Дверь Ноября

Валентина Осколкова, 2022

В миг, когда Янка оказалась не нужна никому на свете, она провалилась в Ноябрь – мир-пустошь, хранящий то, что выброшено людьми из жизни. Здесь оживают старые вещи и новые страхи, а в белом тумане таится смерть. И даже если загадочный мальчишка по прозвищу Тот, кто успел, выведет Янку домой, Ноябрь так просто не отпустит. Ноябрь придёт за ней…А с ним и Тот, кто успел. Он попросит Янку о помощи, и она не сможет отказать. В пустынных землях Ноября и среди холодных московских улиц им вдвоём придётся найти ответы на самые странные вопросы.Как спасти того, кто растворяется в забытьи? Куда ведут пересекающие пустошь рельсы? Откуда взялся говорящий танк, и…И, главное, кто же всё-таки Тот, кто успел?Он ведь и сам не знает.Рукопись вошла в лонг-лист IX конкурса «Новая Детская Книга» издательства Росмэн.

Мгновение чужого прошлого. Димка

Все Димкины страхи про дурдом, психов и санитаров растаяли к концу второго дня.

Даже тот самый Игорёк оказался совершенно безобидным пацанёнком класса эдак третьего, просто погружённым в себя. Очень глубоко… и, наверное, ему там было хорошо, раз обратно в мир он вылезать не торопился, даже орудуя ложкой за обедом. Так что уже к вечеру Димка просто старался его не замечать, и это вполне получалось.

Остальных пациентов Димка так ни разу и не увидел, хотя и знал, что в соседней палате тоже кто-то живёт.

Можно было читать книжки, смотреть телек в холле, бродить по коридору или просто пялиться в окно. Нужно было — слушаться дежурную сестру, пить выдаваемые ей таблетки (Димка боялся, что отупеет от них, но нет, только стал больше спать) и беседовать с доктором.

А ещё был никем не афишируемый список «чего нельзя». Вплоть до того, что и во двор выйти погулять — фигушки.

«Санитарно-курортная идиллия строгого режима», как папка пошутил при первом визите, уже через пару дней идиллией казаться перестала.

…Папка примчался вечером первого же дня, сердитый, хотя очень старался свою сердитость Димке не показывать — прямо как мама испуг в глазах. Папа сел рядом на койку и вздохнул:

— Знаешь, Димыч… Я ведь к этому твоему памятнику спецом скатался. Была у меня, признаться, мысль, что шлемофон тот ты в танке тиснул… Ну, типа, забыли его там, а ты горбатого мне придумал, фантазия у тебя хорошая, все знают. И ключ-лючник у тебя в загашнике точно есть. А то, что я его не нашёл, — это, скорее, мой недосмотр…

Тут Димка с деланным возмущением фыркнул — но промолчал, потому как лючник-то себе ещё года два назад раздобыл. Ведь он просто обязан у тебя быть, если твой папка из «боевых», а не «штабных» или, не дай Боже, «тыловых»!

— Но, Димыч… заварен этот танк так, что туда разве что таракан пролезет, а внутри «тридцатьчетвёрки» ты у меня ни разу не был, это я точно знаю. Шлемофон твой хоть и древний, как помёт мамонта… — тут Димка хихикнул, а отец ритуально изобразил подзатыльник, мол, нечего плохое запоминать, — но ухоженный и бортовой, и гарнитура в него от ТШ-второго вставлена аккуратно так. Но вся беда, Димыч… — папка тяжело вздохнул и взлохматил Димке волосы, а Димка фыркнул и попытался уклониться, тоже ритуально, — …что рассказывать это нашему доброму мозголому — бесполезно. Шпак он патентованный и ни слова не поймёт из подобной лекции. Так что читай книжки, прогуливай школу и коси под ветошь — раньше сядешь, раньше выйдешь…

И они грустно хмыкнули в унисон. Димка отчаянно хотел спросить в лоб: пап, а ты-то веришь? Ты держал в руках шлемофон, ты видел танк, ты слышал этот рассказ сколько раз подряд! Так можешь ли ты поверить, что всё рассказанное — было?

Внезапно оживший танк, задом съезжающий с постамента. Выстрел взявшегося из ниоткуда белого, как призрак, как туман вокруг, немецкого «тигра» — и город, мёртвый пустынный город, так не похожий на военный городок, в котором Димка провёл всю жизнь!

«Ты веришь, что я там ВПРАВДУ был? Что этот город где-то существует, и голос в шлемофоне мне не послышался? Что лоб я рассадил, свалившись в танковый люк, который в тот момент НЕ БЫЛ заварен, и что там был настоящий бой, и выстрелы, и… И что я сделал… то, что сделал?»

Димка очень хотел вскочить и спросить, напористо, яростно, не давая уклониться от ответа… но в эту самую секунду ему вдруг стало жаль папу — замученного, растерянного, сердитого на маму. И Димка остался сидеть, судорожно сжимая коробок с янтарной каплей в кармане.

…Или всё-таки вскочил? Мир дрогнул, словно по нему пробежала трещина, и на какое-то мгновенье Димка поверил, что действительно вскочил, и открыл уже рот, чтобы сказать, но… Но ведь он не сдвинулся с места!

Он потряс головой, смял в кулаке коробок, и трещина, раскалывающая мир на две части, неохотно стянулась обратно.

Димка, конечно же, сидел на кровати.

— Дим? — папа недоумённо нахмурился.

— Н-ничего, — помотал головой Димка. — Ты… маме привет передавай.

Папа грустно вздохнул, ещё раз взлохматил Димке волосы и, пообещав заскочить завтра, укатил в военный городок. Димка остался сидеть на кровати, осторожно расправляя смятый коробок и стараясь не думать, как начинается шиза. Может, как раз вот так?

…Но, беседуя на следующий день с доктором, Димка об этом рассказывать не стал. Доктор улыбался, много, хоть и не очень смешно, шутил и обещал быстро навести порядок в Димкиной лохматой голове. Он был совершенно убеждён, что сделает это буквально за пару «хороших, дружеских бесед», и Димка испугался, что, если расскажет — доктор его всё-таки запишет в психи и вместо разговоров примется лечить. Поэтому Димка старался вести себя разумно и настаивал, что ничего не выдумывает, никаких галлюцинаций у него нет.

А на третий день после обеда приехал майор.

Димка с ним уже однажды разговаривал — ещё до больницы, тот вместе с папкой заезжал к школе. Майор в тот раз Димку очень внимательно выслушал, задал несколько вопросов — точно ли танк был именно такой, какого цвета был немецкий «тигр», что за голос с Димкой говорил… И тогда, глядя, как этот майор слушает его, Димкин, рассказ — без удивления! — Димка как-то поверил, что всё будет хорошо.

Но ведь «хорошо» — не вышло! Вышли мамины слёзы, поездка в больницу, разговор с доктором… и известие, что Димка остаётся здесь. И вот теперь Димка, честно говоря, на майора был здорово зол, но вида не показывал.

А ещё очень старался, сжимая в кулаке мятый коробок, не обращать внимания, что мир снова дал трещину, которая прошла строго по самому Димке. Поэтому он сидел ровно, дышал тихо и старался не шевелиться лишний раз. Чтобы не почувствовать снова, как встаёт, оставаясь на месте.

Это уже было! Димка вспомнил — тот самый голос в шлемофоне, дрожь мотора, пустой танк и… неподъёмный снаряд в руках. Тогда мир тоже вот так треснул пополам, и Димка сделал то, что не мог сделать физически. Во всё это не верили ни мама, ни доктор, а один только майор КГБ — но от его веры, честно говоря, было только хуже.

«А если это всё-таки… шиза?!»

Майор, ничего не замечая, задал пару глупо-благожелательных вопросов из серии «как жизнь молодая?» — на что Димка ответил так же глупо-оптимистично (дядька был из КГБ… и отвечать честно Димка постеснялся). После чего майор вручил ему пакет мандаринов, стойко ассоциировавшихся с Новым годом и оттого в мае совершенно абсурдных… и утопал общаться с доктором, который, к несчастью, был на месте. Именно «к несчастью», потому что говорили они на повышенных тонах, и доктор после этого полдня куда-то названивал, отменил «беседу на сегодня», а потом…

А потом взялся за Димку всерьёз.

Случись первый «разговор по душам» до визита майора, Димка бы даже слушать доктора не стал. Но теперь…

А доктор безжалостно и быстро обрисовал ситуацию такой, какая она есть на самом деле: Димкин рассказ противоречив и абсурден, и никто его подтвердить не может («Майор? Какой майор? Забудь, тебя это не касается, ничего он не подтвердил!»); танк стоит на постаменте, как ни в чём не бывало; где Димка пропадал четверо суток — неизвестно. И Димка, конечно же, может быть убеждён, что всё случилось с ним взаправду, но всё-таки… если хотя бы теоретически допустить мысль… где же всё это время он мог быть? Заблудился в лесу? Прятался в городе?

Не зря, ой, не зря папка назвал тогда доктора «мозголомом».

И после каждой беседы Димка с полчаса сидел, пожираемый сомнениями: а вдруг прав доктор? И этот ужас раз за разом заставлял мир трескаться, и Димке всё сложнее было стянуть потом трещину обратно и сделать вид, что ничего не было.

Он мог бы, конечно, сунуть доктору под нос святящуюся янтарную капельку, но… она же ничего не доказывала никому, кроме самого Димки, который нутром чуял, что с неё-то, найденной по дороге, всё началось…

«Ты сопротивляешься лечению, — говорил доктор мягким сочувствующим голосом, — и этим только осложняешь себе жизнь. Тебе нужно всего лишь признать, хотя бы теоретически, что ты мог всё это придумать… и вспомнить, где же ты был на самом деле. И всё сразу пойдёт на лад. Такие вещи против воли вылечить никто не сможет, ты, Дмитрий, тут себе первый враг — и первый помощник!»

А Димка сидел тихой мышью напротив доктора и старался не смотреть на свои руки, которые то и дело норовили сжаться в кулаки… и одновременно с этим неподвижно лежали на коленях.

«Ты тут себе первый враг…»

Трещина бежит по миру, вонзаясь всё глубже.

«…и первый помощник».