Ожидание свободы. Роман

Валерий Касаткин

Действия романа «Ожидание свободы» охватывают период с 1917 по 2017 г. и описывают жизнь двух семей, испытавших на себе раскулачивание, ссылку, войну, видевших ужасы еврейского гетто и сохранивших в себе честь, достоинство, гордость и доброту. В основу романа положены реальные события.

Глава третья

1

Союз Советских Социалистических Республик шагал твёрдой поступью по дороге своей истории. Его руководство во главе с товарищем Сталиным решило окончательно ликвидировать богатых и даже средних крестьян как принципиально ненужных государству, как противоречащих социалистическим принципам государственного устройства.

Шёл 1930 год. Степан Новиков натянул вожжи, и лошадь остановилась как вкопанная. Председатель поселкового Совета легко соскочил с брички и вошёл в дом Филиппа Конькова. Хозяин хутора встретил гостя удивлённым взглядом.

— Нечасто в последнее время меня власть жалует. Очевидно, Степан, ты хочешь сказать мне что-то важное.

— Я в скором времени уезжаю в Витебск, где буду работать на новой должности. А это очень плохо для тебя, Филипп Павлович, поскольку ты лишаешься единственного своего защитника. Пока я был здесь, я, как мог, оттягивал твоё раскулачивание. На моё место придёт карьерист, который пышет ненавистью и злобой к кулакам. Поэтому я тебе в последний раз советую распродать своих лошадей и съехать с хутора. В противном случае тебя ждут репрессии с конфискацией имущества и высылкой.

— Спасибо тебе за всё, Степан, но я уже давно принял для себя решение не покидать своего родного гнезда до последнего вздоха. И коней я за гроши колхозу продавать не буду. Тем более, что их сразу поставят под плуг, а мои лошади — верховые и не приспособлены для тяжёлой физической работы.

— Вижу, Филипп Павлович, уговоры ни мои, ни твоих детей на тебя не действуют. Ну, что же, у каждого своя судьба. Пусть хранит тебя Господь. Прощай.

Оставшись один, Филипп закурил самокрутку, вышел на улицу, окинул взглядом утопающую вдали всю в зелени деревню и подумал: неужели крестьяне, многие из которых знают его с детства и которым он постоянно помогал, чем мог, поставят подписи под решением о его раскулачивании? И неужели власть поднимет руку на старика, который никому никогда ничего не делал плохого? Хотя всякое возможно, глядя на то, что творится кругом. А творится полнейшее безобразие. Крестьян насильно сгоняют в колхозы со всеми своими пожитками, которые становятся там общими, и заставляют работать на неизвестно кого, только не на себя. Нищие становятся ещё более нищими. У крепких хозяев забирают всё имущество и передают в нищие колхозы, но там оно пропивается или используется неэффективно, поскольку никто не хочет работать без достаточного стимула. В колхозах люди не чувствуют, что работают на себя. Филипп сделал глубокую затяжку самокрутки и содрогнулся от мысли, что опять к людям пришла беда. Степан прав, надо по возможности распродать коней, но не в колхозы, а вырученные деньги раздать детям. А потом пусть будет, что будет. Быть может, Бог даст ему пережить и тридцатый год.

Новиков отъехал метров пятьдесят от дома Конькова, остановился и, посмотрев на хутор, подумал: не увидеть ему больше коневода Филиппа, поскольку совсем скоро придёт к тому бригада односельчан с «красной косынкой» во главе и всё заберёт в свой колхоз. Сейчас, когда Советская власть крепко встала на ноги, сделать это не составит большого труда. Это не восемнадцатый год, когда волнения крестьян, вызванные недовольством действиями новой власти, усмиряли жёстко, с применением расстрелов. Тогда было трудное время. Советская власть нуждалась в своей армии и деньгах. Поэтому была объявлена насильственная мобилизация в Красную Армию граждан 1893—1898 годов рождения, основную массу которых составляли самые трудоспособные крестьяне. Также стал взиматься чрезвычайный налог, который ещё больше усугубил положение народа. Всё это происходило на фоне тотального контроля над производством и хранением сельскохозяйственной продукции и жёсткого обращения чекистов с населением, когда за самогоноварение человека могли расстрелять. Кроме этого земельный вопрос по-прежнему оставался до конца нерешённым. Всё это привело к массовому протесту крестьян с разным уровнем жизни. Новиков ударил коня вожжами по бокам, ещё раз печально посмотрел на хутор и под скрип брички стал вспоминать то время. Тогда его, как активного члена коммунистической партии отправили в соседний район на подавление восстания контрреволюционных элементов, которые не только выдвигали лозунг «Долой Советы!», но и стали убивать представителей Советской власти на местах. С восставшими тоже не церемонились. Тем более, что их лидеры получали помощь из-за границы. Вскоре восстание крестьян было жестоко подавлено, и не успело затронуть родные места Новикова, где жили и трудились такие люди, как Коньковы и Захаровы, к которым он испытывал симпатию и, как мог, ограждал их от репрессий. На протяжении всей гражданской войны Новиков продолжал участвовать в борьбе с бандами, которые грабили крестьян и мешали установлению Советской власти на местах. «Теперь, — думал Новиков, — власть окрепла, но всё ещё боясь новых народных волнений, она решила окончательно расправиться с зажиточным крестьянством, как с классовым врагом, сослав его в глухие, отдалённые места страны, где планировала использовать ссыльных, как дешёвую рабочую силу для подъёма народного хозяйства.

Новиков ехал в поссовет, где ему через пару недель предстояло передать дела новому председателю, и понимал своей крестьянской душой, что что-то не то делается в стране Советов.

2

Миша Захаров стоял у окна съёмной квартиры в трёхэтажном витебском доме и играл на скрипке. Печальная мелодия, вылетавшая из-под смычка, соответствовала состоянию его души. Парень чувствовал надвигающуюся трагедию в своей жизни, в жизни своей семьи и в жизни всей страны. В городе с новой силой начались репрессии, аресты неугодных советской власти людей. Миша перестал играть и повернулся.

— Нам надо уезжать из города. Завтра я дам последний урок музыки детям в известной тебе еврейской семье, после чего съездим в деревню попрощаться с родными, ну а потом — прощай, родина, для которой мы сделали всё возможное, чтобы народ в ней жил лучше. Но не всё в наших силах. Ты со мной?

— Дорогой, ты же знаешь, я без тебя жить не могу, — Адолия подошла к Мише и прижалась к нему всем телом, — я ради тебя переступила запретную черту, ослушалась родителей, и в душе я считаю себя твоей женой.

— Мне жаль, что моя деятельность и положение, связанное с твоей безопасностью, не позволили нам стать мужем и женой официально. Но когда у нас появится такая возможность, мы обязательно обвенчаемся.

— Главное для меня — это взаимная любовь. Мне больше ничего не нужно.

— Мы всё равно заведём полноценную семью с детишками и своим домом.

— Давай уедем на мою историческую родину в Польшу, там у меня есть родственники. Они нам помогут в первое время.

— Я об этом думал. Пожалуй, этот вариант на данном этапе самый подходящий, — Миша вновь заиграл печальную мелодию, — но если вдруг что-то со мной произойдёт, скажешь, что ты моя ученица, и эта скрипка твоя.

— Любимый, не говори так, с нами должно быть всё хорошо. Но если вдруг…, то знай, я больше никому не буду женой, — Адолия крепко поцеловала возлюбленного в губы.

В это время в дверь квартиры постучали. Миша открыл её и увидел трёх человек, один из которых сказал:

— Гражданин Захаров?

— Да.

— Собирайтесь, вы пойдёте с нами. Вы живёте один?

— В данный момент я даю уроки музыки этой девушке.

— Извинитесь перед ней. У вас одна минута.

Миша, войдя в комнату, улыбнулся.

— От судьбы не уйдёшь. Уроки продолжим потом, и, может быть, на небесах. Прощай.

Через минуту Миша Захаров исчез за дверью в сопровождении троих страшных мужчин, одетых в чёрное.

Адолия, ошеломленная, сразу не поняла, что произошло. Когда в её сознание стала проникать реальность, девушка без чувств упала на диван. Очнувшись через некоторое время, она заметалась по комнате, не зная, что предпринять. Первое, что пришло ей в голову, — броситься к друзьям Миши с просьбой о помощи. Но потом, подумав, решила, что ей лучше самой разузнать, где находится её любимый человек.

Но только через два дня, наведя кое-какие справки и узнав, где находится Миша, Адолия зашла в мрачное заведение, в котором мрачный человек ей сказал, что Михаил Захаров осужден без права свиданий и переписки. У девушки опять подкосились ноги. Выйдя на улицу и глотнув свежего воздуха, она решила забрать свои вещи и скрипку, переданные на хранение хозяйке квартиры, а потом вернуться домой в деревню.

Ещё через два дня Адолия уже с прояснившимся сознанием предстала перед родителями и покаялась в своих грехах. Мать со слезами на глазах обняла дочку.

— Если бы я не знала, что такое настоящая любовь, я бы тебя не простила. А так, дорогая доченька, добро пожаловать домой.

Пан Милош, услышав слова жены о любви, тоже прослезился и нежно обнял своих любимых женщин.

— Пока к нам не пришли специальные злые люди, предлагаю, не откладывая, уехать в Минск. Там нас уже ждут друзья. Там, я думаю, не пропадём. С собой берём только самое необходимое и деньги.

Адолия вытерла слёзы.

— Я напрямки через кладку сбегаю к Захаровым, отдам им скрипку и расскажу про судьбу Миши.

— Кланяйся им от нас и передай, чтобы они как можно скорее предприняли действия для своего спасения, — пан Курилович перекрестился. — Господи, что творится на земле!

3

После ухода Адолии Захаровы собрались на семейный совет. Старшее поколение — Кондрат и Вера — сидели за столом, накрытым белоснежной скатертью. Семён и Клава разместились на лавке возле окна с накрахмаленными белыми занавесками. Самая младшая, Аня, которая за прошедшие годы не изменилась, стояла возле русской печки, с нетерпением ожидая, что скажет отец. Но поскольку его молчание затянулось, Анна вышла на середину комнаты и сказала:

— Все вы знаете мои способности предчувствовать беду. Я вам раньше говорила про Мишу, что его подстерегает опасность. Об этом я сказала и ему самому, но он не захотел даже говорить на эту тему. Я пыталась ему помочь, но он выбрал свой путь, и, тем не менее, в его гибели я виню и себя. Над нами вновь нависла беда. Но она скорее касается меня, чем вас. У нас сейчас есть два пути. Первый — немедленно всем съехать с хутора и раствориться среди крестьян. Второй — отправиться в ссылку и отдаться в руки судьбы, которая, как я предчувствую, будет и там в какой-то степени благосклонна к вам, но не ко мне. Вдали от родины меня ждёт смерть. Теперь я хотела бы послушать тебя, отец.

Кондрат встал и посмотрел в окно.

— Бегство с хутора и растворение, как ты говоришь, Аня, среди крестьян, грозит нам нищетой и унижением. Возможно, для многих наше бедственное положение будет только в радость, но я не хочу остаток жизни прожить с протянутой рукой на глазах у односельчан. Лучше пусть нас ссылают во тьму тараканью, где мы не упадём на колени, а, напротив, зародим там новую достойную жизнь, пусть и не сразу. Ну а ты, дочка, всё уже решила для себя, как я понял. Хотелось бы узнать твои дальнейшие планы.

— Скрывать их не буду. В трёх километрах от нас есть известная вам деревня. В ней живёт отставной солдат царской армии и участник гражданской войны Игнат Ипатов. Он старше меня на пятнадцать лет. Но этот человек очень добрый и абсолютно без вредных привычек. Моё предчувствие подсказало мне, что этот израненный солдат будет моим спасителем в самый трудный момент моей жизни. Такой момент настал. Но не я сама обратилась к нему за помощью. Однажды он подошёл ко мне и сказал, что такое божественное создание, как я, не должно сгинуть в ссылке, и предложил мне стать хозяйкой в его доме в качестве или жены, или дочери, или друга. Я после нескольких встреч с ним согласилась стать его женой.

Мать посмотрела на дочку влажными глазами.

— Я представляла нашу жизнь, тем более твою, совсем по-другому. Казалось, что нас уже никто не тронет, и горе обойдёт нас стороной, ведь с момента совершения революции прошло более десяти лет. Но вышло иначе. Кому-то мы как кость поперёк горла. А почему бы тебе не уехать в город? Ведь живет там друг, который в тебя влюблен.

— Зато я его не люблю, как и город. Мне судьбой дан завет жить и умереть здесь, в родных местах.

— В таком случае, — Кондрат подошёл к дочери, — заберёшь к Игнату, которого я знаю, как очень хорошего человека, самую лучшую корову, и денег тебе дадим. И живите с Богом. Может, Бог и нам поможет в дальних краях, — мужчина перекрестился, глядя на икону. Его примеру последовали и все остальные члены семьи Захаровых.

Через два дня после семейного совета Аня и Игнат под покровом ночи перевезли на лошади, запряжённой в телегу, в дом Ипатова приданое девушки, включающее в себя и пуховую перину. За телегой бодро преодолела путь и удоистая корова.

А спустя ещё два дня председатель поселкового Совета зарегистрировал брак между молодожёнами.

В первую брачную ночь Анна, утонув в перине и положив голову на мощную грудь Игната, который чуть ли ни в два раза был выше молодой жены, всхлипнула.

— Я всей своей душой ощущаю, как ты меня сильно любишь. Твои нежные, страстные чувства передались и мне, и ты можешь быть уверен в том, что я тоже люблю тебя и буду тебе верной женой.

— Спасибо тебе, Аннушка, что дала возможность грубому солдату познать, что такое любовь, запах и объятия женского тела, твои поцелуи. Я знаю, что недолго мне осталось жить на этом свете из-за слабого сердца, но за то время, что отмерил мне Бог, я сделаю всё, чтобы ты была счастлива.

Женщина ещё крепче прижалась к мужу и прошептала:

— Ты знаешь о моих способностях. Поэтому я тебе приоткрою тайну твоей жизни: в ближайшие годы я не вижу её конца и со своей стороны сделаю всё возможное, чтобы его отдалить. И ты сам себе поможешь, если будешь думать только о жизни, позабыв о смерти.

4

Филипп Павлович сидел за столом у окна, из которого открывался вид на поле с дорогой, уходящей к деревне. Хозяин хутора находился в напряжённом состоянии и, поджидая непрошеных гостей, поглядывал на икону и крестился, прося защиты для детей. Когда Филипп выкурил очередную самокрутку, вдали он увидел группу людей, среди которых мелькала красная косынка. «Вот и мой черёд настал», — подумал дед и пошёл на конюшню, в которой ещё оставалось несколько молодых лошадей, предназначенных для верховой езды. Филипп поцеловал каждую лошадь в морду и быстро вернулся в дом, поскольку не мог смотреть на животных, из глаз которых текли слёзы. Коньков вновь закурил. В это время без стука в дом вошла группа людей, которых Филипп хорошо знал и которым помогал продовольствием в трудные дни. Женщина в красной косынке дёрнула бровью.

— У нас есть решение совета бедноты, собрания крестьян деревень и постановление поссовета о раскулачивании тебя, Коньков Филипп Павлович. Поэтому ты без вещей немедленно должен покинуть дом и хутор. Всё твоё имущество вместе с конями переходит в собственность колхоза.

— А вы выдели ноги моих коней?

— Не поняла. Причём тут ноги коней?

— А притом, что они такие же тонкие, как у козочки. Лучше пристрелите их, чтобы не мучились в бороздах за плугом.

— Нет, пусть лучше сдохнут в борозде, принеся пользу колхозу.

Один из мужчин взял икону и растоптал её и рявкнул:

— Итак, дед, у нас нет времени возиться с тобой. Давай на выход. А твои кони теперь наши. И мы с ними, что захотим, то и сделаем.

В мозгу Филиппа Павловича что-то щёлкнуло, и он больше не проронил ни слова, но услышал, как «красная косынка» сквозь зубы процедила:

— Мы не злодеи и даём тебе, дед, сутки, чтобы проститься с родными перед отправкой в ссылку.

В это время в дом вошёл сын Филиппа, Василий, который взял отца под руку и вывел его из дома.

Через три дня Филиппа Конькова везли в вагоне для скота на Урал. Дед, лёжа на грязной подстилке, думал: что происходит с людьми? Зачем его везут куда-то? Почему односельчане со злорадством его унижали и топтали икону божью? А видит ли это всё сам Господь Бог, и знает ли об этом товарищ Сталин?…

5

Захаровы сидели в доме за большим столом и в молчаливом напряжённом состоянии ждали своей участи. Они уже знали, что пришла очередь их раскулачивания. Чтобы как-то сгладить беду, хозяин хутора тайно передал ещё одну корову Гале Стрелковой, ей же дал денег и гармонь. Все драгоценные украшения, помещённые в алюминиевый контейнер, утопил в одном из заброшенных колодцев в надежде когда-нибудь вернуться и достать их оттуда. Кроме хозяина в доме находились его жена, их невестка Клавдия с двумя детьми — двухлетним Алексеем и двухмесячной Лидой. Семён был на улице и следил за дорогой. Через некоторое время он пришёл к собравшимся и спокойно кивнул головой.

— Едут на двух подводах. Давайте прощаться с домом. Дай Бог нам сюда вернуться, — Семён три раза перекрестился. Его примеру последовали все остальные, женщины при этом заголосили.

Кондрат стукнул кулаком по столу.

— Цыц, ещё не хватало, чтобы эти видели наши слёзы. Никакого унижения, никаких разговоров с людьми, государство которых сделало нас врагами. Уедем достойно, я уверен, с нашими мозгами и руками мы и на чужбине не пропадём.

Дверь в дом открылась, и в зал вошло пять человек. Один из мужчин сорвал со стены икону и, бросив её на пол, растоптал ногой. Женщина в красной косынке сказала:

— Именем народа и советской власти вы подлежите раскулачиванию и высылке, как враги государства. Мы не злые и разрешаем вам взять по пятьсот рублей, еды на первое время и необходимую одежду. У вас полчаса времени.

Кондрат бережно поднял растоптанную икону и положил её на стол.

— Господи, прости этих заблудших людей, — хозяин хутора посмотрел на накрахмаленные белоснежные занавески на окнах, вымытый добела деревянный пол, на идеальный порядок в доме, потом в глаза красной косынке, — мы готовы. Вечером подоите коров, «хозяева».

Через час семью Захаровых везли на двух подводах в Витебск, чтобы потом вместе с другими раскулаченными отправить дальше в товарном поезде, предназначенном для перевозки скота.

Семён и Клавдия сидели на телеге, прижавшись друг к другу. На руках они держали своих детишек. Рядом лежала скрипка, завёрнутая в платок. Семён погладил по головке сына.

— Прости меня, Клава, что так сложилась твоя судьба. Может быть, не стоило тогда нам становиться братом и сестрой, а потом мужем и женой. Сейчас бы ты была под защитой советской власти.

— Не говори больше так никогда. Те годы взросления и годы совместной жизни с тобой были для меня самыми счастливыми, и их заряда хватит на всю мою оставшуюся жизнь. Поверь, я даже сегодня счастлива, потому что мы вместе, и дети сейчас с нами.

— Клава, я сделаю всё возможное для вас, чтобы вы и в ссылке не почувствовали себя униженными и обделёнными вниманием. Мы там останемся людьми с прекрасной душой. Рано или поздно всем воздастся по заслугам, но мы не будем думать о мщении. Мы выше этого, потому что счастливы несмотря ни на что.

— Дорогой, мы там, где нам найдут пристанище, должны выжить ради наших детей. Дать детям счастливое будущее — это главная цель нашей жизни.

— Ты права, любовь моя.

6

В Перми Захаровых пересадили на подводы и отправили на север вглубь тайги. Отъезжая от станции, они видели, как из вагонов выносили трупы людей, которые потом складывали в телеги, прикрывая их грязными тряпками. Кондрат перекрестился.

— Не приведи Господь умереть такой смертью.

— Они, отец, умерли от жажды, голода и болезней. За то долгое время, что мы ехали до Перми, нам на весь вагон только один раз дали немного хлеба и воды, и если бы не наши узелки с едой, то мы тоже имели бы плачевный вид. Скорей бы доехать до места.

Но прошло ещё несколько долгих дней пути по бескрайней тайге, прежде чем Захаровых привезли в леспромхоз, только что образованный на берегах слияния двух рек — Весляны и Чёрной. Их выгрузили возле здания конторы, из которой через некоторое время вышли двое мужчин. Один из них был высоким красивым русоволосым парнем лет тридцати, другой — пониже ростом, плотного телосложения, на вид лет сорока. Тот, кто постарше, сказал:

— Здравствуйте, я директор хозяйства, Шишков Пётр Васильевич. Я только что ознакомился с вашими документами и теперь знаю, кто вы и что вы лояльно относитесь к советской власти. С завтрашнего дня трудоспособные члены семьи приступят к работе, то есть к валке леса — это для мужчин, и рубке суков — это для женщин. Брёвна будут связываться в плоты и сплавляться по рекам к потребителям. Проживать будете в бараке. Быт наладите сами. Хочу подчеркнуть, что карательная система у нас не такая жестокая, как в других местах, но бежать не советую: кругом тайга, пропадёте. И за вами будет наблюдать специальные люди — представители комендатуры, а точнее, милиционеры. О нормах выработки, о питании, об отдыхе мы поговорим позже. А сейчас наш сотрудник проведёт вас в барак.

Красивый мужчина, до этого пристально рассматривающий Клавдию, сделал шаг вперёд.

— Пётр Васильевич, подожди минутку, я хочу кое-что спросить у новоприбывших.

— У тебя, Иван, есть десять минут.

Парень подошёл к Семёну и Клавдии.

— А белорусы все такие красивые люди?

Клава улыбнулась, перекинула косу из-за спины на грудь и приподняла её конец чуть выше пояса.

— У белорусов особенно прекрасна душа, вот мы и кажемся всем красивыми.

— Я — Иван Кочев, директор одного из заводов в Перми. Сам из рабочих. А вы из каких будете?

— Мы — крестьяне, а жена моя из бедных крестьян. На родине у неё остались шесть сестёр и мать. Отец погиб, — Семён передал малышку Клаве, поскольку та начала хныкать.

— Так за что же вас сюда сослали?

— У нас было несколько коров и земля для их содержания. Вот и приписали к врагам народа. Как видите, к врагам причислили и мою жену Клаву с детьми.

— Да, дела!

— Вы извините, Иван, но мне пора кормить малышку, — Клава приоткрыла сморщенное личико девочки, — вот видите, малышка ротиком просит молочка.

— А чем вы кормите её? — парень подошёл к малютке и улыбнулся.

— Как чем, конечно, своим молоком. Но я боюсь, что здесь от плохого питания оно пропадёт.

Иван посмотрел на Шишкова.

— Может быть, что-нибудь придумаем для вас. Правда, я завтра уезжаю в Пермь, но возможно, скоро вернусь, и тогда мы обсудим ваше новое положение.

В это время подошла симпатичная чёрноволосая девушка лет двадцати пяти, одетая в рабочую куртку и сапоги. Она строго посмотрела на ссыльных.

— Следуйте за мной.

Директор хозяйства, переговорив с Иваном, крикнул вдогонку:

— Атилия, выдели им в бараке правую сторону с отдельным входом и выдай занавески для перегородок. Матери с малышами выдели соломенный тюфяк. Пока всё, а там посмотрим.

Атилия, ни слова не сказав, махнула директору рукой.

Через некоторое время Захаровы оказались в длинном деревянном бараке, воздух в котором был пропитан запахом немытых тел, одежды, обуви и неизвестно чем ещё.

Атилия уткнулась носом в курточку.

— Не знаю почему, но вам повезло. Вы будете занимать самое сухое место в бараке, и по площади оно больше, чем у кого-либо. Можете его разбить занавесками на три комнатки. И на ужин вам что-то достанется. В порядке информации сообщаю, что в бараке, рассчитанном на сорок человек, живут сто. Таких строений в посёлке четыре. Как устроитесь, сходите к представителю спецкомендатуры на беседу.

Клавдия, подкачивая малышку, улыбнулась.

— Спасибо, Атилия. Вот тебе немного денег. Мы не курим и не пьём спиртного, а на еду на первое время нам хватит.

Атилия покачала головой.

— Рано вы меня благодарите. Скоро вы все здесь закурите, поскольку только курящим положен небольшой перерыв в работе, которая длится от темна до темна. И мыла у нас нет. Даже не знаю, как ты будешь мыть свою косу. Я бы на твоём месте её обрезала. Хотя жаль избавляться от такой красоты, поэтому можешь мыть её древесной золой. Говорят, это даже лучше мыла. Вот такие у нас дела, — Атилия пошла на выход, — да, забыла сказать: берегите здоровье, у нас нет врача и лекарств, и люди у нас часто умирают. Хотя есть и перспектива построить себе дом. Скоро на эти цели будут выделяться земельные участки. А деньги никогда лишними не бывают. Они ещё вам пригодятся, чтобы выжить.

Оставшись одни, Захаровы принялись за благоустройство своего жилья. Семён постучал рукой по стенам, потопал ногами по полу, оценивающе посмотрел на потолок, на деревянные настилы для сна.

— Не рай, но и не ад. Будем жить, работать, построим дом, заведём хозяйство, и Бог нас не оставит.

7

Филиппу Конькову повезло меньше. До места назначения, которое также находилось в глубине уральской тайги, ему пришлось вместе с другими ссыльными идти пешком, испытывая голод и жажду. Некоторые из несчастных умирали прямо на дороге. Это были в основном старики старше семидесяти лет. Их тела закапывали в лесу. Люди, глядя на это, крестились и шли дальше. Дойдя до места, всех пересчитали и бросили в барак на голые доски с подушками из соломы, не дав ни еды, ни воды. Только на следующий день спецпереселенцам выдали скудные пайки и разрешили доступ к воде. А потом началась изнурительная работа по заготовке древесины по норме три кубометра на человека.

К концу первого дня Филипп не мог от бессилия уже держать топор в руках. И только тогда, когда начало темнеть, надсмотрщик объявил о конце работы. Смертельно уставшие мужчины вернулись в барак и, быстро доев пайки, рухнули на лежанки. Коньков тоже лёг на доски, но свою подушку положил под ноги. Увидев это, сосед, мужчина неопределённого возраста по имени Толя, спросил:

— Ты, наверное, Филипп, свои ноги жалеешь больше, чем голову?

— Дурная голова должна страдать. Совсем недавно она не послушала советов умных людей, и вот теперь я здесь.

— Наши головы не причём. А дело сам знаешь в ком и в чём. Мне жаль наш простой народ, которому уготован путь в страданиях и унижениях.

— Я думаю, что сейчас вслух об этом не стоит говорить, если хочешь выжить. Кругом полно доносчиков. Ты ещё молодой, и у тебя есть шанс увидеть свет в жизни.

— Но ты сегодня на работе не стеснялся в выражениях.

— Я своё пожил и дальше не собираюсь быть рабом и страдать от несправедливости и унижений. Я хочу умереть в той, прежней жизни, и думаю, что Бог скоро меня к себе призовёт. Ты, Толя, из наших мест, поэтому я попрошу тебя, если доведётся попасть на родину, найди моих детей, жену и передай им, что я всю свою жизнь гордился ими и что смерти я не боялся, поскольку в жизни делал людям только добро, жил только по божьим заповедям.

Конец ознакомительного фрагмента.