Удаганка

Валерий Загора, 2023

Тимофей отправляется на поиски отца, который пропал без вести еще до рождения сына: отец отправился в Якутию на добычу алмазов. В тайге на Тимофея нападает волк. Выжившего, но сильно израненного в схватке со зверем парня находит оленевод. Он привозит несчастного к Алгыстаанай – фельдшеру в их поселении. Она видит в парне знакомые черты человека, с которым однажды была знакома. Но как его зовут и где он теперь, якутка не знает. Поиски отца заходят в тупик, Тимофей знакомится с местными шаманами и его жизнь делает крутой поворот.

Глава 4

Парни уселись на нарты и под звонкое гыканье Толлумана, подгоняя собачью упряжку, понеслись прочь от стойбища. Белоснежная равнина казалась бескрайней. Но в скором времени впереди показались горы, густо поросшие лесом. У самого их подножия извилисто протекала шумная, быстрая река, с краев замерзшая на отмели. Свое начало река брала где-то высоко в горах, оттого и течение было сильным, оттого и не замерзала она в лютые зимние морозы. Лед лежал только по краям речки, замерзала она только на отмели да у валунов, лежавших у берега.

От леса по снежному насту к реке шло множество звериных троп. Разглядеть по следам, кто приходит на водопой, не получалось: хоть и неширокой была река, но не настолько, чтобы четко различить след. Лед у кромки отблескивал на ярко светящем солнце, ослепляя бликами. Хоть и снежно вокруг, и стоял небольшой морозец, но по дыханию природы было слышно приближение весны. Солнце светило ярче, казалось, даже грело, да и птицы щебетать стали по-другому, веселее, что ли, звонче и заливистей.

Спешившись, Толлуман привязал поводья упряжки к дереву. Собаки безошибочно поняли, что выдался отдых, и улеглись на снег, наблюдая за тем, что происходит вокруг.

Парни взяли с нарт мешок и длинный шест с металлическим крючком на конце и направились к реке. Позади что-то противно заскрежетало по нервам, звук был такой, как будто наждаком по стеклу провели. В тот же миг, неведомо откуда взявшись, над головами парней пронеслись два огромных серых крыла. Большущий кречет, тяжело махая крыльями и издавая протяжный писк, летел над рекой в сторону леса и там же исчез, слившись с серыми красками деревьев. Но не надолго. Снова он появился в белом просвете, будто материализовался из небытия. Повернул обратно и начал уже молча пикировать в сторону оторопевших парней. С шумом пронесся рядом, ударив в их лица воздушной волной, и словно испарился в ярком солнечном свете.

Тимофей отшатнулся, с трудом устояв на ногах, а вот Толлуман не удержался и завалился спиной на снег, испуганно выпучившись. Его привычно узенькие глаза-щелочки стали круглыми, как блюдца.

— Фу ты, бестия! И откуда же ты взялся? — испугавшись, выругался Тимофей. Оглянулся назад и, не увидев птицу, добавил: — И куда подевался?

— Не говори так! — поднимаясь на ноги, Толлуман сурово погрозил Тимофею пальцем. — Здесь нельзя говорить вслух такие слова. Духи природы на тебя рассердятся.

— Виноват, — улыбаясь, ответил Тимофей. — Больше не буду.

Они подошли к самой воде, казалось, кипящей в тех местах, где на поверхность вырывались валуны разных форм и размеров. Толлуман скрестил на груди руки, закатил глаза так, что из щелочек была видна только пугающая белизна глазного яблока. Гортанным голосом заунывно затянул что-то на языке, похожем на язык древних кочевых племен курыканов. В детстве Тимофею бабушка иногда рассказывала мистические сказания о курыканах, их обычаях и единстве с духами природы.

Тимофей, прикрыв глаза, попытался слиться с окружающим миром, почувствовать себя единым целым с тем, что его окружало. Мысленно попросил дозволения войти во владения природы и воспользоваться ее имуществом, а именно взять из реки рыбы для пропитания, а не обогащения ради.

Когда Тимофей вернулся к реальности и открыл глаза, Толлуман уже тащил багром веревку, к которой была привязана верша. Быстрое течение так и норовило утащить вершу обратно в свои владения. Тимофей поспешил на помощь: ухватился обеими руками за веревку и стал тащить. Как только верша показала на поверхности воды, стало понятно, что заполнена она рыбой до краев. Кряхтя и упираясь, парни тащили добычу на берег. Сняв рукавицы, Толлуман отвязал крышку верши и подставил мешок.

— Не первый раз я здесь верши забрасываю, никогда столько рыбы не было, — Толлуман был очень удивлен такому улову. — Ты посмотри, какой большой таймень!

Тимофей быстрыми движениями выхватывал рыбу из корзины и бросал ее в мешок. Таймень был действительно внушительных размеров, удочкой такого бы не вытащили: все снасти порвал бы. Рыба извивалась, била хвостом изо всех сил, стараясь выскользнуть из рук. Толлуман выбрал три рыбины поменьше, разрезал их пополам и бросил собакам. Те оживились и стали поглощать угощение.

Вторая верша также была заполнена доверху. Со второй корзиной управились тоже быстро. Завязывая мешок, Тимофей заметил, что погода как-то слишком быстро стала меняться. На лазурном еще минуту назад небе образовались темные облака, они угрожающе надвигались из-за гор. Подул промозглый ветер, поднимая в воздух снежную пыль.

— Сколько еще корзин в реке? — спросил Тимофей и, указав в сторону гор, добавил: — Погода стала быстро портиться, успеть бы.

— Успеем. Последняя верша осталась, — уверенно сказал Толлуман и поспешил к реке.

С последней вершей пришлось немного повозиться. Она никак не хотела огибать валун, возникший на ее пути, как будто река не хотела отдавать то, что по праву ей принадлежало. Толлуман как мог упирался багром в заполненную доверху корзину, пытаясь ее вытолкать из-за камня.

Тем временем Тимофей, как бурлаки на Волге, тащил вершу, перекинув веревку через плечо, согнувшись к снежному покрову чуть ли не горизонтально. Боковым зрением он заметил, что собаки, ранее спокойно лежавшие на снегу, мгновенно вскочили и ощетинились, жалобно поскуливая. Рывком выпрямившись, Тимофей оглянулся и обмер. Прыгая с валуна на валун, реку преодолевал медведь. Грязная, свалявшаяся шерсть висела на худых боках лохмотьями. Зверь был небольших размеров, потому как молодой, двухлетка по виду. Одно ухо почти наполовину было откушено каким-то зверем, а может, отстрелено. Недавно проснувшийся и покинувший берлогу зверь был голоден, а значит, опасен.

Тимофей метнулся к нартам, он видел там лежавший охотничий топорик. Толлуман как статуя стоял и смотрел на медведя, он знал, что бежать бесполезно, поздно заметил. Оглянулся на Тимофея, чтобы посмотреть, как тот пыхтит, упирается. Посмеялся с него, обернулся и увидел медведя. Мысленно прикинул, за сколько времени зверь преодолеет расстояние до берега и сколько времени потребуется ему, чтобы добежать до нарт, отвязать поводья и развернуть упряжку. В итоге понял, что как бы ни старался, не успеет. Медведь хоть и ослаб за время спячки, но зверь быстрый: если погонится, то добычу не упустит.

Когда медведю оставался один прыжок до берега, Толлуман направил в его сторону багор. Зверь с сердитым ревом резко махнул лапой, пытаясь ударить по нему. Задние лапы скользнули по валуну, и медведь чуть не свалился в бурлящую воду, так и не дотянувшись и не ударив по багру. Медведь, перевалившись несколько раз с лапы на лапу, замер.

— Сейчас прыгнет! — заорал Тимофей, подскочив к Толлуману, ухватился обеими руками за топорище и занес орудие на уровне плеча. Парень приготовился к отражению звериного броска, заранее осознавая свое поражение. Бить таким топориком медведя — все равно что вилкой в мамонта тыкать.

Толлуман, стоявший бок о бок с Тимофеем, напрягся, держа в зубах охотничий нож, а впереди себя багор, которым надеялся столкнуть зверя в воду. Медведь, спружинив задними лапами, оттолкнулся от валуна и оторвался от твердой поверхности. В эту же долю секунды произошло нечто. В воздухе словно образовалась прореха, из которой камнем вывалился тот самый кречет. Он с пронзительным визгом всем своим телом рухнул на морду зверя, плотно захлестнув крыльями голову медведя, словно крепко обняв.

Медведь приглушенно рыкнул, будто подавился своим ревом, пошатнулся и рухнул в стремительный поток, а вместе с ним и кречет ушел под воду.

Ошалелые от произошедшего парни смотрели на бурлящую воду и не верили своим глазам и своему счастью. В чувства их привел сшибающий с ног порыв ветра. С трудом устояв на ногах, схватившись друг за друга, прилагая немалые усилия, они добрались до нарт. Собаки стояли ощетинившись и тревожно скуля.

Толлуман не без труда отвязал поводья от дерева. Запрыгнув на нарты, парни стали удаляться от реки, подгоняемые сильным ветром. Прижав уши и вытянув морды вперед, лайки неслись с остервенелой силой. Как только река исчезла из зоны видимости, ветер сразу же стих, а с ветром ушла и тревога. На душе и в мыслях все стало спокойно, словно ничего и не случилось. Собаки также поубавили скорость, уши их поднялись приняв обычное положение, шерсть гладко улеглась.

— Э-эх, — горестно протянул Толлуман. — Рыбу жалко, целая верша рыбы осталась в реке.

— Не жалей. Ведь видели, что река отдавать не хочет, лишней была корзина эта. Нет же, пожадничали! — авторитетно сказал Тимофей, будто ему сходу десяток лет прибавилось. — Пусть это нашим жертвоприношением будет за спасение. Будет с нас и того, что есть, полон мешок почти. А верши я тебе сплету, за лозой вот только к лесу съездим и сплету.

Последнее слово Тимофей как-то странно протянул, почти пропел. Толлуман оглянулся и стал тревожно вглядываться в задумчивое лицо парня.

— Не ищи объяснений, — посоветовал Толлуман. То, что сегодня произошло, это самое безобидное, что может случиться в наших краях.

Остаток пути до стойбища ехали молча, каждый думал о своем.

По приезду Тимофей сразу же пошел справиться о самочувствии Бэргэна. Мужчина сидел на топчане и что-то мастерил из оленьей шкуры. Как потом оказалось, он пытался починить свои унты, изодранные волками в тот злополучный вечер.

Разбинтовав и осмотрев раны, Тимофей посоветовал Бэргэну принять горизонтальное положение и пару дней не вставать. На обеих ногах, от колена до щиколотки, был явный отек. Обработав раны и наложив тугую повязку, Тимофей насильно уложил на топчан несговорчивого пациента. Свернув оленью парку, сунул ее под ноги, чтобы поднять их повыше.

— Так и лежи, — строго скомандовал Тимофей, пытаясь придать выражению своего лица как можно больше авторитетности, — так отек быстрее сойдет. И раны быстрее затянутся, — схитрил он.

Тимофей шел по стойбищу, рассматривая все, что было вокруг. Десяток чумов выстроились в виде полумесяца, в центре образовавшейся площадки бегали детишки, краснощекие, сопливые. Те, что постарше, собравшись в круг, пытались натянуть тетиву на самодельный лук, спорили, выхватывали друг у друга согнутый прут. Каждый надеялся на то, что вот у него-то точно получится. Малышня, шмыгая красными носиками, гонялась за щенком, то отбирая, то бросая обратно кость с необглоданным мясом.

Визг и смех беспечной детворы поднял настроение. Улыбаясь, Тимофей шел в загон обработать раны жеребцу. Картина, представшая перед его взором, теплом и умилением наполнила душу. Пегий жеребец с забинтованными голяшками стоял у изгороди с опущенной мордой. По другую сторону находилась белая кобылица, ноздрями она тыкалась в храп, лоб жеребца, губами щипала ему ухо. Тот тихонечко фыркал.

— О, Варос, тебя подруга пришла проведать, — умиляясь, окликнул жеребца Тимофей. — Честно сказать, дружище, я тебе крепко завидую.

Жеребец стоял не двигаясь, не обращая внимания и не реагируя на голос человека. Кобылица же, наоборот, оторвалась от своего занятия и, приосанившись, уставилась на человека, навострив уши.

— Да ты, смотрю, совсем голову потерял, — засмеялся Тимофей. — Немудрено, вон какая красавица обхаживает. Не хочется вам мешать, но перевязку никто не отменял.

Тимофей пролез между жердин в загон. Кобылица громко фыркнула, заржала, изогнув шею, взбрыкнула и ускакала прочь.

— Видишь, Варос, какие обидчивые эти дамочки, а красивые дамочки еще и капризные, — Тимофей гладил жеребца по шее, расчесывал пальцами гриву, ласково похлопывал по холке. — Ну что, будем лечиться?

— Не подружка она ему вовсе, — услышал Тимофей чей-то голос у себя за спиной. Не прекращая бинтовать, он оглянулся, чтобы увидеть шпиона, подслушивающего его разговор с Варосом. Позади стояла якутяночка.

— Почём знаешь, что не подруга? — поинтересовался Тимофей, завязывая покрепче узелок бинта. Убрал конское копыто со своего колена, поднялся во весь рост и погладил морду жеребца, пытавшегося зажевать его капор. — Кто же тогда, если не подруга?

— Она ему маам, — ответила девушка, внимательно рассматривая чужака. — Она часто к нему подходит, жалеет, наверное.

— Вон оно что. Мама — это тоже хорошо, — заинтересованно протянул Тимофей. Он оглянулся, выискивая взглядом белую кобылицу. Почему-то захотелось еще раз на нее взглянуть.

— Я тоже ветеринаром быть мечтаю, — сказала якутяночка. — Буду животных нашего стойбища лечить.

— Нарыйана! — окликнул девушку пожилой якут. — Не приставай к убайдару с глупыми разговорами. Иди в чум помоги женщинам.

Девушка обидчиво надула губки и убежала.

Бэргэн лежал в том же положении, в которое его уложил Тимофей, уходя из чума. Он неспешно жевал, держа в руке большой кусок зажаренного мяса.

— Садись ужинать, — предложил Бэргэн.

Из большой миски, доверху заполненной жареным и вареным мясом, Тимофей взял первый попавшийся под руку кусок и, присев на топчан, принялся трапезничать. Насытившись, он попросил Бэргэна:

— Расскажи, что случилось в тот вечер.

— Ничего особенного, для охотника — обычное дело в наших краях.

— Толлуман мне рассказывал что ты смелый и удачливый охотник, меткий стрелок, что духи тебя всегда оберегали и помогали. Что же случилось в тот вечер они не пришли тебе на помощь?

— Ошибку я совершил, тем и разгневал лесных духов, — угрюмо ответил Бэргэн. — Все люди могут ошибаться и совершать плохие поступки. Вот поправлюсь и преподнесу духам леса свое жертвоприношение. Очень надеюсь на то, что они простят меня. Было бы очень несправедливо долго гневаться и наказывать меня за оплошность, которую я совершил за время той короткой жизни, которую прожил.

— Да, — задумчиво протянул Тимофей. — Если уж духи разгневаются, то не посмотрят на то, сколько ты прожил на свете и смел ты или трусом являешься. Все едино.

— Ты понимаешь, неожиданно он на тропе появился. — Рывком сел на топчане взволнованный Бэргэн. — Как из-под земли вырос. На задние лапы встал, передние вверх поднял, да как заревел, что все птицы и звери всполошились. И враз тишина наступила, да такая мертвая тишина, как будто кроме нас в лесу никого и нет вовсе. Варос как шарахнется, да как вздыбится, я и не удержался, свалился с него на тропу. А медведь с поднятыми лапами да со страшным ревом на меня идет. Я и выстрелил в сердце зверю, открытым он был для такого выстрела, да еще в нескольких шагах. Зверь рухнул, и в тот же миг из зарослей два медвежонка выбежали, маленькие совсем. Остановились около мертвой матери и давай реветь, да так жалобно и по-детски тоненько. Оказалось, медведицу застрелил.

Якут стих. Какое то время сидели молча. Тимофей смотрел на Бэргэна, а тот — куда то в невидимую даль.

— Растерялся я от неожиданности, не смог разглядеть, что медведица передо мной, — будто очнувшись от забытья добавил он. — Я потом Вароса окликнул и повернул в обратный путь, не стал ехать на заимку, чувствовал, что духи леса мне этого не простят. Так и есть, уже на краю леса волки возникли из ниоткуда. Ты понимаешь? Зарослей там не было, я бы их увидел. Я чувствовал на себе чей-то злой взгляд и часто оглядывался по сторонам, волков не было. И вдруг они словно из под земли появились, глазища красные, страшные, пасти неестественно большие, с огромными клыками. И не скулили, когда я выстрелом попадал, а охали. Понимаешь? Охали, как человек, и падали.

Бэргэна замолчал и лег, от его волнения трясло. Немного успокоившись, он продолжил:

— После каждого выстрела я убивал одного волка, а в стае, которая за мной гналась, убывало два. Понимаешь? Один мною убитый падал на снег, а другой просто исчезал, как туман при солнечных лучах. Мне явно помогал кто-то невидимый, и я даже догадываюсь кто. Но ты не спрашивай больше ничего. Более знать тебе не следует.

— Медвежат, понятное дело, жалко, — подытожил услышанное Тимофей. — Не выживут мальцы без мамки-то. Но ты себя шибко не кори. Тут уж или ты ее, или она тебя. По-другому точно никак, закон тайги.