Принц воров

Валерий Горшков, 2005

Круто повернулась судьба разведчика капитана Корнеева (он же Корсак, он же Домбровский). Еще вчера он командовал секретным спецподразделением «Стерх», а ныне оказался в рядах криминальной группировки. Мало того – ему приходится организовывать налет на грузовик, перевозящий почти миллиард рублей. Это уже не бег по лезвию, а смертельный танец на острие иглы. Как сообщить об этом командиру – полковнику Шелестову? Как уцелеть самому и ликвидировать банду? Думай, разведчик, думай… Безвыходных ситуаций у профессионалов не бывает…

Глава 5

— Врешь, сволочь!.. Решил в свою игру играть, гад?! Забыл, чьи родственники у меня под колпаком?! — взревел Червонец.

— Говорю в последний раз — пан Стефановский. Точка, — это было последним, что Корсак произнес, оставаясь спокойным. Ему сейчас нужна была хорошая встряска. Имени Стефановского Святой не назвал, и это беспокоило Славу всю дорогу. И теперь, чтобы исправить очередную ошибку своего отца, вновь поставившего под вопрос жизнь сына, Корсаку приходилось играть по-настоящему. Настоящим должен был быть гнев, помноженный на логику, доступную бандитам. — И не забывай, Червонец, что там лежат деньги, которые по завещанию являются моими! И деньги, я полагаю, немалые! Деньги, без которых мне и семье нечего делать за кордоном!.. И я помню, черт тебя побери, кто находится у тебя под колпаком!

— Но ты тогда сказал, что Святой назвал тебе ИМЯ! — Червонец, не желая принимать очевидное, вплотную приступил к Корсаку и тут же наткнулся на его твердую, как скала, грудь.

— Спроси меня — как имя того идиота, что стоит сейчас передо мной, и я отвечу — Червонец! Это твое имя, Червонец? Святой умер на твоих глазах, оборвавшись на полуфразе! Это видел Крюк!

— Но это не доказывает, что он не успел назвать тебе имя! Его не слышал ни я, ни Крюк!..

Ярослав внезапно успокоился и расслабился.

— А у тебя есть другие варианты? У тебя есть возможность заставить меня вспомнить то, чего я не знаю? Если так, давай. С чего начнем? С отрубания пальцев или дыбы?

— Стоп, Андроп, — вмешался Крюк, втискиваясь между врагами. — Хватит языком молоть. Пан Стефановский, значит, пан Стефановский, пусть земля ему будет пухом. Мы идем разорять его могилу.

— Да здесь панов Стефановских как на мадридском кладбище Карлосов! — воскликнул из темноты один из банды Святого.

— Значит, придется поднимать всех Стефановских, — отрезал Крюк.

Слава и Червонец, не сводя глаз друг с друга, разошлись в стороны. И, уже оказавшись поодаль от бандита, Корсак миролюбиво предложил:

— Нас одиннадцать человек. Можно разбиться на четыре группы, одна из которых будет состоять из трех человек, остальные из четырех. Мы разойдемся в разные стороны и, ориентируясь на стороны света, будем приближаться к центру погоста. Четыре цепи. Нас интересуют только склепы. Любой, кто увидит таковой с известной фамилией, дает об этом знать остальным. Предположим, я, Червонец и Крюк пойдем с западной стороны…

Предложение было принято, потому как каждый из тех, кто здесь присутствовал, в правоте бывшего офицера однажды уже убедился. Убедился категорически и бесспорно, потому что был жив.

Для человека, связавшего свою жизнь с разведкой, существуют десятки способов определить стороны горизонта. Сейчас можно было бы найти север по Полярной звезде, но небо затянуло тучами. Об ориентации с помощью солнца речи, понятно, вообще не шло. Мох растет на деревьях с северной стороны, но уходить в лес для того, чтобы искать деревья с мохом, было просто смешно. Корсак, вглядываясь в угрюмые лица бандитов, не раз бежавших из таежных зон, в очередной раз убеждался в том, насколько в бандах сильна роль лидера. Любой из них, оказавшись в безвыходной ситуации, заставит свой мозг работать самостоятельно и, когда речь зайдет о жизни и смерти, решит самую сложную задачу. Сейчас же все вокруг Славы, включая и Червонца, и Крюка, стояли в ожидании того, как он определит стороны света. И все будут молчать, потому что вожак этого сброда сейчас, как это ни грустно понимать, он, Ярослав Корсак.

— Часовенку в центре кладбища видите? — спросил он, не особо надеясь на свое зрение, начавшее давать небольшие сбои после ранения. — Перекладины на кресте как расположены? В какую сторону они сужаются, там и юг.

— Нет на храме креста, — прохрипел Крюк. — Обнесли, сволочи. Сусальное золотишко в войну хорошо шло… Христопродавцы.

Это говорил человек, уже собравшийся раскапывать могилу. «Ладно, проехали…» — подумал Слава, соображая, как теперь поступить. Нужно было четко определить стороны света, чтобы ясно поставить задачу перед бандитами. Кладбище не имело прямоугольных форм, а потому было не исключено, что какая-то из групп пройдет мимо нужного склепа, попросту не заметив его в темноте.

Ни слова не говоря, Корсак перепрыгнул через ограду и, когда его примеру последовали остальные, приказал:

— Найдите мне фамилию какого-нибудь татарина. В этом районе нет мусульманских кладбищ, а потому лиц, почитающих Коран, хоронят на общем. Но с небольшими нюансами… Найдите мне какого-нибудь Нурмагометова Зинэтулу Хариповича или Арифуллина Саидуллу Курбановича.

Один из бандитов рассмеялся и направился на поиски первым. Через пять или шесть минут кто-то крикнул из темноты:

— Курбанов Батыр Аимбетович подойдет? — и рассмеялся. Это был тот самый весельчак.

— Копайте, — коротко велел Слава, поглядывая на тускнеющую луну. Времени до рассвета оставалось все меньше.

— Пресвятая Богородица… — забормотал один из убийц, присаживаясь на корточки перед холмиком и отстегивая от пояса пехотную лопатку. — Никогда в жизни таким делом не занимался…

— Ну, мало ли кто что в первый раз делает, — философски заметил Корсак. — Я вот, к примеру, впервые в такой компании, а что делать? Кто-то крестьянина в первый раз в жизни за курицу режет, кто-то евреев в топку загоняет.

— Не надо здесь этой коммунистической пропаганды, Корсак, — просипел Червонец, не сводящий взгляда с разрываемой могилы, — тебя все равно не поймут.

— Я не коммунист. Уж не знаю — к сожалению ли или к счастью… Что там, бродяга?

— Мать-перемать! — дал петушка голосом один из копальщиков, вскакивая и отбегая в сторону. — Что это, мать вашу?!

— Это? — уточнил Корсак, подступая к могиле. — Это голова, как и положено. Если копать дальше, появятся плечи. Потом грудь. И все это будет по-прежнему обернуто в ковер.

— Их что, стоя хоронят, что ли? — обомлел кто-то из наблюдавших.

— Сидя! — усмехнулся Слава. — Дайте мне кто-нибудь нож.

— Зачем? — переполошился один из тех, кто был свидетелем казни консервной банкой.

— Распорю ковер и найду у покойника лицо. Мусульман хоронят сидя, усаживая лицом на восток. Если не хотите дать мне нож, тогда распорите ковер сами.

Ни слова не говоря, Червонец со спины подошел к Ярославу, и тот услышал характерный лязг вынимаемой из ножен финки. Тот лязг, который переворачивал его душу перед выходом в разведку.

Склонившись над могилой, Корсак несколькими движениями разрезал плотный ковер и отвернул его в сторону. В лицо ему заглянула смерть — ощерившийся череп, сияющий при свете спичек, как бильярдный шар.

— Останусь жив, — пообещал кто-то за Славиной спиной, — весь храм у себя дома на Черниговщине уставлю свечками. Батюшка спросит — зачем, я отвечу, что косую видел.

Через пять минут дело было сделано. Всем группам были поставлены четкие задачи по ориентирам на местности с запретом не пропускать на своем участке ничего и не забредать на чужие.

Червонец брел за Корсаком, касаясь руками покосившихся оградок. Дыхание его было размеренным и спокойным, и в дыхании этом никак не чувствовалось желания человека стать обладателем клада. Так зарытые в землю или даже спрятанные в чужую могилу сокровища не ищут. Что-то у Червонца на уме…

— Скажи мне, Корсак, — услышал за спиной Ярослав, — где бы ты спрятал золотишко, если бы был на месте Святого?

Не оборачиваясь, Слава усмехнулся:

— Трудно ответить. Мне невозможно представить себя закапывающим награбленное. И потом, думать мозгами Святого я не могу.

— А все-таки? — настаивал Червонец. — Мозги мозгами, но гены-то… Гены-то у вас одни, пан Домбровский. Гены никуда не спрячешь! Вот, смотри, подходящая могилка! А надпись какая?.. «Упокой господь душу твою, чистую и безгрешную…» Святая простота, а? Кто в этом склепике решится золото искать, кровью омытое?

— Не знал, что ты знаком с законами генетики, — прислушиваясь к звукам вокруг, Корсак натянуто улыбнулся, продемонстрировав вору преимущество здоровых белых зубов над золотыми. — Ну да ладно. Попробуем. Будь у меня такая необходимость, я нашел бы самый неухоженный склеп, с одной из самых старых дат смерти погребенного. Это обстоятельство укажет мне на то, что могила заброшена и родственники, даже если таковые у усопшего имеются, забыли о нем. Склеп я выбрал бы самый неприметный, чтобы он не бросался в глаза. Хорошо, если рядом с ним будет провалившаяся могила — люди суеверны, они боятся могил и трупов, обходят их стороной, хотя бояться нужно, конечно, живых… Что еще… Я обязательно прибрал бы по минимуму оградку и склеп, положив букет свежих цветов.

— Это зачем? — не удержался от удивления Червонец.

— Чтобы удержать любопытных с такой же логикой, как у меня. На могиле признаки присутствия близких — значит, могила не заброшена. А зачем туда забираться и что-то искать в склепе, если вокруг сотни таких же, но давно забытых? — Сделав несколько резких шагов в сторону, Корсак положил руки на высокую оградку, очерчивающую крошечный периметр заросшего бурьяном склепа. — Чем не подходящий для меня схрон?

«Бойтесь оцезариться, полинять. Оставайтесь простымъ, добрымъ, чистымъ, степеннымъ врагомъ роскоши, другом справедливости, твердымъ в исполненiи долга. Жизнь коротка…» — было высечено на склепе. Прочитал это и Червонец.

«Как удивительно, — подумал про себя Слава. — По просьбе убийцы и разбойника я выбрал для схрона награбленного склеп, в котором покоится прах одного из честнейших людей Петербурга. Такое нравоучение не могло быть начертано на могильном камне крохобора и душегуба. Покойный, конечно, жил в Петербурге, поскольку в склепе чувствуется тонкость линий и работа мастера, недоступные каменотесам провинции. Он был достаточно богат, чтобы быть похороненным близ столицы, однако похоронен тут либо во исполнение его последней просьбы, либо будучи в опале. Последнее вернее, потому как в надписи кричит протест…»

— Ладоевский Эрнест Александрович, — прочитал имя усопшего Червонец. — Ладно, пошли дальше…

Еще через двадцать минут из темноты раздался тонкий свист, очень похожий на утренний посвист синицы.

— Я пойду посмотрю, вы останетесь здесь, — велел Корсак Червонцу и Крюку. Червонец, в отличие от Крюка, не послушался его.

— Я пойду с тобой!

К месту вызова, как и было оговорено, подошли по одному из представителей каждой группы. Исключением оказался Червонец. Впрочем, он имел на это исключение полное право, поскольку был здесь главным.

— Вот, — сказал тот самый, весельчак.

«Пани Стефановская Софья Зигмундовна», — прочитал Корсак на входе в большой каменный склеп, с которого уже давно был сорван замок, а двери не болтались только оттого, что петли на них намертво проржавели. Дернув подбородком, Слава только вздохнул, Червонец же оказался менее снисходительным.

— Ты че, идиот, в натуре? — обратился он к весельчаку. — Тут что написано? Пани! Софья! Пан, Карамболь, это когда есть яйца! У пани яиц не бывает, а если и бывает, то это не пани, а пан! Но об этом обязательно сообщат — «пан»!

— У нас, на Черниговщине, — сообщил другой бандит, — мерило другое. У нас как в Польше — у кого больше, тот и пан.

Разошлись.

Но через пять минут вынуждены были собраться снова, уже по свисту с северной стороны. Корсак с Червонцем прибыли первыми, и Слава, прочитав на надгробии склепа длинную надпись, снова вздохнул и опять посмотрел на луну.

— Вот, — сказал очередной поисковик, — пан Стефановский.

— Верно, — радостно выдохнул Червонец, но через секунду взорвался, грозя поднять на ноги все кладбище:

— Баран! Идиота кусок! Тебе что, лень до конца прочитать?! «Пан Стефановский… похоронил здесь свою жену… Марию-Анну»!..

Разошлись.

И более не собирались до шести часов. Туман стал путать искателям все карты, как вдруг не кто-то, а сам Червонец, указывая на почти потонувший в мутном одеяле тумана склеп, прошептал:

— Вот она… Надеюсь, Тадеуш Домбровский не имел привычки шутить в трудный час…

Звать никого, понятное дело, Червонец не стал. После того как под стволом «ППШ» хрустнул проржавевший замок (сбивать прикладом не стал — зачем лишние звуки?) и вход в склеп стал доступен, стало ясно, что Святой в трудные для него минуты шутить не любил…

Несколько десятков свернутых в трубочку и упакованных в тубусы картин… Развернув несколько из них, Слава почувствовал приступы непонятной тоски по прошлому. Когда-то давно, а быть может, и совсем недавно — не исключено, что от усталости разведчику стали досаждать приступы дежавю, — он видел эти картины или слышал о них…

…Нимфа, похищаемая кентавром… Сатир, играющий на арфе под ногами Немезиды… Апостол Иоанн, склонившийся над Писанием с задумчивым лицом…

Тряхнув головой, Слава стал осматривать остальное, что с дрожью в руках перебирали Червонец и его подельники.

Золотые и серебряные браслеты времен Возрождения… Перстни с неограненными сапфирами, алмазами, изумрудами… Ожерелья, колье, диадемы со множеством бриллиантовых вкраплений… Золотые чаши, высокие серебряные кубки с портретами Фридриха и Бисмарка…

Дрезденская галерея!

Дежа-вю больше нет. Память работает исправно, как куранты на Спасской башне Кремля! Сейчас, рассмотрев как следует бесценные сокровища Святого, замурованные им в склепе заброшенного кладбища, Ярослав Корсак мог с уверенностью сказать, что список этих экспонатов, бывших ранее достоянием крупнейшего в Европе музея, раритетов, которые сейчас трогали обагренными кровью руками бандиты Тадеуша Домбровского, он читал, находясь с миссией внешней разведки в Дрезденской галерее!

Это о них говорил в свой предсмертный час майор, командир комендантской роты, не выдержавший испытания тела и духа! Майор назвал только имя генерала Пускарева. Это в его руки попадали раритеты сразу после того, как исчезали из музея. Больше майор ничего не знал и сказать не мог при всем своем желании. Криминальные цепи, устанавливаемые таким образом, имеют одну особенность. Всех участников преступления знает только организатор. В данном случае это — Антонов. Но все, кто находился между ним и Дрезденской галереей, знали в лицо только того, от кого принимали, и того, кому передавали. Майор назвал Пускарева. Пускарев назвал имя того, кто помогал оформлять документы на вывоз под видом дипломатической почты — сотрудника посольства СССР в Восточной Германии. И тут случился разрыв. Разведчики, работавшие с Пускаревым, взяли по его наводке атташе, не понимая, что это всего лишь параллельная связь, не имеющая продолжения. Пока работник посольства кричал от боли, пытаясь доказать, что он ничего не знает, Пускарев благополучно отдал концы в Лефортово — перестарались тыловики-разведчики в столице, и генерал повесился в камере. Имя того, кто находился между Пускаревым и Антоновым, а также местонахождение раритетов так и не было установлено. Цепь оборвалась. Это значит, что был отрезан доступ к Антонову и лицу, работавшему с ним в непосредственном контакте.

И сейчас Слава знал наверняка, кто скрывался в Ленинграде под весьма нередкой фамилией Антонов. Им был его покойный отец Тадеуш Домбровский, бандит Святой, убийца и грабитель.

Как долог и странен оказался путь бесценных экспонатов из Германии, поделенной на зоны влияния, в Союз…

Но довольно удовлетворяться воспоминаниями! Нужно продолжать играть роль человека, не менее других осчастливленного находкой!

— Я что-то не вижу здесь денег, обещанных папой! — вскипел Корсак, расталкивая сидящих над сокровищами бандитов. — Где филки, Червонец! Я готов увидеть подтверждение обещания, данного тобой у постели умирающего вора!

Это хорошо сказано — и про постель умирающего вора, и про обещание. Девять свидетелей, которые потом под воровской присягой подтвердят, что Червонец слово давал, но не сдержал.

— Да здесь они, здесь, не торопись, паныч!.. — поблескивая стреляющими глазами — как бы кто не сунул бесхозный перстенек за пазуху, — проворчал вор. — Вот они, твои наличные! — И он, чуть придыхнув, поднял и уронил под ноги Корсаку металлический ящик. И было непонятно, отчего так тяжело дышал Червонец — от тяжести ящика или от злобы.

Склонившись, Слава сломал смехотворную защелку и поднял крышку.

На какое-то мгновение лица бандитов повернулись в его сторону… Сработала прямая логика — то «рыжье» с цацками, которые нужно еще сдать, чтобы обналичить, а то — готовая обналичка…

Столько обналички бандиты видели впервые… Червонцы с изображением вождя мирового пролетариата, лоснящиеся от новизны и кажущиеся в глубоком ящике просто бесчисленными…

— Что? — расхохотался в каком-то жутком экстазе Червонец. — Не видали столько хрустов?! Но это только то, что можно выручить с сотой… тысячной доли железа, которое вы сейчас щупаете руками! После того как мы реализуем все это добро папы Святого, у каждого из вас будет по двадцать… сорок таких ящиков!.. Это же копи царя Соломона, Крюк… Это достояние республики… Мы образуем свою республику! Ты хочешь быть Всесоюзным старостой, Крюк?! Мы можем вступить в товарно-денежные отношения с США и Англией… Здесь пятидесятилетний бюджет Японии!.. Это же Клондайк, Крюк, это россыпи Юкона!..

В склепе при свете спичек и бензиновых зажигалок из гильз воцарилось безумие… Корсак смотрел на этих людей и пытался вспомнить тот рубеж, который они перешагнули, превратившись из людей — хотя и очень плохих, но людей — в животных. Пытался, но вспомнить не мог. А существовал ли тот рубеж, та граница?

— Я всегда мечтал купить старухе-матери домик под Тверью… У нее изба совсем обветшала…

— Зачем ей халупа, Клык?! — по-царски распоряжался Червонец, осознавший наконец, что власть его пришла, и пришла окончательно. — Ты купишь ей Тверь!

— А коровенку с козой?..

— Дурак!.. — заходясь в экстазе, который отчетливо начал напоминать оргазм, возопил весельчак Карамболь. — Ты подаришь ей собственную мясохладобойню!

— Братва, мы цветем!.. Я отдаю этот болт, — Клык метнул в общую кучу сапфировый перстень, — за бутылку «Абрау-Дюрсо»! Сейчас! Принесите мне осетрину «а-ля рюсс» и ящик «Абрау»! Я плачу! — И в воздух взметнулась пригоршня золотых монет размером с жетон грузчика Казанского вокзала…

В склепе пана Стефановского, куда родные положили его для вечного покоя, царила суета, грозящая преобразоваться в сумасшествие…

— Червонец, — позвал Корсак, равнодушно взирая на груды бесценных сокровищ.

— Червонец, — повторил он, понимая, что задержка опасна для всех, и для него в первую очередь. — Червонец!

Крик этот и стальной взгляд разведчика на какое-то мгновение охладили всеобщий экстаз, заставив вспомнить о том, что сидят эти люди не в «Астории», а в склепе, да к тому же их усиленно разыскивают.

— Вы закончили спускать на этот антиквариат или мне выйти и постоять на шухере в ожидании первой роты автоматчиков из ленинградской дивизии?

Упоминание о превосходящих силах противника заставило бандитов собрать свое сознание если не в кулак, то хотя бы вырвать его из рук бога безумия.

Они собирались так же, как и искали, — суетливо, в спешке, нервно. Когда последняя из монет была упакована в баулы, из которых ценности, собственно, и вынимались, когда каждый получил за спину сгибающий его груз, стало ясно, что рассвет наступил и застал он врасплох всех, кроме Корсака.

— И куда вы собрались? — Голос Ярослава звучал властно, уничижающе, но иначе вернуть сознание в оболваненные успехом головы бандитов было нельзя. — Вы похожи на слонов, непонятным образом оказавшихся на кладбище средней полосы России. Вы здесь и останетесь, если ваш караван выйдет за пределы склепа в таком виде! Мне плевать на вас, Червонец, уж коль скоро вам плевать на самих себя, но меня ждут жена и сын!

— Он прав, — тихо заметил Крюк, снимая баул. — Куда мы ломанемся с этим ассортиментом?

Протрезвел и Червонец.

— Оставляем барахло здесь и уходим. Заберем только деньги и самую дешевую мелочь, которую можно спихнуть скупщикам. — Прикинув сроки, он распорядился: — Мы вернемся сюда через три дня, когда станет ясно, что эта территория прочесана легавыми.

— Я бы на вашем месте не забирал и мелочь. Вы не вернетесь сюда через три дня, — подсказал Корсак. — Вы не вернетесь сюда и через неделю. Если хотите жить и получать от жизни удовольствие, вы вернетесь сюда месяца через два-три, когда пройдет волна. А еще лучше прийти за «сваком»^[4] через полгода, хотя после того, что я увидел, мне кажется, на такой разумный поступок вы не способны.

— А я вообще никуда не собираюсь возвращаться!.. — неожиданно для всех заверещал весельчак Карамболь. — Я ухожу отсюда со своей долей! И вы делайте то же самое, братва! Все — ша! Теперь каждый сам за себя!

— Ты нехорошо говоришь, Карамболь, очень нехорошо, — тихо процедил Червонец, начиная чувствовать, что не пройдет и минуты, как банда распадется на вольноотпущенных миллиардеров.

— У каждого есть то, что нам всем обещал пять лет назад Святой! — не унимался Карамболь. — Воля! Филки! Он говорил, что война для нас ничего не изменит, а только сыграет на нашей стороне!..

«Начинаю постепенно открывать для себя новое в папиной идеологии», — подумал Корсак не без огорчения. Слава уже давно видел, как топорщится карман Карамболя. Ярослав, наверное, был единственным из всех, кто подумал раньше Червонца о том, что все сейчас зависит от одного-единственного выстрела. Окажись Ярослав на месте Червонца, то есть на месте человека, чей авторитет пытались подорвать таким нахрапистым способом, он выстрелил бы уже давно, поскольку выстрел — единственное, что могло спасти Червонца. Крюк поставил баул на мрамор склепа, а остальные после демарша Карамболя лишь подкинули груз у себя на спине, чтобы тот лег поудобнее.

— Можете убить меня, — не понимая, что пророчествует, агрессивно настаивал весельчак, — но я уйду сейчас и с этим.

Выстрел. Грохот баула о мрамор, шлепок упавшего тела, агония… Не удивились произошедшему только Крюк и Корсак, остальные, подумав под стволом «парабеллума», нехотя сняли мешки с плеч.

— Если хоть одна сука еще хотя бы раз оголит передо мной клык… — совершенно спокойно, словно речь шла о покупке пряников в сельмаге, подтверждая тем свой непререкаемый авторитет, сказал Червонец. Он сунул пистолет в карман и повернулся ко всем спиной — так ему было удобнее опускать баул в опустошенную яму-схрон, — я спущу с него шкуру. Есть желающие проверить, смогу ли я это сделать?

— Знаете, мне порядком поднадоел этот приблатненный спектакль, — врезался в монолог вора Корсак. — Закапывайте все это побыстрее, если не хотите в ближайшие сутки давать показания в НКВД! Отсидитесь, а потом делайте что хотите. Я же возьму свои деньги, потому что нести восемь или десять килограммов денег легче, чем нести за спиной три пуда золота! Червонец, уводи нас отсюда!

Ярослав правильно сыграл на важности для всех решения вора. Червонец здесь главный, и после находки схрона ему теперь решать, куда идти и с какой целью. Цель была ясна — нужно побыстрее сорваться из района поисков и осесть в Ленинграде. Область теперь находится вне закона — в области рулил Святой, о его смерти после пожара мало кто догадывается, поэтому чекисты в первую очередь будут проверять область, поскольку в такой ситуации идти банде в город — настоящее самоубийство.

Именно по этой причине нужно было идти туда.

— Люблю тебя, Петра творенье… — пробормотал Корсак, остановившись рядом с Червонцем, когда тот проверял замаскированный в склепе клад.

Червонец услышал его. Слава понимал это, а потому дождался, когда Червонец с Крюком появятся в ограде, и спросил:

— Куда поведешь, Червонец? Это важно для всех, а для меня в особенности, поскольку меня, кроме моей жизни, заботят жизни еще двоих дорогих для меня людей.

— Мы идем в Ленинград.

— Что?! — изумились остальные бандиты.

— Я сказал, что мы идем в Питер, — жестко, блеснув золотыми фиксами, повторил вор. Повернувшись к Ярославу, он взял его за локоть и отвел в сторону. — Я помню о своем слове. Твои паспорта будут изготовлены за неделю. О близких можешь не переживать. У них сейчас есть все, о чем может только мечтать семья наркома. Деньги — твои, как и договорились. Через неделю ты получишь документы, встретишь семью, и я открою вам коридор в Польшу.

Такой исход Славу устраивал.

— Но всю эту неделю каждый, кто побывал в склепе, будет находиться при мне. Каждый! — Эти слова слышали все. — Если кому-то нужно будет сходить пописать, выпав из поля моего зрения на две минуты, он должен будет сообщить об этом мне или Крюку. Если я замечу, что кто-то из присутствующих здесь пытается вступить в контакт с людьми вне этого круга — убью и его. Если кто-то захочет помешать мне исполнить задуманное — я убью его. Если кто-то за эту неделю окажется пьяным — я убью его. Я убью всех, если это будет необходимо. Я убью любого, если пойму, что кто-то сомневается в том, что я это сделаю.

Обеты на святой земле — на кладбище — дело не шутейное. Особенно когда слова подтверждаются убийством. Исстари на Руси повелось, что убивать на кладбище — грех несусветный, смертный. Но стоит ли заботиться о душе, когда уходишь, оставляя за спиной почти тонну вещей, могущих в одночасье превратить нищего в одного из самых состоятельных людей только начинающего отряхиваться от пепла войны мира?

Примечания

4

Всякая краденая вещь (вор.).