал, — отстранил, — уже с меня будишь.

— Да ладно вам, дядя Гиляй, — рассмеялся Мишка.

— Кому Гиляй, а кому Владимир Алексеевич, — строго сказал отец. — Быстро умываться.

Спустя час все вместе завтракали в белом доме с мезонином за празднично накрытым горничной столом.

Глава семьи — Дмитрий Васильевич Поспелов, отставной майор, управлял государственным конезаводом, поставлявшим армии орловских рысаков. Его жена, Лидия Петровна, занималась хозяйством, а сын оканчивал гимназию в Орле, откуда приехал на летние каникулы.

Навестивший семью гость по фамилии Гиляровский был известным московским репортером и близким другом отца, вместе с которым они служили на Кавказе в последнюю русско-турецкую кампанию. А еще он отличался любовью к лошадям, охоте и всяческим приключениям.

В подарок крестный привез Мишке новенький винчестер^[1], отцу — турецкого табака, а матери — изысканные французские духи.

— Ну а у тебя как дела, Михаил? — продолжая начатый разговор, москвич хлопнул рюмку анисовой водки.

— Да вроде ничего, — пожал тот плечами, мечтая сбежать из-за стола и опробовать винтовку. — Через год оканчиваю гимназию.

— Это если закончишь, — набив трубку, окутался отец душистым дымом.

— Чего так? — закусывая осетровым балыком, взглянул на парня Гиляровский.

— Учится хорошо, — почмокал чубуком старший Поспелов, — но дерется, стервец, и дерзит учителям.

— Ничего, я тоже таким был, — рассмеялся Владимир Алексеевич.

— Думаю отдать его в военное училище, — покосился на сына отец. — А вот Лида возражает.

— Да, я против, — помешала хозяйка ложечкой янтарный чай. — Все офицеры пьяницы и дуэлянты.

— Ха-ха-ха! — грохнули мужчины смехом (парень тоже заулыбался).

— А ты что скажешь, отрок? — хлопнул его Гиляровский по плечу.

— Подраться я уважаю, а там как раз этому учат, — прищурил Мишка кошачьи глаза.

— Вот и будешь за Веру, Царя и Отечество! — взмахнул зажатой в кулаке трубкой отец, а мать вздохнула (глава семейства был крут и возражений не терпел).

После завтрака гость часок соснул с дороги, затем Дмитрий Васильевич велел запрячь дрожки^[2], и они вместе с гимназистом на облучке выехали на завод.

Завод находился в версте от усадьбы, на берегу сонно текущей речки. За ней до самого горизонта серебрилась ковылем степь с зелеными перелесками, высоко в небе кругами парил ястреб.

— Эх, влепить бы по нему из винтовки, — прищурился, сидевший на облучке за кучера Мишка.

— А попадешь? — покачиваясь сзади с отцом, сунул понюшку табака в нос Гиляровский и чихнул.

— Он, Володя, у меня стреляет, будь здоров, — ответил отец. — Натаскиваю с детства. А ещё — в рубке и джигитовке.

Миновали деревянный мост через реку, за ним, рядом с березовой рощей открылся завод. На въезде, за огороженной жердями территорией стоял рубленый, добротный дом с открытой террасой, в глубине — две конюшни с подсобными строениями, а в самом конце — обширный манеж для тренировки лошадей.

На нем рослый мужик в красной рубахе и с бичом гонял по кругу вороного жеребца на длинной корде^[3].

— Тпру! — натянул Мишка вожжи, въехав на территорию.

Качнув рессоры, пассажиры шагнули вниз, а навстречу уже спешил второй мужик — бородатый и с серьгой в ухе.

— Здравия желаю, ваше благородие! — вытянулся в двух шагах. — Так што на заводе все в порядке. Табун гуляет в степи, больных лошадей нет, людей тоже.

— Рекомендую, мой старший конюх, — обернулся управляющий к гостю.

— Как зовут тебя, братец? — пожал тот крепкую мозолистую ладонь.

— Ефим, барин.

— Казак?

— Точно так, уроженец станицы Усть-Хоперской Донского округа.

— А что, Ефим, — кивнул Поспелов в сторону площадки, — получается с Вороном?

— Непокорный, чёрт, — покосился туда старший конюх. — Час назад сбросил с седла Яшку.

— Папа, а разреши мне? — сказал молчавший до того гимназист.

— Ну что же, давай, — откликнулся отец, — глядишь, получится.

— Я только переоденусь, — шмыгнул парень носом и поспешил к дому.

— А не расшибет? — засомневался Гиляровский.

— Ништо, — улыбнулся Ефим. — Минька у нас парень шустрый.

Все направились к манежу, по дороге Ефим громко позвал:

— Яшка!

— Ась?! — выглянул из конюшни лохматый малый с вилами в руках.

— Быстро тащи сбрую, будем снова объезжать Ворона!

Тот исчез, а группа подошла к месту и остановилась.

— Хватить гонять, Иван, поводи, чтобы остыл, — приказал потному мужику управляющий. Тот перестал щелкать бичом, жеребец замедлил ход, а потом остановился, кося на людей злым глазом.

— Да-а, видный экземпляр, — поцокал Гиляровский языком. — Настоящая орловская порода.

— Тридцать пять вершков^[4] в холке, длина туловища тридцать два, вес двадцать пять пудов, — гордо изрек Поспелов.

Между тем Яшка доставил сбрую, а за ним появился гимназист, в полотняной рубахе навыпуск и заправленных в сапоги штанах.

Едва удерживая храпящего Ворона, трое конюхов взнуздали его, закрепили на спине седло и воззрились на управляющего.

— Давай, — хлопнул он по плечу сына.

Тот быстро подскочил к жеребцу, схватил узду и птицей взлетел на спину. Мужики прянули по сторонам, а конь, встав на дыбы, попытался сбросить наглеца. Но не тут-то было — Мишка вцепился в него, словно клещ, и удержался, а когда упрямец высоко подбросил круп, дал пятками по бокам. Ворон взвизгнул, лягнул копытами.

— Ходко идет, чёрт, — приложил к глазам ладонь старший конюх.

Пара вернулась минуть через двадцать. Жеребец, роняя с удил пену, шел мелкой рысью, раскрасневшийся Мишка чуть подскакивал в седле.

Спрыгнув, подросток передал уздечку Ивану и подошел к крестному с отцом.

— Ничего, — оценил родитель. — Можешь.

— Не то слово, — тряхнул его за плечи Владимир Алексеевич. — Словно я в молодости.

— Жеребца хорошо выводить, напоить и задать корму, — приказал Дмитрий Васильевич, и они втроем направились к дому.

Фактически это была контора, состоявшая из двух половин. Во второй, жилой, кухарка уже накрыла стол. Умылись, отобедали русскими щами и бараньим боком с кашей, под которые взрослые хлопнули по рюмке «смирновской». Затем оба поднялись на второй этаж в светелку, чуток приспнуть, а Мишка отправился на реку.

Там, раздевшись догола, всласть поплавал, надрал в норах пару десятков раков и, завязав в рубаху, отправился назад. Раков отдал кухарке и пошел в людскую^[5] к конюхам, где после обеда те играли в дурака.

— А ну-ка, дядя Ефим, сдай и мне, — уселся рядом.

Очередного «дурня» били картами по ушам, у Ивана они уже были красные. Сражались час, гимназист ни разу не проиграл.

— Это што, тебя так в гимназии натаскали? — удивился Яшка.

— Ну да, учитель географии, — рассмеялся Мишка.

Когда летняя жара спала, а солнце клонилось к закату, они с отцом и крестным пили на террасе чай. На столе тихо пофыркивал начищенный самовар, все прихлебывали из чашек.

— Да, хорошо тут у вас, не то, что в Москве, раздолье, — черпнул ложечку меда из вазочки Владимир Алексеевич.

— Так оставайся на всё лето, в чем вопрос? — подлил себе заварки Дмитрий Васильевич.

— На всё не могу, предстоит командировка в Царицын^[6], разве что на неделю.

За разговором наступил вечер, на землю опустились тени, далеко в степи показался одинокий всадник.

— Наметом скачет, — прищурился Гиляровский.

— Кто-то из табунщиков, — откликнулся Поспелов.

Спустя короткое время всадник въехал через задние ворота на завод, спешился у людской и исчез внутри.

Наружу вышел со старшим конюхом, оба пошагали к дому, поднялись на террасу.

Там Ефим, подойдя к столу, сообщил, что в трёх верстах^[7] от места выпаса лошадей табунщики обнаружили волков.

— Где именно? — отставил Поспелов чашку.

— Аристарх, докладай, — обернулся назад казак.

— В Лихой балке, барин, — сдернул тот с головы картуз. — Искал отбившуюся кобылу и наткнулся.

— Сколько?

— Пара.

— Ну что, Владимир Алексеевич, организуем загонную охоту? — взглянул Поспелов на Гиляровского.

— Непременно, — кивнул гость лобастой головой.

— Держи, брат, заслужил, — вынул управляющий из кармана новенький целковый^[8] и протянул табунщику.

— Премного благодарен, — принял тот его в мозолистую ладонь.

— Значит так, Ефим Петрович, — продолжил хозяин, — готовь на утро лошадей и волчатки^[9].

— Уразумел, — последовал ответ, оба загремели сапогами вниз по лестнице.

На ранней заре, окрасившей алой полоской горизонт, в степь выехали пять всадников. Впереди скакал табунщик, за ним все остальные. У Поспелова с Гиляровским и Ефима на запястьях висели плетеные нагайки со свинчатками на конце, Мишка прихватил с собой винчестер.

Заря меж тем разгоралась, степь светлела, где-то затрещал стрепет. Далеко слева, в легком тумане угадывался спящий табун. Аристарх принял вправо. Спустя короткое время открылась поросшая деревьями балка, всадники, прибавив ходу и гикая, рассыпались веером, охватывая по сторонам.

В тот же миг из балки выскочила пара волков, на махах понеслась в степь, быстро удаляясь. Конные наддали за ними, в ушах засвистел ветер. Пара все ускоряла бег, но лошади догоняли. Вскоре более крупный зверь стал отставать, мчавшийся впереди Гиляровский приблизился к нему вплотную и, свесившись с седла, резко секанул нагайкой по голове. Серый разбойник, клацнув зубами, с хрипом покатился по траве.

За вторым, волчицей, бросавшейся из стороны в сторону, поскакали остальные.

Первым ее догнал управляющий, свистнула нагайка — промазал. Зверь прянул вправо и снова наддал ходу, но попал под удар налетевшего Ефима, оказавшийся смертельным. Назад, забрав добычу, возвращались уставшие, но довольные… кроме Мишки, который давно мечтал убить серого.

У балки спешились и, спустившись вниз, тщательно всё осмотрели, надеясь найти логово с волчатами. Его не было.

— Видать, пришлые, из леса, — сказал старший конюх, остальные согласились.

По пути заехали в табун, уже пасшийся в степи, где осмотрели лошадей, угостились кумысом и отдохнули.

Когда на закате вернулись на завод, Гиляровский с Поспеловым решили поужинать на природе, сварив полевой кулеш. Пригласили для этого дела Ефима (казак был мастер на все руки).

Вскоре на берегу реки под зелеными вербами горел костер, в котле на тагане старший конюх помешивал кулеш из петуха, а хозяева расположились на расстеленном неподалеку ковре с закусками и штофом настоянной на калгане^[10] водки.

Между тем варево поспело, принялось издавать дразнящий запах, Ефим наполнил им расписные миски, а Дмитрий Васильевич разлил по чаркам из штофа.

— За удачную охоту! — Поспелов поднял свою, в нее брякнули еще две. Выпили, закусили и стали хлебать кулеш деревянными ложками.

— Хорош, — первым опустошил свою миску гость.

— Само собой, — прогудел Ефим. — На свежем воздухе самая та пища.

Потом достал из котла петуха и разломал на сочные куски. Дмитрий Васильевич вновь наполнил чарки — повторили. Все это время Мишка воспитано молчал, активно работая челюстями.

Когда все насытились, отец закурил трубку, Ефим снял с тагана котел, а Гиляровский, сунув в нос понюшку табака, оглушительно чихнул.

— Доброго здоровья, Владимир Алексеевич, — пожелал крестник. — Расскажите, как воевали на Кавказе.

— А разве отец не рассказывал? — прилег тот на локоть.

— Нет, — парень повертел головой. — Ему недосуг, дел много.

Старший Поспелов, хмыкнув, невозмутимо посасывал чубук.

— Ну что же, тогда слушай. Было это в одна тысяча восемьсот семьдесят седьмом году, служили мы тогда с твоим отцом в действующем корпусе генерал-адъютанта Лорис-Меликова. Я — вольноопределяющимся^[11], он подпоручиком. Наш пехотный полк занимал позиции на Мухаэстати: справа Черное море, слева горы Аджарии. А впереди турки, засевшие в крепости Цихидзири, и высокая лесистая гора. Ее наши охотники-пластуны^[12] отбили у врага, переколов ночью их заставу, а потом османы, тоже ночью, вырезали нашу. Снова отбили и оставили на горе охотничий отряд, набрав в него добровольцев. Записались туда и мы, молодые были, бесшабашные.

— Это да, — кивнул Поспелов-старший, а Гиляровский продолжал.

— Переоделись мы в черкески с поршнями^[13], получили вместо гладкоствольных винтовок Карле нарезные, а к ним кошки^[14] — лазать по горам, прибыли на позицию. Народ там подобрался смелый и отчаянный, так что жили весело. Каждую ночь в секретах да на разведках под самыми неприятельскими цепями. Лежим по кустам за папоротником, то за цепь переберемся, то часового особым пластунским приемом бесшумно снимем и живенько в отряд доставим для допроса. А чтобы его взять, приходилось горную речку вброд по шею переходить и обратно тем же путем пробираться уже втроем — за часовым всегда охотились двое. Дрожит несчастный, а под кинжалом лезет в воду. Никогда ни одному пленному мы никакого вреда не делали: идет как баран, видит, что не убежишь.

— А расскажи, Володя, как отбили турецкий десант, — тоже прилег на локоть Дмитрий Васильевич.

— Было такое дело. Ниже Мухаэстати до самого моря тянулись леса и болота, где стояли две пехотные роты, охранявшие побережье от высадки турок с моря. И как-то мы со своей горы увидели два шедших к побережью корабля. Объявили тревогу, те дали пару выстрелов из орудий и скрылись в тумане. Начальство решило, будут высаживать десант, и направило для усиления рот нашу команду. Следующим утром корабли вернулись, спустили две шлюпки, полные янычар в фесках, и те под прикрытием артиллерийского огня погребли к берегу. К счастью, снаряды рвались в болоте, никого из наших не задело. Когда дистанция сократилась до пятисот шагов, последовала команда «Взводами пли!», один за другим загремели залпы. Часть десанта уничтожили, остальные вернулись не солоно хлебавши.

— Там еще был английский офицер, командовал янычарами, — добавил Поспелов. — Многие целили в него, да не попали. Везучий оказался, каналья.

— Это да, — согласился рассказчик. — А уже зимой, в январе, русские войска взяли считавшейся неприступной крепость Цихидзири. Охотникам приказали снять часовых, что мы и сделали, перейдя ночью горную реку, ударила наша артиллерия, пехота пошла на приступ. Вечером отряд, хоронивший убитых в братских могилах, узнал, что получена телеграмма о перемирии, состоявшемся накануне в Сан-Стефано. Приди она раньше, не погибли бы полторы тысячи храбрецов, а у турок много больше, — закончил Владимир Алексеевич.

Наступила минутная тишина, лишь потрескивал костер. Затем Мишка, слушавший с открытым ртом, поинтересовался:

— А отличившихся награждали?

— Само собой. Георгиевскими крестами и медалями. С ними был занимательный случай. Прислали нам в команду несколько серебряных медалей на георгиевских лентах с надписью «За храбрость», с портретом государя. Получили их семеро лучших, радуются. А восьмой… как бишь его?

— Асланов, — подсказал Дмитрий Васильевич.

— Точно, Инал Асланов, горец и удалой джигит, обиделся. Подходит ко мне и говорит: «Пачиму тэбэ дали крэст с джигитом на коне, а мэнэ миндал с царским мордам?»

У костра грянул дружный смех, особенно хохотал Мишка.

Далее взрослые приняли еще по одной, и Ефим, в прошлом казачий урядник^[15], рассказал о хитром приеме шашкой, которому обучил гимназиста.

— Придумал его атаман Платов, а когда не знаю, — отмахнул зудящего комара. — Как кавалерия меж собой сшибается? Лава на лаву, стремительный галоп, клинки над головами. Сходятся, кружатся в карусели на стременах в рост, шашки еще выше, чтоб рубить с полным замахом. Ты, скажем, его по башке, а он клинок над собой, удар отбил и тоже норовит твою снесть. Не получится, начинаешь фехтовать, тут кто кого достанет. А вот платовский — неотразим, он на полном скаку. Летишь — и враги навстречу. Выбираешь одного, нацеливаешься, и он тебя уже приметил. Ждет, сейчас ты его с плеча рубанешь, как всех учили. Ан нет, — заблестел глазами Ефим, — ты р-раз шашку к стремени. Ну, думает, кердык тебе, открылся дурень.

И в самый последний миг, когда кони сравняются, не зевай. Руку с клинком молоньей^[16] вперед и в него р-раз! А сам впласт на гриву коня… Шашка его по воздуху — свись! Мимо. А сам он на твоем клинке по эфес и фонтан крови.

Есть и второй, говорят, тоже придумал атаман, я тебя научу, — Ефим подмигнул Мишке. — Выбираешь супостата и скачешь на него как обычно, заходя слева, чтобы рубить правой рукой. Тот тоже. А когда до сшибки остается саженей^[17] десять и он свешивается набок, занося шашку, круто бери вправо, перекидывая клинок в левую. Супротивник теряется, меняет положение (рубить через голову коня несподручно), тут ты и наводишь ему решку^[18].

— Лихо, — блеснул глазами Гиляровский. — И сколько ж ты этими ударами срубил?

— Душ семь башибузуков под Плевной, — пожал вислыми плечами Ефим.

— Он у меня георгиевский кавалер, — уважительно сказал Поспелов.

Засиделись до первых звезд, а когда над рекой поплыл туман, отправились спать. Где-то в камышах звонко курлыкали лягушки.

Владимир Алексеевич, как и обещал, погостил у Поспеловых неделю. Жил он в светелке конторы при заводе, рано вставал, обливался у колодца холодной водою, а после завтрака с Дмитрием Васильевичем и крестником, надолго уезжал в ковыльную степь, мчась наперегонки с ветром.

Там в первый же день опробовали американский подарок. Легкий, походящий на игрушку винчестер бил на триста шагов кучно и точно. Причем лицеист отстрелялся лучше взрослых, сделав всего один промах.

— Да, Михаил, — взъерошил ему рыжие вихры крестный. — Если тебе кем и быть, то только военным…

Несколько раз они охотились на стрепетов, вылетавших из-под лошадиных копыт, потом запекали их на костре в тенистых балках, а ещё, лежа на курганах, любовались степью, над которой плыли легкие облака.

— Сколько же она повидала народов — славян, гуннов, половцев и хазар, а какие тут были сечи, — восхищался репортер. А однажды, глядя в небо, продекламировал стихи Лермонтова:

Тучки небесные, вечные странники!

Степью лазурною, цепью жемчужною

Мчитесь вы, будто как я же, изгнанники

С милого севера в сторону южную.

Кто же вас гонит: судьбы ли решение?

Зависть ли тайная? Злоба ль открытая?

Или на вас тяготит преступление?

Или друзей клевета ядовитая?

Нет, вам наскучили нивы бесплодные…

Чужды вам страсти и чужды страдания;

Вечно холодные, вечно свободные,

Нет у вас родины, нет вам изгнания.

В школьной программе их не было, Мишка с удовольствием слушал. А отец, когда отзвучала последняя строка, сказал, посасывая трубку:

— Великий был поэт. И удалец, каких мало.

Домой возвращались на розовом закате, просветленные и голодные. Передав конюхам лошадей, шли купаться на речку, потом ужинали на террасе и вели долги беседы о старине, вспоминали былые походы и друзей. Последний вечер провели в имении, где пили шампанское, а Лидия Петровна музицировала на фортепиано. Затем гость распрощался, и Поспелов-старший вместе с сыном проводили его в коляске на вокзал губернского Орла.

— Ну, счастливо оставаться, — облобызал их на прощание репортер.

— Приезжай, Володя, всегда будем рады, — повлажнел глазами отставной майор, а Мишка добавил: — Особенно я, дядя Гиляй.

Затем гость с баулом в руках поднялся в синий вагон-микст^[19], трижды брякнул станционный колокол, по составу прошел лязг сцепок, всё убыстряясь и набирая ход, завращались колеса.

Когда отец с сыном вернулись домой, в высоком лиловом небе мерцали звезды, в спящем парке за домом звонко цокал соловей. Передав коляску кучеру, оба поднялись по ступеням в дом и, пожелав друг другу покойной ночи, разошлись по комнатам. Мишкина была наверху, в мезонине. Войдя внутрь, он зажег настольную лампу, прибавил света, открыл балконную дверь. Из парка потянуло свежестью и запахом ночной фиалки.

Раздевшись, разобрал постель, улегся и, взяв с прикроватной этажерки книгу, стал с интересом читать. Это были «Вольные стрелки» Майн Рида. Там же имелись тома Купера, Стивенсона и Конан-Дойла, а из русских писателей — Карамзина с Гоголем и Загоскина.

Любовь к литературе сыну привила Лидия Петровна, в прошлом выпускница Смольного института^[20]. Пыталась и к музыке, дав несколько уроков на фортепиано, однако дальше «Собачьего вальса» Мишка не продвинулся. Дмитрий же Васильевич называл всё это баловством и читал только «Биржевые ведомости» и пособия по коневодству.

Свет в окне флигеля погас только перед рассветом…

Примечания

1

Винчестер — общее название для винтовок и ружей, производившихся Winchester Repeating Arms Company в США во второй половине XIX века.

2

Дрожки — разновидность коляски.

3

Корда — длинный ремень для занятий с лошадью.

4

Вершок — устаревшая мера длины равная 4,4 сантиметра и понесся в конец манежа к жердяной ограде. Легко перемахнув ее, задробил в степь, быстро уменьшаясь в размерах.

5

Людская — помещение для работников, слуг.

6

Царицын — дореволюционное название Волгограда.

7

Верста — устаревшая мера длины равная 1066 метрам.

8

Целковый — рубль.

9

Волчатка — плеть для охоты на волков.

10

Калган — степная трава.

11

Вольноопределяющийся — доброволец в царской армии.

12

Пластуны — казачий спецназ.

13

Поршни — вид кожаной обуви.

14

Кошки — устройства для лазания по горам.

15

Урядник — воинское звание у казаков, равное сержанту.

16

Молонья — молния (устар.)

17

Сажень — старая мера длины, равная 216 см.

18

Навести решку — расправиться (жарг.)

19

Вагон-микст — пассажирский вагон 1 и 2 класса.

20

Смольный институт — первое в России женское учебное заведение.