Удаганка

Валерий Загора, 2023

Тимофей отправляется на поиски отца, который пропал без вести еще до рождения сына: отец отправился в Якутию на добычу алмазов. В тайге на Тимофея нападает волк. Выжившего, но сильно израненного в схватке со зверем парня находит оленевод. Он привозит несчастного к Алгыстаанай – фельдшеру в их поселении. Она видит в парне знакомые черты человека, с которым однажды была знакома. Но как его зовут и где он теперь, якутка не знает. Поиски отца заходят в тупик, Тимофей знакомится с местными шаманами и его жизнь делает крутой поворот.

Глава 1

Тяжелые серые тучи угрожающе надвигались со стороны горизонта.

— Надвигается вьюга, — угрюмо промолвил Тимофей сам себе, широко шагая в снегоходах по белоснежному склону, а затем прибавил ходу превозмогая усталость.

Позади остался густой заснеженный лес. Рука, перетянутая кожаным ремнем, нестерпимо болела. Жалко, конечно, серого красавца, но он сам виноват. Нечего было нападать. Зверья лесного мало ему, что ли? Повезло, что волк молодой, неопытный, не стал выжидать, чтобы напасть со спины, как сделал бы матерый хищник. А этот дуралей выбежал навстречу, оскалил зубастую пасть и попер нахрапом. Благо расстояние было достаточным, да и снежный покров глубокий: волк проваливался в снег и не мог быстро бежать.

Зато я успел снять рукавицу и достать клинок из ножен. Прикрылся свободной рукой, в которую и вонзил свои зубы серый наглец, тот ослабил хватку, как только лезвие ножа вонзилось в него и вспороло ему брюхо. Вдвоем на снег и завалились. При помощи острия разжал волчьи челюсти, освободил раненную руку. Сквозь дыры от зубов в рукаве видавшего виды ватника проступили бурые пятна. С встревоженным сердцем Тимофей тяжело дыша поднялся на ноги, огляделся по сторонам, нет ли где соплеменников убитого волка.

— Ты уж, серый, не серчай, придет время — свидимся на том свете, — Тимофей наклонился, чтобы дотронуться до еще теплой туши волка. — Вот там-то уж точно друзьями будем.

Судя по рассказам старого якута, до поселения старателей оставалось час ходу. Надо успеть добраться пока не началась вьюга. Собрав всю волю в кулак, стараясь не замечать боль и усталость, Тимофей шел навстречу надвигающейся непогоде и своей давней мечте: увидеть отца, которого он даже не знал. По рассказам матери, теперь уже покойной, отец был старателем-первопроходцем. Как только пошли слухи, что на Соколиной косе были обнаружены первые алмазы, Прохор Сотников, так величали родителя Тимофея, уехал. Прохор оставил мать и молодую жену на сносях и уехал с такими же шальными романтиками как и он сам, за манящей мечтой разбогатеть.

Раненая рука болела все больше и больше, махать ею при ходьбе было нестерпимым мучением. Приложив немало усилий, Тимофей умудрился закрепить ремнем больную конечность, повисшую вдоль туловища бесполезной плетью. Идти стало сложнее, но рука, затянутая ремнем к туловищу, онемела и, казалось, стала меньше болеть.

Тучи угрожающе приближались, словно ползли серым волком по земле, а не плыли по небу. В лицо подул морозный обжигающий ветер, а за ним и первые снежинки полетели, больно впиваясь в лицо сотнями тонких иголок. Со стороны леса послышался еле различимый слухом волчий вой, встречный ветер уносил звуки прочь от одинокого путника. Все-таки учуяли мертвечину. Тимофей оглянулся, лес был очень далеко. Волки очень хорошо чувствуют приближение непогоды, не пойдут по следу вдогонку. Только безрассудный человек двинется в путь, невзирая на надвигающуюся непогоду, глуп потому что. А зверь умный, он заляжет где-нибудь под ветвями раскидистой ели, свернется калачиком и будет пережидать вьюгу.

Слегка склонившись и опустив голову, насколько это было возможным, Тимофей двигался вперед, рассекая собой ветер, как ледокол рассекает льдины. Время от времени поднимал голову, чтобы посмотреть, в правильном ли направлении держит путь. Вьюга беспощадно стегала лицо ледяными иглами. Впереди не видно ни зги, оглянулся назад — белая пелена стояла колышущейся стеной. Тимофей начал считать шаги и на пятидесятом делал шаг в влево.

— Тимофейка, ты считай вслух шаги, соколик мой ясный, — как будто наяву прозвучали сквозь завывание вьюги бабушкины слова в его голове.

Так говорила бабушка, крепко держа за руку восьмилетнего Тимофейку, когда они шли сквозь густой туман, возвращаясь с болот с полными корзинами колбы[1] и ложечника[2].

— Слеп человек в пути, завсегда вправо уходит мало-помалу, оттого и бродит по кругу. Чтобы нам с тобой по кругу не идти, на полсотенный шаг влево отступай. Да корзину покрепче держи, не потеряй, а то за зря ноги стопчешь.

Часто сбиваясь со счета, как в бреду, плохо соображая, из последних сил Тимофей попытался взобраться на небольшой холмик. Снежный покров под ногами стал шевелиться, перед глазами все поплыло, тело куда-то проваливалось, и сознание покинуло парня.

Тимофей любил сидеть на коленях у бабушки, слушать ее рассказы о лесных и болотных духах. Учила и всегда требовала выполнять покон[3].

— Идешь по ягоды, по грибы, перед тем, как зайти в лес, обязательно напросись.

— Как это — напросись? — спрашивал он, непонимающе заглядывая в темно-карие бабушкины глаза.

— А так: хозяева здешние, овражные там, полевые, лесные, дозвольте зайти во владения ваши. Да поклонись, спинка чай не переломится. А не напросишься, десять раз пройдешь, а на одиннадцатом на ровном месте споткнешься и шею себе сломаешь.

— А если напрошусь? — испуганно спрашивал внук.

— В этом и весь покон, — отвечала бабушка. — Ты тогда навроде своего станешь, все равно что в гости пришел. Но и вести себя должен уважительно, шляпки с грибов ногой да палкой не сбивай, особливо если это мухомор или поганка какая. Ежели набрал полную корзину, более не жадничай, поблагодари хозяина и уходи с миром. С поконом тебя и зверь не тронет, и не заплутаешь, и наберешь то, зачем пришел. Уяснил? — спрашивала бабушка, обнимая любимого внучка, прижимая детскую спинку к своей груди.

Спиной мальчонка чувствовал и стук бабушкино сердца, и тепло от большого тела, и дыхание молочно-травяное с примесью чего-то прелого.

— Не исполнил покон, когда в лес заходил, оттого и волку век укоротил. Головушка твоя ветреная, память короткая.

Бабушка стала лизать лицо Тимофея своим большим шершавым языком.

— Бабуля, прекрати, ну хватит! — возмущаясь, стал отталкивать руками бабушкино лицо, большое, мягкое и… ворсистое?

Тимофей открыл глаза и увидел прямо перед собой оленью морду, которая намеревалась его лизнуть в очередной раз. Оглядевшись, увидел, что сидит на оленьих ногах прислонившись спиной к туловищу животного. Олень лежал в снежном сугробе, рядом стояли и лежали еще несколько оленей. Вьюга утихла, успев засыпать все вокруг снегом. Ближние сугробы стали шевелиться, и из них появились оленьи рога, а затем и головы.

— Вот, значит, чье биение сердца в своем мареве я чувствовал и чье тепло меня обнимало, — улыбнувшись, Тимофей погладил по морде оленя, который все еще намеревался его лизнуть.

— Что, дорогой, соли хочется? За то, что согревал меня и не дал погибнуть, угощайся.

Тимофей снял шапку и подставил голову животному. Олень стал облизывать волосы, шею, лицо. К голове потянулись рядом стоящие олени, пытаясь угоститься.

— Ну все, будет с вас! — шумнул Тимофей, взмахом руки отгоняя оленей. Вторую руку он совсем не чувствовал, будто ее и нет.

Где-то совсем рядом послышался собачий лай, а там, где собака, там и человек. Олени на удивление спокойно отреагировали на собачий лай. «Неуж-то они одомашненные?» — подумал Тимофей и попытался встать. С трудом, но все-таки получилось устоять на ногах. В трехстах метрах он увидел двух якутов, и собачьи упряжки.

Укутанный в цельную оленью шкуру, Тимофей лежал на нартах[4] и наблюдал за переливами и бликами северного сияния. На белых заснеженных просторах оно выглядело как сияющий занавес, переливающийся синими и зелеными огнями с вкраплениями розового и красного.

— Тимофейка, ты долго не гляди на сияние, можешь разума лишиться, — вспомнил он бабушкины предостережения, когда, будучи ребенком, восхищенно смотрел в небо, любуясь северным сиянием.

У якутских старожилов, кочевых курыканов, пришедших на территорию Забайкалья из-за Енисея, существовало множество мифов и поверий, связанных с северным сиянием. С давних времен люди, наблюдавшие это явление, приписывали ему божественные свойства. На русском Севере считалось, что появление северного сияния предвещает бедствия. Норвежцы полагали, что оно обещает ухудшение погоды. Их легенды утверждают, что северное сияние — не что иное, как мост, по которому боги спускаются на землю к людям. Старожилы Финляндии называют сияние рекой, которая соединяет царство живых и мертвых. Эскимосы Аляски во время северного сияния выходят на улицу только хорошо вооруженными, на всякий случай. Якуты же уверены что если долго смотреть на юкагир-уот, как они называют это явление, можно лишиться рассудка.

Саха[5] оглянулся на своего пассажира и испуганно крикнул, будто был далеко, а не с ним в одних нартах.

— Убайдар[6], не смотри на юкагирский свет, совсем с ума сойдешь.

Тимофей послушно закрыл глаза а затем и вовсе нырнул с головой под оленью шкуру.

Счет времени был потерян. Сколько он находился под снегом в обнимку с оленем, сколько времени ехал на собачьей упряжке, Тимофей уже не понимал и не мог сориентироваться.

— Убайдар, просыпайся, приехали, — молодой якут тормошил оленью шкуру, под которой, согревшись, крепко спал Тимофей. — Просыпайся, убайдар, в поселок уже приехали, просыпайся.

Голова кружилась, перед глазами все плыло. Наконец Тимофей нашел в себе силы подняться с нарт, но тут же земля уплыла из-под ног, он пошатнулся и завалился боком в снег. Якут поспешил поднять обессилевшего попутчика, закинув его руку себе на плечо, и поволок в ближайший барак.

Коридор длинного помещения с множеством дверей был безлюдным. Усадив Тимофея в угол у входной двери, якут направился по коридору и дергал за ручку каждую дверь, но все они были закрыты на ключ.

— Ты посиди здесь, я скоро за тобой вернусь, — сказал якут, наклонившись к самому лицу Тимофея, похлопал его по плечу и исчез за дверью.

За ним скрылось и сознание Тимофея, провалилось в безразличный, липкий, черный мрак. Спустя какое то время затуманенное сознание ощутило, что его тело, тело сознания, куда-то плывет, покачиваясь в воздухе.

Что то теплое и ароматное пробудило сознание. Медленно, не торопясь, открылись глаза. Перед ним был бревенчатый потолок. Скосив в сторону глаза, увидел стены, увешанные сушеными травами в пучках. Повертел головой по сторонам, Тимофей увидел большую комнату. У окна — стол с лавками по бокам, у стены — большой сундук с коваными углами, лежак с ворохом подушек и всевозможных шкур, что-то наподобие серванта с множеством баночек и колбочек. Еще были печь, в которой горели, потрескивая, поленья, и лежанка на которой, и находился Тимофей.

Телу было жарко, хотелось пить и есть, что сильнее — жажда или голод — определить затруднительно. Как он попал в это жилище и сколько времени здесь находится? Память информацию не выдавала, молчит зараза, ни единого намека!

Скрипнула входная дверь. Вместе с белым морозным облаком пара в комнате появилась женщина. Как в цирке факир появляется из дымового облака, точно так появилась эта пожилая, но очень красивая, по всему видно, сахаляра[7]. Поставила на стол большую плетеную корзину, она сказала не оборачиваясь:

— С возвращением. Есть хочешь? — И стала выкладывать из корзины какие-то продукты.

В ответ — тишина. Развернувшись, уставилась на заросшее щетиной лицо с красивыми синими, как небо в ясную погоду, глазами.

— А вы кто? — ответил Тимофей вопросом на вопрос. — Шаманка?

— Нет, ну что ты! Какая из меня шаманка? — женщина звонко рассмеялась, как будто жемчуг по полу рассыпала, настолько необычным был её смех. — Местный фельдшер я, имя мое Алгыстаанай. Тебя как зовут, откуда ты и что делаешь в наших краях?

— Попить дадите? А если дадите чего поесть, тогда уж точно расскажу все как на исповеди.

Сидя за столом, сколоченным из хорошо обработанных досок, Тимофей уплетал за обе щеки вареную оленину, щедро намазывая ее хреном из ложечника.

Хозяйка, сидя напротив, терпеливо ожидала, пока парень насытится. Съел он совсем немного, по-видимому, желудок ссохся, оттого что давно пищи не видел. Четвертый день пошел, как перенесли из барака в ее избу безжизненное тело молодого парня.

Толлуман, сын местного оленевода, нашедший Тимофея, тогда прибежал к ней в фельдшерский пункт.

— Алгыстаанай, там раненому парню помощь требуется, я его в бараке оставил.

— Почему ко мне сразу не привез? — недоуменно спросила фельдшер.

— Пока я в бараке пытался найти хоть одного человека, мои собаки домой убежали, — развел руками молоденький якут.

— Ох, Толлуман, парень ты, конечно, бесстрашный, спору нет, но бестолковый. Что ж упряжку-то свою к столбу не привязал?

Толлуман молчал, виновато опустив голову.

Вдвоем они уложили парня в бессознательном состоянии на оленью шкуру и притащили в дом Алгыстаанай.

— Ну, так как тебя зовут? — спросила хозяйка, внимательно рассматривая гостя. Какой-то до боли знакомой казалась ей внешность парня.

— Тимофеем меня зовут. Житель я маленькой деревушки Вилюйхи, что стоит на берегу реки Вилюй, оттого деревня и название имеет такое.

— Слышала я про такую реку, далеко тебя от дома занесло, — удивилась Алгыстаанай. — Кого дома покинул, уходя из родных мест?

— Старую избу пустую, — угрюмо ответил Тимофей. — Родителей своих я не знаю, а бабушка умерла, когда я в Верхоянске на ветеринара учился, последний курс заканчивал.

— С родителями-то что случилось? Не на болотах же тебя бабушка в морошке нашла.

— Отец на Соколиную косу за алмазами уехал, когда я на свет еще не родился, а мать за клюквой на болота пошла, да так и не вернулась, мне и полгода не было. Бабушка меня вырастила.

— А что ж отец-то, так ни разу и не появился? — удивилась Алгыстаанай.

— Ни разу. Но в деревне поговаривали, что кто-то, работавший на приисках, видел отца, что жив он. Только общаться почему-то не захотел, сделал вид, что не знает того человека.

— Фамилию отца скажи, может, я знаю. На многих приисках фельдшером работать приходилось, многих лечила да всякого рода помощь оказывала.

— Прохор Сотников. Бабушка говорила, что я когда взрослеть стал, то сильно на отца стал похожим. Глаза в особенности, один в один, говорила бабушка.

— Глаза! Точно — глаза, один в один, — взволнованно воскликнула Алгыстаанай.

— Вы его знаете? Он живой? Вы знаете, где он живет? — затараторил Тимофей, обрадованный такому повороту событий.

— Знала я одного человека с такими же небесно-синими глазами, как у тебя, — женщина задумчиво отвела взгляд и притихла, погрузившись в воспоминания. — Вот только не знаю, твой ли это отец.

— Что-то я не понял, — заволновался Тимофей, — как звали-то его, человека этого?

— В том и дело, что не знаю. Да и давно это было, лет двадцать уж точно прошло. Охотники местные нашли его в бессознательном состоянии, с пробитой головой и следами от ударов на теле. Выхаживала его, вот как тебя. Только когда он пришел в сознание, память его молчала. Несколько месяцев жил в нашем селении, сначала у меня, а потом оленеводам помогал, с ними на пастбищах и пропадал сутками. За все то время он так ничего и не вспомнил, даже имени своего не знал. Жители поселка назвали его Куех Халлаак, что означает синее небо, за цвет глаз, наверное. Они были такими же синими, как твои.

Алгыстаанай замолчала и опять о чем-то задумалась, уставившись в одну точку.

— А дальше то что? — тихо спросил Тимофей, как будто боялся, что спугнет сокровенные мысли женщины.

— Исчез он.

— Как это исчез?

— Да вот так. С вечера со всеми улегся спать, а наутро его уже никто не видел. Ушел, наверное. С тех пор ничего о нем и не знаю. Искать его никто не стал, потому что чужой в поселке. Я охотников просила выйти на поиски, да не захотели они, другими делами были заняты. Хоть и был он человеком безобидным да работящим, а вот не стали искать, и все тут. Может, вспомнил чего, оттого и ушел, поди теперь узнай.

[1] Колба — черемша.

[2] Ложечник — подобие хрена.

[3] Покон — космогонический духовный закон, который управляет Вселенной.

[4] Нарты — сани для собачьей или оленьей упряжки.

[5] Саха — так называют себя чистокровные якуты.

[6] Убайдар — старший брат (так якуты называют русских).

[7] Сахаляра — метис, потомок смешанных браков между якутами и представителями европеоидной расы, они всегда красивые, в отличие от чистокровных якутов.