С судьбой не поспоришь

Валентина Гусева

В книгу «С судьбой не поспоришь» вошли житейские истории о непростых судьбах жителей русской деревни, попавшей в жернова истории, о событиях, которые эти люди переживают всем миром, о любви, которая хранится в памяти стариков и помогает им жить.

В гостях у отшельника

Совершенно неожиданно мне довелось познакомиться с самым настоящим отшельником, который больше двадцати лет живет в каких-то семи километрах от меня, а я его ни разу не видела. Слухи какие-то доходили, но я не обращала на них внимания, мало ли кто доживает свой век в исчезающих с лица земли русских деревнях, в домах, утративших хозяев, покинутых вместе со всем, нажитым годами упорного труда скарбом.

А тут услышала в случайном разговоре, что вот, мол, мужик опять один зимовать остался, в помощь соцработника берет, который работает вообще-то почтальоном, но по пути возит ему продукты и помогает кое-что по хозяйству. Забирали его в дом престарелых, целая комиссия приезжала вместе с участковым, увезли, но он прожил там одну только зиму, а по весне опять вернулся в свое Староселье да и не поехал больше. А в эту зиму случилась беда, подхватил его соцработник, Денис, коронавирус, в больницу в город увезли. Другого мужика, который согласился бы преодолевать семикилометровый путь по занесенным снегом полям, не нашли. Кого просить о помощи? Вот и взялась Женя, не старая еще, вполне крепкая бабенка. И все у нее стало получаться, ей даже понравилось, шутили мужики около магазина:

— Ты, Женюха, хоть не согреши там с ним, он еще дед ядреный, да на природе, сил-то накопил…

— Молчите лучше, балаболы окаянные, человек в беде, а вам бы только лясы точить. Я пока туда на лыжах ползу, как мышь взмокну, да рюкзак на плечах. А он меня ждет, хоть бы я каждый день ходила, так он рад бы был, ведь одному-то и говорить можно разучиться. Чайку нагреет, хлеб у него мягкий, сам печет, пряники да сушки, сидим, чаевничаем, не замечаю я, как и время пролетает… Я теперь его не оставлю, буду ходить, сколько сил хватит…

— Так, конечно, Деня-то, возможно, и не выпутается, говорят, семьдесят процентов легких поражено…

— Что мелете, что языками напрасно чешете, пустобрехи несчастные…, — сердилась Женя.

— А твой-то не подхватил от Дени, а то и тебя заразит…, — не унимались бабы, да и мужики подзуживали.

— Избави Бог! Меня не возьмет, я закаленная, я чеснок каждый день ем, сказывали, что он ой-е-ей как иммунитет укрепляет! Да ведь я с ним и не целуюсь, как мне заразиться-то? Сижу да его истории слушаю. Вот вчера про такую страсть рассказал, что я и домой одна ехать боялась…

Вот эта последняя фраза Жени и зацепила меня. Я ж до этих историй сама не своя. Дождалась, когда она отоварится и выйдет из магазина и подошла к ней:

— Женя, поделись со мной историей, которую твой отшельник рассказал. Поделись, мне очень надо…

— Да я уж и забыла все подробности… А поедем завтра со мной, он не то еще расскажет, его слушать, не переслушать…

— Тяжеловато… Я сто лет на лыжах не ходила…

— Вот в сто первый и пойдем, мы потихонечку, лыжня у меня накатана…

И я согласилась, ради интересной истории чего не сделаешь.

С утра испекла булки с маком, не пойдешь же в гости с пустыми руками, прихватила баночку малинового варенья, и часов в десять мы двинулись в путь. Летели с горок, вползали по отлогому краю оврага, падали, поднимались, смеясь и радуясь искристому снегу, свежему морозному воздуху, той легкости, которая вдруг появилась во всем теле. В молодости я ведь любила лыжи, да у меня и получалось, но, чтобы встать на лыжи сейчас… Это было на грани безумия. Но дошли, все благополучно. Отшельник удивился, что мы вдвоем, сразу набросился на меня с гневными расспросами:

— Вы из соцзащиты? Избави Бог уговаривать меня уехать отсюда. Не поеду никуда, не уговаривайте, даже не пытайтесь…

Женя резко охладила его пыл:

— Угомонись! Она со мной за компанию приехала, ей историй твоих послушать хочется. Расскажешь?

— Да какие такие истории? Я уж тебе все рассказал…

— Ну вот ту расскажи еще раз, про голую девку расскажи…

— Далась тебе эта девка, может мне привиделось, я же не могу точно утверждать…

Он поставил на стол заранее согретый самовар, который уютно замурлыкал на столе, разложил свою нехитрую снедь, скоро потекла неспешная беседа, коснулись исчезающих деревень, того, что лес поглощает все следы прошлой жизни. Я вспомнила рассказ моей приятельницы о том, как она осенью ходила за грибами, лес был знакомый, около деревни, в которой уже не было ни одного жителя, хоть и стояли дома, как терема, она в этой деревне выросла. И вот что-то закружилась и на очень грибное место пришла, моментом корзинку нарезала, но подняла голову и поняла, что потеряла направление, плутала, плутала, устала совсем, увидела камень, кинула на него куртку и присела. Осмотрелась, а вокруг упавшие деревья, мелколесье и полусгнившие наклонившиеся к самой земле, деревянные кресты. Как огнем обожгло, вскочила, грибы вытряхнула и стала соображать. Вспомнила, что лет пятьдесят назад бабушка водила ее на это кладбище, хоть деревенских и хоронили уже на другом. Осмотрелась и пошла на дорогу, вышла, пусть и без грибов.

Отшельник слушал меня, наклонив свою седую голову, и столько печали было во всей его сгорбленной фигуре, что я даже поежилась.

— Отчего, думаешь, я от людей ушел? — начал он тихим голосом. — Я в своей жизни шок пережил, такой шок, что до сих пор боюсь в людской толпе эту девушку встретить, мерещится она мне, снится, никак не отпускает… Это в девяностые годы случилось, да-да, как раз в самом начале. Предприятие наше закрылось, жена еще не работала после родов, да и первый мальчонка был невелик. Мне же их кормить надо, за квартиру платить надо… И устроились мы с приятелем на старое городское кладбище могилы копать. Парни никто на старом работать не соглашались, жутковато все-таки, а мы согласились, потому что там был двойной тариф, кто-то тогда на этом хорошие деньги делал, нам-то так крохи перепадали. Но деньги тогда решали все. И вот как-то дали нам задание копать могилу под старым раскидистым деревом, родственники усопшей сверх тарифа еще деньжонок накинули, водочки нам принесли, закуски, чтобы мы работали и на обед не отрывались, надо было подготовить могилу к утру следующего дня. Мы насобирали деревянных крестов, разожгли костер, чтобы землю немного оттаять, промерзло тогда все сильно. Потом начали ломами ковырять, корни дерева сильно мешали, их рубили топором, камни потом пошли, крупные, прямо булыжник. Матерились, как только умели, кляли и покойницу, и родственников, которые в таком неудобном месте хоронить надумали. Дело уж к вечеру подходило, а мы еще только-только две трети выкопали. А сумерки зимой ранние. И вот приятель мне говорит:

— Отдохни, а я за пивком сбегаю, что-то совсем силы кончаются…

И побежал, я и сказать ему ничего не успел. Ну, сел я в уголок, закурил, и вдруг слышу шаги. Кто-то подошел к могиле. И вижу я, как на край могилы села юная девушка. Голая… Вижу я ее в каком-то непонятном ореоле света. Ноги в могилу свесила, волосы золотистые до колен, она ими свои девичьи прелести прикрыла. И говорит она мне: «Дяденька, зачем же ты мой дом разорил? Где я теперь век свой коротать буду?» А у меня язык к небу прилип, ничего и ответить ей не могу. А тут луч света метнулся, это друг мой вернулся, фонариком посветил. Девушка вскочила и исчезла, а он от меня и слова добиться не мог. Вытащил еле-еле, увидел, что я весь седой. Вызвал «Скорую помощь», увезли меня сначала в приличную больницу, потом в дурку, решили, что я умом повредился. Жена на развод подала, не захотела с дураком жить, да и невозможно это было, я в каждой светловолосой девушке все свою покойницу искал. Зачем? Не знаю. А потом вот инвалидность получил и уехал сюда. Здесь мне спокойно…

Возвращались мы с Женей без шуток и без смеха, погруженные в свои размышления о превратностях судьбы, о том, сколь тонка стенка между тем и этим миром, сколь хрупка человеческая психика. Ведь вот, вроде, здоровый наш Отшельник, но его вера в то, что девушка в самом деле была, не привиделась и не приснилась, наводит на грустные мысли.