Букет подснежников – на счастье

Валентина Ефимова, 2015

Эта книга основана на реальных исторических событиях, происходящих с героями с начала 1917 года и до нашего времени. Интерес вызывает не только разнообразие ярких событий, но и человеческие взаимоотношения. Необычна и любовная линия.

Глава 1. Школьные годы Нади

Стараясь о счастье других, мы находим свое собственное.

Платон

Первое сентября 1947 года. Надя Истомина идет по улице с мамой и вся светится счастьем.

Счастье началось с шести утра — когда лучик солнца блеснул в окошки их маленького саманного домика из двух комнат. Легко вскочив с кровати, Надя в одной рубашке выбежала на крохотное крыльцо — и вдруг по-новому увидела себя и все вокруг. То же чистое лазурное небо, та же зелень, те же налившиеся соком яблоки и груши в саду — а Надя уже другая. Без пяти минут школьница! «Какое счастье, — не переставая, мечтала Надя. — Я сегодня сяду за парту, буду учиться только на пятёрки. Хочу знать много, как наша тётя Тоня».

Умывание — скорее! скорее! — завтрак, в косы вплетены парадные розовые ленточки… И вот Надя гордо идет с мамой вниз по улице. Смотри, поселок Октябрьский, пригород рабочего города Краматорска, смотрите, окрестные горы — первоклассница идет.

Почти вприпрыжку; в новом темно-синем платьице, в белом штапельном фартучке — просто загляденье, любуется мама, несущая цветной ранец. У дочки ноша важнее — сильно пахнущий букет алых роз. «Я иду в школу, в школу!» — с особой гордостью думает она. Она бесконечно счастлива.

— Анна Семеновна, какие вы обе красавицы! — ахают встречные.

И Надя любуется на маму. Какая же она нарядная: светлое платье с тонкой отделкой из черного атласа струится вокруг тонкой фигуры, на маленьких ножках — модные туфельки на высоком каблучке! Шелковые локоны, черные как смоль развиваются на легком ветру и необычайно красиво ложатся на плечи. Вот только почему-то слезинки на ресницах — как зеркальные зайчики сияют и искрятся в лучах солнца.

Надя никак не может понять, почему мама плачет.

Лишь годы спустя осознала: это были слезы радости и печали одновременно.

Радостно было от того, что самое страшное позади: закончилась война, и вот Анна Семеновна уже вторую дочь ведет в первый класс, но в то же время эту радость не может с ней разделить погибший на фронте ее муж, Василий.

И в это чудесное утро перед глазами Анны Семеновны пронеслось все ее безрадостное детство.

25 марта 1917 года — не лучшее время для девочки, чтобы появиться на свет в России. Бедное и трудное детство почти гарантировано. Даже если девочка родилась в зажиточной интеллигентной семье.

Ни папа — Семен Георгиевич Назаревский, харьковский дворянин, сын греческого еврея, в родне музыканты, скульпторы, художники — ни мама, Анна Дмитриевна Пономарева из интеллигентной русской семьи учителей и священников Московской губернии — не думали, что все обернется вот так. Что не будет у них скоро ни земли, ни положения, ни достатка, что в голодном и страшном начале 30-х они погибнут. Что их девочки Антонина, Евгения и Анна после их гибели разойдутся по родственникам…

* * *

В свои пятнадцать Анна Назаревская — токарь, только что окончившая фабрично-заводское училище. Детства ей, как и многим ее сверстницам, было не положено. И не только детства, но даже и отпуска: первая пятилетка, еще не принята конституция, по которой «человек всегда имеет право…». На «побывку» к старшей сестре в Харьков — только после того, как разболтанным станком раздробило мизинец. Тут уж отпустили — на целых двадцать дней.

Знать бы — так лучше бы и не ездить, хотя судьба, наверное, не зря сложилась именно так. В Харькове познакомилась с другом семьи, красавцем и душой компании. Любовь такой силы, как бывает только в юности. «Распишемся?» — и взгляд в глаза. Черное утро, когда сообщили — погиб. Для нее — еще чернее, чем кто-либо мог предположить: Аннушка уже ждала ребенка. Косые взгляды и унижения — в семнадцать лет! Не замужем!

Девичество с легкими платьицами, подружками и свиданиями оказалось так же «не положено» Аннушке, как и мирное детство. Мужчины? Замуж? Какое там… Маленькая Вера, пеленки, работа, сон урывками…

Иногда сестры даются человеку затем, чтобы резко поворачивать его судьбу. В Енакиево, в гостях уже у младшей сестры — Жени, Аннушка увидела Василия Истомина. На четверть цыган, на остальную часть широкой своей души — украинец; молодой, общительный, веселый. Необыкновенной жизненной силы сероглазый парень. Тогда не в моде были красавцы, Василий Истомин и не был красив — скорее, такой душа компании. Певец, танцор, всегда первый на вечерах в клубе.

Он влюбился в Аннушку с первого взгляда. На первых же танцах поклялся себе — больше не отпустит. И не отпустил, они поженились через год и несколько месяцев. Его родители были категорически против: у нее ведь уже ребенок! Маленькую Веру Истомин удочерил, а через год на свет появилась Надя.

Когда Анна Назаревская была счастлива?

Наверное, вот в те короткие несколько лет — в красивом и уютном домике, с любимым мужем и дочками. До того июньского утра, когда началась война.

Вася ушел на фронт добровольцем в первый же день. Хотя ему предлагали бронь от завода. О «своих девочках» похлопотал, они (Василий был уже на фронте) уехали в безопасное Зауралье.

Что такое «трудно жить», Анна поняла только в поезде, на пути в эвакуацию. Беременная, с шестилетней Верой и годовалой, болеющей Надей. Томительные, бесконечные перегоны, стоянки то на станциях, то почти что в чистом поле…

Как-то на рассвете всех пассажиров разбудил страшный грохот и резкое торможение — перед составом разорвалась бомба. Кто был на верхних полках — попадали вниз, а Истоминым повезло, они спали на нижней. Пока стояли, Анна пошла набрать воды, оставив Надю на попечение старшей Веры. Вернулась — и не нашла детей на месте…

Как она кричала, как искала между вагонами и под ними, как спрашивала у всех — не видели светленькую годовалую девочку в розовом платьице? Господи, куда же могла деться, что же случилось? В обморок упала только тогда, когда Надя нашлась — до этого держалась.

Оказалось, Вера просто убежала играть к ребятам-сверстникам на другой конец вагона, а мимо Нади проходили ребята постарше. «Брошенная! Надо спасать!» — решили. И отнесли малышку к своей маме. До конца поездки Анна просто не выпускала младшую дочь из рук — тем более что у девчушки, видимо, после испития сырой воды, сильно болел живот.

Несколько дней в поезде показались нескончаемыми, но в конце концов все-таки приехали. Казахстан, Павлодарская область. Работать — на эвакуированном военном заводе токарем. Двенадцать-четырнадцать часов ежедневно — но зато рабочая карточка, то есть голодать не придется.

Схватки начались прямо у станка — заводской врач и медсестра удачно приняли роды. К двум дочкам добавился, наконец, сын — как они с Василием этого хотели!

С новорожденным на руках Анна вошла в юрту — и услышала за спиной мощный гул и треск. В том самом цехе, где она была еще полдня назад, раздался взрыв.

Много людей погибло — знакомых, уже почти родных, ставших близкими за последние жуткие месяцы. Могла бы и сама Анна быть там в тот момент. Но крохотный мальчонка, лежавший сейчас у нее на руках, в первый же день своей жизни спас всю семью: и себя, и маму, и старших сестер от гибели или сиротства.

Людей в их юрте вскоре прибавилось: Анна взяла под опеку десятилетнюю сиротку Тамару, мама которой погибла при том взрыве, и пятилетнего Володю. С ними жила Евдокия Ивановна, пожилая женщина, и бабушка Володи.

Чуть ли не первое, что Надюша запомнила в жизни: юрта с подслеповатым узким окошком, дети одни дома, мама на работе. Стук в окно. Рев. В окошко видно — что-то страшное, огромное, с когтями! Визг, крик, дети прячутся под стол. Надя — хотя ей всего три года, — грозит чудовищу детским кулачком. И страшно, и гордость — сама, сама встала против неизвестного, не боится! Мама, вернувшись, обняла и рассмеялась: «Мальчишки баловались»…

И настала, наконец, та самая светлая майская ночь — со словами по радио: «…Акт о безоговорочной капитуляции фашистской Германии», с высыпавшими на улицы радостными людьми. Победа означала возвращение домой. Из степи — в родной Краматорск, из юрты — в уютный дом. Вместе с Анной Семеновной обратно едут трое родных детей, а также сиротка Тамара и пожилая женщина, Евдокия Ивановна. Володя уехал со своей бабушкой к себе на родину, в Ленинград, — расставаясь с ним, Анна Истомина плакала.

Хоть и дома, но жизнь оставалась трудной и голодной. Наверное, про счастье Надина мама тогда и не вспоминала — до того ли, слишком много вокруг горя.

А у Анны Семеновны был особый дар — ощущать чужое горе острее, нежели свое; этот дар она передала и своей дочери Надежде.

Соседку, например, взять, Катю: как-то раз перестала выходить из дому; хорошо, Анна хватилась. Оказалось — та чуть не умерла от голода, обессилела. Анна сбегала домой, принесла молока, заготовленного для маленького сына, и хлеба.

— А что же будет кушать мой братик? — удивилась тогда Надя.

— Надюша, никогда не оставляй человека в беде, особенно, если это касается его жизни; без сожаления отдай последнее.

Соседку тогда выходили — хорошо, козочка для молока была своя, Зинка. Катя говорила: будет всю жизнь молиться о здоровье Анны Семеновны. Надя видела, с какой любовью относились к маме люди, это было очень приятно, и она ею всегда гордилась.

* * *

Украина, богатый хлебный край! Как же получилось, что после войны на этой земле был такой лютый голод? А голодали свирепо, вымирали целыми домами, почти как в блокадном Ленинграде…

В эти страшные несколько лет у Анны Истоминой, которая после гибели Василия осталась за главную в доме, был на руках целый детский сад: еще подросток Вера, маленькая Надя, сынок Дима, сиротка Тамара и бабушка Евдокия Ивановна.

Да еще старшая сестра Анны Семеновны Антонина оставила своих сыновей: Мишу и Толика на время, пока у нее не решится квартирный вопрос. Ее-то дом во время войны был разрушен…

Чем жили? Во-первых — пенсией за погибшего мужа. Иногда семье выпадали посылки из-за рубежа — с одеждой, мылом и консервами. Особенный праздник был, когда в посылках были сладости: леденцы, пряники и печенье. Ну а третий и главный источник средств для выживания — «хочешь жить, умей вертеться». Анна Семеновна крутилась как белка в колесе — так же активно, как делала все в жизни.

— Надюша, запомни, — говорила, — кто рано встает, тому Бог подает. Если хочешь хорошо жить, нужно много трудиться!

Например, можно было возить продукты из Украины к родственникам на Урал, где было еще голоднее. Семечки, горох, кукурузу. Закупишь в селе под Краматорском, погрузишься с Надей в поезд — и в город Чусовой, к младшей сестре Евгении.

На Урале Анна Истомина продукты продавала, а чаще меняла на одежду, мыло, постельные принадлежности. Все это привозилось в Краматорск, там снова реализовывалось или менялось на хлеб, продукты — и снова на семечки, горох, кукурузу…

Кончилось печально: в одной из поездок Анна Семеновна подхватила брюшной тиф и вдобавок крупозное воспаление легких. Сняли с поезда, положили в больницу в Харькове. Надя, ее дочь, добралась домой самостоятельно и рассказала о беде тете Тоне. Анна же пришла в себя только через сорок дней в больнице.

Когда взглянула в зеркало впервые после болезни, не узнала себя: а где ее длинные роскошные волосы, которыми так многие восхищались?

Анна Семеновна, вернувшись домой, хотела взять на руки Диму, но он забился в угол, насупился и стал реветь. Он просто не узнал маму, которая тоже расплакалась:

— Сынулечка мой родной, солнышко мое, это ведь я, твоя мама! Ну, иди ко мне, не бойся!

Только тогда, по голосу, Дима признал маму. Она обхватила его, взяла к себе на колени, и, обнявшись, они долго плакали.

— Мамочка, — сквозь слезы проговорил Дима, — где же ты так долго была? Я тебя ждал и ждал, а ты все не приходила!

— Родной мой, прости меня, я уже дома, я больше никогда не буду вас надолго оставлять, — целуя малыша, приговаривала мама.

Надя, пока мама болела, успела съездить на Урал с тетей Тоней. А когда все вернулось на круги своя, снова Анна Истомина помогала всем, кто остро нуждался. Приводила во двор несчастных, голодных, почти умирающих людей, кормила их; бездомных поселяла в бесхозных соседских постройках.

«Необыкновенной души женщина», — говорили все соседи. Надя гордо смотрела на маму и думала: «Несомненно — это так!»

* * *

И вот — первый звонок. Возле школы — шумно и празднично. Стройная фигурка мамы скрылась за поворотом, открылись школьные двери, и Наде казалось, что сердце вот-вот выпорхнет из груди.

А вот и классная комната. «Садись за первую парту, ты же самая маленькая!» — так потом чаще всего Надя и сидела, за первой партой в среднем ряду; незаменимое место для того, кто умеет подсказывать одноклассницам у доски, а у Нади это ловко получалось.

— Здравствуйте, дети, меня зовут Ангелина Борисовна! — первую учительницу, конечно, запоминаешь на всю жизнь. Была она статная, строгая, всегда аккуратная и красивая.

Читать и писать Надя к началу школы не умела — как большинство ее подруг-первоклассниц (в школах тогда было раздельное обучение, и с Надей учились только девочки). Зато считала хорошо — спасибо поездкам с мешками на Урал и постоянному пересчету денег. Учиться нравилось, так что скоро нагнала письмо и чтение; а природная общительность помогла освоиться в классе.

В первом классе это не так сложно, особенно если есть возможность и желание делиться: мама часто давала на обед какие-нибудь вкусные бутерброды, и большую часть их Надя отдавала девочкам, которые жили очень бедно и нередко приходили на уроки голодными…

«Перед лицом своих товарищей торжественно обещаем…» — пятого октября 1947 года всех первоклассниц построили на линейку и торжественно приняли в октябрята. А через полгода — 19 мая 1948 года, в День пионерской организации — в классе появились пять первых пионеров, из числа отличниц. Надя была среди них. И снова — почти бессонная ночь перед линейкой; мама учит, как повязывать галстук; звучат над школьным двором торжественные слова пионерской клятвы, а над майскими улицами одуряюще пахнут грушевые сады. Помимо галстуков, девочкам раздали похвальные грамоты…

Домой Надя, как ей казалось, не шла, а летела на крыльях, на груди у нее алел красный галстук, а в руках она вначале сжимала, как драгоценность, похвальную грамоту, затем положив ее аккуратно в ранец. В этот день она была так же счастлива, как и во время первого школьного звонка, — бесконечно счастлива.

Мамы дома не было — была старшая Вера.

— Надя, что с тобой, ты чего так улыбаешься? Тебя приняли в пионеры?

— Да! — с гордостью ответила она и достала из ранца похвальную грамоту.

То, что произошло секунду спустя, Надя так и не смогла понять никогда. Простить — тоже до конца не смогла. Вера выхватила грамоту и в одну секунду изорвала ее в клочки. Надя впервые заплакала — от обиды. То, что сделала ее сестра, было намного больнее, чем постоянные тумаки, достававшиеся от нее.

Может быть, потом Надя сможет это понять, но забыть такое точно не получится…

Вера, родившаяся в 1935 году, была довоенный ребенок, она успела подрасти еще в мирное время. Здоровая, упитанная, симпатичная девочка с курносым носиком на симметричном лице, с карими глазами и черными, как у мамы, волосами. Надя же — дитя войны — худенькая, невзрачная, настоящий «гадкий утенок». Но в школе все было наоборот: памяти и упорства у Веры не было совсем, а уж Наде, кажется, этих качеств досталось за троих — и энергии, и памяти, и любознательности.

* * *

Наде нечасто снились красивые сны, но в это июньское утро 1948 года сон был такой красочный и явственный, что почти не отличался от реальности. Как и все такие сны, он пришел под утро, и Надя долго не вставала, пытаясь его досмотреть.

…Стоит ясная погода, небо чистое, но в комнате темно и сыро. Сначала Миша, двоюродный брат, слегка подпрыгнул и улетел через окошко, затем поднялся Толик, а она села к мальчишке на спину, решила с ним полететь. В этот момент форточка закрылась, а девочка осталась, и в доме стало как-то очень сыро и неуютно…

Неуютно было вставать, непонятно, что должно было случиться, но сомнений не было: что-то надвигалось. Небосвод заволокло тучами, моросил мелкий дождь. К обеду он перестал, но небо по-прежнему было пасмурным и каким-то зловещим.

Ближе к вечеру во дворе раздались шаги. Вошли двое: пожилая женщина и мужчина, у которого вместо правой ноги было какое-то деревянное приспособление, а в руках палка с закругленной ручкой. На нее он опирался при ходьбе.

Надя ожидала обычного в те годы: «Помогите инвалиду войны!». Но, к ее неприятному удивлению, неожиданные гости прошли прямо в дом. Оказалось, эта женщина жила на соседней улице, а человека привела, чтобы познакомить с мамой. Да, он — калека, с не самым приятным даже на вид характером. Но и Анна Семеновна — пусть всего лишь немного за 30, но уже с тремя детьми. Вокруг столько незамужних девушек — куда уж там быть «переборчивой», а мужчина в доме нужен, как без мужчины…

Как-то поздно вечером Надя увидела, как этот чужой человек — который с первого же взгляда ей не понравился — держит ее маму на коленях и о чем-то с ней воркует. Она легла в постель, завернулась в одеяло, но уснуть не могла, лежала как будто в забытьи… Что же? Как же? Ведь это ее мама, неужели вот сейчас этот незнакомый мужчина отнимет ее любовь? Заснула, но некрепко; за ночь несколько раз просыпалась и вздрагивала от ужасных предчувствий. Утром оказалось — заболела и несколько следующих дней лежала в постели. Пыталась забыться и не могла, думала: неужели вот так и кончится ее счастливое детство? И будет испорчена вся оставшаяся жизнь?

Увы, кажется, сбылось: старая жизнь закончилась стремительно. Инвалид окончательно поселился в доме, и за несколько месяцев «гнездо» почти опустело. Уехали мамины племянники Миша и Толя, их мама — родная сестра Анны Семеновны, Тоня — перестала общаться с родней. Больше Надя не видела их никогда в жизни. Ушла Евдокия Ивановна, покинула дом Тамара. Они остались одни.

* * *

Через год, в конце июля, Надин отчим впервые устроил настоящий скандал. Выпив, орал страшным голосом, гонял ее маму вокруг дома — беременную, на последнем месяце. Разняли соседи. Надя видела все от начала до конца — и, как и все крупные обиды, никогда не могла забыть. С тех пор она не просто не любила отчима, но и прямо ненавидела. С трудом могла заставить себя есть с ним за одним столом.

В тот вечер детство для Нади окончательно закончилось. Началось безрадостное отрочество.

23 августа 1949 года родился Максим — четвертый в семье. Симпатичный, спокойный, забавный. Сестренка его полюбила и с удовольствием с ним нянчилась.

* * *

Начались годы скитаний. Сначала уехали за лучшей долей из Краматорска под Брянск, в поселок с красивым названием Белые берега. Но не протянули там и года: даже сейчас этот край небогат, а тогда там была откровенная нищета.

Потом вернулись обратно на Донбасс, в поселок Новый Свет города Краматорска. Семье выделили участок, потихоньку построили домик из шлака с цементом и песком. Всего четыре комнатки, с земляным полом и небольшой деревянной верандой. Пока строились, жили в крохотном саманом флигеле рядом. Но сразу же — еще не был готов дом — Анна Семеновна посадила на участке фруктовые деревья: вишни, сливы, абрикосы. Не только красиво, но и свой урожай — подспорье при тогдашней небогатой жизни…

Вот уже родился и пятый ребенок через год — Артем. Хлопоты, беготня, нищета… с каждым годом накапливающаяся бедность. Пенсии никак не хватало на жизнь, стали заниматься кустарничеством. Анна Семеновна взяла патент, и вот уже вся семья делает из гипса всевозможные копилки: кошек, собачек и прочих зверьков, которых хорошо раскупали. Надя — рядом: помогает раскрашивать.

Продавать по выходным ездят в соседний город Славянск. Там рынок большой и шумный, называется колхозным. А главное для Нади — там не попадется навстречу никто из школы. Не засмеют, не будут потом издеваться над «торговкой». Продают товар в четыре руки: мама на одном конце базара, а Надя — на другом. У дочки выручка почти всегда больше. Но вот поесть удается не всегда: часто обе остаются до вечера голодными.

Кроме копилок, хорошо идут вязаные скатерти, и вот Надя с мамой сидят со спицами. Набивают и ковры из байковых одеял масляной краской с помощью трафарета: тоже огромный спрос.

Наде — уже двенадцать лет, она работает умело и быстро. Мама часто говорит:

— Молодец, Надюша, какая ты у меня умница! Что бы я без тебя делала?

И когда мама так говорит — проходит Надина усталость, девочка хочет работать еще лучше и быстрее. Вот только времени в сутках так мало.

Гулять, бегать по улице — совершенно некогда. Впрочем, ей уже и не особенно хочется.

* * *

С новой школой тоже повезло: дружный класс не только принял ее, но и оценил, и вот Надя Истомина — уже звеньевая, чуть позже председатель отряда. Ответственно, почетно! Главная привилегия «начальства» — постоянная помощь одноклассникам по многим предметам, особенно по математике. Вела этот предмет Антонина Ивановна — женщина, про которую, качая головами, говорили: «Строга, строга! Но справедлива». Надю она любила, но очень по-своему: чаще других спрашивала на уроках, ругала и снижала отметки за те недочеты, которые прощала остальным.

— У тебя способности к математике, с тебя и спрос другой! — объясняла ученице.

Способности — хорошо, но к ним нужно еще время и силы. А их становилось все меньше. С шестого класса Надя учились во вторую смену. Но это еще полбеды, а вот то, что мама с отчимом почти каждый день шли торговать на рынок и возвращались слишком поздно, чтобы Надя могла успеть в школу, было действительно затруднительно. Маленьких-то нельзя было оставить дома без присмотра!

Старшая сестра, Вера… Она уже давно не была подспорьем. Каждый день уходила утром рано, возвращалась за полночь. Школу бросила в шестом классе — надоели попреки, сравнения с младшей сестрой. По вечерам Веру ходили искать — мама, Надя и Дима. Маленький, всего десять лет, а все-таки мужчина, защитник. Идут по улицам, по аллеям, по дорожкам парка — и все хоть какой-то отдых, хотя и без сна.

И вновь через год — еще один братик, Сергей. Капризный, не дающий вздохнуть всему дому. Но что поделать. «Главная хозяйка» в семье, Надя берет его каждый вечер на руки, Артемку держит левой рукой, а правой пишет, пишет нескончаемые домашние задания.

А потом — спать? Нет, делать абажуры: мама с Димой делали для них каркасы, а Надя набивала на кальки рисунок. Получалось интересно и красиво, шли они по 8–10 рублей за штуку — там же, в Славянске, по выходным. От дома туда — 15 километров, в автобус иногда не влезешь, так что большую часть ходили туда и обратно пешком.

* * *

Шестой класс — всегда не самый простой для школьника. Но для Нади — особенно: мало того, что вторая смена, так еще и отчим продолжал каждый день напиваться и буянить.

Если еще у калитки раздавалось: «А, так я — дурак, я — дурак?!», то можно было не сомневаться — дальше почешет матом вглубь и вширь, может и ударить — глупо и страшно. Анна Семеновна и Надя работали, а он орал до глубокой ночи, засыпая только к утру. Находиться с ним под одной крышей для девочки было пыткой.

Да что там ночью: мог оглушить матерщиной и за обеденным столом. В такие моменты Надя вскакивала из-за стола и бежала со двора в укромное место глубокого оврага, который находился недалеко от их дома. Там можно было в одиночестве поплакать — от жгучей боли и обиды за маму, за себя, за всю их поломанную жизнь.

Как-то раз Надя сидела в своем укрытии и вспомнила, как тетя Тоня рассказывала ей о немцах в Краматорске. При фашистах тетю Тоню дважды могли расстрелять.

— Они, Надюша, к обрыву тогда согнали всех евреев, коммунистов и советских работников. А я же директор школы, ну и за еврейку тоже можно принять. И вот поставили нас в шеренгу, считают по порядку до пяти, потом каждого пятого заставили сделать шаг вперед, к самой кромке оврага. Остальным приказывали разбегаться, а этих расстреливали, так они и падали в яр.

В первый раз тете Тоне повезло — она оказалась четвертой. Но при следующей облаве уже не посчастливилось: там расстреливали уже каждого третьего.

— Меня поставили к обрыву, и я чувствую — ну все, конец. Сейчас убьют. И, знаешь, как сердечный приступ со мной случился прямо за секунду до выстрела. Я свалилась в яму. Прихожу в себя — на мне тело лежит, меня кровью всю облило. Лежала так до глубокой ночи, потом еле выбралась из оврага. Хорошо, никто этот овраг не охранял.

И что ночи темные на Украине — тоже хорошо. И что уберегли — не Бог, так ангел-хранитель. Но — так или иначе — уберегли. Домой тетя Тоня вернулась полностью седой — тридцатипятилетняя и заново родившаяся. Дети не сразу ее узнали…

Все это вспоминала в овраге Надя, и чем дальше задумывалась, тем больше высыхали слезы на ее лице.

Ну уж нет, не такое у нее горе, чтобы сокрушаться. Надо брать себя в руки — многим приходится еще труднее. Нужно быть сильной!

* * *

В седьмом классе на учебу времени стало совсем мало. Настолько, что в конце учебного года Надю могли оставить на второй год. Но обошлось — педсовет учел, что Истомина Надежда, хоть и редко посещала занятия, но училась хорошо.

Ей достаточно было прослушать на уроке или прочитать задание один раз, и она уже могла хорошо ответить. А самые сложные задачи по физике, математике решала, как ни странно, во сне: ночью прочитает задания, проснувшись, записывает ответы в тетрадь. Математические задачи она нередко решала несколькими способами, так что много времени для учебы ей и не нужно было.

Однажды ранним летним утром Надя заметила: мама с отчимом и грудным Сережей куда-то собрались. Оказалось — в Москву, на три дня.

— Бабушка Нина обещала нам дать швейную машинку, нужно купить краски и кальку, — мама поцеловала Надю на прощание. — Вот тебе 25 рублей на питание, думаю, вам хватит, пока мы не приедем.

Но три дня растянулись на полные две недели. Все это время 13-летняя Надя была одна на хозяйстве. Диме было 10 лет, Максиму четыре, Артемке два года. Старшая сестра Вера жила уже в Енакиево, у тети Жени — в том самом доме, где когда-то родилась Надя. На все про все у начинающей хозяйки было 25 рублей — и пять готовых каркасов для абажуров. Тогда Надя вспомнила: не так давно в Славянске на рынке она видела красивые абажуры из креповой бумаги, смотрелись они изумительно. Еще в тот раз она их внимательно рассмотрела и поняла, как это можно повторить. По счастью, бумага стоила недорого: два рубля за рулончик, из которого можно сделать два абажура и еще чуть-чуть оставалось на украшение.

И вот Надя купила несколько рулонов, Дима наделал каркасов — началась настоящая работа. Первую партию абажуров до Славянска не довезли — накинулись и раскупили соседи, каждый по десять рублей. Первый заработок Надя потратила на тапочки всему семейству — ни ей, ни ребятам уже не в чем было ходить. Малышам купила трусики, а Диме — простые брюки. Это, конечно, не считая еды. Когда мама наконец приехала, в доме были и продукты, и несколько готовых абажуров, и еще денег оставалось рублей двадцать!

— Аня, видишь, какая у тебя дочь! — улыбалась соседка тетя Нюра. — Управилась с детьми лучше, чем ты сама, денег ни у кого не занимала.

— Да, Нюра, я и сама удивлена, оставляла ей на эти две недели только двадцать пять рублей! — мама дочерью явно гордилась.

Примерно через час после этого разговора Надю пробил озноб, поднялась температура. Что это было — не знал никто. Попросили старушку с соседней улицы, та пришла и что-то нашептывала над девочкой, кропила водичкой. Надя быстро уснула и проснулась здоровой.

— А очень просто, — говорила знающая старушка. — Перехвалили малость девчурку-то. Сглазили!

* * *

На новый 1954 год сыграли свадьбу Вере. Старшей сестре было уже восемнадцать, ее жених — Игнат Яровой — на пять лет старше. Молодожёны были необычайно красивой парой, особенно невеста отличалась изумительной красотой.

Надя же запомнила не столько саму свадьбу, сколько приключение, с которого она началась. О том, что Вера хочет выйти замуж, она рассказала, приехав под Новый год домой из Енакиева — к тому времени она уже долго жила у тети Жени.

— Есть человек. Хороший, работящий…

Причин отказывать у Анны Семеновны не было… Сообщить о согласии в Енакиево отправили, однако не Веру, а Надю — мама посчитала, что так надежнее.

И вот — обратная дорога из Енакиева. Ехали вместе с тетей Женей и счастливым женихом Игнатом. Пассажирский поезд, который останавливается на каждом полустанке. Надя незаметно — дело было к ночи — задремала. И проснулась только от того, что кто-то ее как будто тряс за плечо, будил.

Осмотрелась — вагон почти пуст. Родственников рядом нет.

— Скажите, пожалуйста, где мы находимся? — спросила у проводницы.

— Мы проехали уже Краматорск, прибываем к станции Шпичкино. А времени — без четверти два.

— «Дня или ночи» — глупый, со сна, вопрос.

— Ночи, конечно!

Не дожидаясь остановки, спрыгнула на ходу. Вокруг — кромешная тьма, вдали густые облака дыма от доменных печей обволокли небо. Поразмыслив, решилась: надо идти по шпалам до вокзала Краматорска, это семь километров. Думать о маме было страшнее всего: «Родственники-то уже добрались до дома, как же она сейчас волнуется за меня!»

Этот участок — от станции Шпичкино до центрального вокзала Краматорска — никогда не считался приятным или хотя бы безопасным. Случалось, в этих местах всякое. Оно и понятно — освещения почти нет, по одну сторону от путей корпуса завода, по другую — извилистая гора шлака. Надя не шла — бежала по шпалам.

Не чувствуя страха, только беспокоясь за маму. Вот и вокзал, вот и поворот на свой поселок. Впереди — мост через реку Торец и лесопосадки. Где бежать? Конечно, по неосвещенным тропинкам — так безопаснее.

Пробегая мимо своей школы, Надя заметила: за ней ускоренным шагом движется какой-то мужчина. Девочка прибавила скорости и значительно оторвалась от него — не зря в школе была лучшей бегуньей. Прибежала домой — всего-то через двадцать минут после прихода горе-родственников. Мама была вся в слезах…

— Мамочка, ну что ты так разволновалась, ты же знаешь, что я у тебя бесстрашная дочь, ничего и никого не боюсь и, кроме того, очень быстро бегаю, — целовала, успокаивала. Рассказала про то, как шла по шпалам — еще раз напугала до слез. Про догонявшего мужчину уже смолчала — пора и спать, хватит на сегодня волнений.

Надя очень любила свою маму, в восьмом классе она посвятила ей стих:

Мама — это первое слово,

Которое сказала я,

И не забуду, пока буду жива!

Я люблю тебя, моя милая мама,

Сколько горя ты перенесла,

Воспитывая меня.

Вспомни годы войны,

Как горьки для тебя они,

Когда в поезде

Ты меня к груди прижимала

И горячими слезами обливала.

Теперь я учусь в восьмом,

Но не забуду об одном,

Что ты меня спасла

В грозные дни огня.

Тебе безмерно благодарна

За то, что жизнь дала ты мне!

В меня ты веру не теряла,

Поддержкой в жизни мне была!

А то, что я такою стала,

Твой дар огромного труда!

Бывали в жизни огорчения,

И трудности порой.

Меня всё это не пугало,

Ведь ты всегда была со мной!

Так прости моя любимая мама,

Если когда-нибудь,

Огорчила тебя чем-нибудь.

После свадьбы Вера с мужем на время уехали жить в Енакиево.

Восьмой класс запомнился Наде приемом в комсомол, а девятый — «живым подарком»: по окончании учебного года родилась младшая сестричка Анечка. Не сказать, чтобы Надя была на седьмом небе от счастья, но потом, когда Аннушка вырастет трудолюбивой, спокойной, скромной девочкой, они подружатся.

Надя часто ходила из школы одна — по темноте, после второй смены, в семь вечера. На Украине рано темнеет, зато ничего нет красивее украинской ночи: отчетливо виден Млечный Путь, загадочно очерчены на небе созвездия.

Надя глядела на чарующее небо и думала: где-то там, далеко-далеко, может быть, есть жизнь. Быть может, хотя бы там она не такая безжалостная и жестокая, как у нас на Земле? Ведь здесь на каждом шагу несправедливость! Вот почему, например, некоторые ребята учатся лениво, а живут хорошо?

А те, которые хорошо учатся, зачастую живут очень бедно!

* * *

Где это счастливое детство, о котором постоянно твердят учителя? И где в нашей стране равенство?

— Никогда, никогда не выйду замуж, — обещала себе Надежда. Жизнь свою посвящу простым, бедным людям, буду помогать им по мере сил!

Когда Надя училась в девятом классе, как-то к ней подошла школьная подруга Лиля Киркач. Это была очень странная девушка: умная, строптивая, самолюбивая. Она часто говорила: «Я не девочка и не мальчик, а нечто среднее — непонятное». Любила «математически доказывать», что у нее не меньше ума, чем у мальчишек — впрочем, с ней об этом никто и не спорил.

— Надя, — сказала Лиля, — слушай. Ты часто споришь с учителями из-за того, что они несправедливо занижают некоторым ребятам отметки. Я думаю так же, как и ты… И вообще, я тоже часто задумываюсь о несправедливости нашей жизни.

Помолчала с полминуты и вдруг, неожиданно:

— Мне кажется, что мы не выполняем заветы Ленина. Может, нам стоит перечитать труды вождя, чтоб понять суть его учения?

Так две подруги решили организовать кружок по изучению работ Ленина. Звали туда только тех одноклассников, которых считали достаточно умными, чтобы немного разобраться в трудах Ленина. Лиля принесла в школу первый том, после уроков час или два штудировали красный томик…

* * *

А через два дня их повесткой пригласили не куда-нибудь, а в городской КГБ. Где находится «комитет», знали все — в поселке Октябрьском, в мрачноватом кирпичном сером здании. Надя Истомина вошла туда — и увидела еще двух друзей: Валеру Масюкова, с которым сидела за одной партой, и Лиду Груздеву.

Нет, особенного страха не было: Надя еще в шесть лет побывала в милиции. Это было на Урале, когда мама лежала дома больная, а Надя с тетей Тоней ездили торговать семечками. Проходивший мимо милиционер заметил ребенка и забрал вместе с товаром в участок.

Там девочку продержали до вечера — все допрашивали, откуда взяла семечки. Рассказ Нади вышел таким жалостным, что милиционеры угостили девочку чаем, леденцами, а вечером отвезли на квартиру. А потом еще и извинились перед тетей (она дрожала, думая про груз семечек на чердаке) за то, что так долго продержали племянницу в милиции, и за то, что племянница не растерялась, а придумала жалостливую историю, тетя зауважала Надю: «Умная головка!»

Но тут, конечно, дело было посерьезнее. Что такое КГБ, Надя примерно понимала. Та же тетя Тоня кое-что рассказывала о 1937 годе и НКВД — не при посторонних, конечно, и не громко.

— Кто организовал кружок ленинизма? — человек в сером костюме приступил сразу к делу.

— Мы все вместе и организовали! — Надины глаза были совершенно спокойны, голос не дрожал. — А что в этом плохого, если мы решили дополнительно изучать труды Ленина?

— Как ты относишься к Лиле Киркач?

— Очень хорошо, она лучшая ученица нашего класса, умная, начитанная.

— Отец Киркач Лилии приходил к вам на занятия или нет?

— Нет, не приходил, я его не видела, — спокойно отвечала Надя.

С тем — после еще нескольких незначащих вопросов — и отпустили. Но после этого допроса сомнений уже не было: нет справедливости здесь и сейчас. Ни в стране, ни в школе.

Вот Надя — учится хорошо, но в любимчиках у учителей не ходит. Зачем им, действительно, обожать девочку из бедной многодетной семьи? Тем более «скандалистку»: Надя часто вступалась за товарищей, спорила с учителями, доказывала, что они занижают отметки. Вот к ней и были равнодушны, зато подруге — дочке зажиточных родителей — как и другим богатым детям, приносившим учителям подарки, оценки порой завышали.

Например, Валя Синицина была старательная девочка, но особыми способностями не отличалась. Контрольные по математике, физике, химии ей почти всегда решала Надя Истомина. Но мама Вали Синициной работала продавцом в ОРСе (отдел рабочего снабжения), так что хорошими отметками Валя была обеспечена.

Но это учителя, а мир сверстников был другим, более искренним и справедливым. Или Наде снова повезло, и ее коллектив действительно был самым дружным и лучшим в школе? Вот Саша Радько, например — он пришел в девятом классе. Большой драчун, но очень справедливый, защищал более слабых ребят. Вскоре его единогласно избрали старостой класса. Как-то Санька попросил познакомить его с Ниной Зубченко, которая училась в параллельном классе, в 9 «Б», и была Надиной соседкой. Нина была нежная, красивая девушка с длинными косами, хорошо воспитанная и скромная, она нравилась многим мальчикам.

Нине и ее младшей сестре Вале Надя по-доброму завидовала. Все дело в их маме: Наде она казалась просто святой. Их папа тоже не вернулся с войны, но тетя Маруся замуж больше не вышла, хотя ее не раз сватали: не хотела подвергать своих дочерей переживаниям и страданиям.

— Если придется выйти замуж и иметь детей, — говорила Надя звездам, возвращаясь вечером домой, — никогда не позволю, чтобы мои дети жили с отчимом!

* * *

«Нет уз святее товарищества», — учили школьники наизусть. Если бы Надя Истомина тогда читала Цицерона, то согласилась бы и с тем, что «в мире нет ничего лучше и приятнее дружбы; исключить из жизни дружбу все равно, что лишить мир солнечного света». Это было так, и дружба делала мир прекрасным.

Друзья — это значит, ни минуты времени в одиночестве. На переменках — постоянно вокруг свои: кто попросит рассказать следующий урок, кто без затей «стрельнет» тетрадку — списать. А еще — девчонки просили отгадывать сны. Почему-то Наде легко это давалось. А еще она умела иногда угадывать номера экзаменационных билетов. Самой-то Истоминой номера были не нужны — и так знала билеты, но вот друзьям писала и писала шпаргалки на всех экзаменах. Как правило, она уходила с контрольных работ последней, — когда все «подопечные» закончат. Так что всеобщая любовь и популярность Нади Истоминой были вполне объяснимы… Через много лет школьные товарищи вспоминали — Надю, которая так бескорыстно всем помогала!

А еще — спартакиады: Надя участвовала во всех, потому что была отличная бегунья. Первое место брала не только по школе, но и по городу.

* * *

И вот наконец 25 мая 1957 года — волнующий день. Такой же солнечный, как и первый день Надиной школы. Снова пахнут над Краматорском цветы, снова в школу идут празднично одетые ребята — уже совместно, и мальчики, и девочки. Рядом с Надей — брат Максимка, окончивший первый класс. Для Нади этот звонок — последний.

Вот отзвенела речь директора, всплакнули учителя, поздравили родители… И пошло братание — выпускники дарили первоклассникам книжки, а те им букеты цветов. У Нади цветов оказалось вдруг так много — постарались подшефные пятиклассники, у которых она была пионервожатой — она сразу же начала раздавать их тем, у кого меньше.

Потом уже, дома рассмотрела книжку, которую подарили Максимке. Увидела, от кого: одноклассник Володя Артамощенко.

— Максимушка, откуда у тебя эта книжка?

— А я увидел, что у тебя уже нет книги, поэтому подарил цветы мальчику, который стоял рядом с тобой. И он мне дал эту книжку.

Ну что ж, Максим — мальчик сообразительный, таким и остался на всю жизнь.

А потом был выпускной бал. Белое штапельное платье с голубым цветочком на груди, сшитое самостоятельно из ткани, которую купила на рубли, скопленные от репетиторства двух семиклассниц по физике и химии. Туфельки — тоже за свой счет. Простые — но аккуратные.

Бежала к школе стремглав — опаздывала. Вот и зал, украшенный разноцветными шариками, лозунгами и цветами. Нежная музыка, смех ребят…

— Какие же вы все красивые, нарядные, я даже вас не узнаю!

А любимая подружка Валя на ушко шепнула: «Надюша, ты необычайно хороша! Как идет тебе коса, уложенная вокруг головы! Какое нежное платьице, а бусинки — просто прелесть!»

Заиграла музыка — школьный вальс. К Наде подбежал одноклассник Саша Радько и пригласил на танец. Истомина очень любила вальс, тем более в девятом классе их обучали бальным танцам.

Откружился вальс, и почему-то захотелось плакать. Надя выбежала из зала, села в уголочке в своем уже бывшем классе — и горько заплакала. Внезапно поняла: все одноклассники уже знают, куда пойдут учиться, чем будут заниматься после школы. У Нади же — хоть и аттестат всего с одной четверкой, остальные пятерки — никакой возможности поступать в вуз нет, бедность и семейная нищета.

* * *

И вот на третий день после вручения аттестата Надя Истомина устроилась рабочей третьего разряда на предприятие «Укртермоизоляция». Там уже работала вместе со своей мамой соседка Лида. Надю поставили подручной двух женщин, у которых был шестой разряд — трудились они очень быстро, успевать за ними было просто невозможно.

Одновременно сдала документы на вечернее отделение индустриального института, факультет ПГС. Вступительные экзамены — на «отлично».

— Поступайте на дневное, вы сможете!

Хотелось кусать локти — но никакой возможности идти на дневное не было. Бедность, бедность…

Так и вертелось некоторое время: тяжкая работа, за смену перетаскаешь полтонны стройматериалов. Потом домой — чуть живая, вымотанная, обессиленная. Поесть — если было что — и на занятия в институт.

Все вытерпела бы, если б только отчим не скандалил. Однажды ночью тот чуть не зарезал Надю: бросился с ножом на маму, дочь встала между ними. Скандал продолжался всю ночь, а утром — Наде опять на работу. Температура выше пятидесяти градусов на рабочем месте, и опять тягать вручную стройматериалы для изоляции, высота около десяти метров. Чувствовала себя прескверно — еще чуть-чуть и упадет вместе с раствором.

Попросила бригадира отпустить ее домой, та посоветовала позвонить начальству. Мастер, как и бригадир, не возражала, велела ей только зайти в контору и написать заявление.

Только идти-то было километров пять, пешком не дойти. И Надя с большим трудом вернулась на рабочее место. А вернулась — и даже не смогла ничего объяснить бригадиру: стала терять сознание, ее скрутило судорогой. Надя успела почувствовать, как ее подхватывают женщины. Очнулась уже в больнице, где пролежала более двух недель. Врачи признали сильное истощение нервной системы.

— Можешь считать, что заново родилась, — сказал врач, когда она выписывалась. — Могла остаться калекой.

После выписки Надежду Истомину поселили в заводское общежитие — в основном там жили сироты. Не сладко было, но все же отдохнуть от пьяного крика и постоянной тревоги… Зарабатывала хорошо — две тысячи пятьсот рубля в месяц. Деньги Надежда отдавала маме — оставляя себе самую малость.

* * *

В марте 1959 года в Краматорске набирали девушек-комсомолок на целину — в Казахстан.

Одно из первых, поступивших в горком комсомола заявлений, было от Истоминой Надежды.

Ехать в дальние края, туда, где настоящее дело, где подвиг! Об этом ребята мечтали в школе, и поездка на целину казалась воплощением этой мечты.