Личный дневник Оливии Уилсон

Валериан Маркаров, 2020

Доктор Уилсон, один из уважаемых психоаналитиков Нью-Йорка, выслушивает исповеди своих пациентов и пытается решить проблемы, накопившиеся в их душах, а знаменитый профессор Зигмунд Фрейд с фотографии на стене навязчиво дает ему "дельные" советы. Воспитывая дочь Оливию, доктор и не догадывается, что творится в ее мире. В новой школе она вынуждена вступить в тайное сообщество "посвященных". Клуб объединяет девчонок, о которых мечтают все парни школы Гринвич-Виллиджа. Чтобы стать полноправной участницей, ей придется пройти через нелегкие испытания, которые навсегда изменят ее жизнь.В книге встречается упоминание нетрадиционных сексуальных установок, но это не является пропагандой.

Глава 2. Исповедь одиноких сердец

Утром следующего дня, явившись на работу, доктор Джозеф Уилсон был приятно удивлён. Все помещения его офиса: приёмная, кабинет, а также небольшая кухонька и туалетная комната были в таком состоянии, словно хорошая хозяйка только что закончила основательную уборку. В воздухе витал аромат дорогой деревянной мебели и офисной техники, всюду царил образцовый порядок. И даже три давно запущенных бонсая, стоящих на полке у окна: снежная роза с хрупкими корнями, выступающими из земли, искривленная сосна, которой, как минимум, лет восемьдесят, и рощица из нескольких клёнов были пострижены умелой рукой, освобождены от ненужных отростков и заботливо политы. Теперь этот сказочный лес вновь потрясал изысканностью, а кусочек мха на стволике сосны вызывал у Уилсона то, что древние называли катарсисом.

«Похоже, что мисс Мур, то есть Эмма, одна из тех женщин, которые днюют и ночуют на работе», — с довольным видом рассуждал он. Всё, чего она хочет, — это показать, с каким усердием может работать и как готова ради этого пройти лишнюю милю. Ну что ж, похвально! Явилась в офис ни свет ни заря в свой первый рабочий день, и стала кружить по комнатам со шваброй, тряпкой и пылесосом, оставляя за собой шлейф восхитительных ароматов и кристальной чистоты. Он живо нарисовал в воображении, как она, увидев, что заблестело стекло в оконной раме, проворно соскакивает с подоконника и, отступив на пару шагов, любуется результатами своего труда.

Эмма с безукоризненно прямой спиной восседала за полукруглым столом и, слегка склонив голову, с энтузиазмом стучала по клавишам. На поверхности столешницы не было ничего лишнего, всё аскетично и строго: телефон, персональный компьютер, принтер со сканером, канцелярские принадлежности в простом держателе, стопка бумаг под руками, раскрытый на сегодняшней дате ежедневник, журнал для записи пациентов и свежая пресса. Сбоку, на самом краю стола, стоял металлический поднос с графином воды и отполированными до блеска стаканами. Джозеф никогда не видел их такими прозрачными, играющими всеми цветами радуги в утренних лучах солнца!

— А, Эмма! Хорошо, что вы уже здесь. Рад вас видеть, — сегодня его голос звучал бодрее, чем накануне.

— Доброе утро, доктор Уилсон, — улыбнувшись, ответила женщина, беря его кашемировое пальто и вешая на плечики.

Вчера он не успел разглядеть, что у неё такая тонкая талия… такая прямая спина… такие длинные ноги…

— Как насчет чашечки кофе, доктор Уилсон?

Джозеф едва заметно улыбнулся:

— С удовольствием выпил бы… Какое утро без чашечки кофе можно назвать добрым?

— С молоком или без, доктор? — произнесла она, повторив свой вчерашний вопрос, и вновь улыбнулась — лучезарно и немного загадочно.

— Без молока, если можно, Эмма. Только крепкий кофе.

— Сию секунду…

Несколько минут спустя аромат достиг его носа. Вскоре дверь в кабинет приоткрылась, вошла Эмма, слегка покачивая бедрами и неся в руках поднос с чашкой кофе и — о боже! — вазочкой, заполненной маленькими пышными круассанами. Они всегда напоминали ему о Париже, в котором он бывал, принимая участие в международном симпозиуме по психиатрии в качестве спикера. О, Париж, город-праздник, который никогда не кончается… Елисейские поля, кабаре Мулен Руж, Монмартр, Лувр, Эйфелева башня, Нотр-Дам де Пари… Кстати, откуда Эмме известно, что он обожает круассаны?

— О, Эмма, вы моя спасительница! — Джозеф одарил её благодарной улыбкой и откинулся на спинку кресла.

Отхлебнув глоток кофе, он окончательно убедился, что жизнь не так уж и плоха, а случившееся вчера теперь выглядело сущим пустяком. И внезапно поймал себя на том, что смотрит не на лицо Эммы, а куда-то пониже. «Интересно, как долго я смотрю туда, — заёрзав, подумал он. — Заметила ли она?» Он взял воображаемый пылесос и уничтожил им все крамольные мысли, сосредоточившись на глазах мисс Мур. И вдруг заметил, как она улыбнулась, увидев его растерянное лицо. «Ничто не укрывается от её взгляда! Каким бы великолепным диагностом могла она стать! Интересно, задумывалась ли она когда-нибудь о медицинской карьере? Могла бы стать моей ученицей?» Эта фантазия захватила его, но голос Эммы вернул его к реальности.

— Ваше расписание на сегодня, доктор Уилсон, — она протянула ему регистрационный журнал записи пациентов.

— О, благодарю вас, Эмма! — он отставил чашку и раскрыл журнал. — Вы можете идти.

Итак, сегодня у него пять, нет, шесть пациентов, решившихся обратиться к психотерапии, чтобы облегчить душевное бремя.

Первый — Мистер Тернер — придёт через полчаса. Типичная канцерофобия, или боязнь умереть от рака: «Доктор, что мне делать? У меня, кажется, плохие анализы. Нет, диагноз ещё не поставлен. Но уверен, что у меня что-то очень страшное и неизлечимое, рак уже запускает скользкие щупальца в каждую клеточку моего тела. Вы ведь давно всё знаете, да? И пытаетесь утаить от меня правду. Я это вижу по вашим глазам».

Второй пациент — миссис Смит — недомогает от регулярных приступов депрессии, безразличия ко всему и ощущения, что ничто не имеет значения: «Доктор, я так счастлива, что мы возобновили сеансы. Кроме вас мне не с кем поговорить. Дочь переехала в Оклахому и забыла мать. Сын меня тоже не вспоминает, хотя и живёт в Бруклине. Появляется только на Рождество, как будто не существует других дней для визитов. Вот почему, доктор, когда прихожу сюда и говорю с вами, я чувствую себя живым человеком. Вы ведь не оставите меня? Нет?»

Затем его посетит мистер Эванс — вспышки невыносимой головной боли: «Позвольте выразить вам свою благодарность, доктор. Я счастлив, невероятно счастлив! Вы же помните, я рассказывал, что в моей жизни было больше сложного, чем приятного: ненужные споры, раздражение. А теперь я вновь обрёл радость жизни. Всё это благодаря вам! Вы ведь видите, что мне лучше? Замечаете прогресс? У меня уже не тот печальный вид, что был вначале. И потом, теперь я забочусь о себе. Стал интересоваться собой. Совершаю прогулки по парку, слушаю скрип деревьев и понимаю, что так они разговаривают друг с другом. О чём? Ну, этого я не знаю. Возможно, обо мне… Почему вы смотрите так недоверчиво? Думаете, я сошёл с ума, считая, что деревья научились говорить? А если это проделки дьявола? Знаете, доктор Уилсон, мой отец — священник пресвитерианской миссии — всегда говорил, что если веришь в бога, стоит поверить и в дьявола…

Следующей, кто придёт на сеанс, будет мисс Линда Миллер. Темпераментная стареющая кокетка с крашенными\ волосами, она считала Джозефа лучшим другом, и в течение часа, пока длился сеанс, пересказывала ему свою биографию, в которой промелькнуло слишком много персонажей мужского пола. Но самым запоминающимся был Анджело Эспозито. Ей достаточно было лишь взглянуть на него, безукоризненно элегантного, крепко сложенного красавца с копной роскошных волос и обаянием Марчелло Мастроянни, чтобы понять — он не американец. Его манера держаться отличалась излишней эмоциональностью, а породистое аристократическое лицо напоминало прекрасных богов Древнего Рима. Они познакомились совершенно случайно: просто столкнулись на Пятой авеню — её дряхлый Bentley и его великолепный Jaguar Mark II («Всегда мечтала о такой машине!»). За полминуты до аварии она опустила солнцезащитный козырек с зеркалом, чтобы подкрасить губы и припудрить лицо. Тем зимним утром на ней было кремовое пальто с зелёными льняными отворотами и шляпка с зелёной вуалью и птицей. Ещё она захватила белую муфточку из песца, но всё равно дрожала от холода, выйдя из автомобиля. Анджело заметил это и сказал: «Buon giorno, милашка! Come sta?». Что значит: «Как делишки?». Пресвятая дева, это был голос настоящего мачо: властный итальянский акцент, от которого её тут же бросило в жар. За таким голосом она готова была следовать хоть на край света! «Вот что, — деловито произнёс он, — эту вашу тарахтелку мы воскресим за пару дней. А чтобы возместить моральный ущерб, я куплю вам шубку. Вы ведь не откажетесь от хорошей шубки? Только сначала назовите своё имя. Come ti chiami?»

Лицо у него было смуглое, открытое, и в выражении таилось нечто покровительственное, что ей пришлось по душе. Да, похоже, Анджело не составляло никакого труда завладеть безраздельным вниманием кого бы то ни было. Он приковывал к себе взгляды окружающих отчасти благодаря одежде, которая сидела на нем идеально. Его фигура, стройная и мускулистая, источала силу и чувственность, однако он выглядел неприрученным и немного опасным.

А Линда, не будь дурой, заставила его сдержать обещание, выбрав себе из журнала «Vogue» именно такую шубу, о какой мечтала: эффектную, из шкурок баргузинского соболя с насыщенно-тёмными ворсинками, изысканность которым придавал лёгкий оттенок седины со слегка голубоватым лунным отливом. Люди на такое оглядываются, а ей именно это и нужно было. Ей нравилось, когда на неё обращали внимание и удивлялись, как она осмеливается носить такие дорогие и вызывающие наряды.

Между молодыми людьми завязались сумасшедшие отношения, как в голливудских фильмах. Влюблённые появлялись на театральных премьерах, биеннале и светских раутах, где, как полагается, официанты разносили узкие бокалы с искрящимся шампанским. Её горящий взгяд всюду следовал за Анджело. При любой возможности она дотрагивалась до него, тёрлась плечом, стискивала руку и явно гордилась, что такой красивый и брутальный мужчина принадлежит одной ей.

Но ресторанам и приёмам для сливок общества, где подбиралась особая компания, они предпочитали оставаться наедине в уютной квартирке на Мэдисон Авеню, чтобы провести там незабываемые выходные, посвятив себя плотским утехам. «О Господи! — восклицала Линда. — Как же сильно я была влюблена в него. Глупая юность! В ней столько блаженного неведения.»

Тогда она пребывала в уверенности, что ей удалось приручить страстного итальянца, ведь в постели он был нежен, как котёнок. Однако она намекнула доктору Уилсону, что Анджело не отличался выносливостью, хотя и умел искусно компенсировать этот изъян тем, что много трепал языком! Правда, сейчас из всего потока его слов, жестов и эмоций она отчётливо помнила лишь: «Madonna Santa!!! Я, кажется, влюбился. Bambina Regina! Mamma mia!»

Да, работа у него тоже была, рассказывала Линда. Но Анджело о ней говорил мало. «Итальянцы живут не для того, чтобы работать», — уверял он. Говорят, что из них получаются лучшие в мире отцы. Но ей не довелось проверить это на деле.

Он пылинки с неё сдувал и купал в роскоши, но порой они кричали, били посуду, ругались, даже дрались и расставались со скандалами. Однако их войны заканчивались миром и они снова возвращались друг к другу. В таких случаях Анджело в знак примирения трогательно просил у неё прощения: в его голосе она слышала искреннее раскаяние. И, встав на колени, целовал ей руки. Он дарил ей роскошные корзины цветов вместе с другими чудесными подарками. Одним из последних было кольцо с изумрудом в золотой оправе в форме короны, украшенной бриллиантами. По его словам, за этот «символ вечной любви и верности», купленный в ювелирном магазине на 47-й улице, что рядом с Рокфеллер Центром, он заплатил целое состояние. «Но эта бестия всегда любил преувеличивать, — вспоминала Линда, закатывая глаза, — хотя нельзя не отметить, что со мной он всегда был очень терпелив».

Анджело Эспозито исчез из её жизни так же неожиданно, как и появился. Тем злосчастным утром он принял душ, побрился, надел костюм и галстук, как делал всегда. Выпил крепкий кофе, сидя за кухонным столом и слушая её болтовню, пока они завтракали, а перед тем, как выйти за порог, удивил тем, что, обхватив её лицо ладонями, наклонился и поцеловал в лоб. Это было так непривычно, он обыкновенно целовал её в губы или в шею. Но в тот день его горячие губы коснулись её лба. В тот момент она ощутила его искреннюю заботу о ней, словно он хотел дать знак, что она находится под его защитой и много значит для него. И испытала странное волнение и желание заплакать.

Тогда же, после завтрака, они и расстались. Он сказал, что ему надо срочно уехать из Нью-Йорка на неопределенный срок. Она не возражала — всё равно это бы ни к чему не привело. Но постоянно беспокоилась, что в один день случится нечто ужасное, поскольку уже месяц как стала догадываться о каких-то его сомнительных делишках. К тому же, однажды он проговорился, что врагов у него больше, чем друзей, потому что многие неудачники ему завидуют. Но он, мол, всегда действует в соответствии со своими принципами и обязательно доводит до конца дело, за которое взялся.

К огромному несчастью для неё, всё так и случилось: на следующий день в теленовостях сообщили, что Анджело Эспозито был застрелен на правом берегу Гудзона. «Полиция считала, что он стал жертвой криминальной разборки. Хотя кто знает, что там случилось на самом деле? У копов богатая фантазия! — усмехнулась она прискорбно. — Вечно выдают желаемое за действительное. Помню, как федералы допрашивали меня. Я рассказала им всё, что знала. «Получается, мисс Миллер, вы жили с человеком, о котором ровным счётом ничего не знали? — циничным тоном спросил один из фэбээровцев. «Я знала то, что мне нужно знать!» — резко ответила я, желая прекратить этот разговор. Я любила его, и это было главным. Всё остальное меня не касалось…»

Да, Анджело был, пожалуй, единственным, к кому Линда испытывала такие сильные чувства — не легкомысленную влюбленность, а нечто более глубокое. Все прошлые и будущие отношения казались ей пустыми и бессмысленными: ни за одного из «женихов» она так и не вышла замуж, а может, никогда и не собиралась этого делать.

«Все они были моими любовниками, доктор, — поясняла Линда, пожимая плечами, — но вела я себя крайне благоразумно и далеко не каждого ухажёра оставляла на ночь. К чему лишние пересуды?»

«Нет, детей у меня никогда не было, хотя любви в моей жизни было предостаточно. Я просто не беременела. Не знаю, почему… — говорила она, разводя руками. — То, что свершается внутри женщины — тайна, и вряд ли кто-то разгадает её».

В эти дни Линда пребывала то в унынии, то в экзальтации. Впрочем, её первое состояние нравилось Джозефу больше, ведь в восторженном состоянии она всячески пытается обольстить его, заглядывая в глаза и задерживая обожающий взгляд на нем, чем приводила его в замешательство. «Доктор Уилсон, почему вы так боитесь меня? Неужели это всё из-за идиотского этического кодекса, что висит в рамочке на стене приёмной? Там написано, что психоаналитик не имеет права заводить отношения с клиентом вне кабинета — рабочие, дружеские, романтические… Кто сочинил подобную чушь?»

Тем не менее её стремление к физическому контакту оставалось непобедимым. Можно ли ей подвинуть кресло поближе к столу? Почему бы «милому» доктору Уилсону несколько минут не подержать её за руку? Не будет ли он возражать, если они пересядут на кушетку? Не мог бы он обнять её? Она была настойчива в своих желаниях, ощущая особенно в последние годы, как уныло отцвела её жизнь, отчего ей безумно хочелось привнести в неё что-нибудь яркое, чтобы годы не казались прожитыми зря. Тем более что не осталось никого, кто смог бы доказать обратное.

«Я прошу прощения за своё поведение в прошлый раз, доктор Уилсон. Видимо, я перешагнула черту. Конечно, я согласна сохранить формальные отношения между врачом и пациенткой. И надеюсь, мы с вами останемся друзьями. Правда, у меня множество недостатков: я импульсивна, я вас шокирую, мне чужды условности. Но у меня есть и сильные стороны: я обладаю безошибочным чутьём на людей с благородством духа. И когда мне доводится встретить такого человека, я стараюсь не потерять его.

Как я себя чувствую? Меня больше волнует, как я сегодня выгляжу. О, благодарю вас, доктор. Вы истинный джентльмен. Как я провела праздники? Не спрашивайте! Майк бросил меня, сбежал к юной потаскушке, оставив коротенькую записку. Знаете, что в ней было? Еле разобрала его детские каракули: «Прости меня, Линда, но я не готов к моногамии. Можешь с этой минуты возненавидеть меня за правду». F*ck! Да большинство самцов не готово к моногамии! Знаю, что говорю, прожила не один десяток лет. Простите, я не имела в виду вас. Но скажите, доктор, что этот безмозглый кобель нашёл в ней? Хотя… не отвечайте, не надо… я и сама понимаю — молодость. Когда Майк с кислой миной принимал от меня подарки и всё время смотрел по сторонам, я ещё надеялась, что он такой, как все. Что будет верен мне, не предаст, не бросит, не искромсает душу в клочья… Мне следовало избавиться от ложных надежд, понять, что рано или поздно наступает время, когда женщина теряет своё обаяние и, как говорится, форму. Она уже не может похвастать своей красотой, но все ещё думает о мужчинах; только теперь ей приходится платить, понимаете? Она идёт на бесчисленные мелкие уступки, чтобы спастись от жуткого одиночества. Такая особа несчастна и смешна, требовательна и сентиментальна…

Но что мне, ровеснице шерстистых мамонтов, остаётся делать со своей древностью? Упс… молчу, молчу… как говорится, годы, мужчины и бокалы вина — это то, чему женщине не следует вести счёт. Хотя… чего там скрывать — я никогда не была пуританкой. А время здорово надрало мне задницу, отомстив, что не умела ценить его. И вот где я теперь оказалась: сижу в кабинете психоаналитика, истратив большую часть своих сбережений на жалких альфонсов. И лечение. Перепробовав, наверное, всё, за исключением крови младенцев: стволовые клетки, гиалуроновую кислоту, ботекс. Без толку! Мои морщины не собираются убираться, они на том же месте и, мне кажется, даже углубились! Но я не хочу превращаться в старуху. О, нет, прошу вас, не нужно сомнительных комплиментов: они мало что дают в решении проблем. С годами черствеешь, и многое уже не имеет значения, в том числе — вежливые комплименты.

Вы знаете, доктор, что такое жизнь? В чём её смысл? Зато я знаю — никакого смысла нет! Всё пшик и суета! (Тут Уилсон вспомнил излюбленное изречение старика Фрейда, гласившее: «Если человек начинает интересоваться смыслом жизни или её ценностью — это может означать лишь то, что он болен»). Наше существование — полная чушь, бессмысленная трата времени, да и вообще — трагедия, исход которой предрешён. Сначала нас впускают в этот мир, мы взрослеем и встречаем друг друга, знакомимся и некоторое время идем по жизни вместе. Затем мы расстаёмся и исчезаем так же неожиданно, как появились. Вот он — печальный цикл: рождение, мучение, страдание, мышиная возня и, наконец, смерть. Ничего с этим не поделаешь, мой друг. И если я на самом деле отжила своё, то так тому и быть. Конец не пугает меня. Но ведь вы, дорогой Джозеф, не дадите мне уйти на тот свет во грехе? Я буду страшно огорчена, если вы мне откажете… Ах, да, я и забыла — дырявая голова, — что вы не священник, чтобы отпускать грехи. Очень жаль! Верю ли я в Господа? Говоря начистоту, не очень. Но я боюсь его!»

В 15:00 на приём к Джозефу записана мисс Харрис, бедняжка страдает из-за лишнего веса. Затем он примет мистера и миссис Тайлер, супружескую пару, стоящую на грани развода. И, наконец, в 17:00 его впервые посетит некий мистер Вуд. Причина обращения неизвестна. Пока.

Его пациенты, женщины и мужчины, с виду не отчаявшиеся и несчастные, а уверенные в себе, дорого одетые люди. Но их разум — подчинён навязчивой мысли или желанию. Большинство из них хочет одного — вернуть кусочек старого доброго прошлого, даже если оно уже протухло. Снова жаждет пережить любовную тоску, готово наступать на одни и те же грабли и бросаться с головой в омут. Другие пытаются избежать различных проблем: одиночества, презрения к себе, головных болей, импотенции, сексуальных отклонений, избыточного веса или анорексии, перенапряжения, горя, колебаний настроения, раздражительности и депрессии. Этим заблудившимся людям нужен хороший психотерапевт, чтобы выбраться за пределы собственной головы и взглянуть со стороны на клубящиеся там мысли. И смиренно открывшись Уилсону, они посвящают его в свои скорби, тянут одну заунывную песню: «Хочу ещё раз увидеть её», «Хочу, чтобы он вернулся — я так одинока!», «Хочу, чтобы она знала, как я люблю её и как раскаиваюсь, что никогда не говорил ей об этом», «Хочу иметь детство, которого у меня никогда не было», «Хочу снова стать молодой и красивой», «Хочу, чтобы меня любили и уважали. Хочу, чтобы моя жизнь имела смысл. Хочу чего-то добиться, стать знаменитым, чтобы обо мне помнили»…

Так много желаний! Боли! Тоски!

Во время сеанса терапии некоторые, особенно новички, конфузятся, рассказывая о своих проблемах, другие же, наоборот, впадают в неуместное красноречие и говорят много такого, что вообще не относится к делу, отчего порой его кабинет содрогается от эмоций, а старик Фрейд раздражённо отворачивается, сердито затыкая уши пальцами. А Джозефу приходится с этим жить, проявляя терпение и выслушивая самые сокровенные желания своих пациентов, хотя большинство из них никогда не исполнится: невозможно вновь стать молодым, остановить старость, вернуть ушедших; наивны мечты о вечной любви, непреходящей славе, о самом бессмертии. И нельзя избежать боли, потому что боль есть часть жизни. Но постойте! Не всё так трагично. Ведь многие — не без его помощи — смогут научиться жить в этом состоянии, быть счастливыми по-своему. Это случится тогда, когда умолкнут голоса в их сознании, твердившие им как мантру: ты лузер, ты всех разочаровал, ты негодяй и урод…

Он много работал. И когда вследствие долгих часов напряжения на него наваливалась смертельная усталость и мысли начинали путаться, наскакивать одна на другую, не позволяя ему сосредоточиться, он неизменно слышал скрипучий голос Зигмунда:

— Расслабьтесь, коллега. Вы пашете как лошадь, гробя своё драгоценное здоровье. Этак вы и до Рождества не дотянете. Знал я одного такого «пахаря». Упрямый был малый, никого не слушал. Тоже работал на износ, и в один день — пфф!!! Сломал себе хребет. Не успел насладиться плодами своих дел… А ведь запросто мог бы, если бы умел остановиться… И потом, как вам удаётся терпеть, когда вас обстоятельно рассматривают по восемь часов в день? Никогда не мог выносить подобной пытки! И нашёл от неё верное средство. Да, вы совершенно правы. Я о кушетке! Достаточно длинной, чтобы вытянуть ноги, но и достаточно твёрдой, чтобы пациент не уснул. Устраиваешься за его головой: пусть человек расслабится, пусть ничто его не отвлекает. И пусть себе болтает, что хочет, не нужно его ни о чём расспрашивать. Вот он, мой метод свободных ассоциаций, обнажающий подсознание и помогающий обнаруживать глубинные корни человеческих проблем… Читали эту статью? Нет? «Журнал психиатрии». Я бы незамедлительно прислал вам копию при других обстоятельствах…

Хорошо ему умничать со стены!

Сегодняшний день доктора Уилсона протекал монотонно. Приходил мистер Тернер и всё жаловался, что день за днём люди его разочаровывают. Потом явилась миссис Смит и с тусклым выражением лица изложила полдюжины новых причин для очередного уныния. Непрерывные головные боли мистера Эванса стали носить периодический характер, но он продолжал хандрить, несмотря на все старания Уилсона, который переживал, что его терапия не оказывает должного эффекта. А Майк — последняя любовь мисс Миллер — кто бы мог подумать? — теперь постоянно следует за ней, начиная досаждать назойливостью.

Ровно в 15:00 в кабинет, переваливаясь, вошла мисс Берта Харрис в мешковатом платье аляповатой расцветки. До чего же Джозефу были неприятны тучные люди! Её бесформенное тело — грудь, колени, зад, плечи, щеки, подбородок — всё, что должно нравиться в женщинах, было превращено в гору мяса и отталкивало. Он с ужасом представил, как дрожат её щеки и многочисленные подбородки, когда она жадно ест прямо из кастрюли, оставшись одна, как облизывает жирные пальцы, вытирая их о халат. И его передёрнуло. Он подумал, что если в эту минуту ей вдруг захочется извлечь из своей увесистой сумки что-то съестное, например, Биг Мак с двумя рублеными бифштексами из говядины, то ничто не поможет ему удержаться в границах ангельского терпения. Он атакует её и заорёт: «Прекратите набивать себе брюхо! Разве вам уже не достаточно?»

Слава богу, что Берта не догадывалась о его шальных мыслях. Она медленно втиснула своё туловище между поручнями кресла и села так, что её ноги не доставали до пола, в ожидании глядя на доктора.

— Ну, мисс Харрис, как дела? — спросил он. — Что интересного произошло в вашей жизни за последние три дня?

— Интересного? — удивилась она и пожала плечами. — О чём вам рассказать, доктор Уилсон? Как я ем по ночам?

«Какого чёрта, — подумал он, — у неё болтаются ноги? Может, задница у неё такая толстая, что мешает достать до земли?»

«Немедленно прекрати это, Джо! — приказал он себе и вздрогнул. Ему показалось, что Берта расслышала его внутренний голос. — Куда подевалась твоя профессиональная этика? Вместо того чтобы проявить эмпатию, поддержать, ты навешиваешь на Берту ярлыки. Но они никак не помогут тебе справиться с её проблемой».

Уилсон взглянул на мир глазами Берты Харрис. Ей тридцать восемь и она никогда не была замужем. Что ж, это не смертельно. Тянет лямку в центральном почтовом офисе Нью-Йорка. Она всегда страдала от излишнего веса, начав полнеть с конца подросткового периода. Сейчас её вес достигал двухсот шестидесяти фунтов. Не имея друзей, личной жизни, она работала по шестьдесят пять часов в неделю. И, возвращаясь затемно в пустую квартирку, где жила вместе с раскормленной пятнистой кошкой по имени Эльза, единственное, что делала, так это наедалась и засыпала во время полуночных новостей.

— Я предлагал завести собаку, мисс Харрис, если вы хотите общительного питомца.

— С собакой нужно гулять, доктор Уилсон, — размышляла она вслух, оглянувшись вокруг, и он обратил внимание, что её слова прозвучали уныло и раздосадованно. — А на прогулки у меня нет сил. И прошу вас, не пытайтесь уговорить меня делать то, что я абсолютно не хочу делать…

— Мне очень жаль, мисс Харрис. В таком случае вам нужно чем-то отвлечь себя, занять свои руки. Вы могли бы, например, записаться на курс вязания спицами. Вот увидите, вам понравится.

— Я уже закончила этот курс. Примерно четыре года назад. Вы не верите мне?

— Хорошо. Тогда запишитесь на продвинутый курс вязания.

— Но зачем мне тупое вязание? Во мне столько дерьма, смешанного с жиром: его я вынуждена носить с собой, куда бы ни пошла. А вы говорите, вязание…

Она никогда не имела физических контактов с мужчинами — ни объятий, ни поцелуев, ни даже фривольных похлопываний: мир холостяков жесток и двери его наглухо закрыты для тучных людей. В этом она убедилась на собственном опыте, заведя страничку на сайтах знакомств, где в качестве фотографии профиля поместила крупным планом свой бюст. Она считала этот снимок удачным.

Пребывая в уверенности, что ей повезет, Берта Харрис внимательно пересмотрела сотни вариантов, заводя откровенные разговоры с незнакомыми людьми и успев получить не одно грязное предложение о том, что неплохо было бы «сделать это по-быстрому».

В интернете она наткнулась на множество ублюдков, врунов, извращенцев, любителей самоутверждаться и даже одного маньяка, выглядевшего как Эштон Кутчер в молодости на фоне дорогого автомобиля и королевских пальм. Он сказал, что она «очень даже ничего», и назвал «горячей штучкой». А она наградила его всеми возможными эпитетами, которые только могла придумать, а потом отправила его в мусорную корзину.

Наконец, спустя какое-то время, у неё появилась надежда. Между ней и одиноким мужчиной по имени Роберт завязалась откровенная переписка, длившаяся не меньше месяца. Всё началось с того, что она послала ему сообщение: «Ну и что тут делают два нормальных человека?», — в ответ на которое спустя час прочитала: «Испытывают судьбу». Это показалось ей очень остроумным, принимая во внимание, что люди не в силах на судьбу повлиять. Когда дело дошло до первого свидания, они договорились пообедать вместе, и он попросил её приколоть к волосам красный бант и ждать его в снек-баре. Его лицо перекосилось при первом же взгляде на неё, но, нужно отдать ему должное, он приветливо помахал рукой, а за обедом вёл себя как истинный джентльмен, галантный и деликатный. Хотя Берта больше никогда не слышала о Роберте, она часто о нём думала под саундтрек из «Титаника». («Я думаю, доктор, что для серьёзных отношений необходимо как минимум появиться на втором свидании, разве не так?») Было несколько случаев, когда она так и не дождалась своих партнеров на свидании: вероятно, они рассматривали её издалека и смывались…

Правда, однажды ей посчастливилось пообщаться на Тиндере с мужчиной в летах, таким же толстотелым, как она (как же его звали?), но тот сразу её предупредил, что встречи для него возможны только до шести часов вечера в будние дни, так как в другое время он — муж другой женщины, которая любит его вот уже тридцать лет… Домой она возвращалась, не оборачиваясь, горя от возмущения, а на глазах, точно звезды в ночи, сияли слезинки.

Берта в течение года посещала доктора Рассела, который лечил её антидепрессантами. От них было мало проку; она оставалась глубоко подавленной, каждый вечер билась в истерике, хотела умереть, спала плохо и всегда просыпалась в половине пятого утра с повышенным давлением и ужасной мигренью, тисками сжимавшей левое полушарие. Не находя себе занятия, она слонялась по дому, а по воскресеньям, в свой выходной, не одевалась и весь день проводила у телевизора за любимыми кулинарными шоу типа «Быстрая еда от Сьюзи Кей», уплетая пиццу и оставляя следы томатного соуса на ночной рубашке.

— Сколько вы съели? — спросил её Джозеф.

— Много. Впрочем, как обычно, — она пожала плечами. — Не судите меня строго, доктор Уилсон. Я не смогла удержаться. А кстати, вы знали, что пицца гораздо вкуснее, когда она холодная?

— Нет, не знал, мисс Харрис.

— Нет? Как жаль! — на её лице застыло инфантильное, неподдельное удивление. — Почему?

— Я не люблю пиццу.

— О боже! Как скучно! Вы шутите, да? — отреагировала она, обиженно надув губы. — А как насчёт итальянской пасты? Обожаю спагетти с беконом и сыром, вернее, с четырьмя сортами сыра и сливочным маслом. И сладости: конфеты, шоколадно-мятное мороженое и выпечку — любую, даже недорогую. Всегда покупаю её впрок.

Он покосился на неё, признавая, что этот случай оказался сложнее, чем поначалу представлялось:

— Но вам известно, что такая еда приводит к закупорке сосудов холестериновыми бляшками и провоцирует болезни сердца. Разве не так, мисс Харрис? Вам следует поработать над собой: найти поваренную книгу, в которой есть рецепты низкокалорийных блюд… И не забывать о соблюдении порций.

— Когда у меня такая жуткая депрессия, — вздохнув, пояснила она, пытаясь найти оправдание своему поведению и с отвращением скривив губы, отчего уголки её рта поползли вниз и выражение лица стало таким презрительным, что Джозефу показалось, она выругалась. — Вкусная еда и вино — это единственное, что более или менее поддерживает меня и не даёт пасть духом. Как говорила моя покойная матушка: «Попробуй утешиться вкусненьким, Берта. Ешь и почувствуй сладость жизни, пусть она перебьёт её горечь. Ты слишком хороша для большинства мужчин, но истинная любовь когда-нибудь обязательно найдет тебя, это я знаю точно!»

Берта сглотнула, но не от безысходности, а потому, что у неё в ту секунду началось усиленное слюноотделение.

— Мужчинам повезло, — говорила она, — они спокойно носят на себе любое количество фунтов, и ничего! Их за это никто не осуждает. Наоборот, считают крепкими, брутальными…

К Джозефу она впервые пришла чуть больше месяца назад, когда перепробовала все мыслимые модные диеты, гарантирующие похудение на десять фунтов за две недели, и членство в клубах анонимных обжор, но по-прежнему не влезала в большинство своих платьев. Она пришла с твёрдой уверенностью, что хвалёный доктор, прочитав терзающие её душу мысли, спасёт её. Святая простота! Откуда ей было знать, что отличие психологии от медицины в том, что здесь никого нельзя спасти, за мгновение поставив точный диагноз и подобрав удачное лекарство. Психология как наука находится на той стадии развития, когда никто ничего не знает точно: что движет личностью, что нарушает её развитие и как это исправить — ответы на эти вопросы имеют статус гипотез и теорий, которые ещё не раз будут уточнены или опровергнуты. Увы, именно так.

Но что же ему делать с Бертой? С самой первой встречи он понял, что ему придется приложить невероятные усилия, чтобы начать с ней работать. Проблема заключалась в том, что он не мог заставить себя смотреть ей в лицо, настолько оно заплыло жиром. Ему были неприятны её глупое хихиканье, в которое она всеми силами пыталась вовлечь и его, и неуместные комментарии в его адрес. Он втайне надеялся, что её недостатки будут компенсированы её личностными особенностями — жизнерадостностью или острым умом, которые он находил в других полных женщинах. Но нет, чем лучше он узнавал её, тем более скучной и примитивной она казалась. Он смотрел на часы каждые пять минут, мечтая лишь об одном: побыстрее завершить сеанс с самой утомительной пациенткой, какую он когда-либо встречал в своей практике…

— Н-да, коллега, — раздался встревоженный голос из портрета. — Дело дрянь! Эта ваша Берта Харрис — случай совершенно запущенный, вызывающий у меня неуверенность. Что движет ее аномальным влечением к еде? Дело в том, Уилсон, что в основе любого мотива лежат главным образом подавленные сексуальные желания. Нетрудно догадаться, почему доктор Рассел назначил ей медикаменты. Он глуп и некомпетентен! Но с моей помощью вы добьётесь успеха! Правда, эту тучную фрау — ваш неподъёмный крест — вам придётся тащить на плечах не менее полугода… Кстати, она случайно не расплющила ваше кресло? Я слышал отчётливый хруст. Вы проверяли? Мне послышалось или вы что-то сказали? Нет? Ну ладно, как хотите. Однако поспешу заверить, что не брошу вас на полпути к Голгофе, ведь супервизорскую помощь ещё никто не отменял: она чрезвычайно полезна, чтобы избежать субъективности и добиться качественных изменений. Так вот, будь я на вашем месте, мой подход состоял бы в устранении проблемы посредством гипноза. Наша цель — помочь ей вспомнить забытую психическую травму, вызвавшую появление признаков заболевания. Если удастся обнаружить первоначальный источник — возможно, он таится в её детстве — они исчезнут… И позвольте спросить, Уилсон, какого чёрта вы, исследователь фантазий, страхов и снов, пренебрегаете кушеткой? Вам необходимо вызвать у пациентки релаксацию, а она лучше всего достигается в лежачей позиции. Не упрямьтесь, предложите вашей пациентке соблюсти традиции… Ведь она явно что-то скрывает. Но нам с вами ясно, что ни один смертный не способен хранить секреты. Пусть она молчит, но ее нервно пляшущие пальцы красноречивее слов: тайну предательски выдаст её тело… Вы ведь слышали, как она говорила о своей матери? И ничего об отце! Поэтому не следует исключать возможность эдипова комплекса…

— Вам известно, профессор, я предпочитаю работать vis-à-vis, пациенты всегда садятся напротив… Мне важно видеть их глаза…

— Что ни говорите, но кушетку, изготовленную по всем правилам, вы всё-таки поставили. И хорошо сделали! Должна же хоть чем-то эта благочестивая келья напоминать кабинет психоаналитика.

Через несколько минут после ухода Берты пришли супруги Тайлеры, находящиеся на грани развода. Крис и Фрида. Ему сорок семь, он служащий «Бэнк оф Америка», ей — сорок шесть, домохозяйка. Впервые они оказались у доктора Уилсона около двух месяцев назад по совету ближайшей подруги Фриды — Джуди. Несмотря на жалобы, что Джуди мешает им поскорее прекратить этот балаган, разойтись и навсегда забыть друг о друге, начав новую жизнь, та продолжала настаивать, что супругам не стоит спешить, и до того как они приступят к юридическим формальностям, «было бы замечательно хотя бы раз сходить к знаменитому доктору».

Джозеф хорошо помнил, как ему позвонила Джуди, спросив, найдётся ли у него время для семейной пары. Он ответил, что занимается психоанализом, а не вопросами семьи и брака. Голос звонившей, как он понял, принадлежал особе крайне настойчивой. Такие, если напали на нужный след, никогда так просто не отказываются от преследования. И он решил согласиться, но уточнил, чего именно ждет та семейная пара? Хотят ли они сохранить свой брак? Или мирно, без драк и скандалов, разойтись? Потому что в обоих случаях супругам может потребоваться помощь специалиста.

«Нет-нет, доктор, — тараторила женщина на том конце провода, — ваша задача — починить брак, привести их отношения в рабочее состояние, скажем так, вернуть к полноценной жизни. Вы ведь поможете, да?»

«Интересно, кто ей сказал, что любые отношения можно и нужно спасать», — пронеслось в голове у Джозефа в тот момент. К тому же, многие супруги обращаются за помощью слишком поздно — хотят прибегнуть к терапии тогда, когда отношения уже изжили себя, чувства испарились, и остался лишь долг. Но долг не может сделать людей счастливыми, скорее наоборот.

Познакомившись с супругами лично, Уилсон понял, что оба давно созрели для разрыва, уверенные, что не оправдали надежд друг друга, и их отношения не просто зашли в тупик — они достигли такого дна, что никакая, даже самая искусная терапия их уже не восстановит.

Фрида дружила с Джуди ещё со школьной скамьи, а потом та стала главной подружкой невесты на их пышной свадьбе с Крисом. И вот теперь, видя, как на её глазах распадается пара, которая когда-то давала клятву перед богом и людьми «любить и почитать друг друга в горе и в радости, в болезни и здравии, пока смерть не разлучит их», заботливая Джуди стремилась любой ценой помешать этому, будто от этого могла пострадать её репутация. Она никогда не тратила времени зря, была человеком действия, и надеялась, что благодаря психотерапии дорогие ей люди сумеют исправить все ошибки прошлого, забыть вред, который причинили друг другу, и вновь сплестись в жарких объятиях. В этой ситуации Джуди превзошла саму себя в упорстве: она была так воинственно настроена, что Фрида и Крис, сердито переглянувшись, поняли, что придётся отступить — эту битву им точно не выиграть. Они решили сходить на «ни к чему их не обязывающую психологическую консультацию» хотя бы ради уважения к Джуди.

Чаще они приходили к Джозефу по одиночке, изливая душу и жалуясь на судьбу. Но, бывало, он приглашал на сеанс обоих. В таких случаях он заранее ставил рядом два кресла и наблюдал, не захочет ли кто-то из супругов отодвинуть свое. Так чаще всего и случалось, причём это мог сделать как Крис, так и Фрида.

Так что же произошло между супругами?

Ничего нового — классическая драма.

Фрида сетовала на нехватку нежности со стороны мужа, жаловалась, что тот уже много лет не дарит ей цветов, не целует и не держит за руку, как это было в начале их отношений. Из-за этого в ней умерли все желания. А вначале всё было хорошо. Но медовый месяц не мог длиться вечно. Сразу после того, как они вернулись из свадебного путешествия, «муж сосредоточил всё внимание на своей единственной любви — треклятой работе, которая волновала его и толкала двигаться дальше!»

Во время таких признаний Крис обычно отмалчивался, сжавшись и выслушивая упрёки, которые, вероятно, ежедневно слышал в свой адрес. Он вздрагивал, как от удара током: ведь никто и никогда не говорил с ним так открыто и дерзко, как это позволяла себе Фрида. А потом огрызался, крича, что не может заставить себя быть нежным, когда вместо спокойного и сытного ужина он должен справляться с постоянными придирками деспотичной жены. «Она всегда разговаривает со мной с металлом в голосе. Я законченный идиот, что терплю всё это! У меня одна жизнь, а не три!» — выпаливал он.

На сей раз на Фриде был искусно сшитый костюм, скрывающий пышные формы его владелицы, у которой, по её собственному признанию, «во время третьей беременности чудовищно распухли ноги и руки, и пришлось всё время лежать в постели», а потом её «страшно разнесло после рождения ребёнка и кормления грудью». Лазурного цвета хлопковую блузку сшили, чтобы создать иллюзию стройной фигуры, а пояс тёмных брюк визуально сужал талию. Как всегда, Фрида была грустной и не уставала повторять, что долгие годы нуждалась во внимании мужа, хотела, чтобы он умел слышать её, эмоционально реагировал на то, чем она делится с ним, а не бестолково кивал, делая вид, будто сосредоточенно её слушает. Фрида продолжала: «Знаете, доктор, когда Крис ещё только ухаживал за мной, мы много гуляли и разговаривали обо всём на свете, нам было так интересно вместе. Я наивно верила, что такая заинтересованность сохранится и в браке. Не вышло! Не осталось ни капли страсти, нежности, романтики. Теперь у каждого своя жизнь. Нам больше не о чем говорить. У нас давно разные интересы. Разные вкусы. Раздельные спальни. Да, именно, раздельные спальни. Когда это началось? Разумеется, я помню. Только закончился третий год нашей совместной жизни. Был июнь, вечер пятницы. Крис вернулся с работы к полуночи. Если совсем точно, в 23:50, — я знаю, потому что как раз посмотрела на часы. Он заявил, что был на каком-то благотворительном банкете. Меня удивило, что он абсолютно трезв, но я не стала ни о чём расспрашивать. Он погрузился в задумчивость и долго сидел неподвижно, потупив глаза — я даже предположила, что он задремал. «Дорогой, пойдем в постель. Уже поздно», — позвала я. Он что-то заворчал и не пожелал вставать. «Давай, Крис. Пошли спать…» — повторила я. «Угу… ещё чуть-чуть, пару минут», — ответил он, опять проваливаясь в сон. Это было что-то новое, доктор, поскольку раньше мы никогда не ложились друг без друга. Поэтому я ждала, думая, что он вернётся ко мне. А ещё через полчаса, погасив свет в гостиной, решила, что иногда побыть наедине с собой не так уж и плохо. «Он просто устал, — успокаивала я себя. — Столько работы с большими числами! Готова поспорить, Билл Гейтс тоже нет-нет да и прикорнёт у себя в кабинете. И потом: спать одной в кровати — не самое худшее, что может с тобой случиться». Но прежде чем уйти в спальню и лечь в постель, я задержалась в дверях и бросила взгляд на спящего Криса. Тогда я надеялась, что это не начало конца.

А потом, доктор, развалившегося на диване Криса я созерцала почти каждый вечер и, молча гася свет в ночнике, спрашивала себя: «Когда все изменилось?»

Позже это стало нормой нашей жизни… Знаете, временами я удивляюсь, как мне вообще удавалось беременеть?

А Крису всё безразлично! Он, сукин сын, может весь вечер пускать слюни, разглядывая вырез на кофточке Джуди, но вот моё новое платье останется незамеченным, даже если я выряжусь попугаем и буду танцевать перед ним ламбаду. Крис никогда не помнит дня рождения моей матери. Да что там матери! Он постоянно забывает о дне нашей свадьбы! С ним я чувствую себя одинокой… Нет, мы особенно и не общаемся, потому что ему нечего мне рассказать. «Не разговаривай со мной, — однажды сказала я ему. — У тебя это очень хорошо получается».

Когда же я всё-таки спрашиваю его о новостях, он всегда даёт тупейшие ответы. Как вообще можно быть его женой, если после пяти долбанных минут, проведённых за ужином, когда дети накормлены и уже разошлись по комнатам, и вы одни, он сидит перед тобой и чавкает, уткнувшись носом в айфон? Потому что уверен, что женатым людям не надо разговаривать. Кто-то должен нарушить эту гнетущую тишину, понимаете? По-другому невозможно. В такие минуты мне хочется лезть на стену! Хочется кричать: «Откуда ты такой взялся на мою голову, Крис Тайлер! Чёрт бы тебя побрал! Что я тут с тобой делаю? Чего мне не хватало? Разве моя жизнь до тебя не была полной чашей?» Вот что мне хочется сказать, доктор». Она странно затрясла головой и выругалась.

— Известно ли вам, миссис Тайлер, что, согласно результатам опроса, в среднем в Штатах общение между супругами длится тридцать три минуты в день? — спросил Уилсон, чтобы как-то успокоить ее. — И эти короткие тридцать три минуты включают ругань, придирки, швыряние подушками и всё прочее. Представьте, всего лишь тридцать три минуты из двадцати четырех часов…

— Что? — она недоверчиво посмотрела на него.

Крис сообщил Уилсону, что если дать Фриде возможность, она будет беспрерывно говорить в течение нескольких часов со скоростью сто слов в минуту. «Это не женщина, — сетовал он, — а какой-то словесный поток, который не затихает ни на мгновение, погружая меня в совершенно ненужную и неинтересную информацию. Я считаю такие разговоры непозволительной тратой своего времени, когда мог бы сделать что-то полезное по работе. И ещё её отвратительные визгливые интонации — о боже! — они рвут мне уши! Не могу поверить, что этот голос когда-то очаровывал так, что я, теряя голову, был готов ради этой женщины на всё!»

Помимо словоохотливости, Крис имел к жене и другие претензии. Когда-то он ожидал, что она научится разделять его увлечения, например, будет ходить с ним в гольф-клуб или смотреть по телевизору баскетбол. «В жизни всё наоборот — она их ненавидит! И меня заодно, вместе с клюшками для гольфа! Брак — штука капризная. На одной страсти далеко не уедешь. Уже через несколько недель после медового месяца Фрида начала показывать когти: стала пилить за задержки на работе, за то, что у меня мало стремления к развитию наших отношений, к укреплению брака. Чёрт, в какой книжонке она начиталась о таком? Она упрекала меня в резкости и цинизме, да и сейчас считает, что у меня вагон грёбанных недостатков и не просто дурных, а чудовищных привычек. Взять хотя бы мои несчастные носки. Фрида приходит в бешенство, когда находит их за диваном… Чем они ей помешали? Откуда в ней убеждение, что я — это хаос, а она — упорядоченность, я — порок, она — добродетель, я — скандал, а она — гармония? А кто тогда, если не она, заковал меня в тиски, лишил возможности дышать полной грудью и чувствовать себя свободным человеком в свободной стране?»

Конец ознакомительного фрагмента.