Враги креста

Валерий Иванович Лапковский, 2014

Пустит ли философ в рай бешенную собаку? Правда ли, что весь фашизм поднялся на ленинских дрожжах? Может ли неопозитивист показать мухе выход из бутылки? Одуряют ли нас липовые топи угасших язычеств? Отвергли ли Крест Христа Московская Патриархия? Ответ на эти и другие вопросы автор дает, опираясь на каноны Вселенских соборов, традиции, русской классической литературы, способность жертвовать собой у больничных сиделок, почитывающих Канта.

Синьор махист

«…теперь многое из того, что было

фантастического, даже романтического,

даже пошлого в мечтаниях старых

кооператоров, становится самой

неподкрашенной действительностью».

Ленин

На русском языке, вероятно, нет более острой критики важнейшего труда Ленина «Материализм и эмпириокритицизм», чем едкая статья «Вера и наука. По поводу книги В. Ильина…», принадлежащая перу Александра Богданова⁸.

За несколько лет до публикации скандальной рецензии Богданов написал роман-утопию «Красная Звезда» (1908 г.).

Ленин не спускал глаз с колючих сочинений оппонента. Не обошел он и пристальным вниманием «Красную Звезду», к рождению которой был косвенно причастен. Подобно Пушкину, предложившему Гоголю сюжет «Мертвых душ», вождь посоветовал Богданову создать художественный опус для рабочих «о том, как хищники капитализма ограбили Землю, растратив всю нефть, все железо, весь уголь» (М. Горький, воспоминания).

Богданов, медик по профессии, вступил в социал-демократическую партию в 1896 году, когда еще числился в студентах. Он занимался не только естественно-научными исследованиями, но также экономикой и философией, выпустив в свет ряд экономических работ и оригинальных философских очерков, свидетельствующих о стремлении автора сконструировать самостоятельную мировоззренческую систему, что вызвало раздражение у тех, кто отвергал, например, махизм, которым увлекся Богданов.

Эстетические достоинства романа-утопии «Красная Звезда» весьма скромны. Язык прост и точен. Нет закрученной фабулы, свежих метафор, поэтических отступлений, хотя имеется, как в любом романе, лирическая тема ‒ любовь главного героя сперва к жительнице Земли, а затем к обитательнице Марса.

Что заставило политического деятеля в разгар подпольной страды взяться за изложение в художественной форме коммунистических идей? Только ли рекомендация Ильича? Не пытался ли он заглянуть в будущее, чтобы лучше понять, чего ради льется кровь в революции?

«Когда только начиналась та великая ломка в нашей стране, ‒ говорил Леонид, участник баррикадных боев, ‒ в эти дни произошло то, что перевернуло мою жизнь и вырвало меня из потока народной борьбы».

Следует ли в этих словах видеть лишь завязку композиции, прелюдию к фантастическому переселению Леонида с помощью космических пришельцев на Марс? Не торчит ли данная фраза ключом в скважине психологии, и не одного основного персонажа, но вообще русского интеллигента, который, как доктор Живаго Б.Пастернака, силится осмыслить совершающийся переворот в общественных отношениях?

Носители более высокой цивилизации, прилетев на Землю на межпланетном корабле этеронефе, остановили свой выбор на Леониде в качестве подходящей кандидатуры для контакта различных космических культур. Они забрали крупного нелегала к себе домой, где давно и без особых жертв установлен и процветает долгожданный коммунизм.

Как выглядят марсиане, каков их внешний облик?

Те же люди: две руки, две ноги, туловище, голова. Вот глаза лишь огромные, что придает лицу одного из них — широкоплечему гиганту Стэрли — зловещее выражение.

Взрослые и дети (как наследники Угрюм-Бурчеева, ‒ заметил бы читатель) одеты одинаково. Одежды из синтетического волокна. Мужчин и женщин нелегко распознать по костюму, Леонид долго общался с врачом Нэтти, прежде чем выяснил, что перед ним… дама.

Все марсиане рады возможности плодотворно трудиться. Труд здесь — «естественная потребность каждого развитого социального человека».

Отсутствие безработицы однако не вызывает ликования у социал-демократа. Учитывая разницу в межпланетном времени, он обнаружил, что рабочий день на Марсе: 5-6 часов, по сути, равен 15 часам жестокой эксплуатации на Земле. Правда, члены новой коммунистической формации почти не устают, хотя иного ударника «с неопределенной силой» тянет сунуть голову под механический молот.

Существуют ли в универсальном обществе такие проблемы, как самоубийство?

Всесторонне развитые, гармонические личности размножаются не хуже кроликов. Сократить размножение? Когда подобное случится помимо их воли, «оно будет началом конца». Размножаться — значит верить в мощь здорового коллективизма, упорно преодолевающего сопротивление слепых импульсов природы!

Но все-таки часты ли между ними самоубийства?

«Да, особенно среди стариков…», т.е. тех, чья жизненная энергия исчерпана, и потому они добровольно согласны умереть,…как супруги Лафарги, внесшие вклад в созидание социализма, но не пожелавшие перешагнуть 70-летний рубеж человеческого возраста. Автор, впрочем, ничего не пишет о Лафаргах, как и о дикарях, которые набрасывали петлю из ремня на горло папаши, когда тот входил в преклонные годы.

Для производства самоубийства оборудовано специальное помещение. Нет, оно совсем не отталкивает. Напротив. Манит. Читатель сопоставил бы его с сибаритской обстановкой эпохи Нерона: арбитр элегантности Петроний по приказу императора вскрыл себе вены, сидя в теплой ванне, с чашей вина в руке, декламируя в окружении друзей изысканные стихи. Зала для сведения счетов с жизнью вызывает в памяти также антиутопию английского прозаика С.Батлера «Эревуон» (1972 г.), где почтенные господа заключают коммерческие сделки, развалясь в роскошной мебели среди изящных картин и статуй… Марсианам выделяют средства спокойной, безболезненной кончины⁹.

Имя каждого сохраняется после смерти недолго. «Человек, заявляет Нэтти, личность, но дело его безлично. Балласт имен прошлого бесполезен для памяти потомков. Никакой Вечной Памяти, поскольку ни Бога, ни религии в «прекрасном новом мире»¹⁰ нет, как при любом коммунизме.

Творец — не Господь, а всякий работник. В Homo faber орудуют коллективный опыт и природа. «Разве не природа предоставила ему все элементы и все зародыши его комбинаций?» ‒ воплощает глубокомысленная Нэтти у пришельца с Земли. Социал-демократ, разумеется, с нею солидарен: вселенная — единое целое, все заключающая в себе и все определившая собой. Именно так излагает причину мироздания учебник для детей марсиан, и как это удивительно соответствует концепции кожевенника Иосифа Дицгена! Растворяться нужно не в религии, некогда существовавшей на Марсе, а в «экстазе наслаждения природой».

Оперативность высококультурной расы во всем, за что бы она ни бралась, произвела на Леонида впечатление выплеснувшейся из недр природы магии, лишенной мистического ореола. Революционер погрузился по самую макушку в изучение передовой науки и техники, искусства, средств массовой коммуникации, дабы способствовать сближению цивилизаций на Земле и Марсе.

Почему однако в нем «ни на минуту не исчезает» то явное, то смутное сознание, что перед ним «образы чужого мира»? Когда он подлетал на этеронефе к далекой звезде, его не покидало «тревожное тоскливое ожидание». Разве не угодил сей Одиссей в будущее, которого он и его товарищи по партии страстного чают?…Может, его удручает, что любимая им Нэтти до встречи с земным радикалом была супругой двух марсиан одновременно?…Враги социальных перемен в России распускали сплетни, будто у коммунистов будут общие жены… Многобрачие, размышлял Леонид, принципиально выше единобрачия, ибо оно дарует большее богатство личной жизни… На Марсе отсутствует мелочная регламентация интима со стороны государства: в полночь, догадывается читатель, здесь не бьют в колокол, как в коммунистическом государстве иезуитов в Парагвае, призывая мужчин к отправлению супружеских обязанностей… «Единобрачие в земных условиях, ‒ подвел базу социал-демократ, ‒ вытекает только из экономических соображений». При коммунизме же человек экономически свободен, а поэтому…

При интенсивном росте населения и прогрессе потребностей на Марсе, впрочем, через 30 лет не хватит пищи, поскольку потребление продуктов здесь ничем не ограничено.

Инопланетная цивилизация вдохновляется в основном материальными стимулами. Она в ловушке мифа экономического роста, пустившего ныне глубокие корни на Земле.

Бесконтрольное увеличение численности марсиан истощает сырьевые ресурсы, обнажает глобально экологические неурядицы. К счастью для марсиан, их планета не раздирается на части столь популярными институтами, как патриотизм, национальный суверенитет… Теоретик Стэрни квалифицирует патриотизм как «неопределенное, но сильное и глубокое чувство». Оно «заключает в себе и злобное недоверие ко всем чуждым народам и расам, и стихийную привычку к своей общей жизненной обстановке, особенно к территории, с которой земные племена срастаются, как черепаха со своей оболочкой, и какое-то коллективное самомнение, и, часто, кажется, простую жажду истребления, насилия и захватов».

Богданов словно предсказал выводы докладов Римского клуба: «Суверенное государство…, прикрываясь громкими фразами об отечестве и традициях, или отечестве и революции», прежде всего защищает позиции «неповоротливого истэблишмента»; «ортодоксальная приверженность принципу государственного суверенитета в условиях современного мира становится не только опасной, но попросту нелепой и абсолютно неуместной»¹¹.

Сползание страны марсиан к катастрофе может предотвратить колонизация других планет, в частности, той, откуда родом Леонид. Но «колонизация Земли, ‒ констатирует эксперт Стэрли на совещании лидеров коммунизма, ‒ требует полного истребления земного человечества», ввиду крутой несовместимой высшей и низшей цивилизаций. Стэрли иллюстрирует свой тезис указанием на социал-демократа, который, точно дичок, не прививается к стволу марсианского материализма.

Узнав о секретном выступлении Стэрли, Лэнни (так зовут марсиане Леонида) испытывает приступ удушливого страха. Его охватывает нервная горячка. В бреду ему чудится, что именно он спровоцировал предстоящую гибель миллионов людей…

Борец за идеалы пролетариата убивает Стэрли.

Гостя госпитализируют в сумасшедший дом, а затем на летательном аппарате этапируют на Землю.

Удовлетворительна ли мотивация уничтожения Стэрли?

Внешне да. Но не кроется ли в тексте романа иная причина преступления, подспудно мерцающая в замысле писателя?

Лэнни проломил череп холодному аналитику не потому, что мракобес хотел стереть с поверхности Земли ее население. В последний момент перед нанесением удара Леониду становится известно: проект закабаления его Родины отклонен. У социал-демократа возникла возможность не отправлять к праотцам эксперта. Почему же революционер прикончил потенциального душегуба? Потому что Стэрли в прошлом один из мужей обожаемой им Нэтти?

Леонид идет на преступление, ибо не выносит правду, которую марсианин сказал о земной революции, несущей смерть сотням тысяч людей. Стэрли как бы раскрыл перед подпольщиком истину, сняв с грядущего переворота маску, копирующую человеческое лицо. В такой маске марсиане являлись на Землю.

Истина сильнее психики социал-демократа, она раздваивает ее, размалывает, превращает здоровую персону в больную. Палач миллионов — не Стэрли, а член партии, рвущейся к земным благам. «Там, где социализм удержится и выйдет победителем, ‒ пророчествовал Стэрли, ‒ его характер будет глубоко и надолго искажен многими годам осадного положения, необходимого террора и военщины, с неизбежными последствием — варварским патриотизмом».

Не звучит ли это роковым предостережением задолго до сталинских чисток?

Станет ли эпоха прорытия Великих каналов на Марсе прообразом Беломорканала и прочих грандиозных строек на Земле? «Многие тысячи работников умирали там от болезней и среди остальных разгоралось недовольство…» «Славные жертвы намечает себе революция, — скрежетал в психбольнице на Земле «невольный Колумб нового мира», ‒ и хорошею кровью окрашивает она свое пролетарское знамя!».

Первое, что поразило путешественника на чужой планете, не социальный рай, а красный цвет растений.

Ему предложили защитные очки от раздражения глаз. Но Леонид отрезал:

«‒ Это цвет нашего социалистического знамени… Должен я освоиться с вашей социалистической природой!”

‒ «Если так, то надо признать, что и в земной флоре есть социализм, но в скрытом виде! Листья земных растений имеют красный оттенок, ‒ он только замаскирован гораздо более сильным зеленым. Достаточно надеть очки из стекол, вполне поглощающих зеленые лучи и пропускающих красные, чтобы ваши леса и поля стали красными, как у нас».

Такое заявление, конечно, делает честь мудрости марсианина, но не менее, чем тому, кто мог бы сказать, что в земной флоре притаилась инквизиция, чьим символом является зеленый цвет, на который носитель высшей цивилизации любезно рекомендует смотреть сквозь розовые очки.

В русской литературе прошлого столетия мировое зло концентрировалось именно… в красном цветке. Герой рассказа М. Гаршина сходит с ума, попадает в психиатрическую клинику, но же уничтожает красный цветок, подобно тому, как Леонид убивает Стэрли¹².

Стэрли, признается Богданов устами Леонида, «был… только последним толчком, сбросившим меня в ту темную бездну, к которой тогда стихийно и неудержимо вело меня противоречие между моей внутренней жизнью и всей социальной средой, на фабрике, в семье, в общении с друзьями».

«Красная Звезда», уверяет современный критик, «должна была способствовать пропаганде и популяризации коммунистических идеалов»¹³. Почему же обрисованный философом новый уникальный тип бытия, говоря языком К. Маркса, столь, «груб», «уравнителен», «не продуман»?

Профессиональный нелегал любит людей, но любовь его, по мнению Нэтти, «сродни убийству». Леонид — «аморалист» в начале повествования, до турне на Марс, ‒ в конце романа превращается в кающегося в бедламе «предателя» всего человечества. Новая жизнь ему недоступна, а старой он уже не хочет…

Лечит расползающегося радикала врач по фамилии Вернер.

Вернер — партийный псевдоним Богданова.

Леонид выходит из игры… Вместе с вновь очутившейся на Земле Нэтти он «бесследно исчезает» не только из-под опеки психиатра, но вообще из рядов борцов за правое дело…

Точно так поступил и сам Богданов, «заклятый враг всякой реакции», «синьор махист» по характеристике Ленина.

Поначалу он примыкал к соратникам Ильича, кооптировался даже в состав ЦК. Затем откололся, залез в болото меньшевизма. Октябрьский слом вроде принял, но от политики отшатнулся. Занялся исключительно естественно-научной работой. Организовал в Харькове первый в мире институт переливания крови. От поставленного на себе медицинского эксперимента успел вовремя умереть, не дождавшись предреченного им в «Красной Звезде» сталинского террора, топора которого ему бы не миновать.