Бриллианты из Якутии

Валентина Ива, 2023

Валентина Ива родилась в городе Находка Приморского края в семье морского офицера. Детство провела во Владивостоке, где служил отец. Позже переехала в столицу, где окончила Московский технологический институт. Работала во Всесоюзном (ныне Всероссийском) НИИ авиационных материалов, Институте биофизики (ныне Федеральный медицинский биофизический центр имени А. И. Бурназяна) и Центре медицины катастроф. Участвовала в разработке негорючих материалов для самолетов и защитного снаряжения для моряков атомных подводных лодок. Публиковалась в сборнике «Главные слова» и альманахах Российского союза писателей. Участник конкурса «Георгиевская лента», финалист литературной премии «Наследие», финалист премии имени Сергея Есенина «Русь моя». Награждена звездой «Наследие», медалями «Георгиевская лента 250 лет», «Сергей Есенин 125 лет». Опубликовано 10 книг автора. Член Российского союза писателей. Как человек, выросший и воспитанный в Советском Союзе, глубоко переживает события на Украине и молится за скорейшее восстановление мира между братскими народами. Все персонажи рассказов вымышленные, а совпадения случайны.

В Монтевидео опять не поедем

Истерзанные летним зноем жители Москвы и Подмосковья, мужественно переживающие третью вспышку COVID-19, искали возможность облегчить свои страдания, сосредотачиваясь в дачных поселках поближе к природе. Кому-то из них повезло: они обосновались в особняках за высокими заборами с бассейнами и гектарами лесов, кому-то не совсем повезло: они ютились на шести сотках вдали от водоёмов и тенистых рощиц, ещё не совсем уничтоженных разрастающейся урбанизацией.

Марина Петровна и Владимир Юрьевич, оформив заслуженный ежегодный отпуск, не смогли улететь в Монтевидео и отправились на берег Волги, где уже лет пятьдесят стояла бревенчатая избушка, принадлежащая когда-то родителям Марины. Семейный анекдот про то, как отец Марины во время ссор с матерью в сердцах громогласно произносил: «Уехать бы куда-нибудь подальше, если не к чёртовой матери, то, по крайней мере, в Монтевидео!» настолько прижился в семье, что, как только представлялось что-то невозможное или неосуществимое, все вспоминали это несчастное Монтевидео, подразумевая, что это очень далеко и не сбудется никогда, но одновременно это и есть небывалое счастье — побывать там, вдали от всех забот и проблем…

— К чёрту Монтевидео! — воскликнул муж и продолжил: — в глушь, в Талдо́м, — с ударением на второй слог, — к природе, к березкам средней полосы, — и автомобиль тронулся.

Чахлый огород подмосковного клочка земли изнывал от жары. Вода в колодце колебалась в зависимости от обилия дождей, которых не было уже четыре недели и в ближайшее время не предвиделось, казалось, что скоро поплавок с мотором ляжет на дно колодца и замрёт от тоски по влаге. Однако в этих небогатых угодьях имелись места, где можно было поплавать, понежить свои тела в многочисленных водных пространствах, волею провидения или промысла Божьего обосновавшихся именно здесь, что скрашивало существование и облегчало состояние перегретых организмов. Речки Дубна и Волга, канал имени Москвы и наконец, Иваньковское водохранилище, иначе говоря, Московское море — вот неполный перечень водных наслаждений для отдыхающих на своих клочках земли. Конечно, до залива Ла-Плата этому подмосковному местечку далеко, но всё же…

Северная часть Подмосковья богата историческими местами. Пишут, что здесь бродил когда-то хан Тохтамыш. В окрестных лесах и полях копатели находят монеты времен Павла I и старообрядческие нательные кресты. Старинные храмы Тверской, Ярославской и других областей с необъятным массивом исторических фактов и легенд привлекают не меньше, чем поездки в Европу, тем более что пандемия ограничила поездки, а история России неисчерпаема. Запланированные путешествия по историческим местам, конечно, осложнялись жарой, но томиться по пояс в реке каждый день становилось скучновато, а кондиционер в авто, когда ты мчишься в Юрьев-Польский или ещё куда-нибудь, спасает ситуацию.

Сквозь суету поспешных сборов в Переславль-Залесский, куда Марину пригласили родственники, звучали обрывки последних новостей радиоволны Коммерсант-FM, где задорно сообщали соотношение доллара с евро, куда-то там упал или наоборот поднялся Джоу Джонс какой-то, затем игривую для некоторых новость, что пускают привитых от коронавируса туристов в Турцию, в Египет, ещё куда-то…И тут Марина подумала: «Слава богу, часть схлынет за границу и здесь станет меньше народу и больше кислороду!!! Сейчас заедут родственники, надо взять воды с собой в дорогу, пирожков и ещё чего-нибудь… А Переславль Залесский будет нас радовать своей историей».

— Давай я тебя довезу до трассы, чтобы они не заезжали к нам по этой ухабистой грунтовке, — предложил муж, и они отчалили от дачного кооператива.

Ожидая машину родственников, Марина с мужем сидели в старенькой SuzukiS4, подставив носы под кондиционер, и равнодушно разглядывали тепло одетого странного мужчину, копающегося в мусорной урне на остановке автобуса. Человек издали даже не казался молодым, он был сильно в возрасте, неопрятен, в шапке, старой куртке, довольно тёплой, штанах, широких и тоже каких-то заляпанных и многоцветных. Пустынная дорога, пересечённая пешеходной зеброй, вдруг наполнилась автомобилями в обе стороны, и именно в этот момент бомжеватый человек решился перейти дорогу.

— Смотри-ка, старость и одиночество требует внимания публики! — прошептала с иронией Марина. — Пока дорога была пуста, дедок возился на обочине, как только пошёл поток авто, дедуля застопорил движение и медленно пополз через шоссе… — И вдруг она узнала старика. — Это же Петр Геннадиевич Маралин! — воскликнула Марина.

Действительно, на остановке автобуса в пятнадцати километрах от города Дубна и в трёх километрах от дачного кооператива копался в мусоре друг покойного отца Марины, дядя Петя.

Когда-то очень давно, ещё в советское время, отец Марины и дядя Пётр Геннадиевич работали на одном предприятии. Получили бесплатно дачные шестисоточные участки и, посещая эти кусочки земли, уже глубоко на пенсии хвастались огурцами, помидорами, картошкой и морковкой, а Петр Геннадиевич — роскошным виноградом разных сортов. Его урожаи винограда по 8-10 ведер превращались в чудесное вино, и множество соседей брали отростки и саженцы, пытаясь вырастить такое же чудо, как и у него, но Марина не помнила результатов лучше, чем у дяди Пети. Они тоже вырастили лозу от его саженца. Даже собрали однажды два ведра винограда, но такого масштаба, как дядя Петя, не достиг никто.

— Я подберу его по дороге и довезу до участка, а то топать ещё три километра, а ему уже, наверное, лет восемьдесят девять… — Муж Марины вздохнул и добавил: — Надо же, какие крепкие старики наши, твой отец месяца до девяноста четырёх не дожил, его брату Василию уже девяносто два, а он ещё на огороде работает в своей Сибири-матушке. Геннадиевич на электричке дотащился до станции и ещё в мусорке золото ищет, — муж опять грустно вздохнул, глядя на старика, медленно тащившегося через железнодорожное полотно.

Машина родственников подхватила Марину, и они укатили в Переславль-Залесский — прикоснуться к древней истории Руси.

* * *

Владимир Юрьевич догнал деда и посигналил. Пётр Геннадиевич никак не среагировал и медленно брёл, сгорбившись, вдоль дороги. Когда машина притормозила, чуть его обогнав, с удивлением посмотрел на Владимира, не сразу узнав его. Салон автомобиля заполнился запахом старика, несвежей одежды и сальных волос. Грустная улыбка как будто приклеена, а красноватые слезящиеся глаза грустны.

— Здравствуй, Володя, — на удивление задорно произнёс он. Достал грязный носовой платок, промокнул красные слезящиеся глаза. Немного помолчали.

— А дачу-то я продал! — эти слова прозвучали с такой печалью и горечью, что Владимир оторопел и от неожиданности затормозил.

— Как — продал? Зачем?

— Внучке нужны были деньги. Квартиру покупали ей. У ней же вся жизнь впереди… Жена лежит после инсульта уже год… А я что тут один? — он замолчал и опять промокнул слезящиеся глаза.

Оторопелый Владимир Юрьевич не мог вымолвить ни слова, вспоминая, как трепетно и скрупулёзно дед относился к своему детищу, как самозабвенно любил и обожал этот кусочек земли и как восхищался этими болотистыми лесистыми местами.

— Я не понял, а сейчас Вы куда идёте? — Владимир Юрьевич осторожно и сочувственно заглянул в сморщенное лицо деда.

— Тоскую очень по даче, — он вздохнул и опять промокнул лицо и глаза. — Еду посмотреть на домик издали и по лесу походить, — слёзы как брызги дождя он отёр мокрым платком.

— А кому продали, знакомым?

— Нет, незнакомым. Чужим. Я на дачу-то не захожу. Теперь чужое. Так, поброжу вокруг садового товарищества и домой еду. Электричка бесплатно. Мне легче делается чуть-чуть.

Владимир Юрьевич заглушил горловой спазм и подавил позыв слёзного потока. Он вёл машину окаменевшими руками, видел боковым зрением бледную небритую мокрую щеку Петра Геннадиевича, его морщинистые с толстыми венами коричневые руки, несуразную, местами рваную одежду, и не мог осмыслить этот порыв человека, бредущего на своё насиженное, наработанное, выпестованное место, где каждый куст, каждое деревце и каждая травинка ухожены его руками, обласканы его душой и политы его по́том. Всё это, с огромной любовью выращенное, теперь принадлежит другим, чужим людям, а он приезжает и ходит вокруг за забором по перелеску и жадно ловит знакомые пейзажи души.

«Люди! Где вы? Где вы, любящие, понимающие, отзывчивые, добрые, радушные родные и близкие??? Ведь у вас вся жизнь впереди, а у него больше ничего не осталось!» — мысли Владимира Юрьевича разрывали его на части. Он терпеливо молчал. Пожал руку дяде Петру на прощанье, пожелал здоровья, высадил его у ворот товарищества. Пётр пошел по тропке вдоль забора, медленно и тихо удаляясь за ветвями ёлок.

* * *

Спустя месяц Владимир Юрьевич заметил распахнутую калитку Моралинской дачи и кривоватую фигуру ещё более согнувшегося и постаревшего друга отца. Его суетливые движения казались огромными, заполняющими всё пространство.

— О, Петр Геннадиевич! Как Вы здесь? — он пожал сморщенную, сухую ладонь старика.

— Эти люди, что купили дачу мою, на море поехали. Такая радость. Вот… Меня попросили поливать. Вот, поливаю тут… — Его лицо, морщинистое и серое, светилось счастьем.