Любовь со взломом (пьесы)

Валерий Иванов-Таганский, 2017

Театр всегда служил спасительным маяком в жизни русского человека. В свое время таким «островом спасения» был Театр на Таганке, откуда родом Валерий Иванов-Таганский – драматург, прозаик, режиссер, актер… Если ведущие московские театры за последние годы повергают в глубокое разочарование, раздражение и скуку выбором драматургии, то пьесы и постановки Иванова-Таганского стали потрясением, невероятным открытием, глотком свежего воздуха! С первых страниц эта драматургия захватывает настолько, что отрешаешься от всех мирских забот, следишь за каждым движением персонажей, за каждым словом, уже чувствуя повышающийся градус нервного напряжения, который зашкаливает к кульминации. В наибольшей степени потрясают и восхищают блестящие, построенные с математической точностью, глубокие диалоги главных героев, вскрывающих неприглядную правду о «болезнях» современного российского общества. Драматургия Иванова-Таганского – о глубокой и неподдельной любви к Родине, о боли за «нравственные увечья», поразившие ее народ, но главное – о вере в ее немеркнущее величие и победу над всеми темными силами. Это настоящее искусство, достойное стать культурным наследием XXI века!

Барашек в бумажке

Трагифарс в двух действиях

Действующие лица:

Константин — старший брат.

Степан — средний брат.

Виктор — младший брат.

Валентина — сестра.

Олег — двоюродный брат.

Ирина — жена Степана.

Косовец — приятельница хозяина дома.

Чхаидзе — друг хозяина дома.

Берлин — председатель коллегии адвокатов.

Врач. Медсестра — Бригада скорой помощи.

Первое действие

В квартире Никитиных — поминки. Сорок дней, как не стало Александра Константиновича — главы дома, бывшего прокурора подмосковного города. Богато обставленная гостиная, накрыт стол. Мы видим на стене картины, несколько фотографий покойного, одна — увеличенная, с орденами, украшенная цветами. Рядом на столе наполненная водкой стопка, сверху корка хлеба, сиротливый, пустой прибор. За столом все те, кто знал Никитина: родственники, друзья, сослуживцы по адвокатской практике. Все слушают выступление председателя адвокатской коллегии Берлина, где последние годы работал покойный.

Берлин. Что ж, господа! Много сегодня сказано верного. А вывод — один: есть те, кого всегда будет не хватать! Сколько лет Александр Константинович уже не прокурор города, а до сих пор помнят. Порядок был. Никто не пренебрегал законом, не было зашкаливающей коррупции. А что теперь? Вслух боюсь произнести слово, через окно вылетит и донесут. Мы на место Никитина в «Коллегию адвокатов» приняли Лаврова. Справляется, но… Вот это маленькое «но» — многое значит. Просто справляться и выигрывать одно за другим судебное дело — разница, быть добрым малым и быть гордостью адвокатской практики, быть ответственным за судьбы людей, да и вообще за все, что вокруг, — это уже призвание. Я ему говорил, Саша, тебе бы в депутаты, а он, в ответ: «Пожелай мне лучше подольше пожить и увидеть другой Россию». Вот ведь как мыслил. Не чета нынешним щелкоперам. У него было призвание. Ну и хватка, конечно. Какая усадьба! От зависти многие Гобсеком обзывали. Казалось, громадный участок, куда там пенсионеру справиться, а ведь сумел: на шашлык, бывало, приедешь — глаза разбегаются. Мы все у него учились… Так ведь, Анна Николаевна?

Косовец. Да!

Берлин. Верно сказано: «Жизнь прожить, что море переплыть». Море переплыть, наверное, трудно, но, пожалуй, не менее почетно научить других это делать. Я желаю сыновьям Александра Константиновича в этом житейском море помнить, каким успешным был их отец. Я знаю, что все вы определились в жизни, у каждого свое большое дело, но в каждом из вас — основа Никитина-старшего, его высокой пробы цельность: подчас жесткая, упрямая, и для многих недосягаемая…

Константин. Из одного куска был, поэтому и охватить нелегко.

Косовец. Новое поколение руководителей другое. Синтетики в них больше, чем натуры.

Чхаидзе. Ну, не во всех, Анна Николаевна.

Косовец. Во всех! Молятся своей бандитской богоматери. Но это не относится к вам, Анатолий Иосифович. Вы человек особый…

Берлин. Память — это самая короткая дорога от боли к надежде. Боль велика, потеря огромна, но память об Александре Константиновиче неизгладима.

Все встают.

Пусть земля ему будет пухом.

Молча выпивают.

Константин. Давайте откроем в той комнате дверь. Кондиционер хоть и работает, но душно. Кстати, кто покурить, пожалуйста. Степан, пригласи на балкон.

Валентина. Я открою.

Все, кроме Константина и Степана, выходят.

Степан. Тамада, ты почему Анне Николаевне не дал слова?

Константин. Мне показалось, что она не хочет говорить.

Степан. Показалось! Она пласталась, стол накрыла с Валентиной. Тебя ждала… А ты прилетел, у чужих остановился.

Константин. У друзей.

Степан. Ну да, вспомнил суперстрасть, с которой попадаешь в масть.

Константин. Былое не забывается, а хорошее тем более. А потом, здесь дети, шумно, как на стадионе. Не злись, Степа. Я занят, но вас не забываю.

Степан. И я «не забываю»! Старший брат! На похороны отца не приехал.

Константин. Были причины.

Степан. Какие?

Константин. Серьезные. У завпоста театра черных суббот хоть отбавляй.

Степан. А зачем этого звонаря пригласил?

Константин. А что?

Степан. Отец этого Берлина терпеть не мог. На похоронах мозги пудрил. И сегодня то же самое: «Жизнь прожить, что море переплыть». У них, в адвокатской, по 150 тысяч в месяц. С такими деньгами и болото переплывешь.

Константин. Я у него по делу был, пришлось пригласить. Во всяком случае, это не пошлее присутствия Косовец.

Степан. Брось. Мать давно умерла. Деньги не у нее. Она бы сказала.

Константин. Степа, наивный простак. Она наседкой за Валькиными мальчишками ходит, а дома, уверен, под подушкой бриллианты катает.

Степан. Глупости! О том, что все продано, мы узнали в больнице. Анна Николаевна сама была удивлена не меньше нашего. А потом, я её знаю…

Константин. Обвела она вас всякими «цацками» да подарками — недаром в монастыре служит. Вот вы и успокоились. Ты хоть говорил с ней? Уверен — нет! Сорок дней прошло — ничего не известно. У отца при жизни лишней копейки было не выпросить и после смерти, вижу, ничего не обломится. Какой Гобсек, тот был добрее.

Входит Косовец.

Косовец. Зураб Вахтангович просит всех собраться. Ему сегодня в командировку.

Константин. Уважаемая Анна Николаевна, командуйте.

Косовец. Степа, позови, пожалуйста, всех.

Степан уходит.

Константин. Анна Николаевна, подойдите, пожалуйста, к окну. (Косовец подходит.) Вот наш город. Нравится он вам?

Косовец. К чему вы это?

Константин. А к тому, что куда ни посмотришь — не прижился у нас капитализм. Как был наш город до Гагарина и после Гагарина — «деревней», так и остался. Как я мечтал, когда занимался в драмкружке, что здесь будет театр. Не получилось!

Косовец. Зато наш город — город церквей и монастырей.

Константин. Я недавно был в Германии — словно и не воевали. А у нас и после войны — разруха. Вот ждем, когда папа на блюдечке все даст. Махровый патернализм. Снова на пятьдесят лет отстали.

Косовец. Не понимаю, к чему вы ведете?

Константин. Когда родители ссорились, отец маму звал — судейша. А она ему в ответ: «В суд ногой — в карман рукой». Вот так и жили.

Косовец. Я предпочитаю прямой разговор. Что вы хотите от меня?

Константин. А вы не догадываетесь?

Косовец. Нет!

Константин. Когда хоронили отца, меня не было. Все подробности я узнал позже. Валентина написала письмо о том, что за неделю до смерти отец тайно продал виллу с участком, снял с трех книжек деньги, и все это пропало. Поэтому возникает вопрос…

Косовец. Не ограбила ли я вас?

Константин. Ну, зачем так? Не нервничайте! Вы ещё нестарая женщина — нервы не молодят.

Косовец. «Нестарая женщина» называет вещи своими именами.

Константин. Напрасно вы ершитесь. Я, как и все мы, хочу понять, что же случилось перед смертью? Почему всё, что отец любил: дом, участок, коллекция минералов, машина, даже рыба из аквариума — были проданы? Куда исчезли деньги с трех сберкнижек и, самое главное, как говорят криминалисты, концов нет? Вы были самым близким человеком ему в последние годы, он вас, как я предполагаю, любил, и вы, хоть отчасти, должны знать, что все это значит?!

У Вали двое детей, муж, как вы знаете, в местах не столь отдаленных… Они, безусловно, нуждаются. Степан тоже не в раю живет: втроем в хрущевской конуре маются, ждут переезда из аварийного ветхого жилья. Словом, есть причины заниматься этим делом. Не скрою, я уже провел необходимые консультации.

Косовец. Судя по всему, это ультиматум и мне грозит следствие?

Константин. Помилуйте! Все к вам прекрасно относятся, и если я спрашиваю, то только из желания узнать правду.

Косовец. Какой же вы… скользкий, Константин.

Константин. Я вас не оскорблял. Не надо! Ответьте по существу. Где деньги? Он их подарил вам? Если это так, то нет закона, который сумел бы их отнять, если нет — прошу вас объяснить. (Пауза.) Почему вы молчите?

Косовец. Потому что я не знаю, где деньги.

Константин. Понятно, не хотите говорить. А ведь знаете!

Косовец. Он даже мне ничего не сказал. Там, в больнице, с ним что-то произошло. Чем-то он был выбит из колеи…

Константин. Ну-ну… И что же могло его выбить?

Косовец. Не знаю. Я перебрала все события за две недели до смерти, но ничего не могла понять. В больнице он вел себя очень странно. Что-то его мучило, а что — не знаю. Теперь этого никто не узнает. Видимо, такова была его воля.

Константин. Вы о нем, как о Бруте или Цезаре, говорите. Воля! Воля — это сила, направляющая поступки, а их можно навязать больному человеку.

Все возвращаются и устраиваются за столом.

Олег (подает Берлину альбом). Тут есть фотографии этого периода…

Берлин. Смотрите, каким красавцем был. А что усы он носил, я не знал.

Степан (встав). У отца несколько близких друзей было. Один из Донбасса — Иван Яковлевич, они вместе работали там в 70-ых. Не смог, к сожалению, прилететь, болеет. Но телеграмму на сороковины прислал. (Зачитывает.) «Скорблю, что не стало Саши. Не могу смириться. Друзья Донбасса помнят его. Он здесь многим помог. Пусть земля будет пухом. Иван Терентьев». (Берет другую телеграмму.) И другая: «Примите соболезнования кончиной Александра Константиновича. В этот сороковой день вспоминаю, скорблю вместе с вами. Разживин». (Берет ещё одну.) «Сухогруз “Михаил Ломоносов” сообщает старпом Никитин отпущен берег Находка. Выехал вам. Стармех Крюков».

Валентина. Где братишка застрял, непонятно.

Ирина. От Владивостока доберись, попробуй.

Степан. Но самый близкий друг отца здесь. Пожалуйста, Зураб Вахтангович.

Чхаидзе. Я рассчитывал, что сегодня будут все.

Но поскольку из телеграммы ясно, что Виктор в дороге, значит все нормально. Скажу, что должен: люди привыкли жить по закону. Смерть — беззаконна. Как бы мы ни привыкли, особенно после лихих 90-х к неслыханным потерям, но для близких каждая смерть сваливается, как стихийное бедствие. А когда теряешь друзей, вообще исчезает вкус к жизни. У нас говорят: друзья — это продолжение тебя, а если их нет, ты одинок, как сухое дерево на дороге. Перед смертью, в больнице, он горячо вспоминал свою жизнь: оценивал, мучился… Никогда он не был так требователен к себе, как перед кончиной. Его мучил итог! Поэтому он попросил меня: ровно через сорок дней, когда вы все соберетесь, прочитать это письмо, адресованное вам. (Достает из внутреннего кармана конверт, вскрывает его и отдает Валентине листки исписанной бумаги.) Читай ты, Валя, я не могу.

Валентина. Где очки? Не вижу.

Олег. В другой комнате. (Быстро уходит за очками.)

Константин. Так неси же скорей!

Ирина. Да, дед оригинал. И после смерти… учительствует.

Степан. Прекрати!

Константин. Давай я прочту.

Степан зло обернулся на Константина.

Ну, хорошо! Пускай она, по старшинству.

Олег передает очки Валентине.

Валентина (читает вслух). «Дорогие Анна Николаевна, Валентина, Константин, Степан, Виктор и Олег! Мне осталось немного. Сегодня на утреннем обходе на меня смотрели как на обреченного.

Жаль, что вместе нам теперь не собраться. Ну, да ладно, не в этом дело.

Главное, вы соберетесь. Я сам об этом позабочусь. Теперь по существу: мой проект провалился. Думаю, всего богатства мира не хватит, чтобы сделать НАС другими. Вполне возможно, что я ошибаюсь — и вы докажете обратное. Время перед вами, и оно покажет, на что вы способны. Но пока нового захода для нас и нашего будущего я не вижу. Никто из вас моим большим хозяйством заниматься не будет, к тому же оно неделимо! А знать, что дело, которое любишь, окажется в неумелых руках, согласитесь, — горько. Свой последний долг я выполнил: я дал деньги на монастырь и храм, но вас ведь и туда не затянешь. Простите за прямоту. Наше поколение подрубало корни, уповая на ветви, ваше поколение — не получило «витаминов» и практически не зацвело. Впрочем, это не ваша вина, это общее помрачение. Это беда моего времени, державы, беда всех, продававших душу за «чечевичную похлебку». Вот почему я отказываюсь от своего проекта и оставляю вам деньги. Один из вас укажет, где они.

Эти деньги — результат моей бурлацкой жизни, и хотелось бы, чтобы они пошли не во зло. Поделите их, когда соберетесь. Но запомните, это фальшивый «витамин». Он создает всего лишь иллюзию счастья.

Я отдаю это письмо Зурабу Вахтанговичу, зная его безупречную душу. Спасибо, дорогой друг, за эту последнюю услугу.

Р.S. Денег ровно миллион долларов. Когда договоритесь о разделе, один из вас укажет, где они. Оставлять на книжках я не хотел, а завещание писать не могу. Горько сознавать, что меня нет с вами. «Если глубоко всмотреться в жизнь, то самое высшее благо есть само существование», — это очень справедливо. Впрочем, я ухожу вовремя. Именно сейчас я перестаю быть полезным. А старую рухлядь самое правильное отправлять к праотцам. Сил нет писать. Все… 24 июня. Отец».

Пауза.

Ирина (тихо). Ну и деньжищи! С ума сойти! Я такие деньги только в кино видела.

Чхаидзе. Сорок дней письмо в сейфе держал. Теперь все ясно. Что ж, дорогие друзья, такова последняя воля Александра Константиновича. Решайте, ну, а мы, наверное, не будем мешать. (Смотрит на часы.) Да мне просто и пора — командировка. Ещё раз всего вам доброго… Жаль, что Виктор ещё не подъехал. Передавайте ему привет. Будет время, заеду.

Берлин. Я с вами, Зураб Вахтангович. (Надевает пиджак.)

Константин. Спасибо, что пришли.

Берлин. Таким мы его всегда знали. Не правда ли, Анна Николаевна?

Косовец. Все это странно. Понять не могу.

Берлин. Не знаю, мне понятно! Дал время отлежаться всему, и вот… пожалуйста, предложено решение! (Как бы себе.) Один миллион, неплохо. Впрочем, на его посту можно было… (Всем.) Ладно, всего вам хорошего. Да, чуть не забыл. (Достает из пиджака сверток.) Лавров в столе Александра Константиновича обнаружил вот это. (Разворачивает бумагу и передает Константину монтировку.) Очень удобно: топор, молоток и гвоздодер одновременно! Ему для хозяйства, видно, надо было, ну а вам — память!

Оба уходят. Пауза.

Ирина (тихо). Ну, дает свекор, к деньгам — топорик Раскольникова оставил.

Степан (тихо). Помолчи, двоечница.

Ирина. А ты мне рот не затыкай. В письме мой любимый свекор и ко мне обращается. Значит, имею право голоса.

Константин (тихо). Ну вот, началось!

Ирина. Мать рассказывала: в советское время, когда делянки в колхозе распределяли, старуха Степанида ночью куст орешника на свой участок перенесла — по нему замер был. Осенью орешник не родил. Догадались. Так на собрании Степанида заявила, что она — лунатик, что ночью нередко работает, для перевыполнения плана. Вот, мол, по ошибке и перенесла. Председатель спросил: «Что ж свой участок не урезала?» «Свой не получается, — говорит, — сон у меня особый: идейный — на чужой территории заканчивается!» Сто лет прошло, а все до сих пор смеются, когда вспоминают.

Степан. Ты к чему это?

Ирина. К тому, что клоунада получается. Как вы это делить будете? Миллион на шестерых, так, что ли? И что за «председатель» между вами? Кто же этот генеральный прокурор? Ты, что ли, Константин? Монтировку-то отпусти, а то ты на Ивана Грозного стал похож.

Константин кладет на стол монтировку. Перечитывает письмо.

Звонок телефона.

Степан. Слушаю? Виктор, ты? Да-да, я! В Новосибирске? На сколько отложили? Час-полтора? Да, все здесь. Что делаем? Тебя ждем! Да, Константин здесь. Когда объявят посадку, ты перезвони. Я на машине встречу.

Трубку берет Константин.

Константин. Виктор, привет! Константин! Как моя просьба? Забыл? Ладно, ничего… (Отходит с телефоном в сторону.) Ну, что, Ротшильд ты наш, делиться будем? Как нечем? Шутишь? Нет, ты это серьезно? А мы думали, у тебя… У нас? Не понял! Алло?! (Всем.) Гудки… Ирина хоть и изгаляется, но деньги большие и придется делить. Что будем делать?

Валентина. Прежде всего, надо всем собраться. И быть на высоте.

Константин. Правильно, хватит раньше времени хлопотать. Приедет Виктор — решим.

Ирина. Решим? (Смеется.) Посмотрите на него, депутат из «Справедливой России».

Степан. Остановись, Жириновский!

Ирина. Вы, Никитины, оригинальный народ. Вы уверены, что это не шутка? И потом, откуда у него такие деньги? Меня, между прочим, могут спросить, и что я отвечу? Поди докажи, что свекор не был коррупционером, не брал взятки, работая прокурором города. И ещё один вопрос: сумеем ли мы договориться, что сохраним все в тайне? В письме пишет, что дал деньги на храм и церковь. Анна Николаевна, вы там поближе к отцу небесному, сколько денег пошло на монастырь и храм?

Косовец. Не знаю. Матушка мне не говорила.

Ирина. Ну, вот ещё одна шутка. «Один из вас укажет?» — кто он, один? Бог, что ли? Нет бы нормально все расписать, сделать все по-людски, оставить завещание. А то, поди ж ты, ребус предложил. Хочет с небес посмотреть, как тут детки перессорятся. Напоследок посмеяться.

Олег. А может, обрадоваться, что людьми остались, не бросились сводить счеты после смерти.

Ирина. Может, и так, но выглядит иначе. Сороковины!! В этот день душа этот мир на небеса покидает, а он загадками завораживает.

Косовец (тихо, но внятно). Сороковины это упокойная память, когда покойник обедает в последний раз за хозяйским столом, для чего и ставят ему прибор и кладут ложку. (Показывает место рядом с собой.) Вот этот прибор и вот эта ложка.

Ирина незаметно отодвигается в сторону.

Валентина (резко). Ирина, почему отодвигаешься?

Ирина. А вдруг отколотит? Он ведь ни с кем не считался.

Валентина. Слушай, Ирина, нет мочи тебя слушать! Как тебе не стыдно! Когда вам со Степаном на машину деньги нужны были, кто вам добавил? Отец! Когда в логопедический садик Алешку надо было пристроить, кто весь город поднял? Отец! А тебя кто в мэрию пристроил? Опять же, отец! А ты в больницу сходила?

Ирина. Была. Один раз, когда карантин был.

Валентина. На одно место тебе карантин надо, чтобы не врала. А если помочь в чем-то, нет тебя. Так-то вот. Он-то по-людски поступил. Где же вы видели такое, чтобы на похороны отца не приехать?! Витя не в счет — он в море был, я о тебе, Константин!

Константин. Я же объяснял.

Валентина. Объяснял, да только путано так, что непонятно.

Константин. Во-первых, не кричи! Ты хоть и старшая сестра, но и тебе не к лицу. Во-вторых, ты секретарь директора техникума, моего однокашника. Могу нажаловаться.

Валентина. Костя, не может быть причин, кроме смерти, чтобы отца в последний путь не проводить. Не понимаю я этого. Молодец батя, всех собраться заставил. Он оттуда нас рукой держит. Правильно делает. Один миллион долларов оставил! Где вы такие деньги найдете?

Константин. Ты что ж, у себя их держишь?

Валентина. Не бойся, у меня их нет.

Ирина. Неизвестно! Ты же к нему в больницу бегала. А в письме ясно сказано: «один из вас»!

Валентина. Ты на что намекаешь?

Ирина. Всякое дерево своему бору шумит, — вот на что я намекаю. Один-то из вас знает, где деньги, сорок дней знает, а станет ли он делиться, ещё неизвестно.

Долгая пауза.

Константин. Так! Надо сказать, мысль прозвучала отрезвляющая. «Станет ли он делиться?» — это главный вопрос. Спасибо тебе, Ирина. Первое: прекращаем цапаться! Второе, давайте разберемся: тот, кто знает, где деньги, среди нас. Поэтому у меня предложение: во-первых, подтвердить, что вышеуказанная сумма в один миллион долларов в наличии и что мы вправе ею распоряжаться. Во-вторых… Впрочем, второе вытекает из первого!

Степан. Говори сразу все, что вихлять!

Константин. А тут говорить нечего! Тут второе вытекает из первого! Поэтому я задаю вопрос: тот, у кого деньги… Вернее, тот, кто… Черт, не могу сформулировать! Тот, кто знает, где деньги, прошу подтвердить, что он их предъявит для раздела их между…

Косовец (твердо). Между теми, кто указан в письме.

Пауза.

Ирина. Подождите, ведь дед адресует письмо к Анне Николаевне и Олегу, так ведь?

Константин. В том-то и дело, Ириша! Итак, я задал вопрос: у кого деньги?

Олег. У тебя.

Константин. У меня? С чего ты это взял? Ты же знаешь, меня не было на похоронах.

Олег. Он мог написать тебе. Мог — Виктору. Мог рассказать тем, кто бывал в больнице: Вале, Степану, Анне Николаевне, мне… А возможно, это Зураб Вахтангович, ведь письмо-то принес он. Мы все ломали голову, где деньги? Теперь, наконец, ясно, что они не исчезли. Логичнее сейчас дождаться Виктора и выполнить то, что завещал отец.

Ирина (хохочет). ещё один сын появился. Что ты на меня так уставился, Олег?

Олег. Просто ты мне напоминаешь крупное доверчивое млекопитающее.

Ирина. Я молоко не даю, Олег, так что не по адресу.

Константин. Стоп! Я не хотел эту тему раньше времени поднимать, но ты, Олег, вышел на нее сам. Поэтому давай начистоту: мы всегда хорошо к тебе относились. Отец любил тетю Риту, единственная сестра, все ясно. Но… Прости… Это не значит, что в такой ситуации ты имеешь право претендовать на равную долю с Валей, у которой двое детей. Со Степаном и Ирой, у которых Алешка болен и требует внимания и лечения…

Косовец (тихо). Поэтому он на пятидневке в детсаде.

Ирина. Неправда! Вы же знаете, что сидеть у нас с ребенком некому. У Степана ночные рейсы. Я, если не буду задерживаться и брать дополнительную работу, на 15 тысячах останусь. Да, Костя верно говорит: мальчишка больной, его надо отправить на лечение. В заведение санаторного типа, где будет уход, внимание, хорошее питание, друзья… Он очень робким растет. И лучше — к морю! Нужно и Степана туда отправить, он кашляет ночами. Александр Константинович это понимал, поэтому и помогал внуку.

Валентина. Потому что беспризорным по двору бегал его внук, вот поэтому и помогал. Соседи с рук подкармливали.

Ирина. Ты за своими лучше смотри! Когда по дому крыс травили, кто как не твой Колька двух дохлых крыс в окно первого этажа забросил. Да ещё с посланием: «Пузатому миллионеру — “от красных дьяволят”».

Валентина. Он взяточник, об этом весь дом знает. Недаром его вскоре после крыс посадили. Мальчик смотрит телевизор, видит, как борются с коррупцией, и выступил с почином.

Ирина. Ты все-таки, Валька, подпалина неугомонная. Если бы не Александр Константинович, тебя привлекли бы к суду. Я ведь знаю: специальный диктант в классе был, по почерку твоего дьяволенка выудили. Поэтому нечего кивать на меня — моим полиция пока не занималась.

Степан. Может быть, хватит! От вашей любви в ушах канонада!

Олег (обращаясь ко всем). Костя запальчиво сказал, что я не имею права претендовать на равную долю? Во-первых, я ни на что не претендую… Во-вторых, разве я спрашивал о своей доле? Я весь вечер сижу и удивляюсь, как «фантом» превращает людей в скорпионов в банке. Как же отец хорошо знал всех. Оставь он завещание, каждый за недооценку возненавидел бы его, а так все на пути возненавидеть друг друга.

Константин. Олег, ты не должен обижаться. К тебе наш отец относился как к близкому, но он многих людей ценил и со многими был дружен. И потом, есть закон кровного родства, узы первородства. Правильно? Недаром говорят: законный наследник или, как у Тургенева, — наследники. По всей видимости, у нас есть наследство, или, как ты назвал — «фантом», но наследниками этого «фантома» все-таки могут быть те…

Олег. Кого ты укажешь.

Константин. Кого укажет семья. А если говорить о твоей доле, Олег… Я думаю: она минимальна. Причем определить эту сумму можно в конце, когда полностью будет ясна картина распределения.

Пауза.

Олег. Хорошо.

Константин. Ты согласен?

Олег. Согласен. Но все-таки я хотел бы выслушать и других.

Константин. Значит, ты не согласен.

Олег. ещё раз объясняю: я согласен с твоим мнением, но ты же не один. Понимаешь: не один. Есть Степан, Валентина, Анна Николаевна, скоро будет Виктор. Если ваши мнения совпадут, пусть будет по-твоему.

Константин. Я полагаю, есть ещё и другие ценности, кроме совпадений мнений.

Олег. Неужели ты про совесть подумал?

Валентина. Давайте подождем Виктора. Зачем раньше времени разговор начинать. И ты, Олег, угомонись, никто тебя не собирается обижать.

Ирина. Олег, Костя прав. Мы с тобой здесь ни при чём. Я ставлю себя на ваше место… Да почему я должна делиться? Мой отец оставил миллион. Вдумайся: двадцать «мерседесов» на эти деньги купить можно. А я, значит, вместо того, чтобы распределить между своими, кровными, щедро раскидываю всем близким и дальним. Ясно, как божий день, что ни я, ни ты, Олег, ни… Анна Николаевна здесь ни при чём.

Олег. А я считаю, что Анна Николаевна — при чём!

Ирина. Не знаю. Нам следует встать и уйти, как ушли Зураб Вахтангович и Берлин. Захотят они, не мне, вам что-то выделить — их воля, нет — тоже их законное право. Но дело-то в том, что вы, выпроводив их, можете всей суммы лишиться.

Пауза.

Степан. Это почему?

Валентина. Потому что письмо обращено ко всем, и никто не знает, у кого эти деньги. Так-то вот.

Ирина. Я вот, к примеру, уверена, что они у Анны Николаевны, а захочет ли она поделиться, не знаю.

Косовец. Откуда же у тебя, Ирочка, такая уверенность?

Степан (Ирине). Брось молоть языком. Я вот вас всех послушал, теперь вы меня послушайте: большую часть денег надо дать Валентине. У нее двое детей. Иван только через шесть лет вернется… Ей труднее всех нас, поэтому её доля — 500 тысяч! Нас пятеро остается, значит: по 100 тысяч каждому. Вот моя простая арифметика. И что бы вы мне тут ни говорили, мое слово будет таким. (Закурил и вышел из-за стола в другую комнату.)

Звонок телефона. Трубку берет Олег.

Олег. Слушаю. Да, дома. Валя, тебя. (Передает трубку Валентине.) Валентина. Слушаю. А, Марина! Как они? Поели? А Сашка? Ага! Хорошо. Трахеит это, а не коклюш. Миленький, Мариночка, ты знаешь здесь… Побудь с ними еще, а? Тут такая неожиданность… Потом расскажу…

Константин предупреждающе машет руками.

Виктор прилетает! Мой младший брат. Я за ребятами приду чуть позже, ага? Договорились? Что? (Пауза. Обращается к Косовец.) Андрейка бабулю Нюру спрашивает. (Передает трубку Косовец.)

Косовец. Да, Андрюша? Что ты делаешь? Так. Молодец! Купила, конечно, купила. Когда ты придешь, все будет лежать у тебя на кровати. Нет, я никому не разрешу разворачивать. Спасибо, мой родной. Беги, беги… (Кладет трубку.)

В конце телефонного разговора мы видим балкон, где курит Степан. Жарко. На балконе бутылки «Ессентуки». Степан большими глотками пьет из бутылки. В дверях появляется Ирина. Оба долго молчат. Потом Ирина тоже делает глоток «Ессентуки», но сильно поперхнулась.

Ирина. Фу, гадость! Фу!.. Сплошная соль. Подделка, а не «Ессентуки».

Степан. Не я солил. Я эту дрянь вожу.

Ирина. Возишь, и слава богу! Там думать не надо!

Степан (через паузу). Я не думаю. Я поступаю. Противно! Откуда в людях такое? И ты тоже хороша! Олега и Нюру — за борт, у вас, мол, кровь не того разлива!

Ирина. А ты? Расщедрился! Купец-лабазник!

Степан. Ты, по-моему, сама сказала: наше личное дело, как мы поступим…

Ирина. Личное? А с кем ты живешь? С кем, я повторяю? С ней или со мной? Она меня поливает, а ты молчишь. С кем, я повторяю? У нее теперь эта квартира, а у тебя что? Ветхая, аварийная хрущевка, за которую ещё неизвестно, что дадут. Шеф старается, но…

Степан. Знаю, что шеф старается…

Ирина (бьет Степана наотмашь). Прекрати намеки. Со свечей, что ли, стоял? Или завидуешь, что он на коня похож, а ты жердь на заборе?

Степан (замахивается). Убью.

Ирина (спокойно). Убей! Но не оскорбляй. Когда надо, сама скажу тебе, что дала. Тогда разводись или к Ивану — в места не столь отдаленные. А сейчас напраслину не неси. Я блюду себя. Пущай и ради идиота.

Степан. Лучше всех тебя отец знал. Недаром омутиной прозвал.

Ирина. А почему? Сынок не по его указаниям женился. Невестка-торгашка ему не по рангу пришлась. Как же, официантка, продавщица… А сам глазки на меня косил. Небось, сам в этот омут попасть по знакомству хотел.

Степан. Опомнись! Что ты несешь?

Ирина. А когда техником — смотрителем пристроилась и хрущевку получили, что он заявил нам, забыл? «Бери свою “дрянцу с пыльцой” и выматывайся!» И все почему — потому что в омут не плюнул.

Степан. Не поэтому. Не строй из себя «карнавальную ночь». Не привык он, когда перечат, когда все назло делается. Вспомни, когда ты из ресторана сумки с черной икрой таскала и на ночь, назло отцу, на лицо мазала вместо крема.

Ирина. А почему я это делала? Разве была я у вас в доме человеком? Только и слышала: рыжая дура, где твоя «буфетка», простака облапошила. А он-то чем помог простаку? Алешку устроил? Да я сама могла через своих всё сделать. Валька теперь защитницей стала — как же, прописал, квартира сто двадцать метров ей досталась… А забыл, как тиранил её? Ивана боялся, потому что тот ничего не спускал ему, а Вальку за все цеплял, чего и не делала. Верно про него мать моя сказала — по бороде Авраам, а по делам — хам.

Степан. С твоих слов всего нагребешь. Вальку он как раз жалел…

Ирина. Конечно, когда Ивана посадили, жалеть начал. А почему?

Пауза.

Степан. Договаривай.

Ирина. Степа, совсем немножко осталось. Расселят нас из хрущевки, переедем в хороший район, шеф точно обещал. Обстановку купим, машину поменяем, этой уже четыре года, заживем, наконец, по-человечески.

Ведь как кстати эти деньги — людей благодарить придется. Нам много потребуется. Сейчас как: за район — дай, за этаж — добавь, а внутри все переделать — тоже «мазать» надо. Вон шеф въезжал: пока ему все не переделали, дом у строителей не принимали. Так он на горе, а мы с тобой при горке, понял? Это раньше были: и кнуты и пряники, а сейчас одни кнуты, за все платить надо. Ты только подумай — «лимон» на кону! А ты размахался.

Степан. Ты уже подсчитала?

Ирина. Сразу.

Степан. Смотри, как бы потом не стало кисло от лимона.

Ирина. Не бойся, я лимон с сахаром буду есть.

Степан. Что у тебя за глотка такая, три кулака войдет. Валька с двумя детьми на 10 тысяч перебивается… С Иваном на все хватало, а сейчас каждая копейка на счету.

Ирина. Поделите поровну на самых близких — и ей хватит.

Степан. Значит, Олега и Нюру в сторону, потому что нам в квартиру барахло понадобилось? Да ещё по карманам раскидать положено… Вот что ты мне предлагаешь? Саранча ты зеленая! Мы вернули отцу деньги за машину? Нет! Отец ведь не давал, это Валентина заставила…

Ирина. Да не поэтому ты так о Валентине хлопочешь! Совесть у тебя нечиста. Всё знаю. Иван по твоей милости сел, вот ты и хочешь грехи деньгами откупить.

Пауза.

Степан. Что ты несешь? С чего ты это взяла?

Ирина. Не тяни мой язык без надобности, пожалеешь. Не бросайся деньгами, добром тебе говорю.

Степан. Нет, уж раз начала, выкладывай.

Ирина. Когда Ивана арестовали, дед всю ночь маялся. Я ему горчичники поставила — думала, заснет: нет, встал — и к телефону. Слышу, говорит с каким-то приятелем-юристом. Путано, ничего не поймешь… Хотя вроде по-русски… Все о встрече просил, да тебя с Иваном поминал. Рассказывал, как Иван к тебе из дома выскочил, когда ты о помощи кричал… Вот и получилось, что он в человека кирпичом бросил. А он-то тебя спасти спешил. Бросил в темноту кирпич, чтобы попугать нападавших… Ведь так? Молчишь? Если бы ты на суде про это сказал — никогда бы ему такой срок не дали. А ты крикнуть крикнул, а сам с ними же и убежал. Милиция приехала: есть труп, есть кирпич и отпечатки пальцев Ивана на нем. Вот и дело готово! Убийство! А Иван спьяну поверил, что тебя среди них не было. Так вы с отцом Ивана в дураках и оставили.

Степан. Врешь! Неправда!

Ирина. Правда-правда! Ты-то убежал, а его все видели. Вот вы и рассчитали, что легче зятем за сына заплатить. Никто теперь об этом не знает. Дед все маялся-маялся, да не покаялся.

Степан. Сатана ты, Ирка! Опять все разворошила.

Ирина. Я видела, как ты в суде мучился. А дед коршуном поглядит на тебя, глаза опустит, и ты, как ягненок, хвост тут же прижмешь. Очень уж хотелось на свободе остаться. Так что сатана не я, а кое-кто другой…

Степан. Да, отец остановил: хотел ведь все рассказать. Пусть бы срок дали. Сам полез в драку с Петриком. Он ещё ко мне на Арсенале приставал, когда на танцы ходили, а тут подай ему денег на похмелье.

Вот и врезал за все. Откуда они набежали, не знаю. Тогда испугался, отца послушал, а сейчас — жизни нет. Ты же не знаешь, Петрик с приятелями меня до сих пор за горло держат, качают: на водку, на пиво, в долг без отдачи, а то и просто так — покуражиться. «Родного брата посадил, а сам на «хонде» хлюстаешь! Вези-город показывай!» Машину я тогда разбил из-за них. Пришлось за компанию приложиться. Прохода нет, хуже тюрьмы получается. И пожаловаться некому. Разве ж убить всех по очереди. Пистолет достал, хотел убрать по одному — испугался. А тут ещё Валя перед глазами бьется, лишнее — на посылку Ивану. А откуда лишнее? По улице с ней идешь, люди тычат: вон — «ейный», кирпичом-то. Город ведь маленький — все обо всех знают. Каково мне рядом? Слушай, Ирка, (обнимает жену) давай уедем? Не будет здесь житухи. Сибирь велика! Работу найдем, жилье купим. Я и на дальние рейсы пошел, чтобы в городе лишний раз не болтаться. Не могу я здесь больше. Квартира меня твоя опутала, а теперь, коли все рассказала, и её не нужно. В ней от себя не запрешься. И сегодня они меня ждут. Обещал их после ресторана за город подбросить к каким-то бабам.

Ирина. Почему ты столько молчал?

Степан. А что я мог сделать?

Пауза.

Ирина (высвобождаясь). Никуда я с тобой не поеду. Не для того я здесь ходовую тропу искала, чтобы в последний момент отказываться. Конечно, тебе нелегко, но надо терпеть. Не ты первый такой ценой свободу покупают. И ничего — живут, ещё и благотворительностью занимаются. А эти — может, надоест, отстанут… Ты о сыне должен думать, о том, как ему жизнь устроить. Вот почему эти деньги нужны. Свою жизнь проморгал, так хоть нам помоги. Ивана не спасешь, а Валька без твоих щедрот не обеднеет. Поделите на четверых — сумма! 250 тысяч долларов! Пять «мерседесов» и один «ауди» — бизнес можно сделать! А тех двоих отметать надо. Мало ли что дед написал. Он столько наследил, что с ним и не посчитаться можно. Беда только, что деньги, наверное, у нее. Сумела она, богомольная, в штаны залезть. Если так — дело хуже. Но если у Виктора — то не будь тряпкой. Не упуская своего, понял? Иди, а то и так задержались. И последнее, про шефа моего забудь, он не мужчина, а путеводитель на базаре. Понял?! Деньги получим, я его в кабинете голым кадриль заставлю плясать.

Степан медленно уходит, пропуская на балкон Константина.

Константин. Вот, не курил, а тянет. (Мнет в руках сигарету.) Нервы ни к черту. Ты можешь объяснить, что здесь происходит? С ума посходили! Валентина как с цепи сорвалась. Только и цепляется! Сейчас опять истерику устроила. С нервами у нее не в порядке. Её послушать, так она единственная отца любила, и все права только у нее. Двое детей — все ясно, тяжело — могу понять, но почему такая озлобленность, резкость… На тебя налетела… За что? А Степан все прощает… Не понимаю. Сейчас нашла на магнитофоне старую запись голоса отца и крутит, и крутит… С ума сошла. Что ты молчишь?

Ирина. Костя, какой ты красивый! Просто загляденье! Мог бы таким артистом быть. Куда бабы смотрят? Нашел кого-нибудь в Москве?

Константин (смущенно). Нашел.

Ирина. Доволен. (Константин неохотно машет головой.) Значит, выпендривается, раз по старой памяти сбегал.

Константин. Ну вы даете здесь. Гестапо у вас свое, что ли, в городе? Откуда узнала?

Ирина. Баба долго молчать не может: гормоны подводят. Похвастала своей подруге, а та у нас в системе работает, поэтому мне доложила. Вот и весь телеграф. Деньги получишь, в Москве цены тебе не будет.

Константин. До Москвы дожить надо.

Ирина. Ладно, ладно — молчу!

Константин. Ты чего в сторону уходишь? Здесь-то что делать? Вот-вот, все перессорятся. Как Валентину остановить? Не дай Бог, у нее деньги. (Пауза.) Что ты молчишь?

Ирина. Разные вы все. Для нее отец богом был: квартиру оставил, внукам помогал, а для тебя — только числился. Ты уехал рано — сам себе голова, вот и хватка у тебя крепкая.

Константин. Ну уж, прямо крепкая.

Ирина. Крепкая, крепкая… Вон ты как Олега в сторону отодвинул, не постеснялся.

Константин. Не отодвинул. У Валентины — дети… У вас Алешка нездоров, жилья нормального нет… Правильно?

Ирина. Правильно.

Константин. А твой Степан? Поразил он меня. С таким альтруизмом вы в новой квартире только тараканов разведете.

Ирина. Костя, вы все, москвичи, провинциалов в грош не ставите. Если они у Вальки или у Виктора, это ещё полбеды. А если у Нюры?

Константин. Меня ты в счет не берешь?

Ирина. Если бы они были у тебя, ты бы с нами не советовался.

Константин. Хм! С чего ты решила?

Ирина. С того и решила. Плюнул бы на всех и растер.

Константин. Хорошо. У кого деньги, по-твоему?

Ирина. Мужики с возрастом с бабой как с иконой спят. В старости хорошая жена рядом — половина здоровья. Поэтому Степан правильно сделал, что не оттолкнул Нюру. Выложит она деньги, потом судите и шумите, а сейчас… Виктора надо ждать. Если у него деньги, ваше счастье, нет — тогда плакали ваши надежды.

Константин. А может, у Олега?

Ирина. Он бы так себя не вел. Помнишь, как надулся, когда ты его отодвинул? Хоть и горбун, но душой непохож на горбатого. Нет-нет, деньги не у него. Такие дела оставляют самым близким. Как раскрутить её только, не знаю. Подход здесь нужен особый. Такие упрутся, так никакой хваткой не возьмешь.

Константин. Неужели у нее? Не может быть…

Ирина. Красавчик, все может быть. (Неожиданно целует Константина.) Костя, наведи здесь порядок. Прошу тебя. Я только тебе доверяю. Лишних ртов нам не надо. Согласен?

Константин. Я все сделаю, но только пусть Степан прекратит юродствовать. Он не Фома Опискин.

Ирина (смеется). Не смеши, какой он «писькин». Нюру не зли, она, хоть и сухарь, но, как любая баба, к теплу тянется. Понял? Пойдем, помянем твоего батюшку.

Константин. Не любила ты отца.

Ирина. Сноха терпит, свекор — сверлит, так в деревне говорят.

Константин. И кто тебе так мозги наладил? Тебя на ракете не объедешь с твоей деревней.

Уходят с балкона. Вновь комната. Здесь все по-прежнему, кроме появившегося магнитофона. Валентина перематывает пленку.

Валентина. У Виктора гостить отцу нравилось — другим приезжал. Рассказов было уйма. В Тихом океане купался, на батискафе на дно Японского моря спускался. Ребятам морских ежей привозил, разных ракушек. Вон они на полке. У всякого человека — судьба! Кто знал, что мама так рано умрет? Ведь не женился, а мог! Ты прости, Нюра, что я об этом, но другой бы на детей не посмотрел, привел бы себе какую-нибудь… А сколько тете Рите помогал, когда она с Олегом больным приехала из Иркутска. Помнишь, Олег? Теперь вон ты у нас какой молодец: заповедник охраняешь! Ребятам голубятню построил. А вообще отца я узнала, когда стало плохо. После Ивана он в больницу попал, а как вышел, все не знал, что нам хорошего сделать. Как лето — так меня с детьми в Египет, денег на них совсем не жалел. Теперь-то уж когда туда съездим. Надо поэкономнее быть…

Ирина. 250 тысяч долларов получишь, а жить все экономнее собираешься.

Валентина. До них ещё дожить надо. А потом, что это за манера — чужие деньги считать?

Ирина. А то, что верно сказано: «Человек не Бог, угодить ему трудно».

Валентина. На все у тебя шутки, да прибаутки, а на собственную жизнь — рассудка не хватило. Так-то вот!

Ирина. А на тебя посмотреть — сплошное везенье.

Валентина. Я живу, людей не цепляю, а ты за каждым следы считаешь.

Степан за тебя давно орден «Мужества» должен получить и паек, как за вредное производство.

Ирина. За такое производство (показывает свою фигуру) дополнительный налог платят.

Константин хлопает.

Олег. Хватит! Что за охота вам каждый раз цеплять друг друга. Вы что, забыли, какой день?

Косовец. Валюша, включи ещё раз магнитофон, пусть все послушают.

Валентина делает перемотку и включает магнитофон. Вначале слышен общий разговор, а затем властный голос: «Сидите вы, не дергайтесь! Положи руки на колени, Андрейка! Кому сказано! А ты не крутись — вазу разобьешь. Слушайте дальше, чего не поймете — объясню».

Валентина. Это он ребятам что-то зачитывал, а я незаметно на запись нажала. Микрофона ведь не надо, как в старом. Сейчас будет.

Резкий голос стал звучать монотонно и торжественно.

Голос в записи. Но Мысль горда, и Человек ей дорог, — она вступает в злую битву с Ложью, и поле битвы — сердце человека. Но если Человек отравлен ядом Лжи, неизлечимо и грустно верит, что на земле нет счастья выше полноты желудка, нет наслаждений выше сытости, покоя и мелких жизненных удобств, тогда в плену ликующих чувств печально опускает крылья Мысль и дремлет, оставляя Человека во власти его сердца.

И вдруг на эту запись, с заездом, накладывается другая: отчаянная, ритмизованная современная мелодия. Валентина выключает магнитофон.

Косовец. Спасибо, Валя. Как живой! Он часто говорил, что без Алевтины Семеновны не смог сдружить детей. На самом деле он любил вас, но только не показывал, не умел.

Степан. Не умел? Сначала наткал, а потом по стране гонял, вот мать и надорвалась: с четырьмя детьми оставил. Если любил, то на особый манер: как будто не сам он, и гнездо не его, а отстрельщика. Вон, Костя, первый от этой любви сбежал.

Константин. Подожди, ты за меня не выступай.

Валентина. «Наткал» — так его с одного места на другое бросали… Такие юристы всюду нужны были… Время-то какое было. Строили, строили, как бурлаки, а затем все перестроили… Горбачев, Ельцин… Всё разлетелось… Какие люди с горы покатились. А он удержался — десять лет прокурором был. Степан, ну уж от тебя я этого не ожидала.

Степан. Потому что привыкли, что я у вас вроде юродивого: либо молчу, либо как пузырь лопаюсь.

Ирина. Это она сейчас запела на новый мотив, а когда дед вас с Иваном по чердакам гонял, зад-то у нас грела. Тогда всего ожидала!

Валентина. И правильно гонял! Не положено. Не женаты были.

Ирина. Вашему Кольке уже полтора года было, а тебе — «не положено». Как же вы сделали его с Иваном — через не положено? Радуйся, что Иван с совестью оказался — женился на тебе.

Степан. Молчи! Не в бумажке дело! У них настоящее…

Ирина. Ну конечно, настоящее. А тебя что, в наморднике в загс привели?

Константин (резко встает). Как не стыдно! Простите, Анна Николаевна! Я хочу сказать вот о чем…

Звонок телефона.

Все. Виктор… Наверное, Виктор… Трубку берите…

Валентина. Слушаю! Ага, добрый вечер, Сергей Иванович. Спасибо. Передам всем. Ничего-ничего! Я понимаю, у вас такая работа… Сейчас позову. (Ирине.) Твой… шеф! (Передает трубку.)

Ирина (официально, но с подтекстом). Добрый вечер, Сергей Иванович. Вы у нас такой, кого хотите из-под земли достанете. Что такое? Как заболела? Нет-нет, конечно… Но все-таки, может быть, завтра, Сергей Иванович? Я могла бы пораньше! Ох, Сергей Иванович… ну, какой же вы настойчивый… Да у нас тут… сороковины… Да что вы все про деньги, это же работа у нас такая. Нет, «мерседес» сюда. Я дежурному сама позвоню, но попозже. (Кладет трубку.)

Передает соболезнования. Доклад надо срочно сделать. Морозова… (Степану.) Ты знаешь… Заболела. (С достоинством.) Переедем в новую квартиру, я им всем покажу. Уйду из мэрии, сама фирму открою. (Проходит на свое место.)

Олег. Мы отловили для цирка медведицу, так она у них теперь на компьютере печатает.

Ирина. Это ты о чем?

Олег. Может быть, её вместо тебя отправим?

Ирина (быстро и бесцеремонно). Нет, лучше ты женись на этой медведице и в свадебное кругосветное путешествие отправься в одной каюте.

Константин. Анна Николаевна, спасибо вам…

Косовец. За что?

Константин. Спасибо, что мать вспомнили. Я думал, о ней и слова не прозвучит. Забылись мы, эгоистами стали. Привыкли родителей эксплуатировать. Стыдно и горько. (Очень искренне.) Валя, помнишь, как она всю жизнь: худая, в одном и том же вечно халате. Руки — тонкие-тонкие… Как подумаешь, что она этими руками дрова колола… Помнишь, на ужин всегда каша и сказка про мышку, как она заготовила зернышки! А это, оказывается, про нашу маму. Ты пошла в техникум, я уехал поступать в Москву, потом Виктор родился… Хороши мы все оказались, она так и высохла у плиты. И вот сегодня Анна Николаевна первая вспомнила про маму. Спасибо, Анна Николаевна.

Все встают и молча выпивают.

Косовец. Благодарю, Костя. Я даже не ожидала от вас… Вы все для меня очень близкие… Больше нет никого…

Ирина. Но у вас есть ещё один дом — церковь.

Косовец. Церковь — не в бревнах, Ирочка, а в ребрах. Мне кажется, что когда есть дружная семья — любые несчастья не страшны. Всегда есть опора… Вот Валюша, ей сейчас нелегко, но зато какие золотые ребята у нее растут. Они все понимают. Коля мне позавчера шепчет: «Бабуля, мы сегодня сочинение писали: «Если бы у тебя был последний лепесток, что бы ты загадал?» Это третий «В» класс! Из 17 человек 16 написали: «Чтобы не бомбили Сирию!», и только наш Коля написал про то, как любит маму. Я много жила одна, поэтому цену таким вещам знаю. Ну вот, пожалуй, и все. Все хорошо, а то я поначалу испугалась. А теперь вижу, ошиблась — вы настоящая опора и надежда Александра Константиновича. (Пауза.) Хотела предложить: может, мы памятник поставим? Если все вместе, то недорого выйдет… Валя, ты как?

Валентина. Обязательно, Нюра. Вот уж на что денег не пожалеем, так это на памятник. Правда, ребята?

Общие восклицания в поддержку.

Олег. Правильно, Анна Николаевна. Сделаем!

Константин. Конечно, сделаем! Что это вы засомневались?

Косовец. Спасибо! Как я рада! Какие вы воспитанные и хорошие дети!

Он сейчас с нами, за столом, и гордится вами.

Степан. Придумываете вы, Анна Николаевна.

Косовец. Что придумываю, Степа?

Степан. Нас придумываете. Мы гнилее. Я-то — точно. Какая мы опора, когда с краю норовишь прожить, сам себе в тягость.

Ирина. О чем это ты?

Степан. Об Иване. Не могу я больше молчать, Ира…

Валентина. Об Иване? Что случилось, Степа?

Степан. А то, что подлец я законченный!

Ирина. Это мы на балконе говорили, чтобы… Говорили об Иване… Ему и тебе надо помочь… Вот и деньги кстати… Ты же слышала, большую часть тебе… Степа, ты об этом?

Степан. Нет.

Валентина. Степа, какая подлость? Ничего не пойму?

Степан. Обычная, трусливая… От страха многое происходит в жизни, Валя.

Мне никогда не хватало характера: в школе, на работе, в поступках и даже… дома. С ней… женой… Вот она сейчас сказала — фирму откроет. И — откроет! Потому что у нее характер медведицы, о которой ты смеялся, Олег. А я буду рядом. Потому что живу… рядом… Рядом с каким-то че-ло-веч-ком, который сильней меня, потому что — подлее! Этот человечек поступал, а я только гаденько извинялся. Всегда до икоты всего боялся. Чего? Не знаю… ребенком себя не помню. Не заметил, как сделался…

Ирина. Слишком болтливым! Он много выпил! Не слушайте его!

Степан. Нет, теперь уж выслушай. Твои рецепты известны. Я по ним жил. Вернее, другой во мне жил, а я — спотыкался… Валя, это по моей сучьей милости…

Ирина. А ну, заткнись, дохлятина.

Степан.…Иван схлопотал срок. Если бы я признался, что меня били и что Иван действительно слышал мой голос и бросился защищать — была бы другая статья, и он бы сейчас сидел рядом. Здесь! Около этого пустого прибора.

Ирина. Варежка ты, дырявая варежка!..

Степан. Да замолчи ты!

Валентина. Степ, что ты несешь?

Степан. Петрик с друзьями меня оскорбили. Я обидчика ударил. Они начали меня… Я заорал. Знал же, что Иван дома, знал, что его не испугает, сколько их… Так и вышло. От двух других я бросился бежать… Я же не знал, что произойдет убийство. Тут оно все и вылезло: Иван в них запустил кирпичом, тот под руку попал. И запустил-то, в темноту, на авось! Попугать!.. А рука у него — кувалда, он же многоборцем был. Ну и попал в десятку. Пол башки этому парню снесло. Мне бы надо, как сейчас, встать на суде и сказать, как было на самом деле, а мы с отцом решили молчать. Под завязку!.. А потом, всё! Потом — конец! Потом, как в подвале: на людей вверх от грязи смотришь. Не хочу больше — всё! Прости, Валя, если сможешь. А не простишь: ветер мне и дорога. (Отошел в сторону и сел. Пауза.)

Ирина. Нет, не все! Раз уж начал рвать рубаху, надо говорить до конца! Твой отец, Валентина… Ваш папочка заставил его это сделать! Чего же ты самое главное прячешь? Говорить, так уж до конца. Вы тут его слушали на магнитофоне, млели от его благородства, а он Ивана взял, да и посадил. Этого тюхляка запугал, а у самого ни один мускул не дрогнул… Привык небось! Прокурор!..

Валентина (как раненый зверь). Вре-е-е шь! Это не-пра-а-а-вда!

Ирина. Правда! Я сама слышала! Вот этими ушами слышала, как он консультации проводил, как этого в бараний рог согнул. Тюря ты, перед кем варежку открыл! Лицемером дед был, как всё его окружение. Прикидывался добрым, а улыбался — страшно становилось: маска на лице.

В Бога не верил, в церковь ходил, как в зоопарк, и даже тем, кто страну на иглу посадил, не верил, но до самой смерти, как люцифер служил.

Помню, какие он монологи закатывал, какие в будущем райские кущи обещал, в какую позу становился, когда, по рассказам очевидцев, очередной конверт с деньгами брал и в сейфе прятал. Он же вас всех изуродовал. Вон, вы и после смерти врете! Опомнитесь, говорю я вам, опомнитесь, покуда не поздно, иначе Господь покарает. И вас, и детей ваших!

Валентина. Нет! Нет! Я не верю! Ты… Ты нам нарочно… Не мог он моего Ивана!.. Степан, то, что она говорит, это что, правда?

Степан. Да, Валя.

Валентина. Как же вы… могли… Как? Мы же родная кровь! Это же… У нас же двое, их-то за что? Что же я им теперь про деда-то скажу… (Уходит в другую комнату.)

Пауза.

Олег. Правильно, что сказал, Степан. Легче жить станет. (Уходит за Валентиной.)

Косовец. Степа, как Александр Константинович заставил тебя пойти на это?

Степан. В том-то и дело, что он не заставлял, я сам всё делал.

Ирина. Хватит! Не строй из себя целку.

Степан. Повторяю, я знал, что делал.

Косовец. Он повлиял на вас?

Степа молчит.

Он знал, что Ивану грозит такой срок?

Степан молчит.

В голове не укладывается.

Константин. У меня тоже. Может быть, он, как юрист, яснее понимал, как повернется дело, если ты признаешься? Может быть, за групповое, ещё больше бы дали?

Косовец. Вот-вот, Костя прав! Степа, у него, наверное, другого выхода не было? Надо разобраться… И основательно…

Степан. Разберусь, ещё как разберусь…

Ирина. Это как же?

Степан. А очень просто! Получу деньги, спущу все, а Ивана освобожу.

Ирина. Ну и посадят тебя, идиота. Было двое без отца, теперь третий прибавится.

Степан. Заслужил — прибавится.

Константин. Не об этом она сейчас, Степан. Ивану теперь вряд ли поможешь.

Степан. Почему не поможешь? Заявлю в прокуратуру и потребую пересмотра дела.

Константин. Спустить и заявить плевое дело, Степа. Не в этом фишка. Ты просто не хочешь понять, как это не ко времени. Никому это почета не прибавит. Говорить-то не о драке будут, а об убийстве. У Анны Николаевны прихожане загудят, будут пальцем тыкать. Вдумайся: через четыре года брата решил спасать — каково! Хорошо, нас ты можешь послать к черту! Но Ирина?! Работник мэрии. Насколько я знаю, вы хотите переехать из аварийки в другую квартиру?

Ирина. Конечно, шеф помогает. Он ветхое жилье распределяет.

Константин. И сколько комнат получите?

Ирина. Как сколько? По крайней мере, три!

Константин. Ах, три! Губу-то раскатали. Ну, так вот, вы и одной не получите. У нас взвешенно и хорошо думают в префектурах, когда распределяют ветхое жилье. Перед тем, как в прокуратуру пойдешь, прикинь, Степан, чем рискуешь. Ирина на такой горке, что через день там все известно будет. Назло сделают — ни себе, ни людям. Недаром стукачи называют Россию несчастной родиной, неограниченных возможностей. Стоит ли, Степа, начинать дело, в котором так много вопросов. А вот то, что ты хочешь Вале помочь — это дело! Здесь все тебя поддержат. Так ведь, Анна Николаевна?

Косовец. Это все так неожиданно, что я растерялась… Не могу поверить. Степа, тебе решать… Ивана жалко…

Константин. Иван убил человека! Пусть случайно, но факт.

Степан. Это произошло из-за меня!

Ирина. Ты же не о такой помощи просил!

Степан. Кто тут сообразит, что нужно делать?

Константин. Был такой человек! Увидев, что дело так далеко зашло для одного, он переступил утилитарные моральные ценности и спас другого.

И здесь вам не арифметика, здесь высшая математика целесобразности. Горько, тяжело, завышен срок, но спасена честь фамилии, и главное, страдает только тот, кто действительно виновен. Вот логика практика-прокурора. Знаешь, что было написано на воротах Соловецкого лагеря: «Железной рукой загоним человечество к счастью». Так вот, отец железной рукой вытащил тебя из ямы, загнал в счастье, да ещё после смерти кучу денег оставил. Что тебе не живется, Степан? Сегодня ведь лучше, чем вчера.

Степан. Может быть, и лучше, но противнее.

Ирина. Степушка, а брат-то твой прав. Твоей вины здесь нет. Ивану просто не повезло. Вале — поможем.

Степан. Кто это поможет? Ты, что ли?

Ирина. Я, ты! Все мы, если надо! Помнишь, как в песне…

Степан. Понятно. Все понятно. Как в песне… Я все время думал, что я — негодяй, а сейчас смотрю — вот их у нас сколько. И все железной рукой хотят загнать друг друга в счастье. А ведь попали туда, где страшнее, чем было. Посмотрите на себя: никому ни до кого дела нет. У тебя карьера, у нее квартира, ходовая тропа… А что со мной происходит — наплевать… Лишь бы доллары были — остальное купим. (Косовец.) Ну, они-то ладно… А вы, Анна Николаевна, как же вы?

Косовец (резко). Степан, зачем ты ненужным анализом занялся? Ты решил что-то для себя?

Степан. Да.

Косовец. Так не отдавай это на голосование. Кто может запретить человеку поступать по совести? Но запомни и другое, и потом не говори, что кто-то тебе это не сказал: «В тюрьму широка дорога, а из тюрьмы тесна». Так что: твой грех, твоя совесть, твои молитвы. (Тихо, как бы себе.) Другое понять не могу: зачем он всё это сделал…

Звонок телефона. Трубку берет Ирина.

Ирина. Да. Вам кого? Степана? Кто его спрашивает? Петрик? Зачем? Бандит, ты как разговариваешь. Я тебя… Ты мне ответишь!.. Сам ты… гад!

Степан вырывает у Ирины трубку.

Степан. Петрик, это Степан.

На шум из другой комнаты появляются Валентина и Олег.

Валентина. Что вы все выясняете?..

Константин. Это ищут Степана.

Степан (в трубку). Я никуда не поеду! Эта лафа вам закончилась! Поэтому послушай, что я скажу тебе… Слышишь: ты мне надоел! (Кричит.) Понял! И вообще я иду в прокуратуру! Понял? Да не стращаю я… Мне бояться нечего! Когда? Хоть сейчас… Где вы? На спасательной станции? Около лодок. Да наплевать, сколько вас. Через пятнадцать минут я буду! (Кладет трубку.)

Ирина. Куда через пятнадцать минут?

Степан. Надо.

Константин. Что за Петрик?

Ирина. Тот, из-за которого все началось. Он, видите ли, хочет с ними поговорить. Пусть идет: дурак бежит, земля дрожит, а кулак получит, в дерьме лежит.

Константин. Этого ещё не хватало!

Степан. Я их не боюсь! Все! Теперь их черед волноваться. (Надевает куртку. Машинально берет со стола монтировку.) Растоптать хотят — не выйдет! Если позвонит Виктор, я скоро.

Олег. Стоп! (Перехватывает Степана.) Куда ты? Что ты хочешь доказать?

Степан. Пусти! Я все равно пойду! Говорю тебе, пусти!

Олег. Сядь, обсудим. (Забирает у Степана монтировку.) Не горячись… Сначала спокойно расскажешь, что собираешься сделать, тогда — вперед, хоть с голыми руками.

Степан. Валя, я знаю, что меня стоит презирать, но я… иду в прокуратуру. Нет больше того слабака и труса… Всё! Я иду туда и скажу им прямо…

Ирина. Ты забыл, как они тебя мутузили?

Степан. Правильно делали! С хлюпиками так и поступают. А теперь пусть они скулят. Вон Петрик уже замандражировал! (Пытается уйти. Олег не дает. Борются.)

Олег. Нет! Не пущу! Или с тобой.

Валентина (спокойно, но твердо). Степа, ты никуда не пойдешь. Ивану так не поможешь.

Константин. Умница, Валя. А ты Степа — дитё! Правильно говорят: «Мужчина не бывает старше четырнадцати лет». Ну, придешь ты в прокуратуру, ну выложишь ты все эту давнюю историю, и кто это подтвердит? Петрик? Его компания? Ни-ког-да! Где гарантии, что все изменится в судьбе Ивана? Раз уж ты доверился нам, так хотя бы прислушивайся. Вот и Олег тебе то же самое скажет. Прежде всего, нужно помочь материально Валентине. Ты об этом говорил, вот и действуй. Как кстати эти деньги!

Валентина. Подожди…

Константин. Прости, Валя, дай доскажу… Мы здесь все свои, дальше этого круга ничего не выйдет… Мы Валю должны поддержать, ей помочь, а Ивана как не тяни — все равно судьба распорядилась.

Валентина. Его судьба — это моя жизнь. И не только моя — мальчишек. Так что нечего гвозди вколачивать и хоронить. Жизнь тюрьмой не оградишь. И денег мне не надо. А из этого миллиона и подавно ничего не возьму. Я четыре года от людей лицо прячу: муж такое сотворил, что до могилы не отмыться… И вот что скажу тебе, Степан: ты как хочешь, но вырвать его оттуда обязан. Как — не знаю, сколько будешь тратить — не мое дело. Но сделать это ты обязан! Иначе прокляну. Он за свое должен отвечать, а не за всех. (Подходит к фотографии отца.) Денег мне его не надо! Ни копейки! Совесть деньгами не отмоешь. (Поворачивает фотографию к стенке.) А запись его сотру… (Собирается уходить.)

Олег. Куда ты?

Валентина. За ребятами.

Звонок телефона. Трубку берет Олег.

Олег. Слушаю! Да, да, слышу!.. Виктор?! Ну как ты? (Всем.) Вылетает!

Все бросаются к телефону. Только Валентина идет в противоположную сторону, где находится магнитофон. Сделав перемотку, она включает запись, чтобы стереть голос Никитина-старшего.

Витя, когда посадка? Только что объявили? Кого? Валю? Тут все с тобой хотят поговорить. Хорошо, хорошо… Валя, Виктор с тобой хочет поговорить.

Валентина. Да, Витя? (Пауза.) Хорошо, пожалуйста! Есть место… Он твой приятель? Не беспокойся, устроим. Когда ты вылетаешь? Степан встретит тебя в аэропорту. Какой номер рейса? Двадцать три шестнадцать? Хорошо. Ждем. Пока. (Кладет трубку.) Сейчас вылетает. (Степану.) Рейс запомнил?

Степан. Да.

Звонок телефона. Валентина машинально снимает трубку.

Валентина. А, Марина, всё-всё, бегу! Одевай, я выхожу. Как сломал руку? Опухла? Но это не значит, что это перелом. Господи, одно за другим. Сейчас бегу.

Косовец. Валюша, что случилось?

Валентина. У Коли что-то с рукой! (В трубку.) Бегу, бегу…

Бросает трубку и выбегает из квартиры.

Косовец. Господи, надо было их здесь оставить. Они как втроем сойдутся — обязательно что-нибудь случится.

Олег. Ну что, Степан, езжай. Пока доедешь, то да се, а там и Виктор прилетит… Ирина, ты с ним?

Ирина. С ним.

Олег (Степану). Бак заправлен?

Степан. Да. (Прикасается к горбу Олега). На счастье говорят.

Олег. Тут от нас до Новосибирска рукой подать, езжай пораньше. Там, я понял, приятель с ним летит, пусть лучше у меня остановится. Здесь не с руки будет. Вот ключи, завези его по дороге.

Степан забирает у Олега ключи и выходит.

Константин. (Ирине) А ты? (Ирина делает ему знак, указывая на Косовец.)

Олег (Ирине). Не пускай к ним Степана, поняла?

Ирина. Хорошо.

Ирина, чуть помедлив, уходит за Степаном.

Константин. Ух, тяжко… Сколько здесь лёта от Новосибирска?

Олег. Час с небольшим…

Константин. Анна Николаевна, я захватил из Москвы хорошее испанское вино, сервелат, икры… Если нетрудно — распорядитесь… (Подает сумку.)

А то у Виктора поди в глазах одна чешуя от горбуши блестит…

Косовец. Зачем, все есть. И на кухне всего полно.

Константин. Такое ни на какой кухне не помешает. (Косовец уходит с сумкой. Константин оглядывает стол.) Вроде ничего! А то в театре у нас как застолье, так на сцене одна колбаса. Ничего, едят, актеры народ терпеливый… Один, правда, вспылил: «Полуфабрикатами кормите, я — залуженный артист!» В квартале премии лишили — теперь молчит. Травку жует. Прозвали теленок. Лет десять назад вся Москва смеялась: один известный режиссер написал мемуары и назвал: «Я». А ведь «Я» — последняя буква в алфавите. Господь ведь кого-то надоумил эту букву в конец поставить. (Зовет.) Анна Николаевна! (Косовец выглядывает.)

Стол бы надо почистить, убрать лишнее… Если не трудно.

Косовец. Сейчас, сейчас… (Уходит.)

Константин пригубил вина. Закусывает. Вальяжно устроился в кресле, закуривает.

Константин. Олег, я два дня в городе, а пообщаться с тобой не получается. Или ты избегаешь меня?

Олег. Почему?

Константин. Говорят, ты в гору пошел, диссертацию пишешь?

Олег. Пишу!..

Константин. А тема?

Олег. О новом методе охраны и возобновления сибирского кедра.

Константин. Получается? Возобновишь? Садись, выпьем. (Наливает Олегу.)

Олег. Посмотрим… (Выпивают.)

Константин. Валя говорила, что наша фамилия в «Красной книге» появилась? В связи с чем?

Олег. Обнаружил реликтовый вид растения.

Константин. Что ж, молодец. А зачем голубятню ребятам построил?

Олег. В наших краях появился «Странствующий голубь». Хочу отловить и развести. Ребят увлечь.

Константин. Купи белых, зачем тебе «Странствующий»? Закусывай, закусывай… И на сороковинах люди едят и пьют.

Олег пытается что-то съесть.

Олег. Дело в том, что этот подвид исчез. Миллиарды были… Одна стая летела четыре часа и занимала 136 километров. Однако все исчезли. Всех уничтожил человек. А тут вдруг у нас обнаружился…. Надо побороться за деда.

Константин. Значит, боретесь. Голубей ловите.

Олег. У природы другая борьба.

Константин. Какая же?

Олег. Диалектическая…

Константин. Что ж, у вас и волк в овчарню не заглядывает?

Олег. А что ты думаешь, волк, особенно красный…

Константин. А есть и такой?

Олег. Есть — редкий подвид… прирожденный семьянин и за лишним не тянется.

Константин. Неужели воспитали? А как же басня: «Сказал и в темный лес ягненка поволок» Или больше не волокут? Альтруистов воспитали?

Олег. Природа в воспитании не нуждается. В заботе — да.

Константин. А ты знаешь, из млекопитающих едят друг друга только люди и крысы.

Олег. Не совсем так, крысы едят только в экстремальных ситуациях, а люди — когда есть «аппетит» или когда шлея под хвост попадет. Мы, к сожалению, ничего природе не можем предложить, кроме эксплуатации.

Константин. Мы — это кто?

Олег. Временноживущие, временноедящие, временнорождающие, словом — временномыслящие…

Константин. Не люблю, когда много шипящих в речи — избегай. Значит, живешь, как язычник. С утра — в седло, и по полям и лесам… А на люди чего редко показываешься?

Олег. А чего мне мелькать? За спиной же не ранец! Идешь — все оглядываются…

Константин. Брось, люди добрее.

Олег. Люди всякие…

Константин. Много вас в заповеднике?

Олег. Полный комплект. И тем не менее к нам просятся на работу, приходят, пишут…

Константин. Глядишь, вы там ещё какую-нибудь секту организуете. На случай войны тушенку будете заготовлять. Совсем недавно в глубинке каких-то старообрядцев обнаружили.

Олег. Всякая секта — крайность, значит — насилие. Природа — это религия будущего. У нее нет начальников, все служащие. Вот Гольфстрим охладеет, температура понизится, вот тогда быстро все поумнеют. Россия первой страной в мире станет. Вот уж действительно — «Все флаги в гости будут к нам!»

Константин. Смотри-ка, философ! И что же, в этом будущем вы без начальства обойдетесь?

Олег. К этому времени у начальства работы немного останется.

Константин. Иллюзионист… (В сторону.) Тут страна может развалиться, а он голубей разводит. Насмотрелись фильмов.

Олег. Почему иллюзионист?

Константин. Потому что история учит: только в начале своего возникновения любая религия живет и властвует над людьми, включая самых умных и сильных. Потом вместо веры приходит толкование. Вместо праведной жизни на природе — обряды, и все заканчивается лицемерием жрецов в борьбе за сытую жизнь. В такую диалектику я верю. Только борьба дает силу и блага, и никто этого из рук не выпускает.

Олег. Выпустят, когда настоящая жизнь начнется.

Константин. А кто же скажет нам, что началась настоящая жизнь? Вспомни, сколько их на памяти, говоривших, что началась настоящая жизнь.

Олег. И всё-таки, надеюсь. Диалектика истории — штука тонкая. Я оптимист! Я верю, что наступит эпоха нашей доблести.

Константин (хохочет). Ну, ты даешь! Трогательно. Хорошее же ты место в жизни выбрал для доблести: «В лесу прифронтовом!» (Вновь хохочет.) До слез уморил. Фантазер ты, Олег. И сам того не ведаешь… Сегодня фарсовая имитация доблести. Дорогой мой, ты от гордыни в идеализм ударился. Жизнь, голубчик, проще, однобразнее, скучнее… Ты чего Валентине наговорил? Почему она так взорвалась? Ей ли от денег отказываться?

Олег. Я ничего не наговаривал. Она решила сама.

Константин. Возможно, отец поступил неверно, скорее так, но судить его не в нашей власти. Право судить он унес с собой… Мне всегда казалось смешным, когда потомки, засучив рукава, трясли историю, переделывая на свой лад. Вот и сегодня вспомнили, что нужен новый учебник по истории. Сизифов труд. Придут следующие и заново перепишут. (С пафосом.) И мы с удовольствием прочтем: и про нашу жизнь, и про достижения, и про то, как мудро и дальновидно народ шел к своей великой цели под руководством… Интересно, кто следующим будет? (Неожиданно и резко.) Ты последние дни бывал у отца?

Олег. Бывал.

Константин. Его что-то тревожило?

Олег. Да, тревожило…

Константин. Что?

Олег. Не знаю. Скорее всего, совесть… К сожалению, он был скрытным человеком.

Константин. Какой он был, я знаю. Кому он мог довериться?

Олег. Ты о деньгах?

Константин. Деньги я знаю, у кого.

Олег. И у кого же?

Константин. У тебя… (Пристально смотрит на Олега.) «Поведение — это зеркало, в котором каждый показывает свою краску». Ты не покраснел, значит, деньги не у тебя. Прости, маленькая провокация. (Обнимает Олега.) Олег, почему он снял деньги с книжек, в том числе и немецкой, и решился на какую-то подпольную конспирацию? Ответь мне на один вопрос… (Тихо шепчет Олегу.) Давай отойдем в сторону, я не хочу, чтобы слышала Анна Николаевна.

Оба отходят на авансцену.

Когда ты приходил, он успокаивался или становился возбужденным?..

Олег. Я понимаю, к чему ты клонишь, он был в своем уме. Он часами меня не отпускал. Однажды пошел нас с Валей провожать… Идем по коридору, и вдруг он ринулся назад, в палату. Мы вернулись — его рвало.

Константин. С чего это?

Олег. Да вроде с ничего, все как обычно было; кто-то по стенке шел, кого-то в лифте везли, какая-то старуха перед нами суп в коридор выплеснула. Валя решила, что запах щей на него так подействовал. А мне показалось…

Константин. Чего замолчал? Что тебе показалось?

Олег.…Что старуха узнала его. И целилась щами в него.

Константин. Думаешь, мстила?

Олег. Его на следующий день перевели в другой корпус.

Константин. Он успокоился?

Олег. Первый день, а потом то же самое… Слезы, раскаяние и… страх! Костя, не мучай меня! Зачем тебе эти подробности? Ты действительно знаешь, у кого деньги? Они у Виктора?

Константин. Я же сказал, что они не у тебя, а… У Виктора?.. Конечно, у Виктора!

Звонок телефона. Константин берет трубку.

Слушаю? (Олегу.) Опять этот ваш Петрик! (Передает трубку Олегу.)

Олег. Нет, это не Степан, а его двоюродный брат Олег. Брата нет, он уехал. Будет не скоро. У меня предложение: встретиться! Где вы сейчас? У спасательной? Ишь, водолазы? Нет-нет, это я так. Через десять минут я подойду. Вы не бойтесь! Я с вами поговорить хочу. Как выгляжу? Среднего роста, заметно, что… сутулый. Хорошо! Я сейчас выхожу. (Кладет трубку.)

Константин. Ты что, с ума сошел? Зачем тебе это надо?

Олег. Хочу поглядеть на них поближе. А полезут — не страшно, хуже не сделают. Испугались, что Степан заявит. Мальчишку грозятся пристукнуть.

Константин. Я… с тобой?

Олег. Да нет, не надо. Ты все испортишь.

Константин. Это почему?

Олег. Меня они тронуть, может быть, постесняются, а тебя могут.

Константин. Почему? (Подает Олегу монтировку.) Возьми!

Олег. Не надо!

Константин. Нет, прошу тебя, возьми. Будешь спокойнее.

Олег. Нет-нет, спасибо. (Надевает пиджак.) Странно, почему же ты все-таки не стал актером? В сенате, на лошади, ты был бы великолепен. А вот «Я… с тобой» у тебя не получилось. (Уходит.)

Константин. Злой… Заносчивый горбун. Даже не может скрыть самолюбия. Но деньги не у него. Иначе не переспрашивал бы о них.

Подходит к фотографии отца и переворачивает её лицом. Всматривается в портрет.

Вот кто в сенат бы въехал! (Отходит от фотографии и оглядывается.) Еще, пожалуй, впутается в историю, этот Олег. А монтировку не взял.

А жаль! (Вдруг стремительно подходит к шкафу, выбрасывает из него разные вещи и откуда-то из глубины вытаскивает завернутый в детскую клеенку предмет. Размотав бечевку, достает браунинг.) Смотри, сохранил его. Как ребята не заиграли? (Зачитывает надпись.) Именное… (Быстро направляется к двери, где находится Косовец.) С ума сошел! (Возвращается и прячет оружие в стол. Затем собирает разбросанные вещи и заталкивает их в шкаф.)

Из кухни, с тарелками на подносе, выходит Косовец.

Косовец. Если вы ищете деньги, то там их нет.

Занавес

Второе действие

Косовец. Если вы ищете деньги, то там их нет. (Проходит с подносом к столу и раскладывает закуску.)

Константин. Такие деньги в шкафу не держат, Анна Николаевна. Мне показалось, что у отца остались очки от солнца. Однако я их не нашел. Глаза стали уставать. (Убирает оставшиеся вещи в шкаф.)

Косовец. Очки в оправе «директор» лежат в зеркальном ящике.

Константин. Как вы все запомнили, Анна Николаевна? Где хранятся, название оправы? (Проходит к зеркалу и достает из ящика темные очки.)

Косовец. Стекла мы привезли из Болгарии, а оправу «директор» заказали здесь, в нашей «Оптике». Когда с человеком связана лучшая часть жизни, помнишь любую мелочь.

Константин (примеряет очки). Скажите, Анна Николаевна, а оправы «замдиректора» в «Оптике» нет?

Косовец. А что вам мелочиться, Константин? Носите эту — на вырост!

Константин. Спасибо за поддержку, Анна Николаевна. В грядущем месяце все решится.

Косовец. Как у вас складывается в театре, неважно?

Константин. Неважно? Почему вы так решили?

Косовец. Я всех мужчин делю на «работников» и «соловьев».

Константин. Это как же?

Косовец. «Соловьи» — это те, которые трелями занимаются: обещают, спорят, машут руками, журчат на собраниях, — словом, заливаются.

Смысла от них никакого, но если избавляться, то половина наших чиновников без работы останется. Другое дело — «работники», эти молчаливы, часто злы, говорят, что они рабы на галерах, тянут за пятерых и, как правило, знают дело.

Константин. Я отношусь к какому типу?

Косовец. Вы типичный соловей, Константин. Простите, что я так откровенно говорю, но если я ошибаюсь, только к лучшему.

Константин. Вы говорите не откровенно, а беспощадно.

Косовец. Не обижайтесь, я прямолобая, в отца.

Константин. Прямой, говорят, глупый до святости, но о вас так не скажешь.

Косовец. Обиделись?

Константин. Нет, вы ошибаетесь. Просто вы не знаете сцену… В театре любят и умеют говорить. Время мчится, старые театральные идеи при смерти, новые — чужеродны и пошлы. Произошла подмена, культура мчится к бесам, как всадник без головы. Все стало эфемерно, царствует пиар, конвейер «зажигает» новые звезды, но они мелькают и не обжигают сердце. Отсюда нереализованные мечты, воспаленные амбиции, постоянная зависимость: дадут роль или нет, отметит критик или забудет, первый состав или второй, — все это надо объяснить, оправдать, упаковать в какую-то логику, — здесь и приходит на помощь слово. Контрастность порождает грубость отношений… Актрисы бессердечны, изменчивы, завистливы. Мужчины — хамские, дубленые души! Все они — люди исключительного невежества и глубокого равнодушия, притворщики, истерически-холодные лжецы с бутафорскими слезами и театральными рыданиями, упорно-отсталые рабы, готовые радостно пресмыкаться перед режиссером и начальством. Их дети, эти бедные гастрольные канарейки, лучше всего знают своих родителей, они говорят: «Давайте играть в актеров, изобразим, как мы перепьемся, передеремся и ляжем спать».

Косовец. Господи, какой ужас! Так ненавидеть актеров может только несостоявшийся актер. Какая же мука для вас работа в театре?

Константин. Это одна сторона, Анна Николаевна, но вынужден признать и другую: когда вся эта команда бессребреников влюбляется в пьесу и начинает работать — рождается чудо! За показной внешностью открывается святая преданность искусству, наивный героизм, когда спектакль требуется творчески защищать… Тут мелочи отодвигаются, торжествует вдохновение и правда! Ну, а вечером прихожу я — завпост, с рабочими сцены, и всё до последнего гвоздя вырву с корнем, разбросаю по карманам, и чуда нет! Так что я не соловей, а если соловей, то разбойник.

Косовец. Вы так по-разному все оцениваете, что, возможно, и то, и другое — неправда.

Константин. Нет, Анна Николаевна. У меня, что на уме, то и на языке.

Косовец. Отец ваш другим был.

Константин. Вы уверены?

Косовец. Да, уверена! Он был искренним человеком, и двух правд у него не было.

Константин. Мы все искренние, Анна Николаевна, порядочных только нет, вот беда.

Косовец. Все, что рассказал Степан, не так просто! В этом следует ещё разобраться.

Константин. В Индии идолов делают из кусков: камень от жары лопается, и тогда треснувший кусок всегда можно заменить.

Косовец. Что вы имеете в виду?

Константин. Что? Подменить поступки невозможно. Всегда появится тот, кто выльет на тебя щи.

Косовец. Вы придаете фактам другой смысл.

Константин. Возможно, но факт налицо.

Косовец. Разве вы не видите, что Степан запутался, все утрирует… Не могло этого просто быть. Вашего отца я знаю… Прикинуть, кто из них человеком потом вернется — нетрудно… Иван — махина, а Степан — ботва.

Константин. Он его в детстве не Степкой, а Тешкой звал.

Косовец (убежденно). Вот-вот! Он знал Степана, знал, что тот не выдержит… И потом, перекладывать ответственность на того, который теперь не ответит, разве это по-мужски! Ирина — другое дело: ночная кукушка одной темы — самоутверждения.

Константин. Я только сейчас понял, как, в сущности, отец был одинок. Только вы… Одна вы только и были рядом, заботились о нем. С возрастом они такие беззащитные…

Косовец. Нет, и Валя, и Олег, и даже Степан — старались его поддерживать. Когда болел, каждый день к нему ездили. Олег даже доставал кумыс — врачи рекомендовали… Не помогло…Сел на кровать, пошла горлом кровь и залила всё! (Взяв себя в руки.) А где Олег?

Константин. Олег? Он пошел… кажется, в магазин, скоро будет. Анна Николаевна, а почему он все-таки не написал завещание?

Косовец. Вы опять… Видимо, не счел нужным.

Константин (просматривает ещё раз письмо). А что значит строчка: «Оставлять на книжках я не хотел, а завещание писать не могу»? Почему — «не могу»?

Косовец. Костя, побойтесь Бога! Вы опять начинаете пытать! Я уже говорила, что не знаю, как все объяснить. Для меня тоже многое загадочно и странно. К примеру, его исчезновение накануне смерти из больницы… Потом внезапное возвращение…

Константин. А было и такое?

Косовец. Было! Вернулся в больничных тапочках и в плаще соседа по палате.

Константин. И что сказал?

Косовец. Сказал, что гулял по городу. А Валя говорит, что заходил домой. У него были ключи.

Константин. Вот как? Почему его в больнице рвало?

Косовец. Кто вам это сказал? Олег? Ирина? Это было всего лишь один раз: какая-то старуха выплеснула на него кислые щи, и это его очень взволновало. Кажется, он её вспомнил. Обозвал «пиковой дамой». На следующий день его перевели в другой корпус, и инцидент был исчерпан.

Константин. Странная история.

Косовец. Ничего странного. Мало ли у таких людей, как Александр Константинович, врагов. Ведь прокурором был, а не парикмахером.

Константин. А вы знаете, что со сберкнижек крупные суммы дают не сразу.

Косовец. Первый раз слышу.

Константин. Да, по предъявлению на самого близкого родственника.

Косовец. Откуда вы это знаете?

Константин. Звонил юристу. Скажите, Анна Николаевна, только честно, сколько денег он пожертвовал церкви?

Косовец. Эта цифра не распространяется.

Константин. И никто из моих близких не знает, сколько он ухлопал на церковь?

Косовец. Не ухлопал, а пожертвовал. Нет, детям он не говорил. Впервые о деньгах на храм он рассказал в этом письме.

Константин. И даже вы не знаете, сколько потрачено на церковь?

Косовец (через паузу). Однажды матушка со мной поделилась — возможно, около двух миллионов долларов.

Константин. Что? (Хватает руками голову.) Сколько?

Косовец. Около двух миллионов долларов.

Константин. Спасибо вам большое, Анна Николаевна, что вы так положительно подействовали на папину… религиозность.

Косовец. Эти деньги ушли на ремонт и строительство церковной часовни. Есть смета — истрачено все до копейки. Сотни людей благодарны Александру Константиновичу.

Константин. Правда? Если бы вы знали, как приятно мне это слышать.

Косовец. Он хотел истратить все, но я его отговорила.

Константин. Неужто?

Косовец. Сказала, что у него есть дети.

Константин. Вы хоть задавали такой вопрос, откуда у него такие деньги?

Косовец. Задавала и он покаялся. Последние годы в прокуратуре, когда он узнал, что у него рак, он брал «барашка в бумажке», так он называл взятку. Хотел поехать лечиться в Хьюстон, там лучшая онкологическая клиника в Америке, но потом передумал.

Константин. И просто брал взятки?

Косовец. Нет, перестал их брать, и часть отдал на церковь.

Константин. А нам оставил часть этого барашка?

Косовец. Да. Поэтому он и завещание не хотел писать.

Константин. Скажите, Анна Николаевна, он обещал вам лично оставить немного денег?

Косовец. Что вы заладили: скажите, скажите?.. Я не хочу отвечать на этот вопрос.

Константин. Почему?

Косовец. Все меркантильные вопросы мне глубоко неприятны.

Константин (резко). Однако это не помешало сказать вам, что делить надо между теми, кто указан в письме.

Косовец. Сказала, потому что так написано Александром Константиновичем. Для меня его воля — закон. И больше я на эти темы говорить не хочу.

Сегодня день сороковин, а не приговоров и обсуждения его поступков! Но если бы он знал, как поведут себя его старшие сыновья — уверена, что он тысячу бы раз взвесил, прежде чем оставить вам хоть копейку. (Направляется в другую комнату.)

Константин перекрывает ей дорогу.

Константин. Нет, подождите! Вы спрашивали у Вали, почему я остановился не у неё, а у друзей? Так вот, чтобы сегодня кое-что окончательно прояснить, сообщаю: эти два дня не прошли даром.

Косовец. Всё! Я не хочу больше ничего слушать до приезда Виктора! (Пытается уйти.)

Константин силой толкает её в кресло.

Константин. Нет, вы будете сидеть и слушать! И пока не вернете деньги, ни один человек вам не поможет.

Косовец. Да вы с ума сошли! Какие деньги? Нет у меня никаких денег!

Константин. И ты смела меня назвать скользким? Меня, кто схватил тебя за руку, как подлую воровку и подстрекательницу! Пожить решила, пошиковать? Подмяла старика, выудила со своей «церковной мафией» на общак, а сейчас за своей долей потянулась?

Косовец. Боже, что вы говорите?! Пустите меня! Слышите, немедленно отпустите меня! Вы — негодяй и лгун!

Константин. Я — лгун? Нет, вы ошибаетесь! (Хватает со стола письмо.) Шаг за шагом я восстановил его последние дни. Вы лжете, что он ушел из больницы в тапочках и чьём-то плаще. (Кричит.) Вы принесли ему одежду!

Косовец. Неправда!

Константин. Вот адреса тех, которые с ним лежали в палате. (Показывает записную книжку.) Никто из них не одалживал плащ, но по стечению обстоятельств вас в этот день видели многие! И пошли вы не сюда, а волокли еле живого человека в свою квартиру, предварительно зайдя в сберкассы и всё сняв со счетов. Вам надо было убедить его, что только вы сможете разумно распорядиться его наследством. Виктор ушел на год в плавание, и вы придумали красивую историю дележа денег после смерти, за круглым столом. И чтобы вам поверили, вы предложили написать трогательное письмо другу. Вы учли его состояние, страх перед смертью, и сентиментальная картина памяти и благодарности детей сделали свое дело. При вас он написал письмо, содержание которого вы знали, потому что не слушали с таким интересом, как все! И, наконец, вы дали на похороны такую сумму, которую трудно иметь при вашей работе в монастыре. Но этого мало…

Косовец. Вы… Вы, чудовище! Это…

Константин.…Но этого мало! Отведя отца в больницу, вы пришли сюда и сделали вид, что он был в квартире, что-то искал. Вы хотели, чтобы никто не знал о вашей встрече и вашем появлении в этот день у больного. Действительно, никого из наших не было 24 июня в больнице, а в ночь на 29 отца не стало.

Косовец. Это все… всё… ложь! (Пытается уйти.) Пустите меня!.. Я… Я любила Александра Константиновича! Любила в нем всё: характер, достоинство, прямоту… А ты! Ты… Ты — тварь! Ты — чудовище! Растоптать единственное, что у меня есть… Подлец! (Плюет. Хочет уйти.)

Константин швыряет Косовец назад в кресло.

Константин. Нет, пока ты, божья коровка, не вернешь все до копейки, до тех пор ты не сойдешь с этого места. Ты — любила? Ты обманула его. Играла, как старым пуделем, жадным сделала. Из-за тебя я его уважать перестал. Как не позвоню: где отец? Он у этой, богомольной. Где деньги? Где, говори?! (Трясет Косовец.)

Косовец (задыхаясь). Нет! Нет! Нет! (Хватает воздух ртом.) Пустите!.. На помощь! Пусти…

Константин. Где деньги? Где?.. Мне нужны деньги! (Бросается к столу и из ящика выхватывает браунинг. Наводит его на Косовец.) Го-во-ри!.. Или я буду стрелять!.. Ну! (Кричит.) Р-а-аз! Два!

Косовец рванулась из кресла, но вдруг, согнувшись, повалилась на пол.

Встать! Вста-а-ть! (Пауза.) Вставайте, хватит притворяться. Встать! (Видя, что Косовец не подает признаков жизни, Константин берет её руку и проверяет пульс. Потом, оставив браунинг на столе, бросается к телефону.) «Скорая»? «Скорая»?

Входит Олег.

Олег. Что случилось?

Константин. Сам не знаю!.. Говорила об отце, и вдруг повалилась… Вспомнили о том, что Степан о драке и суде рассказал… Занервничала, и вот… Повалилась… (Снова проверяет пульс Косовец.)

Олег. Господи, как же так?.. Давай-ка её в комнату на тахту. (Поднимают.) Осторожно, голову выше…

Переносят Косовец в другую комнату. Константин возвращается и вновь бросается к телефону. Вдруг вспомнив, подбегает к столу и прячет в карман браунинг. Последнее движение не ускользает от Олега, который вошел чуть позже.

Константин (у телефона). «Скорая»? Мне нужно «скорую»… Здравствуйте… У нас женщина потеряла сознание. Наверное, сердце… Нервничала… Не знаю, но ещё нестарая… Нет, дыхание есть… Большая Лагерная, семьдесят шесть, квартира два. Ко-со-вец. Знакомый, Никитин… Через сколько? Спасибо! (Кладет трубку.)

Олег. Что сказали?

Константин. Сейчас будут… Как она?

Олег. Лежит. По-моему, плохо… Еле дышит, но пульс есть.

Константин. Может быть, лекарства какие-нибудь? Нитроглицерин, валидол?

Олег. Не знаю, где у Вали лекарства? Может, в ящике? (Подходит к зеркалу и из ящика вытаскивает коробку с лекарствами. Ищет.)

Константин. Я быстро в аптеку! Нужно купить хоть что-нибудь…

Олег. Сейчас будет «скорая помощь»! Куда ты?

Константин. Что ты, не знаешь нашу «скорую помощь»? Они пока приедут, человек три раза околеет.

Олег. Постой! (Держит в руках пузырек.) Вот, кажется, что-то для сердца.

Константин (взяв пузырек). Нет, это не то, это от печени. Мы теряем время. (Возвращает пузырек и быстро уходит.)

Олег (оставляет пузырек на видном месте, проходит в другую комнату, слышен его голос). Анна Николаевна? Вы слышите меня? Это Олег.

Входит Валентина.

Олег (бросается навстречу). Валя, беда!

Валентина. Что случилось?

Олег. С Нюрой плохо. Без сознания.

Валентина. Как без сознания? Что ты говоришь? Где она?

Олег. В той комнате. (Направляется в комнату, где находится больная.) Она стала нервничать из-за дяди Саши, потом упала. Мы с Костей перенесли её на твою тахту.

Валентина. А где Костя?

Олег. Побежал в аптеку.

Валентина (голос из другой комнаты). Аня? (Чуть не плача.) Ню-роч-ка! (Громко.) «Скорую» вызывали?!

Олег. Вызывали.

Валентина. Аня? Ты слышишь меня? Аня?

Птичья трель звонка. Валентина и Олег встречают бригаду неотложки.

Голос врача. Где больной?

Голос Олега. Больная в комнате.

Голос Валентины. В той комнате, проходите, пожалуйста.

Голос врача. Люба, подключите электрокардиограф. Чем болела?

Голос Валентины. Давление… иногда.

Голос врача. Кто она вам?

Голос Валентины. Кто? Да родня… Как сестра! (Вдруг заплакала.)

Что, доктор, заберете?

Голос врача. Посмотрим. Сначала укол. Ну вот.

Шумно, задыхаясь, вбегает Константин. Выглядывает из комнаты Валентина.

Константин (Олегу). Ну, что? Как она? (Показывает лекарства.)

Олег (вызывает врача из другой комнаты). Доктор, мой брат был, когда ей стало плохо.

Врач (выходит из комнаты). Как все произошло? Она нервничала?

Константин. Сильно… (Шепотом.) Мы по неосторожности, рассказали ей очень тревожащие… сведения… Она переволновалась… Всегда спокойная, тут вдруг стала кричать, нападать на нашего родственника… А потом резко встала с этого кресла и… упала. Вот… Тут пришел Олег, и мы перенесли её туда… Потом я вызвал вас, доктор.

Врач. Ясно. Возможно, это шок.

Константин. Да, это шок! (Показывает на сердце.) А это как? Сердце выдержит, доктор?

Врач. Сейчас кардиограмма покажет. Она на сердце жаловалась? (Уходит в другую комнату.)

Валентина (следом). Редко. Хотя она даже у нас держала какое-то лекарство.

Все, кроме Олега, уходят в комнату, где находится больная.

Входит медсестра. Пристраивается за столом.

Достает бумаги, ручку.

Медсестра. Где она работает?

Олег. Последние пять лет служит в монастыре.

Медсестра. В монастыре? Это точно?

Олег. Точно, потому что я там бывал.

Медсестра. Кем она работала?

Олег. Почему работала?

Медсестра. Простите, десятый выезд, устала. Простите, я оговорилась.

Олег. Не по себе от такой оговорки. Она свечи и иконы продает.

Берет оставленный на столе пузырек и показывает его медсестре.

Скажите, это от печени?

Медсестра. Не «от», а для… сердца. Это интеркордин. Старый сердечный препарат. (Возвращает пузырек Олегу. Собирает документы, укладывает в папку. Из комнаты выходит врач.)

Медсестра. Ну как, доктор? Все в порядке?

Врач (медсестре, тихо). Инфаркт, голубушка. Срочно везем в кардиологическую…

Врач (Олегу). Где у вас тут ванная? Надо руки помыть.

Олег показывает. Доктор уходит. Входит Валентина.

Валентина (Олегу). Я с ней до больницы! (Открывает шкаф). Господи, кто здесь рылся? (Берет кофточку.) Олешка, посматривай моих ребят с балкона.

Олег (отводит Валентину в сторону). Валя, в доме было оружие? Ну, какой-то пистолет или… что-то в этом духе?

Валентина. Да, есть, сломанный… Я его прячу от ребят. Отец с дачи привез. А что такое?

Олег. Да нет, так… Езжай. Потом поговорим.

Валентина. Если я задержусь, забери ребят. Они во дворе.

Олег. Хорошо. (Валентина уходит. Появляется Константин.)

Константин (Олегу). Валя едет с Нюрой. Я помогу и вернусь. (Уходит.)

Из противоположной стороны выходит врач. Олег задерживает врача.

Олег. Ну что, доктор?

Врач. Если честно, неважно… Посмотрим, может, выкарабкается… Не такое лечим…

Олег провожает доктора и возвращается. Подходит к телефону, набирает номер.

Олег. Из Новосибирска рейс прибыл? А когда будет? Ждете? Спасибо.

Входит Константин.

Константин. Ты куда звонил?

Олег. В аэропорт.

Константин. Прилетел?

Олег. Нет, ждут.

Константин. Если бы все случившееся не было в жизни, я подумал бы, что все это происходит в театре. Кальдерон, «Жизнь есть сон». (Подходит к столу и выпивает рюмку водки.) Эта пьеса такая. Между прочим, любимая пьеса Высоцкого. (Подходит к телефону.) Олег, какой у вас номер междугородней связи?

Олег. Сто четыре.

Константин. Жаль мне Нюру… Она абсолютный сухарь, но ничего, отойдет… (Набирает номер.) Девушка, можно Москву? 8 495 142 9104? Народную артистку Обжигову. У нас? 34-38-12, Никитин. Спасибо. Через сколько? Хорошо, жду! (Из кармана достает купленные лекарства.) Вот теперь на все случаи жизни есть. Где Валя держит лекарства?

Олег. В зеркальном ящике.

Константин (подходит к зеркалу и замечает пузырек, оставленный Олегом.) Вот ещё сердечное. (Открывает ящик и складывает в него лекарства.)

Олег. Ей бы порядок здесь навести.

Константин. Это я тут копался, очки от солнца искал. Вспомнил, что у отца были. Ты знаешь, глаза летом стали уставать.

Олег. Нашел очки?

Константин. Нюра ваша помогла. Слушай, а вдруг она… Как думаешь?

Олег. Врач сказал, выкарабкается.

Константин. С виду кровь с молоком, а, поди ж ты, как хрупка оказалась.

Олег. Не понимаю, чего ты в такое возбуждение пришел?

Константин. В возбуждение? А ты считаешь, нет повода?

Олег. Повод есть, а вот… (через паузу)…денег нет!

Константин. Ты думаешь, они у нее?

Олег. Я уверен.

Константин. Почему?

Олег. Да нет, не хочу я больше на эту тему говорить. А то получится, что мне больше всех надо. Надоело!

Константин. Ты шутишь, что ли?

Олег. Какие уж там шутки. Действительно — «фальшивый витамин». Кроме инфарктов, пока ничего.

Константин. Если она… это будет такое наказание, с которым не одно преступление… (тихо)…не выдержит сравнения. Слушай, Олег, а если деньги у Виктора?

Олег. Виктор за тридевять земель, есть ли какая-нибудь логика, чтобы ему поручать такое важное дело? Потом Виктор — сын, и один из прямых наследников. Нет-нет! В этом деле нужен человек, который до конца верен и действует слепо по составленному плану. Таким человеком может быть только женщина, и такая преданная, как Анна Николаевна. Наверное, он так решил: сыновья перессорятся, начнут в свою сторону тянуть, а она, как солдат, выполнит его последнюю волю до конца. Вот она её и выполнила. Мы-то ваньку сваляли: нет бы с ней по-хорошему поговорить… Кто же знал?

Константин. С ней и поговорить-то закавыка.

Олег. Значит, ты говорил с ней?

Константин. С чего ты решил? Нет, конечно, не говорил и очень жалею. Потом, она бы мне ничего не сказала. У нас идиосинкразия.

Олег. По-моему, она очень обрадовалась твоему тосту.

Константин. Я говорил не о ней, а о маме. А с ней, если хотите знать, должны говорить вы. Да-да! Валя и ты! Вдруг она действительно… (Почти истерически.) Черт бы побрал эти деньги!! Когда их нет — беда, когда они с тобой — горе. Мало — плохо, много — сажают. Очень много — приходится рулить страной. Завтра вам надо ехать в больницу и просить с Нюрой свидание. (Дружески обнимает Олега.) Знаешь что, Олеша, попроси, чтобы с ней поговорила Валентина. У нее получится. Надо предложить ей равную долю, спокойно все разделить и… забыть о ней.

Олег. А почему бы тебе не взять пистолет и… ещё раз не попробовать?

Константин. Какой пистолет? Олежка, что с тобой? Ты что, английской соли наелся? Пистолет какой-то…

Олег. Пистолет! Который вначале хранился на даче, на всякий случай, для охраны хозяйства, потом перекочевал сюда, в шкаф, где ты рылся…

Константин. Тебя, видимо, на Спасательной станции перепугали, вот ты и бредить начинаешь?

Олег. На станции дослушали до конца и не забегали. И, как выяснилось, все хорошо поняли.

Константин. Вот что, следователь, не родилась ещё та мышь, которая кошке на хвост колокольчик подвяжет, понял? Где этот пистолет? Чего ты добиваешься?

Олег. Пистолет тебе понадобился, чтобы узнать у Анны Николаевны, где находятся деньги. Ты врешь, что с ней не говорил. Вы остались одни, и ты стал… её пытать… Перед уходом ты проверил меня. Поняв, что у меня денег нет, ты вычислил и взял на «мушку» Анну Николаевну.

Константин. Бред!

Олег. Ты требовал денег… угрожал! А когда с ней стало плохо, начал вызывать «скорую помощь», а пистолет оставил (подходит к столу) вот на этом месте. (Указывает.) Пистолет, какой бы он ни был, в случае (делает жест руками) страшная улика… Я видел, как ты его прятал. Он был в правом кармане пиджака, теперь там ничего нет. Ты его выбросил? (Пауза.) Выбросил! А предварительно сделал вид, что торопишься за лекарством. Пузырек, который ты убрал, сердечный препарат «Интеркордин». В одном случае ты назвал его «от печени», в другом иначе. А именно: «Вот ещё сердечное». Так ведь?

Константин. Что так?

Олег. Если с Анной Николаевной что-то случится, ты знаешь, кто ты тогда?

Константин. Кто? Преступник? Убийца? Галиматья! Решил раскидать конкурентов, Олег? Как же, Валентина отказалась, того гляди и Степан откажется… А сейчас придумал, как со мной рассчитаться? Хорош гусь! Ну-ну! Пистолет он видел! Где он?! Кто поверит этой легенде? Ты? Полиция? Ну, тогда давай, звони, расследуй! Не на того напал, голубчик, не таких на бугре видел и не испугался.

Звонок междугороднего телефона.

Олег (берет трубку). Да, заказывали, минутку. (Константину.) Возьми! Москва.

Константин берет трубку.

Константин. Здравствуй, Тата. Как ты? Что случилось? Так? Подожди, когда было собрание? Ну и что же? Ну вот! Я же предупреждал! Сто раз предупреждал! Возить такую махину по сцене — глупость! Он, скотина, специально это делает. Ну, подожди, он у меня на соплях качаться будет. Как я могу вылететь, когда здесь… Потом, приеду, потом… Но они хоть начали монтировать сцену? Нет! Да как тут не выходить из себя, когда кругом болваны… Ну, хорошо, скажи, пожалуйста, что я лечу. Все здесь бросаю и лечу. Постараюсь.

Поздно вечером или рано утром. Пока. Хоп. (Кладет трубку.) Вот видишь, три дня меня нет и… караул! (Набирает номер телефона.) Касса аэропорта? Что у вас на Москву? А утром? Есть. Хорошо, спасибо. (Закуривает.) А ты хорош! Приехал к родным, а здесь к стенке ставят. Детектив доморощенный! И это называется: мой дом — моя крепость. Не стыдно?

Олег. Дом-то хорош…

Константин. Вот-вот, гундишь, как черт из табакерки. Я знаю, из-за чего ты обозлился — показалось, что я хочу лишить тебя твоей части? Как не стыдно! Поверил первым эмоциям! Если хочешь знать, у меня кроме отцовских денег и свои есть. Ты слышал: собственное дело, женщина, причем какая… перспективы впереди… Буду директором… А ты решил, что Никитин свихнулся, на своих бросается. Что ему делать нечего, так ты решил?

Олег. Ты почему не приехал на похороны отца?

Константин. Не мог. Мы с Татьяной решили поехать за границу, во Францию. Визы, все на руках. А тут телеграмма Степана. Умер! Я хотел поехать, очень хотел. Он хоть и не любил меня, но ведь отец.

Олег. Брось, не увиливай.

Константин. Она — ни в какую!

Олег. При чём тут она?

Константин. При том! Три года назад, когда без работы торчал, просил отца — помоги, подбрось что-нибудь. Ну, тысчонку какую-нибудь долларов — нет! Наотрез отказал. «Блатной работы ищешь, сынок! Иди-ка ты хоть в ассенизаторы, в сторожа, но не попрошайничай. Я в твои годы!..» Она, как прочитала его письмо… Случайно, у меня в кабинете обнаружила, — у нас только все начиналось, — белая сделалась. У нее отец шишка, в Счетной палате работает… А тут… взорвалась! Старик ведь прямой был, говорил и писал, как судебный приговор. «Параноик у тебя, отец», — сказала. «Скольких пересажал — не признавался?» Разругались вдрызг, а потом… (Искренне.) Люблю я её… капризная, эгоистка… держит меня — во, а замуж не идет… У нее успех, связи, мне помогает, а я рядом приставкой маячу… А если и эти деньги уплывут, тогда и домой не возвращайся. Нехорошо получилось… Зачем надо было говорить это Степану. Нехорошо…

Олег. Послушаешь тебя, ты и жить как будто умеешь, а насквозь фальшивый.

Константин. Не веришь?

Олег. В заграничную поездку? Верю.

Константин. Тогда при чём тут «фальшивый»?

Олег. Костя, ты, по-моему, в душе места живого не оставил. (Резко.) Степан, видите ли, нехорошо поступил, что рассказал, как отец повел в истории с Иваном. Ты чего с больной головы на здоровую пеняешь? Только что увезли Анну Николаевну. Это гнусная подлость то, что ты сделал.

Константин. Хватит! Что я сделал?! Что ты знаешь о моей жизни, чтобы бросаться такими словами. У тебя на все готовая рецептура: черное и белое, а остальное — гнусная подлость! Страус! Укрылся в заповеднике. Нашел место. Наше поколение к станку жизни пробилось, дела делают, деньжищами ворочают, а ты укрылся, спрятался, стру-у-сил! Людей не знаешь, боишься. Злым стал! Завидуешь! Из леса носа не кажешь. Почему? Стыдно, что такой? (Стучит по спине.)

Олег (еле сдерживая себя). Не стыдно! Жалости не хочу. Понял?

Константин. Не ври! Небось ночью зубами скрипишь — бабу хочешь?! Деньги понадобились? А тебя вместо бабы «Красная книга» в объятиях душит.

Олег. Ты с детства по сердцу лупил. Не больно, не радуйся. Вот кричишь ты не своим голосом, чужим и безрассудным. Ты — это не все поколение. Ты — пивная опара поколения. Вы пробились к станку жизни? Да вы около него и не были. А если и стояли, то под себя гребли: ограбили страну и смылись. Сколько их: смоленских, березовских, гусинских… Что не имя — раковая опухоль России. Заповедник — да ведь это — заповедный край. Ты хоть ухом это слышишь, глухой? Край, где ещё живут заповеди, где люди получают в дорогу добро, любовь, дружбу, радость…

Константин. Глухарь на току. Жизнь по тебе бульдозером проехала, а ты на неё крестишься. А жизнь другая! Она так тебя оприходует, что не заметишь, как в дамки выйдешь или в колумбарии окажешься.

Олег. Не ново! Тяжело живется, поэтому все позволено? А умирать-то со словами: Господи, прости, придется. Ты хоть вдумайся, что ты натворил?! Человека с инфарктом отправили.

Константин. Неправда! Не было этого!

Олег. Не лги!

Константин. А ты докажи! Вот телефон: зови полицию, устраивай очную ставку и сажай двоюродного брата… На, бери телефон. (Ставит перед Олегом аппарат.) Давай, действуй! (Сам набирает номер телефона.) Алло? Полиция, я прошу разобраться в одном деле. У нас по адресу… (Олег нажимает рычаг.)

Олег. Подожди, это не убежит.

Константин. А, не убежит. Испугался! Опять испугался. (Хохочет.) Я учу, что сейчас надо делать, а он кричит: что ты с ней наделал, караул! Завтра, как только её приведут в порядок, всё — Виктор, Степан, Валька, ты — к ней и всеми… путями узнать. Все средства употребить, но выпытать. Твоя лесная философия хороша в бане, с пивом и веником под мышкой. Вот там все парят, там все локомотивы истории, а здесь винтом ты был и горбатым трусом останешься.

Олег. Что? Кем я останусь?

Хватает подвернувшуюся под руку монтировку и бросается на Константина. Константин едва успевает отвернутся. Удар приходится на поминальный стол. Звон разбитой посуды. Птичья трель звонка. Константин и Олег бросаются в разные стороны. Быстро входит Валентина, в руках коробка.

Валентина. Вы что заперлись? (Прячет ключи. Олегу.) Возьми. Виктор приехал. Поставь на окно. Костя, у него вещей полно, помоги.

Константин быстро уходит.

Олег. Как Нюра?

Валентина. Плохо. В машине на секунду глаза приоткрыла, что-то прошептала. Кажется, про игрушки: то ли самолет, то ли пистолет… О ребятах, видно, что-то хотела сказать. Белая вся, господи, что будет — не знаю? Где мальчишки?

Олег. Не беспокойся, они на голубятне что-то мастерят.

Валентина (выходит на балкон, кричит). Николай! Андрейка! Через полчаса — домой.

Валентина возвращается в комнату, к уда шумно входят Виктор, Ирина, Степан и Константин.

Олег (навстречу Виктору). Наконец-то! Гляди, какой… Лоснишься, как баргузинский соболь. (Обнимает Виктора.)

Виктор. Здорово, лесник! (Тискает Олега.) Здорово, алмаз тайги! Ты что так постарел? Или борода тебя изменила?

Валентина. Видишь, и я тебе про бороду говорила.

Степан. Как багдадский купец, с кучей поклажи. Костя, клади коробки вот сюда.

Константин ставит рядом с чемоданом коробки.

Константин. Как тебя пустили в самолет? Столько барахла, да ещё не нашего.

Виктор. Да ведь это все было в чемодане. С собой только сумка. А потом на «схему» посмотрели (показывает на лицо), все ясно — проходи. Наш брат, как ни драпируйся, нигде не спрячется: на века отлили.

Все смеются.

Олег. Приятеля устроил?

Виктор. Спасибо, полный порядок. Но пыли у тебя в квартире, хоть картошку сажай.

Олег. Уберемся. Он твой друг?

Виктор. В дороге познакомились, он из Находки. Вез меня до Владика на своей машине — я на рейс запаздывал, захотел к нам прошвырнуться. В аэропорту на стоянке заперли «ауди», уходим, а он машине говорит: «Если ты настоящая подруга, ты дождешься». (От души хохочет.) Ну, как вы тут? (Обнимает Валентину.) Ребята где?

Валентина. Во дворе, пусть пока.

Виктор. А чего, зови!

Валентина. Чуть позже, а то поговорить не дадут.

Константин. Докладывай, где был, что видел?

Валентина. Поди, из-за границы не вылезал, ага?

Виктор. Япония, Канада, Южная Америка…

Константин. А в Штатах?

Виктор. Не был.

Константин. Телеграмму от твоих старпомов получили.

Виктор. Знаю. А то я с борта — в машину, и еле-еле успели… Дождь, слякоть… Июнь у нас паршивый…

Константин. Город, говорят, красивый.

Виктор. Растет… Народ у нас хороший, добрее москвичей, но хуже питерцев.

Валентина. Ты, наверное, проголодался?

Виктор. Подожди, тут я вам привез кое-что. (Открывает чемодан и коробки.)

Вот это ребятам, Валя. Пневматический тир: четыре пистолета, два ружья, мишени, игрушки, выгородка, в общем, тир на дому.

(Отдает Валентине. Та целует его.) Это — Алешке, проекционник и слайды. Тут все о Владивостоке. (Отдает Ирине.)

Ирина. Спасибо, Витюша.

Виктор. Так, теперь большим. (Достает старые ржавые кандалы.) Тебе, Костя. В Гондурасе у одного негра выменял на японскую зажигалку. Старое кладбище сносили, а там вот это. Тут есть надпил, вот. (Показывает.) Совсем немного осталось, не смог — видно, добили мужика… Показывай в театре, а лучше у себя в кабинете держи, пугай кандалами нерадивых. (Хохочет).

Константин. Да, шутишь ты отменно. Спасибо. Придется тебе хомут подарить. У Чехова жениху хомут дарят.

Виктор. Устанешь, Костя, невесту искать.

Константин. У нас в Москве один тоже маялся-маялся, зарился-зарился, а вишневой косточкой подавился.

Виктор (Ирине). Это тебе, Ирина. Бусы и гребень из зубов молодой акулы. Только осторожно — холодное оружие. (Поворачивает гребень, он превращается в нож.) На Таити купил. Женщины в волосах держат. А пока в голове такое, мое время жениться не наступило.

Ирина. Так мы тебе не акулу, а подлещика найдем.

Виктор. «Под» — мне не надо, мне — рядом надо. Степан, тебе. (Подает засушенный, на подставке, рыбий пузырь.) Японки морякам в путь пузырь сушат. Поверье такое.

Степан. Это вроде, чтобы не утонуть.

Виктор. Вот-вот… Ну, а это тебе, Валя. Чистое, земное, носи. (Подает коробочку.)

Валентина открывает.

Ирина (поглядев). Вот это-да! Сережки…

Валентина. Где ж я носить их буду? Работа да дом…

Виктор. В кино, у телевизора надень. Я бы в ванной полежал в них…Найдешь где… Олег, это тебе. (Отворачивается и надевает страшную резиновую маску. Произносит на английском корявую тираду.) Будешь браконьеров пугать до заикания…. (Передает Олегу.)

Олег. Да, в ней до «кащенко» доведешь.

Виктор (выкладывает из чемодана). Тут мелочь сорочки, сигареты, книги… Разбирай, кому что нравится…

Константин. Ты что-то в этот раз расщедрился.

Виктор. Оплошал, ребята. Сейчас в порту год сидеть придется, на мели… Так что последние презенты.

Пауза.

Валентина. А что случилось?

Виктор. По недосмотру пропала часть товара. Попросту сгнила. Я был, так сказать, «счетной палатой». Вовремя не поставил в известность. Не знал. В общем, надо выплатить задолженность. Часть я отдал.

Константин. Приехал ты вовремя. (Смеется.)

Виктор. Ладно… Проехали! А это — Нюре. (Достает красивое расшитое полотенце.) В Канаде у духоборов увидел — реликвия. Где она?

Пауза.

Ушла? Степан говорил, что она здесь.

Олег. Только что увезли — сердце.

Степан. Сердце? Уезжали, нормально все было?!

Константин. Тебе кажется, что нормально.

Степан. И где она? В больнице?

Валентина. Во второй, за мостом.

Степан. Что здесь произошло?

Олег (Константину). Давайте позже об этом. Да, Константин?

Степан. Что значит позже?

Олег. Степан, ты же видишь, Виктор приехал… Успокойся! Была «скорая», оправили её. Валя отвезла…

Константин. Имей терпение — расскажем.

Степан. Ничего не понимаю…

Валентина. Давайте к столу.

Виктор. Да, горячо у вас, братцы.

Все рассаживаются за столом. Тяжелая, напряженная тишина. Никто не решается говорить, переглядываются.

Олег (Виктору). Степан, наверное, по дороге тебе рассказал.

Степан. Пунктиром.

Олег. Больше года мы не видели тебя, Виктор. Александра Константиновича схоронили достойно, но без тебя… Мы все ждали, когда ты вернешься. Вот… Теперь все вместе… Самые близкие, кроме Нюры… Прежде всего надо помянуть Александра Константиновича, но…

Константин (не выдержав). Прости, Олег, долго ты подъезжаешь. Вот, нам передали от отца письмо… Посмертное! (Передает письмо Виктору.) Разговор идет о наследстве.

Виктор читает письмо. Все внимательно следят за ним.

Виктор. Так. Ну и что, переругались? Не поделили? Что молчите?

Степан. Как скорпионы в банке сцепились.

Константин. Выбирай выражения.

Валентина. Степан правду говорит.

Константин. Сте-е-пан! Степан многое здесь натворил. Дожили, бандиты в дом звонят. Угрожают.

Степан. Кто?

Олег. Потом.

Константин. Что потом? Звонил твой Петрик. Сказал в лоб: заявишь про Ивана — все! Либо Алёшку где-нибудь… стукнут…

Ирина. Алешку? Вот, доигрался со своим освобождением.

Константин. Да, либо тебя, Степан, достанут. Вот так! Допрыгался! Вот она, твоя правда: сына подставил, с бандитами связался, и Нюра — в больнице.

Виктор. И все из-за письма?

Олег. Да. Начались разгадки, слово за слово, стали ссориться, и вот… Нюра не выдержала.

Константин. Виктор, мы тебя ждали, скажи: эти… проклятые деньги… может быть, все-таки у тебя?

Виктор. Нет, не у меня. С чего вы взяли? Я был в море.

Большая пауза.

Константин. Я так и знал! (Смеется.) Вот вам урок… Туз бит шестеркой!

Виктор (встав). Давайте, прежде всего, помянем отца. (Подходит к фотографии.) Он прожил трудную жизнь. Не знаю, выдержал бы кто из нас такую судьбу. Легко быть человеком, когда тебя не кантовали. А если пришлось отступить, надломиться, чтобы выжить? Что, крест ставить на человеке? И все-таки ему повезло! К концу жизнь, благодаря Анне Николаевне, нашему отцу удалось выпрямиться и стать…

Звонок телефона. Валентина снимает трубку.

Валентина. Слушаю? Да, Игнатьева у телефона. Да, доктор. (Выкрикивает.) Что?! Когда умерла?! Десять минут назад. Почему? Не приходя в себя… Да, у нее родственники есть. Мы самые близкие. Хорошо, в понедельник заберем.

(Кладет трубку.) Это я виновата, телефон оставила. Не оставляла бы — жила Нюра… (Закрыла лицо руками.) Сквозной инфаркт, даже в сознание не пришла.

Степан. Инфаркт? Из-за чего?

Константин. Что теперь говорить? Сам знаешь…

Пауза. Все молчат.

Виктор. По-моему, у нее родных нет.

Валентина. Только мы… (Плачет.) Нам и хоронить.

Константин. Да… Вот беда. Мне на работу надо срочно. Сегодня разговаривал с Москвой. Она где живет?

Валентина. Неподалеку, на Мира. (Берет подаренное Виктором полотенце и расстилает на том месте, где сидела Косовец.)

Ирина. Надо вещи собрать ей к понедельнику.

Константин. А как их собрать?

Валентина. Сумка её здесь, ключи от квартиры, наверное, здесь. (Берет сумку и достает из нее ключи.) Да, вот они. (Кладет ключи на подоконник.) Надо в монастырь позвонить. (Берет трубку. Набирает номер.) Благословите, матушка. Это дочь Никитина, Валентина, беспокоит. Только что умерла Косовец Анна Николаевна, что во втором корпусе на первом этаже работала.

Во время этого разговора Константин незаметно забирает ключи и прячет себе в карман. Только Виктор это видит.

В понедельник будем забирать, матушка. Да-да, сердце. Пусть звонят, матушка, мы дома. Спасибо, матушка. (Кладет трубку.)

Константин. Надо действовать. Дай мне телефон Берлина, Валя. Необходимо подготовить соответствующие документы. (Валентина дает записную книжку с номером телефона. Константин набирает номер.) Анатолий Иосифович? Никитин-старший у телефона. У нас беда! Только что умерла Косовец. Внезапно. Сквозной инфаркт. Нервы, выпила! Да, была «скорая», не смогли. В больнице скончалась. Только что оттуда позвонили, нам надо обсудить, что делать, какие документы нужны для похорон… В понедельник надо забирать. Если я сейчас приеду к вам, и мы посоветуемся, что предпринять… Да, и похороны, и все остальное мы берем на себя… Хорошо, я сейчас выезжаю. Я помню ваш адрес. Квартира тридцать девять, хорошо. (Кладет трубку.) Я еду. Утром мне надо улетать, поэтому все формальности мы уладим сегодня.

Степан. Я с тобой.

Константин. Нет, ни в коем случае. Ты выпил. Я возьму такси. Не исключено, что тебя караулят твои дружки. Хватит нам сегодня впечатлений и горя. (Быстро направляется к двери.)

Виктор останавливает его.

Виктор. Постой! (Вытаскивает из кармана Константина взятые ключи.)

Ты же к Берлину? А зачем тебе это? (Бросает ключи на стол.) Ну, объясни?

Константин. А ты что, не понимаешь?

Виктор. Не понимаю.

Константин. Я хочу проверить свою… версию до конца.

Олег. Ты называешь это версией? Да это просто… Докатился!

Валентина. Костя, ты хотел проверить её квартиру? Рыться и искать деньги, так, что ли? Какой ужас!

Константин. Кретины! Она сама сказала…

Ирина. Что сказала?

Степан. Не крути, говори правду.

Константин. Хорошо, вот как было: мы остались вдвоем, и она… призналась… (Решительно.) У нее все! Причем, не на книжке, а в квартире! Валя, да разве я из-за себя? Что мне, больше всех, думаете, нужно? Ну что, что вы так смотрите на меня? Хотел сюрприз сделать! Кто бы из вас туда пошел, чистюли?

Виктор. Ты сказал: «Призналась»! Она сказала, что деньги у нее?

Константин. Да! Я только не понял, где?

Олег. Он врет! Валя, помнишь, я у тебя спрашивал про пистолет?

Валентина. Да, а что?

Олег. Где он был?

Валентина. В шкафу…

Олег. Его там нет.

Валентина подходит к шкафу и внимательно проверяет верхнюю полку.

Валентина. Он был здесь.

Константин. Не ищи, сестренка, я его выбросил. Нельзя такое держать в доме. Пусть сломанный — все равно не полагается. Я искал очки (показывает очки) и наткнулся. В канал выбросил — так лучше. (Олегу.) Понимать надо. В доме дети, вдруг найдут — это не шутка, оружие.

Олег. Не поэтому ты выбросил.

Константин. Заткнись ты, урод! Или я задушу тебя собственными руками. Кто ты такой здесь? Кто? Пятое колесо в телеге! (Кричит.) Прихлебатель!

Олег бросается к Константину. Виктор останавливает его.

Виктор. Озверел совсем? «Задушу!» Значит, ты выбросил пистолет, потому что испугался за детей?

Константин. А что тут удивительного?

Виктор. Просто другие люди тебя обычно не волнуют.

Константин. Не зарывайся, меньшой!

Пауза.

Виктор. Что здесь произошло, Олег?

Олег. Здесь убили. Убили женщину… Всем нам дорогого человека.

Виктор. Кто?

Молчание.

Степан. Я.

Все ошеломлены его заявлением.

Ирина. Понес дурь на прилавок.

Виктор. Ты что говоришь?

Валентина. Витя, он рассказал ей про отца. Про то, как они с Иваном поступили. Ты ведь ничего не знаешь, как было на самом деле. Отец… Отец скрыл, что Ваня… (Заплакала.) Ваня не хотел, это случайно вышло.

Виктор. Ну, что отец, говори, Степан!..

Степан. Отец заставил меня промолчать. А было так: я драку начал с Петриком, врезал ему. Врезал, а тут из подворотни Карась с Химичем. Вот и понеслось…

Пауза.

Виктор. Что замолчал?

Степан. Да нет, теперь уж доскажу. Чтобы и ты всё знал. Я крикнул Ивана на помощь, когда началась драка. Он выскочил из дома, и запустил в них кирпичом. Темно было, вот в Карася и попал. Мы — врассыпную, а Иван там остался, его одного и схватили. Я к отцу. Он на участке был. Тот приказал…

Виктор. Что приказал?

Степан. Молчать, пока не разберется.

Виктор. Так, что дальше.

Степан. Отец разузнал все и заявил… «Ваньке не отвертеться, а ты молчи!» Потом добавил: «Сам виноват, был бы трезвый — кирпичей не швырял бы». Прости, Валя.

Пауза.

Виктор. Так и сказал? А что же ты?

Степан. А я струсил. Если бы всех взяли — никогда бы столько ему не мытарить.

Пауза.

А сегодня рассказал Нюре про это, вот она и не выдержала. Меня сберег, получается, а ее…

В магнитофоне отчетливо зашумела кончившаяся пленка.

Валентина. Олег, выключи. Это я забыла.

Олег, быстро сделав перемотку, включает.

Голос Степана. А сегодня рассказал Нюре про это, вот она и не выдержала.

Олег включает длинную перемотку. Все напряженно ждут. Олег включает запись.

Голос Косовец. Это всё… всё ложь! Пустите меня! Я… Я любила Александра Константиновича! Любила в нем всё: характер, достоинство, прямоту… А ты!.. Ты!.. Ты — дрянь! Ты — чудовище!! Растоптать единственное, что у меня есть… Подлец! (Плюет.)

Голос Константина. Нет, пока ты, божья коровка, не вернешь все до копейки, до тех пор не сойдешь с этого места. Ты любила? Ты обманула его. Играла, как старым пуделем, жадным сделала. Из-за тебя я его уважать перестал. Где деньги? Где, говори?!

Голос Косовец (задыхаясь.) Нет! Нет! Нет! Пустите! Пусти!

Голос Константина. Где эти деньги? Мне нужны деньги! Го-во-ри! Или я буду стрелять!.. Ну! Р-а-з! Два!

Звук падающего тела.

Встать! Встать! Вста-а-ть!

Олег выключает магнитофон. Пауза.

Степан. Сволочь.

Виктор. Оставь его! (Пауза. Говорит медленно, судорожно.) Господи! Нюра! Нюра… Накренило нас. Как на том корабле. Как же звали его? Вспомнил, Дрозд. Дрозд его кличка была. Рассказывали… Последний рейс у него был. Старая посудина. Уголь у них волной сбило — крен! Капитан, мальчишка, испугался, СОС дал. Дрозд кричит: «Забортную воду гони в балластные танки!» Тут мотор полетел. Он туда — помочь! А вода пробила переборку и рванула на правый борт. Крен больше сорока градусов… Конец! Вдруг сухогруз — услышал. Все рванули с корабля. Дрозда недосчитались в суматохе. Вернулись — мертвый. А корабль стоит, как ни в чем не бывало. Выровнял. В другой отсек воду успел пустить. Не сбежал, как капитан недавно потерпевшего крушение «круиза». Вот оно: обо всех думал. Шибануло его обо что-то — висок пробит. А рядом бумажник с деньгами выпал. Много, все, что заработал. Деньги… Да… Мокрые, разбухшие — кисель. И теперь никому не нужные. А когда хоронили его, оказалось, белье на нем чистое! Успел перед смертью переодеться. Да он и жил в чистом…

Валентина. Витя, как же нам теперь жить?

Пауза.

Виктор. Жить? Не знаю… Фарс начинается там, где умирают герои.

Достает телеграмму. Подходит к репродукции картины «Не ждали». Снимает. За картиной сейф встроенный в стену. Подсматривая в телеграмму, набирает цифры. Открывает сейф и достает большую пачку долларов. Бросает их на стол.

Вот, лимон! Жуйте, только оскомину не набейте!

Никто не двигается.

Занавес