Тусовка на острове Скелета

Валерий Гусев, 2007

На острове Скелета, затерянном в Тихом океане, братья-сыщики Дима и Алешка обнаружили… одичавшего человека! Современный Робинзон долго заново учился разговаривать по-русски, но в конце концов выяснилось – это знаменитый профессор Чижов, исчезнувший два года назад! Преступники, похитившие коллекцию ученого, не нашли знаменитый ковш Петра Первого, за которым, собственно, и охотились. Профессор не раскрыл им тайны этого сокровища – за что и был высажен злодеями на необитаемом острове. И вот теперь Чижов доставлен в Москву, а украденную коллекцию взялись искать ребята. Интересно, удастся ли им опередить доблестную милицию?

Глава I

ОСТРОВ СКЕЛЕТА

Тихий океан очень большой. Недаром его еще называют Великим. А наш остров очень маленький. Папа как-то сказал, что если на карте Тихого океана изобразить наш остров точкой, то эта точка будет в тысячу раз больше нашего острова.

Вокруг острова — безбрежная морская синева. Над островом — бесконечное небо, с которого яростно светит огромное жаркое солнце. Но от жары мы не страдаем — над островом постоянно веют муссоны и пассаты. Они раскачивают лохматые кроны пальм и морщат синюю воду в лагуне.

В лагуне мелко, не бывает большого волнения и не бывает акул, и мы с Алешкой все время купаемся здесь. А Лешка к тому же еще и охотится на рыб. Как настоящий абориген. Он садится верхом на обрубок пальмового ствола и выгребает на середину лагуны. В одной руке — гребок, что-то вроде короткой лопатки, а в другой — острога, которую ему подарил местный абориген по кличке Тими. Острога — это короткая палка, на конце которой острый зазубренный шип (тоже от какой-то местной рыбы).

Алешка наловчился. Когда он приходит в нашу хижину с добычей, папа говорит:

— Ты, Алексей, прямо как в магазин за рыбой ходишь.

После купания и охоты мы подолгу валяемся в тени самой большой кокосовой пальмы. Хотя местный абориген по кличке Тими предупредил нас, что этого лучше не делать. С верхушки пальмы иногда срывается здоровенный кокосовый орех и летит вниз. Если такой орех, величиной с футбольный мяч, попадет в лоб, мало не покажется — это не лесной орешек. Но нам пока везет — орехи падают рядом, некоторые с треском раскалываются, и мы попиваем в прохладе кисленькое кокосовое молочко.

Вы нам позавидовали? Не торопитесь. Сначала узнайте, как мы сюда попали и что мы здесь делаем.

Вообще-то я уже об этом немного рассказывал. Но напомню тем, кто забыл, и расскажу тем, кто об этом не знает…

Нашего папу (он полковник милиции, сотрудник Интерпола) послали в очень далекую служебную командировку. На Тихий океан. В этом огромном океане он должен был разыскать и задержать одного опасного жулика по фамилии Оленин. Этот Оленин натворил всяких поганых дел и скрылся на одном небольшом острове, где готовился совершить еще одно большое преступление. Как раз в этот район Тихого океана направлялось научно-исследовательское судно «Афалина». И папу взяли на него под видом богатого бизнесмена, для конспирации. Потому что, по оперативным данным, на это же судно устроился и сообщник Оленина. Для еще большей конспирации папа и нас с Алешкой взял в это плавание, как хулиганистых детей олигарха.

Ну мы с ним и развернулись! Сначала разоблачили сообщника Оленина. Им оказался боцман по фамилии Шмага. Но все его называли Шмыгой, потому что у него был хронический насморк, и он все время хлюпал носом. И еще он притворялся глухим и постоянно носил на пузе слуховой аппарат в виде плеера, а на самом деле это была очень хитрая рация. Он с помощью этой рации подслушивал секретные разговоры капитана с нашим папой и все эти сведения передавал нашим врагам — международным пиратам. И вообще вредил, чем мог, на корабле.

Ну, мы с Алешкой его разоблачили, а заодно устроили так, что эти пираты на своем корабле застряли посреди океана на здоровенной скале. А мы в конце концов застряли на том самом острове Кокос, где затаился жулик и бандит Оленин.

Этот Кокос — не простой остров. Существует мнение, что это тот самый Остров сокровищ, о котором рассказал замечательный писатель Стивенсон. И Алешка, конечно же, в поисках пиратских сокровищ обшарил все уголки острова, но вместо клада с пиастрами нашел громадный полуподводный грот, в котором Оленин со своими братками прятал оружие и всякое снаряжение, чтобы захватить нашу «Афалину» и заняться морским разбоем.

Ну и ничего у них не вышло. Мы с Алешкой их повязали (правда, нам в этом немного помогли папа и его сотрудник Алешин, который под видом матроса тоже плавал с нами на «Афалине») и заперли в «па».

«Па» — это у туземцев-полинезийцев такая круговая ограда из заостренных пальмовых стволов. А за оградой — большая хижина. Во время войны между племенами в этом самом «па» укрывались старики, женщины и дети, как в крепости. А в мирное время это была резиденция вождя.

В хижине было две комнаты — передняя и задняя. Передняя — большая, а задняя — маленькая и без окон. Вот в эту заднюю комнату мы и загнали задержанных и подперли дверь боевой дубинкой, которую подарил Алешке местный абориген Тими.

Через несколько дней «Афалина» со своим экипажем и учеными отправилась по своим научным делам, а мы остались дожидаться интерполовский вертолет, который должен был забрать оружие, спрятанное Олениным на острове, самого Оленина с его сообщниками и нас с папой. Кстати, на «Афалине» отправился на нашу Родину и Алешкин подарок. Когда мы собирались в плавание, Алешкина одноклассница Леночка Стрельцова (его первая любовь, или четвертая, не помню точно) попросила привезти ей в подарок от Тихого океана «большую-пребольшую» ракушку. На одном из островов, куда «Афалина» зашла заправиться пресной водой и свежими фруктами, в музее полинезийского быта Алешка такую раковину приглядел. Она лежала у входа в музей, называлась по-научному «тридакна» и была средних размеров, примерно с легковой автомобиль, и весила сто шестьдесят килограммов. Алешка выменял ее на… свои валенки. Дело в том, что наша мама, когда узнала, что летом в тропиках зима, тайком в Алешкин чемодан засунула на всякий случай его старые валенки. На местных работников музея они произвели потрясающее впечатление. И, наверное, сейчас лежат под стеклом с надписью: «Зимняя обувь. Дар А. Оболенски».

Капитан «Афалины», скрипя зубами и скрепя сердце, распорядился с помощью лебедки поднять тридакну на палубу. И пообещал, сквозь зубы и положа руку на сердце, доставить ее по назначению.

«Афалина» отплыла, а мы остались. А вертолет за нами все никак не прилетал. И положение наше становилось все сложнее. И опаснее. Ведь мы жили среди диких островитян. Правда, это были очень милые и добродушные люди, в основном бронзового цвета с черными курчавыми волосами и с очень белыми зубами. И мужчины, и женщины носили коротенькие юбочки из пальмовых листьев, а на головах и шеях у них всегда красовались венки из белых и красных цветов.

Они всегда веселы и дружелюбны. Все время бродят по острову шумной ватагой, приплясывая и смеясь. Или собираются под огромным священным баньяном. Это такое дерево с воздушными корнями, которые служат подпорками для кроны. И сидят они под этим баньяном, будто в большом зале с колоннами, решают самые важные свои дела. В основном выборы нового вождя. Это у них любимое занятие. Иногда они по три раза в день меняют своих вождей. Раньше, в старое доброе время, старого вождя тут же, под баньяном, съедали под пение и пляски (у них даже в некоторых хижинах сохранились для этого обычая специальные деревянные вилки), а теперь все стало скучнее — просто отбирают у сверженного вождя его жезл и передают новому. Жезл — это что-то! Такая палка, украшенная резьбой и разноцветными перьями, а на ее верхушке — белоснежный человеческий череп, зловеще скалящий несколько зубов.

Когда мы прибыли на остров, вождем у них был прохвост Оленин. Они называли его Бескрылый Олень. А когда мы его свергли и арестовали, островитяне тут же избрали вождем нашего папу. И надели ему на шею ожерелье из раковин и акульих зубов. И хотели вручить жезл. Но папа вежливо отказался. Он сказал, что плохо знает обычаи этого великого народа и поэтому может не оправдать его высокого доверия. Тогда вождем стал прежний старший советник Ваувау, потом Тими, потом еще кто-то, а кто сейчас у них вождь, я даже и не знаю. И не удивлюсь, что на следующий срок они выберут вождем нашего Алешку. Уж он-то справится!

Еще островитяне любят получать и делать подарки. Это всегда для них прекрасный повод поплясать на берегу. Когда Алешка подарил своему другу, местному аборигену Тими, севшую батарейку от фонарика, радостные островитяне праздновали это событие три дня и три ночи.

Праздники у них вообще главное занятие. По любому поводу. Праздник Полной луны, праздник Молодой луны, праздник Безлунной ночи. Праздник Пойманной акулы, праздник Акулы, сорвавшейся с крючка.

Даже если кто-нибудь из них неосторожно падал с пальмы и ломал себе ногу, тут же устраивался праздник Больной ноги с песнями и танцами, при свете факелов, чтобы больной поскорее выздоравливал и снова лазил на самые высокие пальмы. С риском свернуть себе уже не ногу, а шею. А праздники у них интересные. Необычные такие. Прошло уже много времени, а я их все еще помню. И во сне вижу.

…С океана надвигается тропическая ночь. На берегу уже горят огни. Не очень яркие, конечно, электричества на острове нет, но красивые. Факелы такие: палка, на ее конце — половинка кокосового ореха, как чашка. А в ней какое-то масло из семян какого-то дерева, и в нем плавает фитиль из каких-то волокон.

В общем, светильник. Не очень-то он и светит, зато сильно трещит и разбрасывает во все стороны горячее масло.

Нас встречают как самых дорогих гостей, и с песнями проводят под баньян, усаживают за стол.

Стол очень интересный. Две канавки параллельно друг другу. А то, что между канавками, — это и есть стол. Садишься, ноги — в канаву, и скатерть не нужна.

На столе расставлены приборы — пальмовые листья. Здесь же, в длинный ряд, стоят такие же светильники, только без палок, и так же светят и брызгают горячим маслом.

Во главе стола — очередной вождь. По обычаю он втыкает в землю рядом с собой свой жезл с черепушкой. И кажется, что там сидят два вождя. Один живой, а другой тот, которого уже давно съели.

Девушки в венках и в ожерельях разносят угощение: печеные бананы и бананы сырые, бананы большие и бананы пальчиковые, печеную рыбу и сырую рыбу в лимонном соке, акульи плавники и какие-то ракушки, жареную свинину с какими-то приправами — вкуснятина! Только вот зловещий череп во главе стола немного портит аппетит.

А потом начинаются народные песни под грохот барабанов и сушеных тыкв, наполненных мелкими камешками. А после песен — танцы. Еще веселее и громче. Очень красиво и необычайно. Диковато только. Тропическая ночь. Тропическая луна. Тропическое дерево. Колеблющийся свет факелов. И яростные танцы аборигенов в юбочках из листьев. А среди них и наш Алешка прыгает.

Он вообще на острове быстро освоился, будто здесь родился. Загорел до черноты, рыбу бьет острогой, на пальмы взбирается и плавает в лагуне не хуже аборигена Тими. И никакие табу не соблюдает.

Табу — это запрет на что-то. Очень крепкий запрет. Никто его никогда нарушить не посмеет. И эти табу у них такие интересные бывают! Вот, например, аборигену Тими нельзя касаться руками весел. И он, когда выходит в море рыбачить, гребет на своем каноэ ладонями. Аборигену Меани нельзя лежать или сидеть на голом песке. И он повсюду таскает с собой плетеную циновку.

Ничего, конечно, странного в этом нет. Ведь у нас тоже есть табу. Только никто их не соблюдает. Есть, например, хороший запрет не свинячить на улице. И что? Здорово его соблюдают? А для островитян запрет — суровый закон, и никто никогда его не посмеет нарушить. Ни в одну курчавую голову это не придет.

Но вполне возможно, что в эти головы придет желание совершить переворот и освободить, и вновь вернуть на трон сверженного нами монарха. Вот тогда нам придется очень несладко. Потому что их человек двести, а нас всего четверо, из них двое — пацаны Димка и Алешка. И хоть у нас есть оружие, никто из нас не станет стрелять в живых людей.

А вот задержанные, если островитяне их освободят, стрелять в нас станут. Пока они сидят смирно, взаперти, но кто знает, что они там, в темноте задней комнаты, замышляют.

Вот такой расклад, как говорит папа. Но в этом «раскладе» он пока не знает одной вещи. Важной и загадочной. Дело в том, что наш Алешка, шастая по острову, пробрался на его дальний скалистый берег, куда не ступала нога человека — табу! И он обнаружил, что за узким проливом есть еще один островок, который Алешка назвал (по Стивенсону) островом Скелета. Так вот, на этом островке, оказывается, живет какой-то дикий человек. В смысле — одичавший. Какой-то заброшенный Робинзон. Алешка сразу же вообразил, что этого человека высадили на этот остров в наказание за какой-нибудь проступок. Так часто поступали в давние времена жестокие капитаны парусников и кровожадные пираты.

Однажды мы даже пересекли пролив, полный громадных акул, на резиновой лодке, которую Алешка, обнаруживший оружейный склад Оленина, предусмотрительно «заныкал про запас».

Мы подобрались тогда к маленькой хижине и услышали, как дикий человек что-то неразборчиво напевает хриплым голосом.

— Эту тайну, — сказал потом Алешка, — надо раскрыть.

— Папе?

— Сами раскроем. Папе и так забот хватает.

Да, забот папе хватало. Особенно с задержанными. Их было четверо, наручников на всех не хватало, поэтому приходилось все время за ними приглядывать. Папа и его сотрудник Алешин спали по очереди, не спуская с них глаз. Да и вертолета все не было и не было.

В общем, в один прекрасный день Алешка заявил мне:

— Плывем к дикарю, Дим. Знакомиться.

— А вдруг он нас съест? — серьезно спросил я. — Может, его как раз за людоедство отселили.

— Не съест — у нас автомат есть.

Это правда. Алешка, когда ходил на разведку, спер у Оленина два автомата. Один он отдал папе, а другой предусмотрительно «заныкал про запас» под тем же кустом, где пряталась надувная лодка. Правда, этот автомат был без патронов. И я сказал об этом Алешке, на что он беззаботно заявил:

— А дикарь об этом не знает.

Все, вопрос решен. Отправляемся. На остров Скелета.

Мы сказали папе, что идем ловить рыбу, пошли в сторону лагуны, а когда скрылись с его глаз, свернули в тропическую чащу. Здесь хоть и в тени, было очень душно. Сюда не пробивались пассаты, и в воздухе стоял тяжелый насыщенный запах всяких тропических цветов.

В эту часть острова аборигены никогда не заходили. Во-первых, табу, во-вторых, делать тут им было нечего. Здесь не росли кокосовые и банановые пальмы, не водилась океанская рыба. Тут были густые заросли цветущих кустарников, у которых колючек было больше, чем цветов.

Вскоре мы выбрались на берег. Пролив был не очень широкий, но с сильным течением. И полный акул. Они так и шныряли в прозрачной воде, охотились. Хорошо, что не за нами. Но, честно говоря, дикий человек внушал мне больше опасений, чем целая стая акул. Кто его знает, до какой степени он дикий? Искусает еще. Автомат без патронов — слабая защита. Особенно от человека, который не знает в силу своей дикости, что это такое.

Алешку, похоже, подобные мысли не тревожили. Он беззаботно нырнул в кусты, вытащил лодку и автомат. Мы накачали плавсредство, спустили его на воду, и я взялся за весла.

Пролив мы пересекли быстро, правда, нас сильно снесло течением, и пришлось довольно долго пробираться сначала по берегу, а потом опять густыми колючими зарослями в глубь острова.

Приближаясь к хижине, мы пошли осторожнее, легко ступая и стараясь, чтобы колючки кустов не цеплялись за нашу одежду.

Потянуло дымком от костра.

— Заодно и пообедаем, — шепнул мне Алешка.

— Как бы нас самих в котел не пустили, — шепнул я.

— А у нас… — Алешка растерянно взглянул на меня. — Дим, а где автомат?

Автомат остался в лодке!

— Пошли назад, — решительно сказал я.

— Ну да! Так и будем туда-сюда бегать! Тише! Вон он! — Алешка раздвинул ветки.

Мы осторожно выглянули.

Перед хижиной горел костер. И сидел возле него обросший волосами человек в лохмотьях. Правда, лохмотьев на нем было очень мало. Только какое-то тряпье на поясе. А все остальное — сплошной загар.

Он сидел на корточках, что-то бубнил себе под нос и чистил авокадо.

Не успел я схватить Алешку за руку, как он решительно шагнул из кустов.

Человек вскочил — плоды покатились с его колен на землю — и уставился на нас, хлопая глазами. Он долго молчал, хмурясь, будто пытался что-то вспомнить. Потом нагнулся и поднял с земли дубинку — обломок весла. И сказал:

— Гы!

Алешка смело шагнул ему навстречу и тоже сказал:

— Гы!

Человек расплылся в неожиданной улыбке и стал приплясывать на месте. Обеду, что ли, обрадовался? В виде нас…

Алешка сделал еще один шаг и ткнул себя пальцем в грудь:

— Лё!

Человек засмеялся хриплым голосом, ткнул себя пальцем в грудь и радостно сказал:

— Ва!

Вот и поговорили.

Только вот кто из них этот Лё-ва?

Алешка достал из кармана крекер и протянул этому… Ва.

Тот осторожно взял его, откусил, нагнулся, подобрал авокадо, обдул его от прилипшего песка и протянул Алешке.

— У! — сказал Алешка, и дикарь опять заплясал на месте.

Обменялись, значит, дарами природы.

Дикарь, все так же улыбаясь, снял с костра мятую закопченную кастрюлю и жестом пригласил нас в хижину.

Мы вошли. В этой хижине был удивительный порядок. Постель, сплетенная из листьев, самодельный стол, чурбачок вместо стула. Полка, на которой выстроились ровными рядами красивые раковины и ветки кораллов. На стене — лук со стрелами, копье. В дальнем углу — еще один столик, похожий на письменный. На нем лежала стопка бумаги (потом мы узнали, что это высушенные и ровно обрезанные пальмовые листья), стояла чернильница из маленькой тыковки и в ней торчало птичье перо.

Словом, не просто хижина, а тропический кабинет ученого.

Дикарь поставил кастрюлю на стол и, протянув Алешке ложку, сказал:

— О!

Алешка смело попробовал варево и тоже сказал, прямо с восторгом:

— О! Дим, попробуй. Классная уха. Из океанических рыб.

На меня дикарь не обращал никакого внимания. Он, наверное, думал, что Алешка — великий вождь Лё, а я его слуга Ди.

Но уху я все-таки попробовал, действительно — «О!»

Дикарь опять начал приплясывать. Он, наверное, сто лет не видел людей и страшно нам обрадовался. Особенно великому вождю, который свободно объяснялся на его дикарском языке.

Лешка смело (точнее, нахально) обошел хижину, показал на полку и протянул с восхищением:

— У-у-у!

— У! У! — закивал дикарь, схватил самую крупную и красивую коралловую ветвь и протянул Алешке.

А что дальше? Так и будем мычать?

— Как вас зовут? — спросил я дикаря громко и раздельно.

Он хмуро взглянул на меня, сосредоточился и буркнул, ткнув себя пальцем в грудь:

— Ва!

— Он все понимает, — сказал Алешка. — Он только слова плохо помнит. Его зовут Валя!

Ва перевел взгляд на Алешку и отрицательно покачал головой, подумал и упрямо повторил:

— Ва!

— Васька? — спросил Алешка. — Гы?

— Нет гы, — уперся дикарь. — Ва! — Подумал еще, прямо было слышно, как у него ржавые мозги заскрипели, и добавил: — Ня!

Алешка недоуменно взглянул на меня, пожал плечами. Я усмехнулся:

— Ваня.

Дикарь от радости подпрыгнул так, что чуть не достал головой до потолка. И зачастил, приплясывая:

— Ва-ня! Ва-ня!

Вот и познакомились. И подружились.

Алешка забрал коралловую ветвь и сказал:

— Пока. До скорого.

Дикарь улыбнулся — понял. Зубы у него были белые-белые, будто он их каким-нибудь «Кометом» чистил. И он повторил за Алешкой:

— По-ка!

И пошел нас провожать. Не знаю, как он догадался, откуда мы пришли, но провел нас к берегу своей тропкой. Коротким путем.

— Мо-ре, — сказал он, поведя рукой вдоль берега.

— А то я не знаю, — сказал Алешка.

— Лод-ка, — сказал дикарь. Он явно делал успехи. — Лод-ка.

А вот лодки-то и не было.

— А где лодка? — спросил меня Алешка.

— А я знаю? Ты ее привязывал. Вот к этой коряге.

Алешка виновато поскреб макушку.

— Дим, я ее здорово привязал. Шлюпочным узлом.

А я и не сомневался. За время плавания на «Афалине» Алешка здорово наловчился всякие морские узлы вязать. И рифовый, и прямой, и шкотовый, и шлюпочный, и даже какой-то загадочный рыбацкий штык.

Я подошел к коряге и ахнул. Узел не развязался. Веревка была обрезана. На коряге осталась ее петля — кусочек шлюпочного узла.

— Ни фига! — удивительно спокойно сказал Алешка. — Акула, что ли, перекусила?

— Ага, земноводная. Травоядная.

— Дим! — выдохнул Алешка, дошло до него. — А ведь в лодке автомат лежал!

Да, теперь ни автомата, ни лодки. И кто это сделал? Зачем?

— Лод-ка! — вмешался разговорчивый Ва-ня. И опять забарабанил себя в загорелую грудь: — Мой лод-ка твой! При-вет!

— Дим, переведи, — растерянно попросил Алешка. — Ты что-нибудь понял?

— Он нам свою лодку предлагает, — «перевел» я. — Он говорит: «Был мой лодка — станет твой лодка». С приветом.

— Кто с приветом? Лодка?

Дикарь не дослушал, подпрыгнул на месте, скрылся за береговой скалой и выплыл из-за нее на лодке. Лодка тоже была дикая — вырубленная из ствола дерева. На нее смотреть-то страшно, а уж над акулами на ней плавать — спасибо, привет!

Ва-ня причалил к берегу и стал что-то горячо объяснять. Попробую повторить:

— Ва-ня! Гы! У-у-у! Лод-ка! Гы! На-зад! Лё. По-ка! — И вытащил из лодки тонкую лиану, свернутую в моток, стал совать мне ее под нос.

Тут уж я оказался бессилен в роли переводчика. Но Лешка сообразил, что значат эти «Гы» и «У-у-у».

— Дим, гы! Привяжем эту лианку за корму, а он потом лодку притянет обратно. Гы?

— Лё — лодка — Ва-ня! Гы! — засмеялся дикарь.

Да, не такой уж он и дикарь, этот Ва-ня. Соображает.

— Поплыли с нами, — предложил ему Алешка.

Ва-ня аж задрожал — так испугался, замахал в сторону нашего острова, затоптался на месте:

— Табу! У-у-у! Ням-ням Ва-ня!

И такой страх был в его глазах, что мы даже поежились. Кто это его там «ням-ням»? Правильно Алешка говорит: тут какая-то мрачная тайна…

Переправлялись мы по очереди. Лодка была такая хлипкая, что двоих не выдержала бы.

Когда мы оба оказались на своем берегу, Ва-ня притянул лодку и помахал нам.

Мы тоже помахали ему и пошли домой. Домой… Хорошо сказано, да не про нас. Наш дом — за многие тысячи миль отсюда…