Последним взглядом прошлое окину…

Валентина Вануйто

Автобиографический сюжет. Детство и учеба в школе-интернате. Жизнь художника Леонида Лара и писательницы Валентины Вануйто. Мой взгляд на прошлое.

Людмила Щипахина

Оглядываясь назад, в свое далекое школьное детство, могу сказать, что было оно не таким уж и счастливым, не смотря на то, что жизнь считалось в советское время «прекрасным». Мое детство было типовым для того времени: школа-интернат, пионерская дружина, смотры строя и песни и т. д. Школу-интернат, если честно, помню не очень хорошо, но плохое о нем вспоминаю часто. Сразу отмечу, что об интернате можно писать и анализировать по-разному. Можно говорить о том, как менялась советская образовательная политика, как менялась языковая политика; можно говорить о педагогических проблемах; можно, и чаще всего об интернатах говорят как о месте конфликтов и о том, какой вред они нанесли. Что представлял интернат по официальным документам? Предполагалось, что именно школа-интернат станет основным типом учебного заведения, которое будет осуществлять социальное воспитание детей, заменяя семью. Главной особенностью образовательно-воспитательной деятельности школ-интернатов было усилить социальный характер обучения и воспитания. В северные школы-интернаты в первую очередь принимались дети оленеводов и рыбаков, а также дети одиноких матерей, сироты и дети, для воспитания которых отсутствовали необходимые условия в семьях.

К началу осени тысячи школьников доставляли из тундры на вертолетах, реже на вездеходах или по воде. При этом дети коренных народов, по сути, воспитываются в интернатах, где общаются со школьниками из местных семей. Они большую часть года оторваны от родителей и привычного уклада жизни, и погружены в незнакомую, а иногда и агрессивную среду. Представьте себе семилетнего человека, который оказался в совершенно новой для себя обстановке, в сотнях километров от семьи, в окружении людей, которые говорят на неродном для него языке — русском. На первом этапе, маленький школьник должен адаптироваться к новым бытовым условиям, привыкнуть к дисциплине и распорядку дня. Формальное принуждение к дисциплине таила в себе опасность отчуждения во взаимоотношениях взрослых и ребенка. Школа, при всех своих положительных моментах, надолго лишала ребенка привычного уклада жизни, быта, традиций.

Дети в интернате превращались в потребителей, у них формировалось иждивенческое настроение, отсутствовало бережливость и ответственность. В итоге — слабая подготовка к дальнейшей самостоятельной жизни. Вот и выходя во взрослую жизнь, они продолжают ждать чуда, так как глубоко в голове сидит что «мне все должны». Этот лозунг «мне все должны» очень глубоко укоренилось в голове моей сестры. У кого-то получается приспособиться к сложному миру, где никто никому не должен, а кто-то ищет выход через бутылку, так и не встав на ноги. Домашние дети видят, что мама и папа ходят на работу, получают деньги за труд. А дети из интерната живых денег не видят. Им привозят все готовое. Поэтому таким ребятам в будущем нелегко приходится. У них никого нет. И со своими проблемами в будущем придется справляться самим.

Дети, собранные в одной группе, находились в постоянном взаимодействии и всегда вынуждены выбирать стиль поведения и следовать ему. Травмирующее и деформирующее действие интерната на детскую психику, трудно переоценить. Часто жертвами бывают физически слабые дети, но совсем не всегда. Подвергающиеся травле дети, даже если они физически сильные, не могут дать отпор и часто не могут попросить о помощи взрослых, так как они уже сломлены преследователями. Поэтому в силу обстоятельств и индивидуальных особенностей, ребенок выбирал такую тактику поведения, чтобы не выглядеть «белой вороной». Он вынужден следовать тому правилу, которому негласно следуют все дети: не дать себя в обиду, избегать роли отверженного, не быть объектом агрессии других детей. В этих условиях коллектив становился не созидающей силой, а разрушающей. Обида растет с каждым годом, дети чувствуют себя брошенными при родителях. Многие привыкают к жизни в интернате, потому что неизвестность их пугает. Да и черствеют они ко всему.

Советская система образования была весьма условной. Глобальной проблемой для маленьких детей из тундры — это изучение букваря и чтение. Читать они учатся на русском языке, который для них неродной, а учителя в интернатах оценивают скорость чтения, а не понимание текста. На изучение русского языка маленькому человеку дается год. За этот период они должны адаптироваться к новой жизни перед началом основной программы. Затем с первого класса вся школьная программа преподается на русском языке, и осваивать ее чаще всего предстоит в группах по 25 человек — и «тундровых», и «поселковых» детей. Родных первоклассник видит только на летних каникулах и, если повезет, на Новый год. Все это не способствовало ни психологическому благополучию, ни хорошей дальнейшей учебе. Далеко не все дети кочевников дотягивали до аттестата — родители забирали их обратно в тундру, несмотря на административные угрозы. Отличников интернаты выпускали редко. Преподавание было удовлетворительным, но не более. Особо тщательно приходилось изучать русский язык и математику, за прочее спрос был уже послабее. Что всему этому способствовало, так это контингент учащихся. В школах дети оленеводов сталкиваются не только с экзаменами и контрольными, но и с алкоголем.

Я не буду вдаваться глубоко в историю развития и становления школ-интернатов и педагогических задач, просто расскажу, что я чувствовала, попав сюда. Я могу сказать однозначно, какие чувства вызывает у меня школы-интернаты. С одной стороны, конечно хорошо, что есть места, в которых ребенка не оставят на произвол судьбы. А с другой стороны — условия, в которых дети содержаться недопустимы. Интернат очень серьезно ломает психику ребенка. Хотя интернат интернату рознь. И только психологически сильный человек сможет без серьезных последствий пережить годы интерната, либо когда рядом родной человек. А у сироты, откуда силы выдержать это давление, поэтому многие и ломались. Самое страшное — это не то, что ты там находишься, а то, что в этом возрасте ты начинаешь понимать, что ты никому не нужен, даже государству. Тот, кто хоть раз был в школе-интернате или в детском доме, явно видел не самую радужную картину. Обшарпанные стены, страшные коридоры, дети в старых, оборванных вещах. Для меня это место являлось обителем зла. Было, есть и будет. Стены насквозь были пропитаны безысходностью и унынием. Все как в кошмаре, ужасные условия, холод, сырость и воспитатели, которым плевать, есть ты или тебя нет. Дети, у которых жестокости больше чем у «преступника» и через какой-то промежуток времени ты становишься точно таким же, даже не замечая этого. Это очень хорошо отразилось на психике и судьбе моей младшей сестры.

То, что происходило там, напоминало школу выживания. А знаете, что самое ужасное в этом всем? Что никто из чиновников, учителей, воспитателей не считает себя виноватым в воспитании этого поколения. Имена учителей и воспитателей, ни говоря о директоре школы, я не помню. Да и разве я могла помнить, если меня не замечали, а я жила в своем мире? Я была пустым местом, я не существовала для государства, я была только записью в отчетах. Местные чиновники отрицали и отрицают проблемы в интернате. Я испытала, кажется, все эмоции, какие только можно испытать по этому поводу, включая ужас и отвращение, а потом безразличие. Скажите, что я рисую ужасную картину жизни школы-интерната, где было все хорошо, и были счастливые школьники? Тогда почему же многих пробирает мороз по коже, в горле набухает ком, на глаза набегают слезы? Сколько в жизни встречается различных ситуаций, в которых свою роль сыграл пресловутый человеческий фактор, и отнюдь не всегда они имеют более или менее благоприятную развязку. В некоторых эпизодах из моей жизни будет отражено и несколько положительных факторов, но больше отрицательных моментов. Мы до сих пор живем, ощущая человеческий фактор. Я ведь не пишу исторические хроники, я пытаюсь анализировать те события, которые были тесно связаны с курсом советской жизни и политических направлений.

Перед входом в каждую советскую школу часто можно было увидеть какой-нибудь дружелюбный плакат, провозглашавший, что «школа — ваш второй дом», «школа — будущее». Все это отдавало каким-то лицемерием. Я не утверждаю, что везде так было, встречались и неплохие школы, и преподаватели иногда были — с врожденным педагогическим талантом и искренней любовью к детям. И все же чаще всего посещение школы превращалось в своеобразное противостояние «учитель-ученик». А теперь представьте себе десятилетнюю девочку, которая оказалась в совершенно новой для себя обстановке, в сотнях километров от семьи, в окружении людей, которые говорят на неродном для нее языке — ненецком. Нет, я слышала ненецкий язык в своей семье, потому что на ней говорила мама с теми, кто приезжал к нам в гости из поселков. Но родители нас не учили родному языку или считали, что это нам не пригодится в будущем. Для десятилетнего ребенка это, безусловно, тяжелейший стресс и травма. В этом состоянии он попадает в условия жизни коллектива таких же детей, травмированных и одиноких. Для каждого ребенка наличие родителя, семьи, — это не блажь и роскошь, а базовая потребность, без которой он не развивается полноценно как личность.

История кажется банальной. Все проходили через школу-интернат, многие выстояли и нашли свой путь в жизни, но многие и сломались, упали и не смогли подняться. В тот момент я почувствовала, что от учителя, воспитателя, не могу ожидать защиты. Я одна против всех: против класса, против педагогического состава, против целого мира. До сих пор не могу избавиться от этого чувства. Много чего произошло за те два года, что я провела в школе-интернате, которые отразились на становлении моего характера, и оказало очень сильное влияние на мою судьбу. Чему меня научил мой опыт? Что надо нападать первой. К восьмому классу я прошла такую школу злословия, что умела без мата оскорбить любого только за то, что на меня «криво» посмотрели. Это называется «показывать зубки». Поэтому я частенько слышала от всех «дикая». Также умение самостоятельно принимать решения, разбираться, что плохо и что хорошо, умение любить, умение обходиться в жизни без кумиров, некая бесшабашность, полное отсутствие страха перед администрацией и многое другое. Все это имело и имеет интернатовские корни.

В 10 лет, когда ничего не предвещало беды и не намекало на трагедию, умер любимый человек — мама. Первый человек в моей жизни, которого я любила безусловно, бескорыстно. Да, любой ребенок любит свою маму, несмотря ни на что, ни смотря ни кого. Мама — это первая любовь каждого человека, которая никогда не исчезнет. Эта любовь будет жить в сердце, несмотря ни на что. Моя мама — пример терпения и смирения. Она научила меня слушать совесть, никогда не врать, уважать старших. Она была самым отзывчивым человеком из всех, кого я когда-либо знала, встречала на своем пути. Для меня она была всем миром, планетой и самая-самая. Вообще-то, для каждого ребенка мама всегда была и бывает самая-самая, и красивая, и добрая, и богиня, несмотря ни на что. Когда мы с сестренкой прибыли в интернат, то меня определили в большую комнату общежития для школьников средних классов, уставленную рядами 10 продавленных кроватей; выделили тумбочку, а портфель, одежда и школьные принадлежности были домашними. Возраст кроватей выдавали ржавые пятна на ножках. О том, что эти кровати стояли уже который десяток лет в одном и том же положении, можно было судить по следам от ножек, четко въевшихся в деревянный пол. Краска на полу давно разъелась в разных местах. Возле каждой кровати — тумбочка, где находились личные вещи девочек. Около двери стоял зашарканный старый шкаф, дверцы неплотно прилегали. Таким я запомнила спальную комнату. В комнатах было постоянно холодно и сыро, как в погребе, несмотря на сезон: зима ли была на улице или лето.

Я очень скучала, хотела домой и даже не задумывалась, что мама может и не приехать. Поэтому я понимала маленьких школьников из тундры, оторванных от родителей. Большинство мальчишек и девчонок, выросших в детских домах и интернатах, можно сказать, что это были сироты при живых родителях. Лишенные тепла и ласки, тоскующие по нежности, испытывающие острую потребность во внимании, они мечтают как можно скорее вернуться домой. Я жила верой, что скоро я вернусь домой к маме! Я рассказывала свою историю девочкам, когда спрашивали про родителей. Я обманывала себя и фантазировала о своей жизни. В этом мире моя мама была живой, и я была счастлива, от этих фантазий. Мама для меня была в этом реальном мире. Они просто кивали головой, поддакивали, но никто из них ни разу не напомнил о том, что я никогда не увижу свою маму и буду здесь учиться до своего совершеннолетия. Самое обидное и страшное, что воспитателя и учителя ничего не делали, ну или почти ничего. С их стороны не было поддержки. А если ребенок замкнут, интроверт, то ему очень сложно постоянно находиться в коллективе, а возможности куда-то уйти, побыть одному практически нет. Я не нуждалась в компании, а как вы знаете, в школе «если ты не с нами, то против нас». Жила в своем мире. Глубине души жила обида, почти незаметно для окружающих тлевшая много лет, с тех трагических дней, когда не стало моей мамы. Тогда-то от окружающих я частенько стала слышать слово «сирота».

В один из серых зимних дней в интернате, когда я стала говорить о своей маме в настоящем времени, словно она была живой и то, что скоро вернусь домой, единственная из девчонок, Лена Ковалева рассмеялась и сказала мне в глаза, что у меня нет матери и я сирота никому не нужная. Она думала, что унижение другого человека поднимет ее самооценку не только среди подруг, но и ее в собственных глазах, но это было самое большое ее заблуждение. Она инстинктивно решила, что если укажет коллективу другую жертву, то ее никто обзывать не будет. Я не заплакала, как этого хотели девочки, только в моих глазах застыла немая боль и презрение к обидчику, делая их еще больше и зелеными, а иногда и желтыми. За этот цвет глаз я получила кличку «кошка», а чаще обзывали «пантера». Я не обижалась на кличку, потому что кошек обожала, а пантеру боготворила. Я взглянула в ее испуганные глаза, где прочитала страх, скорее всего, она думала, что ударю, но я спокойно ответила, что посмотрю, когда она потеряет свою мать и когда почувствует эту боль утраты. Это была полная девочка с пухлыми щеками, похожая на хомячка. И чтобы одноклассники из-за полноты не дразнили, она решила все перевести на меня. Но, я никогда ее не обзывала, потому что не было желание оскорблять. Через месяц я узнала, что у нее умерла мать. У нее был рак. Было ли мне ее жалко? Честно? Нет. Я только про себя отметила, что пусть почувствует то одиночество, которое я ощущала. Когда она подошла и извинилась, то мне было уже все равно. Возможно, я грубо ответила, поэтому она всегда меня обходила. Да, если честно, то было такое чувство, что ее больше для меня не существовало. Это была для меня тень, пустота. Она хотела со мной дружить, но я не хотела.

Все, что так интересовало меня раньше, перестало иметь значение. Цвета померкли, монотонность стала нормой моей жизни. Вся наша жизнь состояла из монотонного выполнения повседневных обязанностей. Утром подъем, завтрак и поход в школу. После школы обед, уборка территории интерната и своих комнат, потом «самоподготовка», ужин. Так одинаково проходили дни. К слову школьники были не дружные и не адекватные в самом плохом смысле слова. У нас каждый год менялись классные руководители, воспитателя. Здесь каждый выживает, как может. Воспитателям плевать, что у воспитанника творится в голове, в сердце, среди других воспитанников. Они приходили выполнять свою работу, получать свою зарплату и не более того. Выражение бессмысленности на лицах детей, если не было защитников очень пугало не только меня, когда над ним довлели распорядки интерната, а также «указы», «приказы» старшеклассников, но и взрослых. Бессмысленность — это же вообще, наверное, самое страшное, что в жизни человека есть. Столкнуться с ней в реальности было очень страшно. И я также старалась стать бессмысленной массой. Так легче было выживать.

Дети в интернате часто предоставлены сами себе, а воспитатели занимаются своими делами. Поэтому тут происходит все что угодно, включая драки и сексуальный беспредел. Обычно травлю организует человек с проблемами не только в нем самом, но и в семье. Так он защищается от личных проблем и закрывается как щитом от агрессоров — жертвой. Таким образом, человек с комплексами пытается компенсировать то, чего у него нет. Ведь издевательство над жертвой может быть и с изнасилованием, о чем подростки никогда не скажут взрослым. Я в интернате встречала повсюду девочек, странных, хмурых, уклончивых, а иногда и злых. Они могли тоже заниматься прессингом слабых детей, чтобы скрыть свою душевную боль. Детство, страшное детство было у некоторых детей и подростков. Я часто слышала, что девочек лет 12 и старше старшеклассники часто трогали и зажимали в темных углах, «лапали», пока другие держали жертву. Через много лет я была уже не удивлена, что девочки резали себе руки — тут и на психушку согласишься.

Если старшеклассницы избивали в туалете младших девочек, это воспринималось так, будто они заслужили избиения. Только сейчас понимаешь, что старшеклассницы вымещали свою боль, трусость и безысходность. Если пойдешь жаловаться, то вряд ли поверят. Или просто сделают вид, что не услышали и забудут. Воспитатели забудут, но воспитанники — нет. И все же воспитатели не забывали и при случае, если девушка грубила, могли и напомнить. И в следующий раз ей достанется еще больше побоев. Лично с сексуальным насилием я не сталкивалась, но ходили слухи, что старшеклассниц принуждали к сексу. Могли раздеть перед другими ребятами, а могли затащить в комнату маленькую девочку к старшим парням. Морально школа-интернат — очень тяжелая вещь. Но когда в них воспитываются просто слабые дети и морально и физически, то они вполне могут на многие годы стать «козлами отпущения», прислугой для более старших и сильных.

Приходилось многим детям защищаться драками. Можно сказать, что я встретилась в этом интернате с необъяснимой подростковой жестокостью: издевались и забивали мальчика просто за то, что он был тише других, учился отлично. В этом «обществе» авторитет свой приходилось постоянно доказывать. Ничего хорошего в этих глупых драках нет, хотя можно и почерпнуть полезное. В отличие от других, я дралась крайне мало, можно сказать вообще не вступала в драку. Не подворачивались случаи. В основном, конфликт удавалось урегулировать еще до драки. Мой злобный взгляд зелено-желтых глаз всегда останавливал обидчиков и не позволял применять силу или прессинг. В школе меня считали агрессором. Теперь, конечно, понимаю, что многие боялись меня только из-за моего пронизывающего холодного взгляда, который говорил «попробуй». Я могла постоять за себя. И чтобы оправдать свой страх передо мной, они жаловались учителям, воспитателям, своим братьям или сестрам, что это я первая начинаю их обижать. Я несколько раз получала агрессивный втык от директора или завуча за то, что обидела кого-то из мальчиков, понятное дело, то, что действия были оборонительные, никого не интересовало.

Лично я, после небольшого конфликта была вынуждена драться. Именно вынуждена, потому что не хотела, но отказ был чреват тем, что меня объявят трусихой. Он несколько раз докапывался до меня, и я его побила. Мальчишки не ожидали, что девчонка сможет бросить вызов. Сейчас смешно вспоминать, но Игорь Ядне хорошо тогда получил от меня. Я не помню из-за чего мы вцепились. Может он хотел дружить со мной, а может, обозвал меня «русской». Надо было действовать первой или потом станешь отверженным. Но в ту же минуту он сильно пожалел, что «разбудил спящую кошку». Я, не задумываясь схватила его за волосы, когда он меня ударил, а потом сильно ударила по колену своим сапогом. Смех и подзадоривание наблюдающих старшеклассников придал Ядне еще больше уверенности и азарта. Мне это не понравилось, и я разошлась не на шутку. Я победила, конечно, но радости это не принесло, было противно. Тем не менее, репутация была завоевана и от меня отстали, убедившись в том, что за себя постоять я могу. Тем более, мальчишки не ожидали, что я не побоюсь и смогу поставить на место задиру. Он долго ходил, прихрамывая на ногу, а другие боялись подступиться ко мне и на метр.

Фамилии и имени завуча не помню, да и вспоминать не хочу. Она схватила меня «за шкирку», оторвав от Игоря Ядне, у которого я повыдирала волосы, расцарапала лицо. И что было удивительно, он плакал. Завуч затащила насильно в кабинет и стала со мной разбираться, стыдя меня. Меня всегда возмущало, что мальчики обижают девочек и я стыдила их за это, говоря что будущий мужчина никогда не поднимет руку на слабых и только трус будет доказывать свою значимость. Я от возмущения стала кричать, что он первым стал размахивать руки и что я должна терпеть, пока взрослые не придут на помощь? В ответ я только слышала, что девочки не должны драться. Я и без нее знала, но если тебя бьют, разве можно стоять и принимать удары? Конечно, нет. Самыми задиристыми были «поселковские» и «интернатовские» мальчики, от их хулиганских поступков страдали многие ученики в школе. Хотя в тундре это милые, отзывчивые и коммуникабельные ребята. Эту разницу можно видеть, когда один и тот же ребенок бывает в разных местах. У них совершенно другое воспитание, другие нормы этики и морали. Часто они ведут себя агрессивно и вызывающе именно в интернате, и сами провоцируют конфликты, не понимая этого. Но, у себя дома в тундре они были жизнерадостными, веселыми детьми, которые любили животных, свой край.

В школе были мальчики какие-то разношерстные и недобрые. В классе и в интернате младшие подчинялись старшеклассникам, которые были самыми отпетыми «хулиганами». С годами я поняла, что это была защитная реакция на свою трусость, страх и незащищенность. Они могли избить или обозвать любого, кто пришелся им не по нраву. В интернате я увидела, как один ударил в спину своей ногой девочку. Ударил только за то, что она его обозвала. Мое настроение как-то сразу испортилось, но трогать меня никто не собирался, может потому, что я уже показала свой агрессивный характер. Видимо это сразу поставило мощный заслон на посягательства. Мальчики стали относиться ко мне, можно сказать «уважительно», и я перестала бояться и переживать за то, что могу получить удар. Я принялась приглядываться к интернатовской жизни. Учителя и воспитатели для многих тундровых детей были не авторитетны. И они привыкли решать проблемы силой и брать то, что захотят. Некоторые вообще не поддавались никакому воспитанию. Мне довелось встречаться с некоторыми выпускниками из разных школ-интернатов Ямало-Ненецкого округа. Все рассказывали про свою жизнь в интернате. Почти везде дети ночью сбегали «на волю». Пили. И если только пьют. Воспитатели, которым тоже платят копейки, не всегда в состоянии уследить за подопечными. Причем речь идет не только о тундровых детях, которые подчинялись «поселковым», но и о ребятах из неблагополучных семей.

Были яркие типы в классе. Одним из ярких типов был второгодник-третьегодник Федор Яунгад. Он был груб, хамоват и озлоблен, его не интересовали уроки. Был ли он хулиганом, я не знаю. Возможно. Он не срывал учебного процесса, не портил материальное имущество школы и учеников, не оказывал физическое и эмоциональное негативное воздействие на педагогов и одноклассников. У него просто отсутствовал интерес к учебному процессу, поэтому он всегда оставался на второй год. Ему, скорее всего, не нравилось тупое зазубривание учебника и все. Не важно, что это биология, география, физика с химией, или история. По-моему, он совсем не учился, просто ходил в школу. Звенит, бывало, звонок, и все бегут, торопятся по классам, а он плетется. С ним никто из учителей не занимался индивидуально. Всем было плевать. Его «поселковые» друзья были также дерзки. Они плевать хотели на записи в дневниках и вызовы «родителей в школу». У половины «поселковых» родители пили, а у других находились в тундре. Да и сами они были не прочь выпить. Они не были приученные к труду, делали все на отвали и еще больше проникались ненавистью ко всему этому, только пропуск уроков радовал. Вот они и заправляли в интернате свои порядки. Если не нашел с ними общий язык, пиши, пропало.

Один инцидент с Федором Яунгад запомнился надолго. Начиная с первого класса, школьников приучали делать небольшую уборку в классе, а затем и мыть полы в кабинетах. Уборка в классе была традицией в каждой советской школе. Школьники, понятно, норовили поскорее смыться. Вот тут и мои командные навыки пригодились. Я была классным руководителем выбрана командиром отряда. В обязанности командира класса входило организация дежурства в классе, следить за очередностью и правильностью выполнений поручений. Дежурные должны были — подмести, полить цветы и стереть с доски надписи. По своему короткому жизненному опыту, раз я дралась, не смотря на рост и возраст, я уже понимала, что люди, подобные ему, способны уважать только силу. Когда он стал заставлять своего одноклассника мыть за него полы, то моему возмущению не было предела. Что он мог сделать, если перед ним человек, который старше его на 3—5 лет и может ударить? Ничего. Я быстро подошла к дверям и закрыла, чтобы он не вышел и начала читать нотацию. Он стоял и ухмылялся, глядя как я, захлебываясь красноречием стыдила. При этом он пытался показать свое превосходство надо мной. Я была зла и из принципа стояла на своем. Я могла одними лишь глазами передать все презрение, какое к нему испытывала. Когда он стал угрожать, то я сказала, если трус, то может смело подходить и бить, а если он все же считает себя смелым, то возьмет в руки тряпку и помоет полы в классе. Не знаю, что так возымело на него, но он взял тряпку и стал мыть. Нет, я не злорадствовала и не бегала, чтобы рассказать об этом инциденте. Я дождалась, когда он домоет и молча ушла.

Девчонки, жившие со мной в комнате, были какими-то «пустыми». Большинство из них интеллектом и талантами не отличались. Многие в свои 10—14 лет имели проблемы с психикой, чем вызывали у меня жалость. Я была обычной девочкой со средними способностями, но старательной. У меня была мечта и поэтому я стремилась к ней. Может, они также считали меня странной, нелюдимкой. Помню только одну девчонку, которая училась на хорошо. Это Катя Ненянг. У нее даже брат был отличником. Он часто бывал в Артеке за отличную учебу. Жаль, что дальше они не проявили свои способности. Я сторонилась своих одноклассниц и не общалась с ними. Почему? Потому что мне было неинтересно и не о чем с ними говорить. Промывать «кости» одноклассникам не очень-то хотелось. Отношения с ними не складывались. Аргументом было то, что я «русская». Не с кем не дружила, поэтому те тоже не принимали меня в свой круг, считая чужой. Я была чужая. Обзывали меня «русской», «городской», но не ненкой. И сколько бы я не говорила, что я ненка, меня все равно держали на расстоянии. Девчонки подчеркивали, что я не настоящая ненка, а «русская», которая притворяется быть ненкой. Хотя многие поселковые не знали своего языка. Потом с годами я поняла, что они подразумевали под «русской». Для них я была городской, домашней, которая жила как русская и одевалась как они, вела себя высокомерно. И сейчас я понимаю, что завидовали. Возможно, дело было в сильной дошкольной подготовке, внушительном читательском багаже, самостоятельности и наличии собственного мнения, умении его отстоять. Все же, домашнее воспитание имеет некоторые преимущества. Иногда бывало так, что нахлынут чувства: ну почему же я одна, почему я в школе-интернат, почему у других детей есть родители, а у меня нет? Представьте, вы после школы прибегаете домой, а вас там уже ждет мама с блинчиками, радуется. А у нас ведь такого нет. Это большая потеря в жизни — когда нет близких рядом, когда ты не живешь в семье, и у тебя, по сути, нет дома.

Девочки боялись меня не из-за того, что могу подраться, а что я могла оскорбить так, что обида на меня оставалась на долго. Когда я словесно их обижала, ставя на место, то они бежали к своим сестрам и братьям жаловаться, которые также воспитывались в школе-интернате. Но и тут я могла поставить их на место. Много было случаев, где их же «защитники» ругали и просили своих сестер самим разбираться со мной. Они каждый раз искали, в чем бы меня укорить. И упрекали, что я не знаю своего родного языка. В интернате все общались на родном языке, и мне часто приходилось требовать от них, чтобы они говорили на русском. Это потом во время перестройки и политических изменений в России, стало модно говорить, что в северных школах-интернатах для детей коренных народов запрещали родной язык, чуть ли не применяли физическую силу к ним, наказывали, ругали. За основу политические лидеры из числа коренных народов брали историю США, где был геноцид. Они выступали, выставляя себя жертвами русских. Не было в России XVIII в., и в период СССР фактов жестокости по отношению к малочисленным народам Крайнего Севера и Дальнего Востока.

Моя сестренка в интернате находилась под психологическим прессингом. Ей было всего 7 лет. Она была новенькой, да еще и прибывшая из столицы Ямала — Салехард. С самых первых дней знакомства второгодницы люто невзлюбили Светлану, и всячески пытались ее задеть и унизить перед всем классом. Жертва вообще часто оказывается виноватой: надела не то платье, не вовремя заплакала, не так ответила. А если еще и учишься хорошо, то будут обзывать «подлизой». Не каждый пойдет жаловаться взрослым, но все равно по ребенку видно. У учителей была нейтральная позиция: они могли сказать «это нехорошо» и «перестаньте», но реальных мер не предпринимали: занимали ту же позицию, что половина класса — наблюдателей. Класс у нее не был дружным: все общались группами. Она никогда не выделялась, одевалась скромно и вообще была очень неуверенным в себе ребенком. Наверное, именно поэтому ее выбрали объектом травли, причем издевались девочки, постоянно обзывая «городской». В младших классах это проявлялось не так сильно, как в среднем классе. Дети и подростки бывают очень жестоки, поэтому всю свою неизрасходованную агрессию вымещали на слабой. Светлана долго терпела издевательства второгодниц, но в какой-то момент ей надоело терпеть и молчать. Она стала отвечать на оскорбления и в один прекрасный день схватила обидчицу и сунула ее лицом в мусор, заставив ее собрать и прибрать в комнате. После этого инцидента Светлану прекратили терроризировать, и она могла уже защищать своих подружек.

Одевали нас плохо, мы донашивали одежду старшеклассников, носили застиранные вещи, но это не считалось зазорным. Зимой ходили в одинаковой поношенной одежде и одинаковых дырявых валенках. Это служило предметом насмешек «поселковых» и «домашних» детей, что приводило к весьма серьезным стычкам. Вообще с одеждой мои отношения никогда не ладились, как и у многих. Что дали, то и носишь. Как выглядишь, не увидишь, да и не надо. У нас никогда не было права выбора: привезли вещи, что тебе дали, то и носи. Часто эти вещи не подходили по размеру, но ты все равно был обязан это одевать. Если говорить обо мне, то я ходила в старых поношенных валенках, я не говорю о своей сестренке, у которой были дырявые они, ободранное зимнее пальто, платок весь застиранный. Даже фото сохранилось, где она стоит в дырявых валенках и выцветшем платке. Летом были стоптанные туфли, резиновые сапоги, потерявшие всякий цвет и форму, выцветшее платье или юбка. Вся кофта была в зацепках, катышках, каких то дырочках типа как от моли, взятая у старых людей, которым было жалко выбросить. Брюки продранные на коленях и попе и заштопанные много-много раз. Кормили плохо, особо это было видно на интернатовских, ходили постоянно голодные. Еда в столовой невкусная. И нельзя отказываться, потому что всю ночь будешь мучиться от голода. Ужин был в семь вечера, отбой в десять, а завтрак только в семь утра. Когда я думаю об интернате, то вспоминаю, как постоянно хотелось есть. Помню, как вечером на ужине все набирали хлеб и ели, ели, ели. Тогда хлеб казался очень вкусным, это сейчас чувствуешь не то, даже когда просто хочешь вспомнить тот вкус. У кого в поселке были родственники, то они уходили иногда ночевать, либо приносили еду, если там все были пьяными.

Качество жизни было ужасным. В интернате все построено на самообслуживании. Уборка комнаты и класса, территории полностью лежит на воспитанниках. Каждый из воспитанников один раз в месяц или чаще, зависит от количества учащихся в классе, должен отдежурить по столовой. Здания были старыми, и ветер дул во все щели. Остро нуждались в ремонте. Буро-зеленая краска на стенах коридора и комнат. Откуда брали такую? Но и она была «дефицитом», потому что на уровне глаз краска заканчивалась и начиналась побелка. Пол традиционно был коричневым, с оттенками красного или рыжего, потолок белый, двери, радиаторы отопления и оконные рамы изнутри покрывались либо серой, либо синей масляной краской. Зимой в комнатах было холодно, из окон дуло, спали в теплых свитерах, штанах и носках. Сверху два тонких верблюжьих одеяла. Утром так не хотелось вставать и умываться. В углах в ветреную погоду вырастал небольшой снежный сугроб. Батареи были еле теплыми. Окна в морозы сначала зарастали инеем, а потом и толстым слоем льда, что мне нравилось, потому что на них появлялись красивые узоры. Много лет при одном воспоминании о школе-интернат — я отчетливо чувствовала отвратительный запах. Это был запах нечистот и одновременно средств дезинфекции. Он был отвратительный, такого запаха я прежде не знала даже. Но потом часто приходилось слышать, когда приходила в больницу, поликлинику или другие казенные заведения.

Интернатовские дети учились в одной школе с домашними детьми. Все сытые, хорошо одетые, свободные в выборе друзей и развлечений, у всех дома — тепло и любовь, а у интернатовских на душе только злость и обида. Они тоже хотели домой к своим родителям, где они бы чувствовали любовь и свободу. Вопрос всегда вставал, почему это происходит именно с нами? Чем мы хуже? Все развитие ребенка из тундры в школе-интернат загнано в строгие рамки: учеба, игры, приемы пищи и сон — все строго расписано согласно тем порядкам, которые царят. Вне зависимости от возраста детей. У него в интернате нет права на личную жизнь, нет своего личного пространства, кроме тумбочки возле кровати, а психологический комфорт отсутствует. Детям нужны отношения — прочные и близкие, теплые и родные, дружеские и нежные. Только это дает им ощущение устойчивости в мире и силы жить. Только участие взрослого человека в жизни ребенка позволяет личности раскрыться и реализоваться. Такие отношения возможны только в семье. Воспитатели не занимались детьми, они просто отрабатывали свои часы и спешили домой, где ждали их собственные дети. Они часто кричали на воспитанников, оказывали психологическое давление, переходили на личности, отпускали недвусмысленные шутки про умственные способности. В отношении детей даже допускались оскорбительные высказывания и издевательства.

Дети в интернатах делились на два типа: тех, кто всегда сбегает, думая, что вокруг одни враги, и тех, кто старается жить незаметно. Вот я относилась ко второму типу. Мне было легче скорректировать обстановку, чем убежать от нее. Ведь убежать от нее невозможно. Интернатовские дети «тундровики» часто сбегали. Если есть какая-то связь с «поселковыми» или родственниками, которые живут в своих квартирах — бегут к ним. Убегают к родителям, если они приезжали в зимнее время в поселок. Ночуют на лестничной площадке. Но, бывало, что убегали в тундру, их находили буквально случайно. Потому что опасно затеряться в тундре, а особенно зимой. Все это не способствует ни психологическому благополучию, ни хорошей учебе. Школьное насилие очень трудно определить. Только жертва знает, что происходит, знает об этих издевательствах и может рассказать о них. Став взрослее многие девочки осознавали, что живут в извращенном мире, не в том, какой должен быть — и начинали чувствовать себя обделенными, другими. Отсюда проявление жестокости к другим девочкам, особенно к маленьким, потому что они не могут себя защитить. Проявляла ли я свою агрессию к маленьким девочкам? Нет. Я чаще старалась защитить их от насилия старшеклассниц.

Нас воспитывали в советской традиции. Как помню, все песни были, в основном, про счастливое детство, про Октябрь и про Ленина. Было ли на самом деле так, то скажу, что много было черных пятен. Как миллионы советских школьников мы тоже собирали макулатуру, металлолом, благотворительную помощь народу Чили, угнетаемому диктаторским режимом Пиночета, требовали освобождение Анжелы Дэвис и т. д. Пионерская дружина школы активно участвовала во всех маршах пионерских отрядов, в пионерских двухлетках и пятилетках, в различных конкурсах. Пионеры были активными участниками борьбы народов за мир. Клеймили в стенгазете империализм. В общем, мы были идеологически подкованными школьниками. Различных кружков была масса, где можно было бесплатно заниматься чем угодно — хоть танцам, хоть боксу. Каждый ребенок мог попробовать себя в любом занятии. Но, я никогда не ходила в эти кружки, потому что меня не записывали или игнорировали. А мне так хотелось танцевать как Махмуд Эсамбаев, Наталья Бессмертнова, Галина Уланова, Майя Плисецкая. Я так любила балет и собирала картинки, связанные с балетом. Поэтому я стала безучастна к общественной жизни. Мне никто не помогал адаптироваться в сложной интернатовской жизни с того момента, как увидела ужас от созерцания традиционных будничных картин из жизни интерната. За все время, что я там проучилась, а это — 2 года, лишь Елена Заспанова волею судьбы оказалась в школе-интернат, которая скрасила мое одиночество. Ее родители работали вахтами и ждали в Надыме квартиру. Она недолго проучилась. Мы с ней часто пропадали у тети Тони Рябчиковой. Она работала поваром в интернате. Жалела ли меня? Не знаю. Но, то, что я фактически была у нее дома, то это говорит о том, что она старалась скрасить мое одиночество. Лена дружила со мной, и нам было о чем говорить.

Я вообще не любила конкуренцию и до сих пор не люблю. А вот в лабытнангской школе-интернат у меня был интерес соревноваться с подружками. Уже с первого класса у нас с Галиной Бауэр началась дружба-соперничество. Кто ровнее пишет крючочки? Кто чище моет доску? Кто получил больше звездочек за работу в классе? Кого первым приняли в октябрята. Но, когда я стала учиться в ныдинской, то все мне не нравилось. Я невзлюбила и поэтому не видела вокруг ничего хорошего. Возможно, все было не так и плохо, если бы я влилась в коллектив. Ненавидела я также и спортивные мероприятия. Еще чего, бегать и прыгать? Увольте, я не особо спортивный человек была. В школе ненавидела бег наперегонки даже просто так, конкурсы чтецов и торжественные линейки, на которых одних при всех хвалили, а других ругали. Не участвовала ни в одной олимпиаде, ни в школьном театре, ни в смотре строя и песни, ни в конкурсах рисунка, ни в спортивных состязаниях. В общем, школьная жизнь шла как-то стороной, а школьное руководство «закрывало» на это глаза. Я словно отсутствовала и нигде не принимала участие. Мне было очень сложно влиться в жизнь интерната, где для педсовета я была только галочкой в документах. Я всегда была сторонним наблюдателем, никогда не принимала участие в общественной жизни школы, словно смотрела какой-то фильм. Не любила дежурства. Все в интернате дежурили в столовой, помогали накрывать столы на обед. Конечно, картошку старшеклассники не чистили, но столы убирать приходилось. Сейчас вот заставь в столовой подежурить, не получиться, дети знают все свои права и то, что работники столовой получают зарплату за то, чтобы самим все делать.

Меня выбрали командиром класса. Не знаю почему. Может из-за звонкого голоса, а возможно, чтобы я слилась с коллективом и не была индивидуалисткой. Я понимала, что это ответственность, но была далека от коллектива, и все же мне нравилось идти впереди отряда во время торжественных линеек. Каждый понедельник, с утра, вся школа строилась на линейку. Мы маршировали классом, проходя торжественно по залу. Затем после команды председателя совета дружины командиры отрядов подходили под дробь барабана, сдавали рапорта. Потом при них же председатель совета дружины сдавал рапорт директору. При подведении итогов поощрялись грамотами и благодарностями самые прилежные, добросовестные, трудолюбивые пионеры. Во вторник во всех классах проводили политинформацию. Мы были в курсе политической жизни нашей страны. В пятницу — классные часы. Каждую неделю за порядком школы следил один из классов. На руках у них была красная повязка. Субботники и прочие добровольно-принудительные мероприятия не любила, до сих пор не понимаю, почему я должна убирать, если кто-то получает за это зарплату. Мне совсем было неинтересно заниматься общественными делами. Нас классами выгоняли с вениками, граблями и лопатами наводить порядок вокруг школы. Не сказала бы, что вся эта общественная работа была сильно в тягость, но я не любила всеми «фибрами души». Я от всех субботников на улице пыталась отлынивать сколько себя помню. Не скажу, что я была лентяйкой, но и заниматься общественным трудом не хотела. Так и по жизни всегда старалась уйти от общественных субботников.

Я невзлюбила алгебру и она мне стала даваться с трудом, потому что на уроках фактически «спала». Потом я поняла почему мне сильно хотелось спать. Это было связано с тем, что я заболела воспалением легких. Каждый вызов к доске был для меня ужасным стрессом и испытанием. Хотелось пережить его, потому что ответить я не могла, и учитель это знал. Это сильно давило, и я прекратила уделять внимание математике. Второй предмет, который не любила, это физкультура. Здесь было еще жестче, потому что этот предмет вел учитель, который позволял себе личные высказывания касательно внешности, физических недостатков. Мне это не нравилось, и я сердилась, но вида не показывала. Мне приходилось терпеть, потому что знала, что так везде, и я не видела альтернативы. Оставалось только прогуливать, чтобы не бегать в зале, играть волейболы, баскетболы, прыгать через «козлов». Учитель литературы вообще была повернута на советских идеалах. Она фактически нам вдалбливала, что на положительного героя нужно равняться, а отрицательного персонажа необходимо дружно порицать. У каждого из нас в памяти хранятся истории о несправедливости выносимых преподавателем решений, о подавлении желания иметь собственное мнение, об их предвзятости. Я не говорю, что она не права, но у каждого героя есть и слабые стороны. Когда мы обсуждали полет в космос Юрия Гагарина, то учитель идеализировал его. Она создала из него фактически ангела, бога и почему то забыла добавить, что он обычный человек. Когда я об этом сказала, что человек не может быть идеально положительным, он все равно в детстве мог быть немного хулиганистым или слабым, то она в ответ поставила «неуд». Мой мозг совершено отказывался также воспринимать «героизм» рабочих, которые получали зарплату за свою работу. А вот с историей мне на самом деле повезло. Точнее с учителем. Это исключение из правил, потому что человек любил свой предмет. Он требовал не пересказ учебника, а хотел услышать твое мнение, что ты думаешь касательно того или иного исторического события.

Не помню ни одного лица учителя и воспитателя, ни комплекции, ни возраста, ни имени, ничего — все как-то стерлось из памяти. Школьники делили воспитателей на хороших и плохих. Я до сих пор не помню не имен, ни фамилий. И как я могла помнить, если они ничего хорошего мне не сделали, да и плохого тоже. Они словно не существовали. Сейчас, когда я пытаюсь вспомнить, что-то светлое, то в памяти моей просто пусто. Я даже не могу вспомнить, как они выглядели. Школьники безошибочно выбирали «клички». Но запомнила кличку, понятную всему интернату, которая характеризовала воспитательницу и учителя английского языка — «жаба». Я не могу вспомнить, что она сделала плохого детям, что они обзывали ее. От нее точно я не чувствовала злобы. Математичку обзывали «дергалкой», хотя она была очень умной и спокойной женщиной. Другая отличалась «стервозным» характером, и патологической мстительностью, поэтому дети пытались избегать встреч с нею, или сводили такую необходимость к минимуму. И вновь провал в памяти, не помню ни фамилии, ни имени. Учителя и воспитатели боялись своих воспитанников. Они опасались их. Если воспитаннику что-то не нравилось, тяжелый волчий взгляд останавливал любое посягательство на его свободу.

Я много читала, в школе была хорошая библиотека. Считаю, что я была интересным собеседником, поэтому некоторые девочки, не «интернатские» со мной с удовольствием общались. Я не просто наслаждалась чтением, я упивалась им. Читая фантастику, я мыслями витала в далеких мирах. Я не могу себе представить свою жизнь в интернате без чтения. Если бы не книги я бы морально «не выжила». А чтением книг проблемы уходили, оставался твой мир, куда вход другим был запрещен. Я читала часами, не замечая времени, пока меня не звали обедать или ужинать. Любила также книги по философии, хотя многое не понимала, следила за новостями науки и прогресса, чтобы быть эрудированной, искала себя, но почему-то ни в чем не могла найти интерес и утешение.

Чтобы дети не оставались во время школьных каникул предоставленными самому себе и имели возможность проводить досуг в хорошо организованной среде с воспитательным, оздоровительным и патриотическим уклоном, по всей стране была сформирована обширная сеть пионерских лагерей. Сколько реально стоила путевка в пионерлагерь, я сказать затрудняюсь — большую часть стоимости путевок оплачивал профсоюз. Впрочем, детям такие тонкости были не нужны. «Сирот» особо любит наше государство, организуя и казенную жизнь, и казенное лето. Все дети, которые находились в трудной жизненной ситуации, проводили смену в лагере бесплатно. Часть средств за них организация получала от государства. Проверка показала, что и это небольшое количество бесплатных путевок часто детям-сиротам, воспитанникам детских домов и детям низкооплачиваемых родителей не попадало. Правда, попасть в пионерский лагерь не все могли, даже сироты. Я была как раз тем, кому никогда не хватало путевки. По закону сироты в первую очередь обязаны были попасть в пионерский лагерь, либо при школе должны были быть летние лагеря, где они могли находиться. Но, в Ныде не было ни летнего лагеря, ни комнаты, где мог во время летних каникул жить воспитанник.

Ныдинской школе-интернату присвоено имя заслуженного учителя РСФСР М. И. Спрынчана, бывшего выпускника, а затем и учителя школы-интерната. Заслужил ли он этого? Я думаю, что нет. Почему? Потому что он знал хорошо, что творилось в этом ныдинском школе-интернат. Не знаю, преподавал ли в ныдинской школы-интернат, когда я воспитывалась, Михаил Иванович Спрынчан. И почему он закрывал глаза на то, что воспитанники-сироты живут на улице? Что делала директор школы-интернат Ситнер Светлана Гавриловна, когда воспитанница 11 лет была выставлена во время летних каникул на улицу? Меня до сих пор охватывает ужас, когда я пытаюсь вспомнить то время. Одиннадцатилетняя девочка гуляющая по улице в ночное время, а в это время взрослые спокойно спали в теплых постелях после сытного ужина. Ни у кого даже сердце не дрогнуло. Всех детей на летних каникулах забирали домой, увозили в тундру, а остальных отправляли в пионерские лагеря, а я оставалась в интернате, никому не нужная. Да и то выгоняли на улицу, чтобы закрыть корпус, и что будет с ребенком им было плевать. Куда вы смотрели и почему никто не поинтересовался, что я делаю на улице одна, тем более в ночное время? Никто со мной не поговорил, не спросил, как я себя чувствую, не отвел к директору, чтобы найти мне комнату, где я могла спать. Чувствовала я себя плохо. Мне было страшно, я хотела домой. К маме. И пусть не было мамы, но стены родного дома могли бы меня защитить от одиночества, от бродяжничества. Никто из взрослых, словно не видел, что у меня проблемы. Я не имела понятия, куда мне идти и кому обратиться за помощью, и поэтому я спала на чердаках двухэтажек.

Пишут, что Михаил Иванович Спрынчан обладал даром истинного учителя: он говорил с детьми о них самих, обо всем, как с равными себе, без скидок на возраст. Но, как было в реальности? То я скажу, что он даже не поинтересовался, когда я в последний раз кушала и где я ночую. Рассматриваю фотки тех лет — обычная аккуратненькая девочка с косичками, бантиками и кружевным воротничком. Почему этот ребенок с наивным взглядом бродит по ночному поселку? Девочка замерзла и устала, и с каждой минутой это все больше отражалось на ее лице, но никого так и не заинтересовала ее судьба, даже несмотря на то, что буквально в нескольких метрах, стояла школа и жилой корпус. Прохожие, видя одинокую девочку, равнодушно проходили мимо. Никто даже не остановился и не поинтересовался, в чем дело! Почему у взрослых не возник вопрос, куда смотрит администрация школы, когда я сидела на ступеньках школы? Журналисты пишут, что у него всегда был один Бог и это справедливость. И где же была его справедливость, когда одиннадцатилетняя девочка не получила путевку в пионерский лагерь? Не детям друзей он должен была давать путевку, а сироте, у которой даже место не было спать. Это был человек неравнодушный, с вечным нравственным беспокойством. И где же было его неравнодушие и беспокойство, глядя, как ребенок ищет ночлег, где по улицам бродили пьяные личности? А если бы этого ребенка изнасиловали, убили и как бы он отчитался? Сказал бы, что сама виновата? Этот «самовиноватинг» преследовал меня всю жизнь. Списали на то, что я сбежала с интерната? Хорошо, что ничего не случилось. У меня остался нехороший осадок и воспоминания об этом школе-интернат. В реальности в этих учреждениях нет ни заботы, ни уважения к детям.

Я просто бродила по улицам, не понимая, что делать, куда идти. Так я скиталась, пока не появились дети, приехавшие из лагеря. Хорошо, что рядом была Нина Окотэтто, которая скрашивала мое одиночество. Мать Нины Окотэтто пила и поэтому ночевать у нее нельзя было. Нельзя сказать, что она была алкоголиком, нет. Но пили много, там были драки, скандалы. Влетало Нине, которая привела в дом меня, влетало всем, кто попадался под руку, влетало постоянно и много. До сих пор я ей благодарна, что она меня не бросала. Ночью мы с ней обходили «двухэтажки», пока не отыскивали открытый люк на чердак. Иногда нам везло, и мы спали на каком-нибудь матрасе, а иногда мы дремали на лестнице. Нина иногда предлагала ночевать у знакомых ее матери, и мы шли туда, чтобы попить чай и поспать спокойно. И тот же вопрос был к тем, кто описывает с хорошей стороны Евфалию Владиславовну Зброжек, что же у нее сердце-то не защемило, когда девочка ходила в поисках ночлега? Не помню, чтобы она заступалась за меня, когда я бродила по улице холодная и голодная. Почему же она не подошла ко мне, когда я сидела на улице? Неужели, у ныдинских учителей и воспитателей была искренняя любовь к детям? Я больше слышала крики и оскорбления в адрес воспитанников. Если в обычной жизни, поругавшись с кем-то или когда тебя оскорбят, можно просто уйти домой, то в интернате ты находишься рядом со своим недругом постоянно и приходится мириться. У воспитателей было абсолютное равнодушие к ребенку, который бродил по поселку. Помню чувства, наполнявшие меня тогда: страх, холод, уныние, одиночество и самое главное, чем я жила — надежда и вера.

Школа-интернат — это система, с помощью которой, вырабатывают отношение к миру. Человеческое, душевное состояние зависит от того, какие чувства и эмоции в него вложили в школе. У меня нет добрых воспоминаний об ныдинской школе-интернате и чувства привязанности кому-нибудь. Мне очень сложно вспомнить что-то хорошее о школе. Потому что все хорошее связано с тем, что я оттуда уехала. Но, наверняка, были и хорошие моменты. Просто для меня как для подростка происходящее было настолько большой травмой, что мое подсознание вытеснило все хорошее. Годы в интернате я выжила только на злости и упрямстве. Я хотела это пережить и не скатиться вниз, не пополнить ряды пьющих. Когда советский школьник подрастал, а потом оканчивал школу, то он с удивлением обнаруживал, что находится в абсолютно враждебном мире, который никак не отражается в кино и на телевидении. Я понимала, что рассчитывать мне не на кого, и либо я сама смогу изменить свою жизнь, либо, как и большинство детдомовских и интернатовских, пойду по наклонной. Из школы-интернат, где я училась немногие смогли устроиться. Многие ребята сели в тюрьму, большой процент получили средне-специальное образование, а в вуз закончили несколько человек.

III

Деньги душевные раны не лечат

И детство на них не купить.

Люди детские судьбы калечат

И не спешат вину искупить.

Ольга Локтионова

Прежде чем приступить к описанию жизни Леонида Лара в интернате, хочу описать сам поселок и школу-интернат, где он учился до 5 класса. Жизнь Леонида Лара не была сладкой, ему приходилось выживать, да и администрации школы и поселка было безразлична его судьба, как и других людей. Поэтому не удивительно, что многие воспитанники спивались, либо погибали от равнодушия руководства, воспитателей, людей, которые окружали их. Яр-Сале — поселок многонациональный. Здесь жили и живут представители разных национальностей: русские, мордва, чуваши, татары, украинцы и другие. Богата и разнообразна история поселка, который расположен на реке Юмба в 200 км к северо-востоку от Салехарда. Вокруг поселка тундра и болота. Летом по ночам светло — приполярное солнце ненадолго прячется за горизонтом, а спозаранку на реке уже гудит моторная лодка. Летом здесь докучают тучи гнуса, частенько стоит изнуряющая жара. С каждым днем все нестерпимее кусают комары, просыпается мошка и оводы. Зима на Севере очень долгая и морозная. Снег может пойти даже в июне. В это село нельзя попасть ни на автобусе, ни на такси, ни на автомобиле, ни даже на самолете. Летом добраться из Салехарда можно только на вертолете или на теплоходе, а в межсезонье — только вертолетом.

Руководство СССР провозгласило Крайний Север кладовой природных ресурсов и бросило огромные силы на покорение полярных регионов. Северные зарплаты были значительно выше, чем в среднем по стране. Это привлекало многих. К тому же на Севере было во многом лучше снабжение товарами народного потребления. Жизнь в условиях сильных холодов непритязательная: работа — дом. Летом по Обской губе приходили суда, так называемые плавучие магазины. Там можно купить все — от продуктов питания до мебели. Зимой пробиваются «зимники» — машины с продовольствием. Бывает, что их настигнет пурга — и несколько дней стоят в пути, продукты приезжают перемороженными. Путь от Салехарда до поселка они могут преодолеть за два дня, а могли и неделю. От этого зависело качество продуктов.

Застройка поселков производилось без инженерной подготовки, качество строительства было низкое, объекты в эксплуатацию сдавались с крупными недоделками. Строительство жилых домов велось по проектам, разработанными без учета суровых климатических условий. Поселок полностью был застроен деревянными зданиями. До 2000 г. Яр-Сале больше напоминал зону стихийного бедствия. Выглядел поселок ужасно, вокруг домов хаотично были разбросаны груды металлолома и ржавая техника. Эти дома, которые строили полвека назад, давно пришли в упадок. Из них большая часть в аварийном состоянии. Свое они уже отслужили честно и добросовестно. По центральным улицам проложены деревянные тротуары. В этих разваливающихся домиках и гнилых бараках жили тысячи людей в нечеловеческих условиях. С водой в поселке тоже проблемы, ее не то, что пить, стирать белье проблематично. А рядом с домами мусорные помойки, которые сами и создавали люди. Дома не содержали и через несколько лет они превращались в развалюху. Людей это устраивало: не свое. Да что далеко ходить: все это можно найти в любом российском городе.

Магазин, пекарня и столовые находились в антисанитарном состоянии. В поселке было плохо организовано культурное обслуживание. Клубы и библиотеки неудовлетворительно организовывали культурно-воспитательную работу и отдых населения. Плохо работала сеть медицинских и детских дошкольных учреждений. В бараках были размещены административные, партийные, комсомольские учреждения, прокуратура и милиция. Здесь можно было увидеть и оленеводов, приехавших в магазин из тундровых далей, и детей играющих среди пустых покосившихся домов и ржавой техники, и летящий над всем этим вертолет. Если говорить о тех ненцах, которые проживают в поселке, то многие из них утратили свои корни, многие совершенно не знают своего языка или знают его недостаточно хорошо. Если же говорить о тех, кто живет в тундре, то эти люди, в большинстве, не знают русского языка, ездят на нартах, носят малицу, ягушку. Не буду вдаваться в описание жизни и быта коренных народов.

В настоящее время Яр-Сале современный поселок, где построены основательные, на многие десятки лет жилые каменные дома, светлые, освещенные в ночное время суток улицы, отсыпанные песком, выложенные железобетонными плитами дороги. Сейчас все зависит, как будут беречь жители свои дома, а не ждать когда администрация будет следить за порядком. Трехэтажная в капитальном исполнении средняя школа-интернат и жилые корпуса интернатов, современные корпуса ЦРБ, гостиничный комплекс. Школа-интернат это еще и колоссальная ответственность за детей тундровиков, доверивших педагогическому коллективу воспитание, обучение и жизнь ребенка.

Детство Леонида Лара разделяется на две части: жизнь в ярсалинском школе-интернат и учеба в московском школе-интернат для одаренных детей. Про ярсалинскую школу-интернат он помнит смутно, а вот о московской школе вспоминает очень тепло. Здесь он впервые почувствовал поддержку учителей и воспитателей. Рождение Леонида, как и все вообще события его жизни схожи с легендами и библейскими мифами. Такого рода удивительные истории рассказываются чаще всего про основателей царств и династий, где найденыши считались дарами богов. Ведь неизвестное происхождение ребенка включает возможность любого происхождения, в том числе и божественного. Боги по легендам не просто спускают младенца в колыбели на воду, а со специальной миссией, оберегая его от разных несчастий, пока не появится спаситель. Уже начало истории появления Леонида Лара в люльке, плывущего по воде, вызывает вполне четкие ассоциации со Священным Писанием и римско-греческими легендами. С незапамятных времен вода для людей остается одной из самых необычных стихий. С ней связано немало примет, преданий, мифов и легенд. Они были разными, но все сходились на одном — вода была смыслом существования, божеством, проводником, нянькой, матерью.

Каждый ребенок заслуживает счастливое детство, любящих родителей и теплый дом. Но не у каждого это бывает. И еще меньше счастливчиков среди тех, кому выпала сиротская доля. Леонид Лар относился к подранкам. Его сиротское детство и школьные годы прошли в казенных учреждениях. Он при рождении был обречен на неминуемую смерть, но его спасло некое обстоятельство, которое обыкновенному человеку может показаться простой случайностью, а на самом деле есть указующий перст провидения, сохранившего беспомощного младенца для предназначенной ему высокой участи. Обычно дата и место рождения ребенка указывается в его свидетельстве о рождении на основании заявления родителей, подтвержденного справкой медицинского учреждения, в котором происходили его роды, или медицинского работника, принимавшего эти роды. У Леонида не было ни одного документа, который бы указывал о его происхождении и кто его родители. Он был чист. При отсутствии достоверных данных в архиве, в связи с тем, что у ребенка не было метрики и отсутствие свидетелей его появление на свет, решение вопроса, откуда он, есть ли родственники, представляется невозможным. Так до 11 лет он жил без всяких документов.

Он никогда не знал своих родителей и вырос вначале у приемных родителей, а потом в интернате. В память навсегда врезались те дни, когда в зимние и летние каникулы приезжали к одноклассникам родители. И хотя он знал, что это родители его друзей, он надеялся, что и его когда-нибудь отвезут в тундру домой. Леонид часто мечтал, что он будет в семье, где он сможет прислониться к сильному отцовскому плечу, но за ним никто никогда не приезжал. Когда ему исполнилось десять лет, он перестал мечтать о родителях, потому что знал, что он круглый сирота и теперь нужно учиться, чтобы стать нужным человеком в своем крае. У него не было больше мечты о доме, о матери, и жизнь сразу же стала скучной и однообразной. И все же мечты были побывать в больших городах России.

Свидетельство о рождении Леонида Лара восстановлено по рассказам старожил учителем Г. А. Пуйко, который повез ученика в Москву. Хотя, возможно, что просто вписали тех, где он когда-то воспитывался. А это была семья рыбаков Лар. Этот документ до сих пор хранится в нашей семье. Многие рожденные в тундре не имели свидетельства о рождении, поэтому у многих было выставлено примерный год рождения. В те времена никто не задумывался над важностью этой ситуации. Все данные о нем восстановлены только по рассказам и воспоминаниям третьих лиц. Даже место его рождение неизвестно: одни говорят, что в поселке Салемал, другие — Пуйко. Салемал был основан в самый суровый год войны — 1942, как рыбоучасток Пуйковского рыбозавода. В двадцати километрах от места будущего Салемала находился поселок Пуйко, в котором существовал тогда крупный «Пуйковский» рыбозавод. Жители поселка Пуйко ездили сюда заготавливать лес, летом собирать ягоды, грибы. Сначала жители ездили в так называемый «старый» Салемал, расположенный в десяти километрах от Салемала «нового», это был рыболовецкий песок, затем через некоторое время рубка леса дошла и до места расположения «нового» Салемала. На этом месте, на горе поставили две избушки — времянки, и так один за другим жители ездили в свободное от работы время из Пуйко в Салемал для заготовки дров.

Все как в легендах и мифах: по спокойной реке плыла люлька с младенцем. Над ним расстилалось небо, по которому плыли облака. Вода пахла «огурцами» и летом. Птицы проносились над гладью воды, заглядывая в люльку. Хотелось, конечно, как в поэме В. Жуковского, где вокруг него сгустились темные тучи и кипели волны: «буря вкруг него кипит, Челн ужасно колыхает», но, по рассказам старой женщины, вода была спокойной, а на небе светило июньское солнце, словно, сама природа старалась уберечь младенца от ненастья и гибели. Трехмесячный ребенок был обречен на гибель либо от переохлаждения, либо от утопления, если бы не появилась спасительница. Женщина заметила плывущую люльку, зайдя по пояс в воду, она подтянула его к себе. В первую очередь ее поразило улыбающееся лицо младенца и глубина чистых глаз. Она в изумлении назвала его «Таборчи», рассматривая младенца, который сиял как утреннее солнышко. В школьные годы так его и называли «солнышко» за светлую и чистую улыбку. Женщина прикинула сколько месяцев ребенку и понесла в поселок, вспоминая чей это младенец. Ему было всего три месяца от роду, а может и больше. Потом вспомнила, что у одной молодой женщины был новорожденный, но она трагически погибла. Ребенка забрали знакомые, пока власти решали, что делать с младенцем. По версии односельчан, мать развешивала белье во дворе, но веревка пересекалась с кабелем, у которого была повреждена изоляция, и находился под напряжением. Как только она дотронулась до проволоки, которая оказалась под напряжением, ее ударило током.

У северных народов существовал не писаный закон — отдавать сироту либо бездетным супругам, либо родственникам, но бывало так, что ребенка могли отдать и чужим. У тундровых ненцев считается неслыханным позором, если кто-либо оставляет на произвол судьбы родственников, нуждающихся в помощи. Общество оленеводов всегда проявляло большое внимание к детству как особой возрастной группе, требующей к себе повышенной заботы. Исторически в нем не допускалось бродяжничество, попрошайничество, беспризорность детей. В традиции круглую сироту не принято было оставлять одного, его воспитывала стойбище. Родственники считаются главными наставниками и опекунами сирот до совершеннолетия или вступления в брак. Поэтому Леонид Лар жил в разных семьях, потому что не было у него родственников, проживающих в Пуйко, кто мог взять на себя ответственность в воспитании. Он жил то у одних, то у других, то какая-нибудь сердобольная семья забирала к себе. Он остался совершенно один в этом большом мире, где никому не было дело до него. Фактически его родственники все проживали в поселке Новом Порту и в городе Салехарде, которые по версии старых женщин, не знали о рождении ребенка, потому что молодая женщина скрывала о своей беременности. Не найдя куда пристроить ребенка в п. Салемале, старая женщина решила отнести в чум семьи Лар, который стоял в 10—15 км. от поселка.

Рыбак Алексей Лар принял ребенка с условием, что в 6 лет его заберет государство. Сирота — и этим все сказано. Понимание слова «мама» в Леониде не сформировалось, и поэтому он не знал кто такая мама и что такое материнское тепло. Маленьким он себя не помнил: как в люльке сидел, первые слова говорил, первые шаги делал. Всего этого у него в памяти совсем не было. И фотографий детства нет, так что никогда уже не узнает, что чувствовал, да и никто не расскажет о его первых шагах. Дети очень чувствительны, особенно сироты, где их любят, а где взрослые исполняют свои какие-то обязанности. Они тоньше чувствуют и острей переживают свою ненужность, вынужденную обременительность. К нему вроде бы относились вполне нормально: поили-кормили, одевали-обували, но свою постоянную ненужность в семье он ощущал. Мелкие признаки своей ненужности невозможно объяснить: просто чувствуешь, и все. До шести лет не знал даже, как его зовут, потому что никто не называл его по имени, которое дала ему старая женщина. Только в интернате дали другое имя — Леонид.

В семье Ларов он и прожил до шести лет, ничего не зная о своих родных. Леонид вспоминает, что до школьного периода его мир ограничивался чумом и рыбалкой. Ловил рыбу, как все повзрослевшие дети, а когда стал постарше, выезжал со старшими в Карское море его добывать. Работы было много, особенно летом, а зимой чинили и плели сети. Рисование для многих детей и подростков является хорошим психологическим ресурсом — воспроизводя образы, человек как бы соприкасается с данным событием и смотрит на него уже с другого ракурса. Это позволяет взглянуть на переживаемый фактор со стороны. Леонида часто можно было видеть за рисованием. Он рисовал постоянно. Когда в тетрадке заканчивались листы, рисовал на любой поверхности, что попадала под руку. Все что видел вокруг и свои переживания Леонид выражал через рисунок, что позволяло ему не только прожить негативный опыт, но и принять его. С прошлым Леонида связывали только отчество и фамилия опекуна, потому что никто не знал, чей ребенок. Его записали в список под этой фамилией при отправке салемальскую школу-интернат, но без документов. На каникулах возвращался в семью Лар, которую он считал уже родным, да и куда он мог пойти, кроме них.

Воспоминания у Леонида о детстве в школе-интернате не всегда четкие и светлые. В интернате проживали не только дети оленеводов, но и ребята из многодетных и малообеспеченных семей. У многих родные жили рядом, чуть ли не на соседней улице. Весь уклад жизни способствовал формированию у воспитанников много полезных качеств. От подъема и до отбоя жизнь проходила по распорядку, это приучало к дисциплине и собранности. Детство протекало в школе, так же как и у всех детей. Зимой катались с горы, ходили на каток, лазили по снегу. Летом играли в разные игры, купались на речке, бегали за ягодами. Интернат — специфическая среда. Если воспитанник слабее морально или физически, то должен быть готов к побоям и унижениям. Леонид Лар не давал себя в обиду. Его можно было часто видеть с одноклассниками на поле, где они дрались с «домашними». Победителей не было.

Учиться Леониду нравилось, успевал он не плохо, а на уроках преимущественно рисовал. В первом классе вначале было, конечно, сложнее. Указка учительская так и гуляла по их рукам. Он надолго запомнил эти уроки. Ему часто доставалось, потому что он всегда забывал счетные палочки, либо терял их. В классе стояли массивные деревянные парты с откидными крышками. Чернильницы-непроливашки — чернила действительно не проливают, но пальцы были всегда измазаны. Кляксы. Промокашки. Ручки со стальными перьями. Перочистки, которые они изготавливали сами на уроке труда из тряпочек, часто превращались лохмотья. На уроке чистописания учили писать буквы так, чтобы на сгибах и концах букв линия была тоненькая, а кое-где на перо надо было нажимать больше. Трудились до потери пульса, чтобы буква стала «произведением». Читать учили по букварю. Думаю, что Леонид читал по слогам отдельные слова. Лично я к первому классу умела читать и уже читала «взрослые книги» и на переменах своим одноклассникам читала сказки. Помню, как мальчика ударила букварем по голове, когда он читал по слогам. За это меня посадили на «камчатку» и дали альбом с карандашами, чтобы не мешала вести уроки.

Леонид не помнит, как стал октябренком. Сам процесс вступления и торжественного прикалывания октябрятской звездочки не запомнил. Как он говорит, что они были маленькими и плохо понимали, зачем им нацепили звездочку, но носили ее с большой гордостью. Значки октябрят все носили. Я помню до сих пор, как нас принимали в октябрята. Это было в лабытнангской школе. Наверное, мы не особо-то осознавали суть мероприятия, но понимали, что происходит что-то грандиозное в нашей жизни. Торжественная линейка, шефствующий класс, речь директора и прокалывание фартука звездочкой. Мы все этому очень радовались! Каждому первокласснику одели значок октябренка с портретом маленького Ленина, и мы все поклялись быть примерными ребятами, слушаться старших, хорошо учиться и помогать нуждающимся! Правила до сих пор помню. Наверное, хором заучивали, когда готовились.

Все мы в школе были пионерами. Многие помнят эти годы. Никакой идеологией нас не давили, а пользы от пионерских дружин, октябрятских звездочек было много. Были вожатые, которые брали шефство над октябрятскими группами и курировали их. Это было большое дело, когда пионеры помогали друг другу, отстающим по учебе. Этот момент Леонид Лар помнит, хоть и нечетко. По его рассказам, принимали весной на линейке школы! Гремела музыка, звучали пламенные речи, строем проходили старшие классы. Было много флагов, барабанов, горнов. Потом начался самый ответственный момент. Галстук надо было стирать и наглаживать каждый день. А вспоминал он о нем перед самым выходом из интерната. Справлялся. Я тоже очень ярко помню, когда меня принимали в пионеры. Это также было в лабытнангской школе. В ныдинской школе-интернат я ничем не интересовалась и не помню ничего приятного. Сколько было гордости и волнения! Помню, перед этим я не могла заснуть, а утром с бьющимся сердцем шла в школу. Помню, как радовалась, когда меня принимали в пионеры. Все было очень празднично, старшеклассница Галина Рубцова повязывала мне галстук. Гуляла по улице в расстегнутом пальто. Радость от вступления в пионерскую организацию до сих пор в моей памяти ярким пятном сидит. Но рассказ не обо мне.

В один из осенних дней старшеклассники ярсалинской школы-интернат взяли маленького Леонида и увезли из п. Салемал в п. Яр-Сале и оставили в школе. У ребенка в 10 лет не было даже свидетельства о рождении. Такие дети для государства тоже не существуют. Но, его приняли, отвели в третий класс, где он спокойно сел за свободную парту. Он стал жить в коллективе — вставал в семь утра и шел на зарядку, строился каждое утро на линейку, участвовал в каких-то конкурсах или спортивных мероприятиях. День длинный, вначале занятия в классе, затем отдых, работа на свежем воздухе по уборке территории. С 5 до 7 вечера самоподготовка. Самостоятельно в учебных классах под контролем воспитателя выполняли домашние задания, если были вопросы, можно консультироваться у дежурных преподавателей. Жили в обычных деревянных бараках. Умывались холодной водой, удобства все во дворе. Он учился в обычной общеобразовательной школе. Домашние русские дети не принимали в свою компанию, просто потому что они жили в интернате. С ними мало общались, они держались обособленно. Как и все мальчики дрался. Честно дрались, в полную силу.

Конец ознакомительного фрагмента.