Погляд скрозь гады. Белорусские очерки иностранного консультанта

Валентин Сидак

Книга повествует о деятельности в 1984—1989 гг. депутата Совета Национальностей Верховного Совета Союза ССР 11-го созыва от Минского (сельского) избирательного округа Белорусской ССР, руководителя советской внешней разведки и Председателя Комитета государственной безопасности СССР Владимира Александровича Крючкова.Будучи помощником депутата, Валентин Сидак на протяжении пяти лет обеспечивал его связь с избирателями Минского, Червенского, Пуховичского и Логойского районов депутатского округа.

Глава вторая

Настало время рассказать, как я стал помощником В.А.Крючкова по работе в ПГУ и ассистентом в его депутатской деятельности.

С В.А.Крючковым я впервые познакомился заочно весной или летом 1973 года. Секретарь комитета ВЛКСМ КГБ при СМ СССР Виктор Николаевич Миронов, который полностью был в курсе моих кадровых дел и с которым я тогда поддерживал очень тесные отношения по комсомольской работе (это сын трагически погибшего вместе с Маршалом Советского Союза С. С.Бирюзовым в авиакатастрофе в Югославии заведующего отделом административных органов ЦК КПСС Николая Романовича Миронова) во время нашей беседы где-то в районе приемной КГБ на углу Фуркасовского переулка вдруг сказал: «Хочешь поглядеть на своего будущего шефа? Вон он стоит», указав на хорошо одетого, интеллигентного, но с виду ничем особо не примечательного мужчину средних лет, невысокого роста и стройного телосложения, в элегантной шляпе явно иностранного покроя и в «номенклатурном плаще». Он только-только вышел из 5-го (пограничного) подъезда основного здания КГБ и стоял на тротуаре в ожидании прибытия служебной машины.

После изгнания в 1983 году из Франции нашу многочисленную и разномастную «банду сорока семи» по команде с самого-самого верха велели не обижать и всем предоставить режим наибольшего благоприятствования при различных кадровых назначениях. В 5-м отделе ПГУ рядовым оперативным работникам, как я, по сути уже делать было нечего. Имелось лишь два очень хлипких кадровых окна, точнее — две приоткрытые форточки, куда еще теоретически можно было залететь — это Греция и Кипр, но там нужно было, как минимум, владеть английским языком. Поэтому кадровики пытались нас куда-нибудь пристроить, чтобы теоретически сохранялась возможность для ведения оперативной работы «в поле», а не для простого просиживания штанов в резидентурах. В основном это франкоязычные страны Африки плюс бывшие французские колонии в Азии (Вьетнам, Лаос, Камбоджа). Теоретически оставалась в активе еще Канада (Монреаль с его франкоязычным Квебеком), Ближний Восток типа Ливана и Сирии и Латинская Америка в лице Французской Гвианы, но это уже скорее туристическая экзотика, чем настоящая боевая работа для кадрового сотрудника разведки. Словом, тупик с этой стороны был беспросветный, по крайней мере, на какой-то обозримый период — пока поднятая пыль не уляжется.

Сам я особо не страдал от вынужденного безделья, так как после ухода «под крышу» очень заслуженного работника отдела В. И. Ф. стал на какой-то период исполнять функции «направленца» по Франции и смог уже предметно познакомиться с теми оперативными делами, о которых ранее был осведомлен лишь понаслышке. Ранее по оперативным псевдонимам кое-что мог себе смутно представить, но ничего конкретного не знал ввиду строгих правил конспирации в работе. Кстати, именно в тот период на деле выявилась практическая значимость одного приобретенного мною источника, которого в резидентуре мне хотя и вписали «в послужной список», но которого начальство в Центре рассматривало как настоящую полноценную «палку» лишь с определенным резервом. В результате по данному конкретному эпизоду я «был реабилитирован» вчистую, а «палка» стала полностью полноценной. У меня до сих пор не перегорела в душе обида от очевидного пренебрежения тогдашнего регионального зама по Европе Е. И. Шишкина (Царство ему небесное) к труду разведчиков в иных, чем Австрия и Германия, странах Западной Европы. Равно как и к несправедливой оценке достигнутых ими результатов, когда он в течение длительного периода никак не хотел включать в агентурную сеть другое мое достаточно весомое приобретение — это за него сделал уже Виктор Федорович Грушко после ухода Евгения Изотовича с должности регионального зама и его отъезда главным резидентом в Бонн.

Еще в конце 1983 года мне и в отделе, и в кадрах ПГУ предлагали перейти на учебу в Дипломатическую академию МИД СССР (на 1984 год квоту слушателей из КГБ по Западной Европе увеличили вдвое). Однако я от этого лестного предложения решительно отказался, хорошо сознавая, что моя оперативная карьера как разведчика на этом закончится. Формально хоть и останусь в кадрах разведки, но тем же «чистым» дипломатом никогда не стану по определению. До посла все равно никогда не дослужусь, максимум до советника-посланника, а на руководящую работу в зарубежную резидентуру меня тогда уж точно не пошлют. Для этого нужно было предварительно окончить 10-месячные курсы по подготовке руководящего состава, так называемое «УСО», которые в чекистском кадровом раскладе ценились гораздо выше по своей значимости, чем дипломатическая и разные прочие академии вневедомственного профиля. Так рухнула вторая в моей жизни потенциальная возможность стать «карьерным» дипломатом…

Через некоторое время, уже в начале 1984 года, меня вдруг вызывает начальник отдела, уже упомянутый мною В. Б. Л. и сообщает следующее. По линии 10 отдела (франкоязычная Африка) срочно понадобился руководящий сотрудник на уровне заместителя резидента, а впоследствии, возможно и резидента, с хорошим, устойчивым знанием французского языка для выполнения специального задания. Однако начальник 10-го отдела свою квотную единицу для обучения на курсах УСО отдавать «чужаку» отнюдь не спешил. Поэтому два руководителя подразделений решили так — в кадровом отношении я пойду на учебу в УСО по квоте 5-го отдела. Но уже с самого начала обучения меня переводят в 10-й отдел, сразу дают должность старшего помощника начальника отдела (я тогда был по должности помощником начальника 5 отдела), готовят к назначению заместителем резидента в нужную страну, параллельно с учебой решают совместно с кадрами все вопросы по оформлению в длительную загранкомандировку с тем, чтобы я выехал туда незамедлительно, сразу же после окончания курсов. А со всеми оперативными делами и с другим хозяйством резидентуры ознакомился бы уже по ходу работы, на месте. Я дал свое согласие на этот вариант, и кадровая машина завертелась полным ходом. Однако 4 марта 1984 года прошли выборы в Верховный Совет СССР 11-го созыва, которые нарушили все ранее намеченные планы.

В.А.Крючкова сделал депутатом советского парламента лично Юрий Владимирович Андропов, у которого Владимир Александрович был одним из наиболее приближенных и наиболее доверенных лиц на протяжении очень длительного периода времени. Несколько ранее (в 1978 году) тот же Ю.В.Андропов перевел должности начальников трех главных управлений (Первого (ПГУ) и Второго (ВГУ) главных и Главного управления погранвойск (ГУПВ) в ранг заместителей Председателя КГБ, что впоследствии дало возможность В.А.Крючкову (тогда еще зампреду и руководителю советской внешней разведки) на волне афганских событий стать генералом армии в январе 1988 года.

Когда заместитель председателя КГБ СССР — начальник ПГУ КГБ СССР В.А.Крючков по воле Ю.В.Андропова и при поддержке избирателей четырех районов Минской области стал депутатом Совета национальностей от Минского (сельского) избирательного округа, ему срочно понадобился референт (помощник) по депутатской линии. Как уж там кадровики решали этот вопрос — не знаю, но вскоре меня вызвали к начальнику секретариата ПГУ Юрию Михайловичу С. и после соответствующей беседы сразу же повели «на смотрины» к депутату. Причем в ту часть служебных помещений разведки, куда мы, рядовые работники, и глядеть-то лишний раз опасались, а не то, чтобы ходить там по коридорам. Максимум раз в год попадешь туда по разнарядке в качестве помощника оперативного дежурного Главка — и все. Разве что за ежедневными «тассовками» туда периодически бегали…

Так состоялось мое личное знакомство с Владимиром Александровичем, в ближайшем окружении которого мне довелось проработать более 7 лет. Больше этого срока в его в «ближний круг» входил только работник секретариата ПГУ Николай Федорович М., который к августу 1991 года стал начальником Приемной Председателя КГБ СССР. Он проработал с Крючковым без малого четырнадцать лет и был единственным человеком, который сопровождал Владимира Александровича в его относительно немногочисленных зарубежных поездках в социалистические страны и в Финляндию, а также во время очень многочисленных и достаточно регулярных посещений Кабула — столицы Демократической Республики Афганистан. Мне с Крючковым за рубеж не довелось съездить ни разу — только в Белоруссию, только на встречи депутата со своими избирателями, а также еще совсем немного по чекистским делам по Союзу — в Свердловск, например, на зональное совещание руководящего состава регионов Урала и Западной Сибири, и в Литву. Лишь один единственный раз «проклюнулась» возможная поездка в ГДР, даже служебный загранпаспорт кадры мне выправили — однако поездка сорвалась буквально в самый последний момент, уже и не припомню сейчас, по какой причине это произошло.

По моим наблюдениям, самым доверенным лицом В.А.Крючкова в разведке, его негласным советником и непременным спутником в ежедневных пеших прогулках со служебной дачи на работу был недавно скончавшийся Геннадий Федорович Титов, один из моих предшественников на посту помощника начальника ПГУ. Но это уже совсем другой расклад — это был яркий пример творческого сочетания личного со служебным. Крючков мог кого-то внимательно выслушать, но поступал при этом всегда по-своему. И лишь Титов как-то умудрялся — не раньше — так позже, не мытьем — так катаньем — добиваться нужного ему результата путем активного задействования богатого арсенала отработанных психологических приемов. Прямо какой-то ходячий Дейл Карнеги с устойчивой подпольной кличкой среди оперсостава — «крокодил Гена»!

Какое впечатление на меня произвел Владимир Александрович во время первой встречи? Говорю честно, положа руку на сердце и абсолютно искренне — точно не помню! Представьте себе сами: из кабинета начальника секретариата ПГУ (что уже само по себе было необычно) тебя вдруг сразу, без какой-либо подготовки тащат неизвестно зачем и неизвестно с какой целью в святая-святых разведки. Прямиком в кабинет зампреда КГБ и начальника ПГУ — интересно, как бы вы сами на это среагировали? Вот и я точно так же — был сплошной мандраж, да и только. Хотя Крючкова, как коммуниста нашей парторганизации (он стоял на партийном учете в 5-м географическом (линейном) отделе) я несколько раз видел, но не более того. Ну, платит партвзносы коммунист — и ладно. Крючков абсолютно не терпел холуйских предложений «снизу» сдавать для удобства партвзносы в своем кабинете, хотя порой это все же и происходило ввиду его жуткой, просто сверхчеловеческой занятости и неимоверной загрузки по работе.

Одним словом, уж не знаю почему, но Владимиру Александрову я как-то глянулся, и он дал команду на мое оформление в секретариат ПГУ на несуществующую должность «референта депутата в кадровом статусе направленца». Ничего путного из этого, в конечном итоге, не вышло, и уже через пару недель он сам дал команду оформлять меня уже на штатную должность «помощник начальника ПГУ». На которой до меня работало всего четыре сотрудника: помощник Ф.К.Мортина Гений Евгениевич К., помощники В.А.Крючкова Геннадий Федорович Титов, Валентин Антонович А. и Юрий Александрович К., а после меня работал только помощник Л.В.Шебаршина Юрий Васильевич Г. — вот и все: история этой достаточно редкой и экзотической должности «помощник начальника советской внешней разведки» на этом благополучно закончилась.

По указанию Крючкова я быстро составил перечень потребных для обеспечения его депутатской деятельности вещей: начиная от организации общественных приемных депутата во всех четырех райисполкомах (Минском, Червенском, Пуховичском и Логойском), организации регулярной доставки в Москву всех региональных печатных изданий — начиная от официальной республиканской «Белорусской правды» и заканчивая районными типа «Уперад» («Вперед»), установления бесперебойной связи с первыми секретарями РК КПБ и председателями райисполкомов, а также с другими абонентами в республике. В последнем вопросе Владимир Александрович проявил неслыханную щедрость: через Управление правительственной связи меня включили в список абонентов очень хитрой системы Министерства связи СССР — по паролю я мог выйти на связь с любым абонентом не только в СССР, но, при необходимости, хоть в Австралии. Естественно, я никогда этим не злоупотреблял, но с моего служебного телефона, бывало, заместители начальника ПГУ периодически звонили куда-то по нужным им делам. Очень хитрая была система, позвонить можно было куда угодно, лишь бы туда тянулись железнодорожные рельсы, линии электропередачи, провода электро — или радиосвязи, внутриведомственной связи и прочая инфраструктура с любым металлом. Однажды мне пришлось на деле испытать все потенциальные возможности этой системы и ухитриться «перехватить» Крючкова во время его поездки по служебным делам где-то глубоко в провинции, буквально возле будки стрелочника на железнодорожном переезде — все четко сработало! Это сейчас проблем с мобильной и спутниковой связью никаких — звони хоть из Арктики, хоть с Антарктики, а тогда — лишь проводная да релейная связь на открытых каналах.

Одним словом, никаких организационных трудностей у меня тогда не возникало, все делалось в режиме наибольшего благоприятствования и в кратчайшие сроки. Свободно владея родным мне украинским языком, я быстро овладел навыками понимания смысла заметок в местной белорусской прессе. А если возникала такая необходимость, у меня всегда были под рукой пара оперативных работников — белорусов по национальности плюс еще одна преподавательница на языковых курсах, которые обеспечивали уже грамотный, официальный перевод нужной заметки для последующего доклада Крючкову. Следил он за всем этим очень пристально и дотошно. Иногда, бывало, получив по служебным каналам информацию из Минского УКГБ, спрашивал у меня на предмет «проверки бдительности»: «А что там недавно произошло на таком-то предприятии (или в колхозе) Пуховичского района, Вы не слышали?» и, получив развернутый ответ, как правило, говорил: «Следите за этим и дальше, если будет что-то новое — незамедлительно докладывайте».

В первую депутатскую поездку в округ с ним отправился Николай Федорович М., я же поехал, наверно, где-то через полгода, не ранее. В поездках с Владимиром Александровичем было одновременно и легко, и, вместе с тем, крайне сложно. Все организационные моменты он решал, как правило, самостоятельно, ни на кого не надеясь. Но с обслуживающего персонала ответственности за тщательную отработку всей программы пребывания в округе это никоим образом не снимало. Поэтому поначалу так и получалось: отшлифуешь до блеска все детали программы пребывания, а он дает очередную неожиданную вводную, и все ранее подготовленное летит кувырком. Это, кстати, было очень характерной особенностью Владимира Александровича: даст, скажем, своему аппарату (два его помощника плюс иногда еще и начальник секретариата ПГУ) задание готовить текст своего выступления, скажем, на партийной конференции или на годовом собрании партийного актива Главка. Мы готовим-готовим доклад, пыхтим, спорим друг с другом, периодически уточняем и согласовываем отдельные положения с Крючковым. А в результате он совершенно спокойно откладывает в сторону уже подготовленный и согласованный материал, вылизанный буквально до запятых, вызывает свою стенографистку и заново надиктовывает ей на основании своей знаменитой картотеки собственный вариант, с которым затем и выступает перед чекистской аудиторией. И мы потом, как правило, откровенно признавали: да, у Владимира Александровича получилось гораздо лучше, чем у нашей команды «спичрайтеров ad hoc».

На моей памяти лишь однажды наблюдалось, чтобы он отступил от своих правил и выступал уже не по собственному варианту доклада, а по подготовленному его подчиненными тексту. Это было как раз то самое историческое выступление на закрытом заседании Верховного Совета СССР в Кремле в июне 1991 года, текст которого мне пришлось в авральном режиме сразу с двумя стенографистками «склепать» буквально на коленке за полтора дня. Правда, составлял я его на основе уже ранее подготовленных и сохранившихся неуничтоженными февральско-мартовских наработок и черновиков целой команды в составе пяти человек: В. Лебедева, О. Особенкова, А. Егорова, А. Сидоренко и меня. Тогда, во время своего выступления перед народными депутатами СССР В.А.Крючков, отклонился от напечатанного текста лишь однажды — при зачтении и комментировании известной записки КГБ СССР в ЦК КПСС за подписью Ю.В.Андропова «о приобретении ЦРУ США в СССР агентов влияния».

Что меня тогда больше всего поразило в личности В.А.Крючкова? Прежде всего, его утонченное восприятие настоящей классической музыки. Его истинное, глубокое увлечение театром, особенно драматическим — он не пропускал ни одной стоящей театральной постановки в Москве. Неожиданное для меня увлечение философией (читал он очень много «всякого-разного», но академический научный журнал «Вопросы философии» неизменно штудировал от корки до корки) — делал при этом множество закладок, выписок и комментариев на полях, расшифровками которых затем занималась специальная опытная машинистка-стенографистка секретариата ПГУ. Не менее впечатляло его внимательное отношение к материалам «ОЗП» ТАСС и к закрытым публикациям издательства «Прогресс», а также ежедневное чтение периодических изданий на венгерском языке, которым он владел в совершенстве. К слову сказать, венгерский язык был единственным из европейских языков, за знание которого работникам ПГУ начислялась доплата к должностному окладу в размере не 10, а целых 20 процентов, как и в сложных азиатских языках типа японского, китайского, корейского, урду и пр. Приходишь, бывало, к нему на доклад по вызову, а на приставном столике у начальника лежит несколько последних номеров газеты «Непсабадшаг» или чего-то еще более заковыристого из Венгрии. Наконец, его очень цепкая, потрясающая по объемам накопленных знаний память настоящего интеллектуала-энциклопедиста. Его манера держаться со всеми очень ровно, без ненужных начальственных «выволочек» и чрезмерных эмоций. Всегда очень строго, принципиально и даже, при необходимости, достаточно жестко, но неизменно корректно и исключительно в пределах приличия. За все время нашего знакомства Владимир Александрович при мне «от души» высказался не более двух-трех раз, ненормативный лексикон был абсолютно не в правилах его поведения.

Был он очень внимателен к нуждам и житейским заботам своего близкого окружения. Например, одного работника дежурной службы Главка по своим каналам определил на обследование к знаменитой целительнице Джуне Давиташвили, другому — помог со сложной операцией, поместив его через академика Чазова на лечение в Кремлевскую больницу. Одного заслуженного и очень добросовестного работника секретариата Главка, бывшего сотрудника 15 управления, он настойчиво «пробивал» и, наконец таки добился направления в загранкомандировку — на работу в аппарате Представителя КГБ СССР при МГБ ДРА. Лично мне он серьезно помог дважды. Первый раз — кубинскими лекарствами для лечения сестры после инсульта. Второй — когда моего брата-строителя решили потревожить м… ки из ОБХСС Октябрьского района Москвы в связи с «выявленными случаями хищений в системе коммунально-жилищного хозяйства» района, в котором он был даже не начальником, а всего лишь главным инженером строительного треста. Позднее я уже через сотрудников Московского УКГБ выяснил: продажные менты просто-напросто отрабатывали поступивший от кого-то из их уголовных клиентов, истинных ворюг и расхитителей народного добра заказ на сокрытие и заметание следов совершенного преступления и увод начавшегося расследования в сторону от истинных виновников.

Манера ведения беседы у Владимира Александровича была очень характерной и запоминающейся: он формулировал свои мысли всегда очень четко, стройно, логически очень последовательно, и в силу этого сказанное им вспоминалось потом достаточно легко, даже без рабочих пометок. В конце разговора он, как правило, интересовался, насколько сказанное им было верно и адекватно воспринято собеседником. В целом был немногословен, в высказываниях достаточно осторожен, по телефону разговаривал с собеседниками всегда с доброжелательной интонацией в голосе и с полуулыбкой на лице. Порой удачно, очень к месту шутил, но всегда делал это очень тонко, с хорошим чувством юмора и, конечно, без характерного для некоторых сотрудников КГБ казарменного стиля в выборе объекта для шуток. Анекдоты, особенно ниже пояса, насколько мне помнится, он не жаловал, но и их рассказчиков не обрывал — я это хорошо запомнил по разговорам и беседам в Белоруссии, в иной профессиональной среде.

Знакомство с депутатским округом для меня началось, если не ошибаюсь, с Червенского района Минской области. В Минск мы летели на персональном самолете Председателя КГБ СССР В.М.Чебрикова, он сам его предложил Владимиру Александровичу для депутатской поездки. Дело в том, что в Минске находился авиаремонтный завод гражданской авиации №407, на котором, согласно правилам, периодически проводились регламентные работы самолетов марки Ту-134 внуковского Отдельного авиационного отряда №235, и как раз именно в это время подошел срок проведения очередных работ по ремонту судна. Крючков долго колебался, стоит ли ему лететь спецбортом, раздумчиво говоря при этом: «А что подумают обо мне избиратели округа, если узнают, что их депутат не на обычном рейсовом самолете прилетел?». Но, в конце концов, мы его все дружно, хором все-таки разубедили от такого пессимистического взгляда на вещи. Поселили нас в небольшом, но уютном правительственном особнячке в зеленом массиве где-то неподалеку от реки Свислочь. Оперативный сотрудник Управления «Т» (научно-техническая разведка) ПГУ, который также летел с нами на самолете в Минск этим же рейсом, работал по спецпрограмме, обозначенной ему самим Крючковым, и проживал отдельно от нас, его полностью взяли под свою опеку товарищи из первого (разведывательного) управления КГБ Белоруссии.

Насколько мне припоминается, основные поставленные перед ним задачи были связаны с сельским хозяйством, прежде всего с деятельностью Белорусского НИИ картофелеводства и плодоовощеводства (БелНИИКПО), а также с работой ряда научно-исследовательских хозяйств Белоруссии по селекции элитных пород крупного рогатого скота. Коровы черно-пестрой породы в хороших условиях кормления и содержания обеспечивали удои по 4—5 тыс. литров молока жирностью 3,6—3,8% в год, в то время, как их биологический (генетический) потенциал молочной продуктивности составлял 6,0—7,5 тыс. литров молока за период лактации. По-моему, уже тогда этот работник НТР поехал в Минск не с пустыми руками, а с криоконсервированным семенем (спермой) от целого ряда наиболее продуктивных быков-производителей (голштинской, симментальской и еще каких-то там высокопродуктивных пород скота) со всего мира для организации искусственного осеменения этих самых черно-пестрых белорусских бурёнок…

Город Червень находится в 64 километрах к юго-востоку от Минска на автомобильной трассе Минск — Могилёв. Сам городок небольшой, но древний — первое упоминание о нём датируется 1387 годом. Это земли бывшего Полоцкого княжества, затем Великого княжества Литовского. 28 апреля 1387 года князь Великого Княжества Литовского и король Польши Ягайло специальным привилеем передал своему брату Скиргайле владения на Беларуси, в том числе и поселение Игумен. Обычно название города Игумена (в 1923 году он был переименован в Червень, по-белорусски и по-украински это означает «июнь») объясняют при сопоставлении с нарицательным словом игумен — «настоятель православного монастыря». Это, дескать, было определяющим поводом для переименования города в богоборческие времена на заре советской власти, но на самом деле это, конечно, не так. Этимология этого названия совсем другая, ее корни лежат в искаженном произношении какого-то угро-финского понятия. В окрестностях города хорошо сохранилась природа — здесь расположен Червеньский биологический заказник, на реке Волма расположено огромное рыбное хозяйство — рыбокомбинат «Волма», в котором мы останавливались и с большим удовольствием потребляли свежую рыбу. Меня тут мимоходом спросили при редактировании книги — а не здесь ли сегодня разводят знаменитые «белорусские креветки»? Нет, не здесь, а в Брестской области, в акваториях Березовской ГРЭС, в частности, в водоеме-охладителе теплоэлектроцентрали под названием озеро Белое. Здесь выращивается, кстати, российский подвид пресноводной креветки из Юго-Восточной Азии Macrobrachium nipponense, когда-то случайно завезенной в подмосковный Электрогорск вместе с мальком белого амура, призванного очищать акваторию водоема-охладителя местной ГРЭС-3 им. инженера Р.Э.Классона от излишней растительности.

Из промышленных предприятий мы тогда посетили только единственную в Белоруссии валяльно-войлочная фабрику в городе Смиловичи, которая производила свою высококачественную художественную продукцию преимущественно на экспорт и преимущественно для зарубежных модниц. Взглянули также на остатки очень живописного имения богатого польского магната Ваньковича, хозяевами которого ранее были другие известные магнаты Сапеги, Огинские и Монюшко. Этот дворцово-парковый комплекс появился в Смиловичах благодаря деду известного польского композитора Станислава Монюшко, а сам будущий создатель польской национальной оперы родился и провел свое босоногое детство тоже рядом — в фольварке Убель неподалеку от Смиловичей.

Основная встреча с районным активом и избирателями прошла очень неформально, как-то очень тепло и даже по-семейному доверительно. Я не думал и не предполагал, что Владимир Александрович на встрече с простыми тружениками села сочтет необходимым затронуть специфичную тему работы советской внешней разведки за рубежом. Однако он сделал это настолько умно, тонко и органично в контексте общего завязавшегося разговора, что сразу же вызвал к себе всеобщее доверие и расположение всех присутствующих в сравнительно небольшом зале местного райисполкома или райкома партии. Я потом получил немало писем от участников этой встречи, и все они были единодушны в оценке полезности содержательного разговора с избирателями именно в подобной уважительной тональности. Народ и тогда уже порядком подустал от пустой лозунговой партийной трескотни большинства наших руководителей из верхних эшелонов власти.

Из рассказов червенцев мы узнали очень много интересного и познавательного об их малой родине. По данным переписи 1939 года, во всем Червенском районе проживало всего лишь немногим более 50 тысяч человек, из них порядка 45 тысяч проживали по селам и хуторам, а 6 376 были жителями города Червень. Это был типичный город еврейской черты оседлости, в нем проживало 4 126 белорусов (64,7%), 1 491 еврей (23,4%), 329 русских (5,2%), 132 украинца (2,1%) и 126 поляков (2%). Город был занят немецкими войсками уже через десять дней после начала войны — 2 июля 1941 года и находился в оккупации ровно три года. За этот период оккупанты уничтожили 4 265 человек. Осенью 1941 года на северо-восточной окраине Червеня они создали еврейское гетто, число узников которого составляло примерно 2 000 человек. Кроме местных жителей там были также беженцы из Минска и часть еврейских детей из детского дома, который так и не успели эвакуировать. В воскресенье 1 февраля 1942 года Червенское гетто было полностью уничтожено. Утром, в 6 часов, оно было окружено полицаями, весь город был прочесан в поисках спрятавшихся евреев. Через несколько часов толпу обреченных людей погнали на расправу в урочища Глинище. Из 2 тысяч узников гетто сумели уцелеть лишь около 200. С первых же дней оккупации на территории района создаются подпольные организации и формируются партизанские отряды. На день соединения с частями Красной Армии на территории Червенского района было 35 партизанских отрядов общим количеством 9 897 партизан, объединенных в 8 партизанских бригад: 1-ю Минскую, «Чырвоны Сцяг», «За Савецкую Беларусь», «Разгром», «Полымя», имени газеты «Правда», имени С.М.Кирова, имени Н.А.Щорса.

В эту же поездку белорусские коллеги организовали нам посещение одного из самых старых музеев Минска — Дома-музея I съезда РСДРП. Он был открыт в 1923 году в здании, где в 1898 году была основана Российская социал-демократическая рабочая партия. При открытии музея у дома был проведен праздничный митинг партийных, профсоюзных организаций города и представителей воинских частей, а над самим домом был поднят красный флаг. В довоенное время в музее был восстановлен интерьер мемориальной комнаты, в которой проходил I съезд РСДРП. В нем принимали участие всего лишь 9 делегатов от четырех «Союзов борьбы за освобождение рабочего класса» (Московского, Киевского, Екатеринославского и Петербургского) и Бунда. В экспозиции музея были представлены текст учредительного Манифеста, фотографии его составителей: П.Б.Струве, С. Радченко и А. Кремера, а также художественное изображение заседания съезда с картины М.И.Моносзона и снимки первой экспозиции музея 20-х гг. В первый же год войны во время непрерывных бомбардировок Минска музей был разрушен, а все экспонаты оказались уничтоженными. В январе 1948 г. по постановлению ЦК КП (б) Белоруссии и Совета Министров БССР было принято решение о строительстве музея на месте дома, где проходил Первый съезд РСДРП. К осени 1948 г. на старом фундаменте был восстановлен такой же дом. В 1992 года по решению Совета Министров Республики Беларусь Дом-музей I съезда РСДРП передан Министерству культуры Республики Беларусь и стал филиалом Национального музея истории и культуры Беларуси (современный Национальный исторический музей Республики Беларусь), сотрудники которого в 1995 году создали новую экспозицию (история социалистической идеи). Дом-музей внесен в Государственный список историко-культурных ценностей Республики Беларусь как памятник истории.

Еще в период этой поездки состоялось знакомство с Западной машинно-испытательной станцией под Минском, но об этом я расскажу отдельно и более подробно. Из культурной программы для заядлого театрала В.А.Крючкова был организован поход в старейший театр Белоруссии, знаменитый Белорусский драматический театр имени Янки Купалы, где он с огромным наслаждением посмотрел какой-то спектакль с легендой белорусского театрального и киноискусства Стефанией Михайловной Станютой в главной роли.

После первой поездки в округ я еще добрую неделю «лопатил», анализировал и сводил воедино все полученные материалы для подготовки рабочей записки В.А.Крючкова о результатах его поездки и формулирования выводов от встреч с избирателями для последующего направления материалов в аппарат Совета Национальностей Верховного Совета СССР. В этих вопросах он всегда был крайне щепетильным, очень аккуратным, и поэтому его обычный депутатский отчет был всегда ничем не хуже по качеству, чем те аналитические записки разведки, которые за его подписью ежедневно во множестве направлялись в Инстанции.

Я уже писал в своей предыдущей книге («Кукловоды и марионетки»), что несомненной заслугой Ю.В.Андропова как Председателя КГБ СССР и В.А.Крючкова как его заместителя по разведке является то, что они «де-факто» придали ПГУ КГБ СССР статус самостоятельного ведомства в системе политических органов страны, в системе органов исполнительной власти советского государства. Начало этому было положено в 1978 году, когда начальники сразу трех главных управлений — ПГУ, ВГУ и ГУПВ — получили статус заместителей Председателя КГБ СССР. Для разведки, в отличие от контрразведки и погранвойск, это имело особо важное значение, поскольку тем самым сразу же снималась ежедневная головная боль по поводу порядка представления в Инстанции на согласование огромного массива кадровых назначений для работы в совзагранучреждениях. Объясню на вполне конкретном примере. По исторически сложившемуся распределению обязанностей в руководстве Комитета государственной безопасности СССР (или «при Совете Министров СССР») работу внешней разведки (Первого главного управления), как, впрочем, и «девятки» с «пятнашкой», почти всегда лично курировал глава ведомства — и это абсолютно понятно и легко объяснимо, почему был установлен именно такой порядок. Именно здесь скапливались самые сокровенные тайны ведомства, носящие уже не только ведомственный, но и общегосударственный характер. Поэтому никому лишнему, а тем более постороннему, совать сюда свой любопытный нос крайне не рекомендовалось, могли очень больно его прищемить. Это же, кстати, было также основной причиной, по которой Ю.В.Андропов состоял на партийном учете в управлении «С» ПГУ — руководящем органе работой нелегальной разведки за рубежом. Этим его шагом подчеркивалась, с одной стороны, особая значимость внешней разведки для советского государства, а с другой — не нарушались основополагающие принципы конспирации в оперативной работе. Ведь тогда на партийных собрания обсуждались вполне конкретные аспекты работы сотрудников ПГУ, в том числе связанных с обеспечением оперативной работы наших разведчиков-нелегалов за рубежом.

Но, помимо высокой патетики на мотив известной песни «Не думай о секундах свысока», в ПГУ, как и во всем советском государстве, была еще и обыденная текучка, рутинная бюрократическая работа, от которой тоже никуда не денешься. Особенно та, которая осуществлялась в условиях очень специфического и достаточно заржавелого, но, тем не менее, еще очень надежного и хорошо «защищенного от дурака» механизма советской бюрократии, который в своих основных чертах был фундаментально отстроен еще в сталинские времена. Дело в том, что, по установленному в СССР порядку, правом обращаться в Отдел ЦК КПСС по работе с заграничными кадрами и выездам за границу, за которым было последнее слово в утверждении кадровых назначений для работы в советских загранпредставительствах, располагали исключительно руководители советских ведомств и их заместители. Смешно, конечно, но заместитель главного редактора какого-нибудь центрального печатного органа, имевшего свои представительства за рубежом, к примеру — газеты «Труд» или «Социалистическая индустрия», в кадровом отношении реально обладал бόльшими правами и полномочиями, чем начальник всей советской внешней разведки. И неважно при этом, что один (а порой и не один) из заместителей главного редактора этой самой газеты, или журнала, или редакции радио с телевидением являлся кадровым сотрудником КГБ, офицером действующего резерва младшего или среднего оперативного звена. И хотя в масштабах всей внешней разведки он был бесконечно малой кадровой величиной, замыкавшейся в своей основной (а не «крышевой») служебной деятельности даже не на руководителя подразделения, а на обычного рядового сотрудника Управления «РТ» (разведка с территории) — все равно в нашем кривом, однобоком, искаженном бюрократическом зеркале он был более самостоятельным в своих действиях и принимаемых решениях руководителем, чем его гораздо более высокопоставленные коллеги и начальники в «лесу».

Естественно, что в подобных условиях основной куратор ПГУ — Председатель КГБ СССР — был просто физически не в состоянии даже не то, чтобы рассматривать, но даже механически подписывать сотни кадровых представлений в Отдел ЦК КПСС по работе с заграничными кадрами и выездам за границу. Лично он занимался исключительно назначениями резидентов и руководителей представительств КГБ на «крышевые» должности. Все остальные текущие представления, начиная с заместителя резидента и ниже, подписывал один из заместителей Председателя КГБ, как правило — заместитель по кадрам. Но этим же правом также обладал и стал активно пользоваться один из первых заместителей главы ведомства. Вот тут-то и образовался очевидный «кадровый тромб», который вплоть до 1978 года никак не мог и не хотел самостоятельно рассасываться. Был он связан с весьма колоритной фигурой первого заместителя Председателя КГБ СССР, свояка или шурина (не знаю, как правильно) генсека Л.И.Брежнева Григория Карповича Цинёва. Он был, на мой взгляд, одним из наиболее ярких и наглядных примеров брежневского самодурства в кадровой политике, хотя во многих других сферах управления страной Леонид Ильич проявил себя очень мудрым, взвешенным и дальновидным руководителем. Это был, к сожалению, абсолютно тот же стиль выдвижения руководящих кадров, что и назначение своего зятя, мужа Галины Брежневой, заведующего сектором охраны общественного порядка ЦК ВЛКСМ (аналог отдела административных органов ЦК КПСС) Юрия Чурбанова вначале на генеральскую должность в политуправление 8 Главного управления («спецмилиции») МВД СССР, а впоследствии и его выдвижение на пост первого заместителя министра Н.А.Щелокова, тоже прямого брежневского выдвиженца и одного из наиболее доверенных лиц генсека. Между прочим, на фотографии 1970 года в Георгиевском зале Кремля я, тогдашний заместитель начальника охраны XVI съезда ВЛКСМ, стою с только что врученным мне прямо тут же, в гербовом фойе Кремлевского дворца съездов Почетным Значком ЦК ВЛКСМ «За активную работу в комсомоле» на лацкане куртки, бок о бок с Ю. Чурбановым непосредственно позади тогдашнего первого секретаря ЦК ВЛКСМ Б.Н.Пастухова.

Г.К.Цинёв стал заместителем Председателя КГБ при Совете Министров СССР в августе 1970 года, как раз вскоре после этого комсомольского форума. Мой предшественник по работе в Управлении делами — Секретариате КГБ СССР генерал-майор Н.В.Губернаторов, в течение ряда лет работавший помощником Ю.В.Андропова, в своей книге «Команда Андропова» дает Г.К.Циневу в целом положительную оценку. Вот что он писал: «Георгий Карпович Цинёв был личностью широкого масштаба вопреки тому, что бы и как бы ни говорили о нём его недоброжелатели. Не таким уж простым человеком был Георгий Карпович, как иногда о нём пишут и говорят. Георгий Карпович Цинёв очень любил дисциплину, порядок, был справедлив и честен перед людьми. Он был человеком весьма осведомлённым и хорошо понимал контрразведку, хотя, по мнению ряда признанных контрразведчиков, отнести его к числу выдающихся деятелей контрразведки было бы не совсем правильно. Он был твёрд в своих решениях. Был строг. Доверял молодым работникам, делал на них ставку. Был предан службе». Уважаемый Николай Владимирович имеет, конечно, собственные веские основания для подобных оценок деятельности Г.К.Цинёва в Комитете государственной безопасности. Полный и беспросветный бардак, который «кукурузник» Н.С.Хрущев устроил во всей сложной, тонкой, структурно очень разветвленной и тщательно продуманной системе органов безопасности советского государства в отместку двум «мертвым львам» — И.В.Сталину и Л.П.Берии, после него разгребали еще лет двадцать. Но так до конца и не разгребли вплоть до гибели Союза ССР в 1991 году. Любой человек, который был способен хоть как-то противодействовать этому откровенному кадровому мордобою в органах госбезопасности и неприкрытому позору советского государства, в том числе и Г.К.Цинёв, многими воспринимался тогда на «ура», чуть ли не как некий «мессия».

Дело в том, что одним из главных откровенно мерзостных деяний Хрущева, а отнюдь не его ошибкой, просчетом или заблуждением, было то, что он фактически приравнял по своей политической значимости КГБ при СМ СССР к Центральному комитету ВЛКСМ. Если судить уже только по этому его поступку — полный клинический идиот был, конечно, но об этом почему-то до сих пор предпочитают скорее помалкивать или говорить очень приглушенно, «под сурдинку». А ведь тогда целое поколение чекистов выросло и получило закалку на хрущевско-комсомольской показухе выпускника Московского института философии, литературы и истории им. Чернышевского, 40-летнего комсомольского вожака А.Н.Шелепина и его 37-летнего преемника на обеих постах (и в комсомоле, и в КГБ) В.Е.Семичастного. Это с их подачи «борьба с диссидентами» подменила реальную борьбу с постоянно возраставшим проникновением спецслужб противника к источникам сокровенных тайн советского государства.

Именно в те времена в высших сферах военно-политического руководства страной появились неправомерно осведомленные обо всех тайнах предатели Родины типа в общем-то рядового сотрудника ГРУ, но зато зятя генерал-лейтенанта Д.А.Гапановича и протеже главного маршала артиллерии С.С.Варенцова Олега Пеньковского. Тогда же начали свой шпионский полет будущий генерал-майор ГРУ Д.Ф.Поляков — самое удачное до сих пор агентурное приобретение американцев, и ушедший в иной мир неразоблаченным Герой Советского Союза, сотрудник Нью-Йоркской резидентуры КГБ А.И.Кулак.

Но самым печальным было то, что лакейское низкопоклонство тогдашних чекистов-«комсомольцев» перед руководством партийных органов всех уровней сделало позднее невозможным, нереальным, практически неосуществимым разоблачение многих потенциальных недругов Советской Родины, начиная от члена Политбюро ЦК КПСС А.Н.Яковлева, на которого в КГБ СССР накопилось целое досье оперативных материалов, и заканчивая самим руководителем партии и государства М.С.Горбачевым, на которого некоторые настораживающие сведения добыли оперативным путем немецкие друзья. Причем не по линии широко разрекламированного сейчас в СМИ восточногерманского «супер-шпиона» Маркуса Вольфа, а по никому неведомым до сих пор каналам Героя Советского Союза и дважды Героя ГДР, выходца из структур Коминтерна Эриха Мильке.

Прежде чем вновь перейти к личности Г.К.Цинёва, мимоходом отмечу следующее. Н.В.Губернаторов, А.Е.Евсеев, Л.К.Корнешов, Г.П.Молодая являются авторами книги «Гордон Лонсдейл: моя профессия — разведчик». В предисловии к этой книге пишется: « Почти два десятилетия назад советский разведчик Конон Трофимович Молодый обратился к нам, двум журналистам и учёному, с просьбой помочь привести в порядок его записи, воспоминания, некоторые документы из личного архива. Цель этой работы он определял совершенно ясно: будущая книга о его жизни и профессии. Конон Молодый откровенно рассказал нам, что до этого плодотворного сотрудничества с другими журналистами у него не получилось: «Они пытаются изобразить мою жизнь как приключения, а у меня была тяжёлая, порою однообразная работа». Мы встретились. Встреча эта состоялась в «Комсомольской правде», где тогда работал один из нас». Я читал всего лишь некоторые отрывки из этой книги, поэтому обо всей книге в целом судить не могу — вроде бы, она удалась авторам. Но здесь я хотел бы подчеркнуть совсем другое. За что лично я испытываю глубочайшее — как профессиональное, так и человеческое — уважение к Конону Трофимовичу Молодому? А вот за что.

К 65-летию советской внешней разведки была издана т. н. библиотека молодого чекиста-разведчика, я реферировал буквально каждую книгу этой серии перед ее докладом В.А.Крючкову. Все издания этого выпуска имели очень ограниченный тираж, несли соответствующий гриф секретности и предназначались преимущественно для учебно-тренировочных целей при подготовке разведчиков, в основном нелегального звена. Каждое издание представляло собой воспоминания того или иного разведчика (как нелегала, так и сотрудника разведки под легальным прикрытием). В них без раскрытия оперативных подробностей (и тем более установочных данных агентуры) «задним числом», с учетом всех полученных позднее сведений проводился своеобразный оперативный «разбор полетов». Подробно анализировалось, что было сделано удачно и поэтому достойно дальнейшего использования. Или в чем заключалась суть оперативного промаха или допущенной оперативным работником ошибки, приведшей в целом ряде случаев к провалам запланированных разведывательных операций. К.Т.Молодый, которого, к сожалению, в тот период уже не было с нами, в отличие от многих своих коллег-нелегалов описывал происшедшее с ним абсолютно честно, объективно и всесторонне, без какой-либо попытки сгладить упущения или представить себя и свое поведение в ходе разведывательной операции в наиболее благоприятном свете. Честь ему и хвала за столь достойное поведение многоопытного профессионала! Уверен — он не одного молодого разведчика отвратил тем самым в будущем от беды.

К чему я все это вспомнил? А вот к чему: сапоги должен тачать сапожник! Н.В.Губернаторов — по своему профилю следователь, вот и пиши себе на здоровье о Г.К.Цинёве, который был куратором следствия в органах госбезопасности. Это будет и честнее, и объективнее, и правдивее. Не могут будущие разведчики обучаться на многочисленных литературно-публицистических произведениях расплодившихся сейчас бытописателей разведывательной деятельности типа Н. Долгополова. Там фантазий, аккуратно причесанной и бережно отлакированной выдумки зачастую содержится больше, чем голой, неприкрытой и порой очень неудобной правды. На литературных экзерсисах М.П.Любимова тоже учиться вряд ли стоит, ведь вышедший из-под его пера бумажный мусор — это откровенная саморекламная продукция, даже если для непрофессионалов она внешне выглядит очень даже внушительно и весомо.

Возвратимся к фигуре Цинёва. Решение о смещении с должности Председателя КГБ СССР В.Е.Семичастного и назначении вместо него Ю.В.Андропова было принято по предложению Л. И. Брежнева единогласно на заседании Политбюро ЦК КПСС в мае 1967 года. Семичастный в работу разведки и контрразведки не вникал, да особо даже и не пытался. Подготовкой и обновлением чекистских кадров тоже не занимался, считая, что комсомольский задор и боевой натиск и без того поможет добиться успеха его выдвиженцам. Многочисленные заседания, на которых Семичастный периодически выступал с пустыми и трескучими речами, только раздражали опытных чекистов. Когда Семичастного сняли с должности Председателя КГБ и отправили на Украину одиннадцатым (!) заместителем главы республиканского правительства, большинство кадровых работников КГБ восприняло это с воодушевлением, и Ю.В.Андропов в дальнейшем не обманул их надежды и ожидания. Через несколько дней заместителями Ю.В.Андропова были назначены С.К.Цвигун, Г.К.Цинёв и А.Н.Малыгин, которые заняли смежные кабинеты на четвертом этаже основного здания на Лубянке.

Георгий Карпович Цинёв приходился родственником Л.И.Брежневу и имел неофициальный статус его доверенного человека в органах, лично докладывая ему обо всём происходящем в КГБ. «Цинёв имел независимые прямые выходы на Генерального секретаря ЦК КПСС Л.И.Брежнева, что заметно осложняло работу КГБ, особенно по кадровой линии», — отмечал генерал-лейтенант И.Л.Устинов. Военный контрразведчик генерал-майор Б.В.Гераскин вспоминал позднее: «Цинев, в противоположность Цвигуну, невысокого роста, обыденной внешности, всегда с наголо бритой головой. Человек живого ума, не лишенный проницательности, весьма энергичный и подвижный. В нем уживались простота, доступность и обманчивая открытость с капризностью, непредсказуемостью, восприимчивостью к сплетням, властолюбием и болезненным стремлением постоянно быть на виду… Цинев никогда ничего не забывал, глубоко таил в себе недоброжелательство и всегда находил возможность свести личные счеты». Могу к этому наблюдению добавить следующее. Когда в 1987 году на коллегии КГБ рассматривался вопрос о случаях нарушения «социалистической законности» в работе Третьего главного управления и органов военной контрразведки на местах все отлично понимали, что претензии нужно предъявлять в первую очередь не генерал-полковнику Н.А.Душину, которого после этого сняли с должности и отправили на пенсию, а к сидящему здесь же в зале другому члену Коллегии, первому заместителю Председателя КГБ генералу армии Г.К.Цинёву. Именно он на протяжении нескольких десятилетий был бессменным куратором работы военных контрразведчиков — наследников легендарного «Смерша», и всячески настраивал их на массовое выявление потенциальных предателей и шпионов среди военнослужащих любой ценой, в том числе и путем организации откровенных провокаций.

Должен сказать, что куратор военной и обычной контрразведки Г.К.Цинёв попортил немало крови и начальствующему составу, и рядовым оперативным сотрудникам центрального аппарата. Пока до переезда в Ясенево разведка теснилась в помещениях на 7-м этаже основного здания на Лубянке, именно Цинёв добился от Андропова и Федорчука распоряжения, чтобы в основном здании все военнослужащие ходили на доклад к высшему руководству исключительно в мундирах и соблюдали при этом все положенные по Уставу Вооруженных Сил СССР требования. Немало сотрудников центрального аппарата, в том числе и ПГУ, пострадали в тот период за неотдание ему воинской чести, за помятый мундир, за нечищенную обувь и за многие другие незначительные прегрешения. Самодур, больше ничего добавить не могу. В Краснознаменном институте КГБ месяцами целенаправленно выбивали дух «сапогов» (прошу извинения у кадровых военных за этот слэнг), который мог бы привести к расшифровке разведчика в его конспиративной работе за рубежом (и, увы, порой действительно приводил). Когда разведка стараниями Ю.В.Андропова перебралась на постоянное жительство в «лес», в Ясенево, многие вздохнули с явным облегчением.

Между прочим, известное сейчас «подмосковное Лэнгли» в Битцевском лесном массиве вовсе не было построено специально для нужд разведки, как думают и даже утверждают многие. Оно досталось ПГУ во многом случайно, в результате поразительной гибкости, отменной маневренности и мгновенной управленческой реакции Ю.В.Андропова. За создание этого административного, учебно-тренировочного и жилого комплекса в лесу, между прочим, большой коллектив архитекторов и строителей получил Государственные премии СССР (или Совета Министров СССР, не помню точно), поскольку он был признан образцовым примером удачного масштабного градостроительного решения без нанесения весомого ущерба окружающей среде. Помнится, еще в 1976—1978 гг. я утром по дороге в здание собирал мимоходом белые грибы и вовсю кормил «вкуснятиной» многочисленных белочек. Это сооружение было построено по заказу Международного отдела ЦК КПСС как комплекс загородных зданий для так называемой «ленинской школы». Это было условным названием известной еще со времен Коминтерна богадельни по подготовке партийного актива коммунистических партий и левых организаций ряда стран, находившихся у себя на родине на нелегальном или полулегальном положении. Кстати, подземный тир для стрельбы из боевых видов оружия там с самого начала был одним из лучших в стране. Насколько я припоминаю из рассказов сослуживцев, руководители международного отдела во главе с М.А.Сусловым и Б.Н.Пономаревым уже на финальной стадии строительства комплекса вдруг стали недовольно крутить носом ввиду его очевидной территориальной удаленности от Старой площади и отсутствия обещанной сотрудникам удобной транспортной инфраструктуры. Кто-то во время «слил» эту ценную информацию Андропову, и тот сразу же оценил всю прелесть этого загородного объекта, на территории которого, кстати, был позднее посажен фруктовый сад его имени.

Одним словом — веселый был человек Георгий Карпович, к нему сам Ю.В.Андропов не без оснований относился с явной опаской. Когда в 1978 году три новоиспеченных заместителя председателя КГБ «уползли» все же из-под его очень назойливой опеки, а сам он «в утешение» через месяц получил маршальскую звезду, «кадровый тромб», наконец-то, рассосался. В.А.Крючков получил возможность самостоятельно, уже от своего имени подписывать многие письма, обращения и другие документы в Инстанции. Но не это было главным. Принципиально важным было то, что В.А.Крючков в своем новом качестве зампреда КГБ вошел в состав двух важнейших правительственных органов — Военно-промышленной комиссии (ВПК) Совета Министров СССР и Комиссии по новой технике (КНТ) при Совете Министров СССР. Впоследствии в том же качестве он стал полноправным членом еще двух правительственных органов — Комиссии СМ СССР по вопросам Арктики и Антарктики и Комиссии СМ СССР по вопросам мирового океана, морского дна, шельфа и прибрежной зоны. Все это было напрямую связано с деятельностью как научно-технической, так и политической и даже нелегальной разведок.

До 1985 года ВПК возглавлял зампред правительства СССР Л.В.Смирнов, который, как и сам Крючков, был избран в марте 1984 года депутатом Верховного Совета СССР 11 созыва. На мой субъективный взгляд, он был гораздо более глубоким по своим масштабам видения и принятия решений руководителем ВПК, чем его преемник Ю.Д.Маслюков. Могу судить об этом по документам, которые довелось прочитать. Но тут уж «архитектору перестройки» М.С.Горбачеву было, как говорится, виднее — все карты у него были на руках и в запасной колоде тоже. В ноябре Комиссия Президиума Совета Министров СССР по военно-промышленным вопросам (ВПК) была преобразована в Государственную комиссию Совета Министров СССР по военно-промышленным вопросам в качестве постоянно действующего органа, осуществлявшего руководство единым комплексом оборонных отраслей промышленности. В ее состав вошли девять министерств (знаменитая «девятка») — авиационной промышленности, машиностроения, оборонной промышленности, общего машиностроения, промышленности средств связи, радиопромышленности, судостроительной промышленности, среднего машиностроения и электронной промышленности. Тем самым роль В.А.Крючкова, как постоянного члена этой госкомиссии, еще более возросла. Вот как раз с позиций своего членства в ВПК и КНТ новоизбранный депутат Верховного Совета СССР 11-го созыва Владимир Александрович Крючков и стал успешно осуществлять свою многогранную и плодотворную деятельность по оказанию содействия не только жителям Минского (сельского), Червенского, Пуховичского и Логойского районов Минской области Белорусской ССР, но и всему народно-хозяйственного комплексу Белоруссии в целом.

Я здесь приведу лишь несколько конкретных эпизодов его деятельности в научно-технической сфере, но, думается, они дадут весьма наглядное представление о подходах Владимира Александровича к вдумчивому и бережному отношению к потреблению того огромного материального и интеллектуального богатства, которое добывалось за рубежом по каналам НТР (научно-технической разведки). Здесь были свои особые правила, свои источники поступления, свои специфические задачи, своя собственная отчетность и даже свои особые каналы реализации в виде так называемых «Отделов специнформации» в профильных министерствах и «групп специнформации» в головных институтах профильных министерств. В тот период шло бурное, по сути скачкообразное, развитие советской радиоэлектроники. В СССР активно работали Министерство промышленности средств связи (Минпромсвязи СССР), Министерство радиопромышленности (Минрадиопром СССР), Министерство приборостроения, средств автоматизации и систем управления СССР (Минприбор СССР), Министерство электронной промышленности СССР (МЭП СССР). Во всех этих министерствах работали на уровне заместителей глав ведомств сотрудники научно-технической разведки, у которых в подчинении были очень мощные структуры специальной научно-технической информации, куда поступала на практическую реализацию добытая разведкой информация, образцы изделий, научно-техническая документация, разрозненное и комплектное оборудование и прочие рождественские «дары Дедов Морозов» из НТР. О белорусской радиоэлектронике, в том числе и сугубо военного назначения, я расскажу немного позднее, а сейчас начну с главного — с сельского хозяйства Белорусской ССР.

Белоруссия традиционно развивалась в СССР как крупнейший машиностроительный гигант с упором на преимущественное развитие прежде всего техники сельскохозяйственного и транспортного направлений. В республике выпускались трактора (Минск, Бобруйск, Витебск), зерноуборочные комбайны (Гомель), грузовые автомобили (Минск, Могилев), карьерные самосвалы (Жодино), автобусы (Минск) и тягачи (Минск). С описания машиностроительного комплекса, пожалуй, и начнем.

В СССР, где, казалось бы, в условиях строгой плановой экономики по определению не может быть монополизма, на самом деле такой монополизм существовал и даже кое-где расцвел густым махровым цветом. Причем в самой грубой и извращенной его форме, в форме тотального подавления любых потенциальных конкурентов. Так было и в производстве комбайнов — наиболее востребованных в стране самоходных транспортно-уборочных агрегатов, особенно в условиях ежегодного дефицита кормового зерна для производства мясо-молочной продукции. Именно того самого молока и мяса, по производству которого «на душу населения в стране» Н.С.Хрущев весь период своего правления все грозился догнать и перегнать США. Звали этого монополиста «Россельмаш» (или, точнее, «Ростсельмаш»). На современном сайте завода пишется очень скромно и обтекаемо: «Само предприятие, как и его работники, также получило много наград, но ключевыми из них принято считать три: орден Трудового Красного Знамени (1930 г.), орден Ленина (1956 г.), орден Октябрьской Революции (1971 г.)». На деле же Ростовский завод сельскохозяйственного машиностроения был самым орденоносным предприятием Советского Союза — на его трудовом знамени было одиннадцать (!) различных государственных наград СССР.

Надо сказать, что еще со времен великого путаника Н.С.Хрущева в сельскохозяйственном машиностроении Советского Союза стал твориться неописуемый бардак, который закончился лишь с бесславной гибелью самого СССР. С 1961 по 1978 год в стране существовала «Союзсельхозтехника» с очень длинным и непонятным названием — Всесоюзное объединение по продаже сельскохозяйственной техники, запасных частей, минеральных удобрений и других материально-технических средств, организации ремонта и использования машин в колхозах и совхозах. Руководил этой хитрой конторой, этим очередным «чиновным облаком в штанах» какой-нибудь очередной не слишком видный и не очень заметный назначенец в ранге Министра СССР. В 1978—1985 годы ее заменила Госкомсельхозтехника — Государственный комитет СССР по производственно-техническому обеспечению сельского хозяйства. А в 1985 великий реформатор советской экономики по фамилии Горбачев придумал невиданный ранее производственно-сельскохозяйственный монстр под названием Госагропром СССР.

В период с 1980 г. по 1988 г. пост министра тракторного и сельскохозяйственного машиностроения (сельскохозяйственного и тракторного машиностроения) СССР занимал Герой Социалистического Труда (1985) А.А.Ежевский, который в 1951—1953 гг. был директором Алтайского тракторного завода в Павлодаре, а в 1953—1954 гг. директором Ростовского завода сельскохозяйственного машиностроения «Ростсельмаш». Он же в 1957—1962 гг. — заместитель начальника, а затем начальник отдела автомобильного, тракторного и сельскохозяйственного машиностроения Госплана СССР, в 1962—1978 гг. — начальник Всесоюзного объединения «Союзсельхозтехника», в 1978 — 1980 гг. — председатель Государственного комитета СССР по производственно-техническому обеспечению сельского хозяйства. Короче говоря, сельскохозяйственное машиностроение в СССР в течение десятилетий прочно и устойчиво ассоциировалось с именем А.А.Ежевского.

«Хитом хрущевской оттепели» в сельском хозяйстве страны был ростсельмашевский комбайн СК-4, ставший своеобразной визитной карточкой советского машиностроения и самым массовым советским комбайном (было выпущено более 1,2 млн. единиц этой техники), который в различных модификациях производился вплоть до 2018 года. Хорошенько вдумайтесь только в сам факт. На протяжении более чем полувека крупнейший и по существу единственный в СССР завод по производству зерновых самоходных комбайнов (для колхозов и совхозов Сибири с 1981 года стал выпускаться комбайн «Енисей-1200» производства Красноярского завода комбайнов) производил неуклюжую, малопроизводительную груду металла, имевшую, правда, одно несомненное достоинство: его, при необходимости, мог починить любой не вполне трезвый слесарь на ближайшей машинно-тракторной станции или в машинно-тракторной бригаде.

Конструкторы Ростсельмаша долго тужились, пыжились и, наконец, в 1970 году выпустили первые экспериментальные образцы нового зерноуборочного комбайна СК-5, более известно у нас в стране под названием «Нива». В 1971 году промплощадка Ростсельмаша была объявлена «Всесоюзной ударной комсомольской стройкой» в рамках подготовки к широкомасштабному производству «Нивы» — модели-долгожителя, модифицированная версия которой под маркой Nova производится и сегодня. Вот только главный инженер завода, а с 1978 года — генеральный директор «Ростсельмаша» Юрий Песков «Ниву», как позднее выяснилось, почему-то не любил и в глубине своей инженерно-конструкторской души вынашивал идею создания совсем другой зерноуборочной машины. Вот что он говорил уже в современной России: «Это была не та машина, которая нужна нашему сельскому хозяйству! Однажды был на испытаниях, где среди импортных комбайнов была представлена наша «Нива». И когда я увидел, как работают они, и как — наш комбайн, я не выдержал: «Да на кой черт он нужен! Я с ним пять лет промучился, но такая машина никому не нужна!». Конечно, запоздало оказался прав Юрий Александрович, да вот только после боя кулаками не машут.

Как руководство «Ростсельмаша» ради продвижения своей новой перспективной модели комбайна «Дон-1500» угробила действительно талантливое детище своих коллег-машиностроителей из Таганрога под названием «Дон-Ротор» — об этом специалисты еще долго будут вспоминать и при этом откровенно плеваться от возмущения. Да, «Дон-1500» стал первой в мире зерноуборочной машиной с размером барабана 800 мм, несколько повышавшего производительность комбайна и позволявшего работать на «трудных» хлебах. Да, в кабине этого комбайна уже был кондиционер, что по меркам и представлениям 80-х гг. превращало его в настоящий «комбайн мечты» для тружеников села. Но в остальном — очень даже «так себе» в сравнении с западногерманскими «Клаасами», американскими «Джон Дирами», не говоря уже о голландских «Нью Холландах»… Комбайн зерноуборочный самоходный «Дон-Ротор» КТР-10 (практическая реализация целой серии более ранних наработок команды легендарного конструктора из Таганрога, лауреата Ленинской премии Ханаана Ильича Изаксона) был предназначен для уборки зерновых колосовых культур. При оборудовании комбайна специальными приспособлениями он позволял убирать кукурузу на зерно и зерностержневую смесь, подсолнечник, семенники трав, зернобобовые и крупяные культуры, сорго, люпин — то есть он был универсальным по сферам своего применения агрегатом. Таганрогский «Дон-Ротор» отличался от ростовского «Дон-1500» наличием в комбайне роторного молотильно-сепарирующего агрегата с измененной системой привода рабочих органов. За счет этого обеспечивалась высокая производительность при уборке зерновых культур и минимальные потери зерна, при этом уменьшалось его дробление и достигалась конечная чистота зерна в бункере. Благодаря особой конструкции молотильно-сепарирующего агрегата комбайн позволял убирать сельскохозяйственные культуры повышенной влажности почв и при неблагоприятных погодных условиях. Пропускная способность молотилки «Дона-Ротора» при уборке пшеницы урожайностью 40 ц/га составляла 10—12 кг/сек., что в 1,5—2 раза превышало аналогичные показатели комбайна «Дон-1500» (6—8 кг/сек.), и обеспечивало производительность уборочных работ до 14 тонн в час при влажности зерна до 18%.

Белоруссия имела свое собственное, причем достаточно крупное предприятие по производству комбайнов — Гомельский завод сельскохозяйственного машиностроения. Однако он специализировался преимущественно на создании кормоуборочной техники (свекла, картофель, кукуруза, сено, силос и пр.). Но белорусы, которым, как и всем аграриям в нашей стране, катастрофически не хватало зерноуборочных комбайнов с «Ростсельмаша», из-за чего они ежегодно несли огромные убытки по причине потерь зерна и ухудшения его товарного качества, просто мечтали о создании у себя современного производства по выпуску зерновых комбайнов. Причем по возможности более качественных, чем «Колосы» и «Нивы», которые на переувлажненных почвах Полесья давали худшие результаты, чем на равнинах России, Украины и Казахстана.

Согласно установленному в СССР порядку практического использования сельскохозяйственных машин, оборудования и механизмов все они должны были пройти целую серию государственных испытаний в независимых от производителей учреждениях — в так называемых машиноиспытательных станциях (МИС). До распада СССР МИС находились в ведении объединения «Союзсельхозтехника», а после упразднения этой структуры были переведены на баланс Министерства сельского хозяйства.

Их главной задачей в советское время было проведение государственных испытаний новых конструкций тракторов, с.-х. машин и орудий и выдача заключений об их готовности к серийному выпуску, а также о возможности их использования в комплекте с другой техникой в конкретной почвенно-климатической зоне сельскохозяйственного производства. Наряду с этим МИС ежегодно проводили контрольные испытания машин и орудий, находящихся в серийном и массовом производстве, для определения их соответствия действующим техническим условиям и контролю качества изготовления в течение гарантированного заводом-изготовителем срока работы без ремонта, а также соответствия заявленным предприятием-производителем параметрам производительности и качества выполняемых работ. В 1985 году в СССР имелись 31 МИС и 2 научно-исследовательских института — Кубанский ордена Ленина научно-исследовательский институт по испытаниям тракторов и сельскохозяйственных машин и Всесоюзный научно-исследовательский институт по испытаниям машин для животноводства и кормопроизводства.

Одна из таких МИС — Западная машиноиспытательная станция — находилась в депутатском округе В.А.Крючкова в поселке Привольный, Минского района Минская области (сейчас это Белорусская МИС). Первым директором станции был назначен по совместительству директор Научно-исследовательского института механизации и электрификации сельского хозяйства в составе АН БССР Михаил Ефремович Мацепуро. В 1947 году он в возрасте 39 лет был избран академиком АН БССР и академиком-секретарем АН БССР, членом Президиума АН БССР. М.Е.Мацепуро был директором Западной МИС с 1948 по 1950 год, при нем станции в 1950 году от Министерства совхозов БССР было передано хозяйство «Горкий Апчак», на базе которого с 1951 года было развернуто строительство полномасштабной производственной базы МИС. С 1972 г. по 1976 г. и с 1981 г. по 2002 г. станцией руководил Александр Викентьевич Короткевич, с которым мне и довелось очень тесно общаться по многочисленным депутатским делам В.А.Крючкова. Под его руководством станция стала одной из ведущих в бывшем СССР и неоднократно выходила победителем во Всесоюзном социалистическом соревновании. Сам же Короткевич успешно защитил кандидатскую, а затем и докторскую диссертации и издал свыше 160 научных трудов и учебных пособий, а также получил 44 авторских свидетельства на свои изобретения. Программой одной из первых поездок В.А.Крючкова в свой депутатский округ предусматривалось посещение как раз Западной МИС. Эта поездка оказала огромное влияние на всю его дальнейшую работу как депутата, потому что работники Западной МИС поставили перед ним целый ряд вопросов, имевших, не побоюсь этого слова, общегосударственную значимость. Один из них прямо касался вопроса перспектив и направлений дальнейшего развития советского комбайностроения. Кратко напомню, как в то время обстояли дела со средней урожайностью и уборкой зерновых культур в СССР.

В год поездки под зерновые культуры в СССР было засеяно 116, 5 млн. гектаров пашни, собрано 106,6 млн. тонн зерна, из них озимой пшеницы — 16,4 млн. тонн, яровой пшеницы — 24,8 млн. тонн и озимой ржи 11,5 млн. тонн. По данным ЦРУ США (наша статистика в этом вопросе не вполне достоверна) СССР в это же время закупил за рубежом порядка 45 млн. тонн зерна, их них примерно половина пришлась на долю пшеницы. То есть, в среднем по стране урожайность зерновых в 1984 году составила 9,15 центнеров с гектара (в целом по России — 13,3 ц/га). В 80-ые годы в СССР, если верить государственной статистике, более 50% посевов составляли сорта сильной и ценной по качеству пшеницы. Однако, она могла дать хороший урожай исключительно при ее уборке в благоприятных погодных условиях, при отсутствии неоправданных потерь из-за нарушения сроков жатвы (осыпание колоса) и при соблюдении всех условий техники уборки, полной исправности машин и механизмов, отсутствия хищений на всех этапах транспортировки зерна на сборные пункты и элеваторы.

Скажу так: на мой непросвещенный взгляд, со всех сторон было бы гораздо более рациональным, если бы труженикам села заранее обусловленную часть урожая передавали бы во владение просто «за так, за спасибо», избавив их от горечи созерцания того, как собранное ими же зерно горит (и образно, и натурально) в валках из-за очевидной нехватки уборочной техники. Да они бы своему собственному, личному зерну никогда бы не дали так бесславно погибнуть, ночами бы убирали все скошенное вместо тихого и позорного воровства зерна! Нечто подобное сегодня ежегодно происходило в России с лесом: законодательный кретинизм уже двинулся было в сторону современного варианта «закона о трех колосках» (административное и даже уголовное преследование) за организацию сбора валежника — мертвых деревьев, лежащих на земле, но хватило ума слегка одуматься. Если ранее валежник относился к древесине, заготовка которой строго регламентировалась, то 1 января 2019 года вступил в силу закон, согласно которому валежник отнесен к недревесным лесным ресурсам (Федеральный закон от 18.04.2018 №77-ФЗ).

Теперь, как торжествующе провозгласили в СМИ, «собирать валежник в лесу для собственных нужд, граждане могут свободно и совершенно бесплатно». Но при том, однако, непременном условии, что это «не происходит в коммерческих целях (с целью перепродажи)». Ой, спасибо бесконечное, благодетели наши, что собираетесь наказывать граждан только за «нарушение установленного порядка сбора валежника»! В Финляндии, как и в ряде других зарубежных стран, деньги платят всем охочим за санитарную очистку леса и от сухостоя, и от валежника, и от бурелома, и от кустарника, и даже за обычный сбор веток и лесного мусора, ухудшающих экологию произрастания молодняка.

А в это же время в России ежегодно регистрируется от 9 тыс. до 35 тыс. лесных пожаров, охватывающих площади от 500 тыс. до 3,5 млн. га. Согласно данным МЧС России и Рослесхоза, всего с начала 1992 года по конец 2018 года в России зарегистрировано порядка 635 тыс. пожаров, затронувших земли лесного фонда. В среднем размер ущерба от лесных пожаров в год составляет порядка 20 млрд. рублей, из них от 3 до 7 млрд. рублей — ущерб лесному хозяйству из-за потери древесины. Чушь, конечно, несусветная, эти цифры явно взяты с потолка. Но, даже если принять их как достоверные, то раздать каждому гражданину России ежегодно по 120 рублей просто так, «на халяву» или «на пропой души», все равно будет гораздо умнее, чем в очередной раз сгноить народное добро собственным «ничего-не-деланием». Имеющим, однако, в своей основе отчетливую корысть и выгоду отдельных заинтересованных лиц. Будучи недавно в Красноярске, врио руководителя Федерального агентства лесного хозяйства (Рослесхоз) Михаил Клинов назвал площадь лесных пожаров в 2019 году — она составила около 1% от всей площади лесного фонда России. Значит, с такими темпами мы сможем взирать на бушующие лесные пожары совершенно спокойно и безбоязненно еще 99 лет…

Однако перейдем снова к белорусскому хлебу. Далеко не все знают, что сегодня по урожайности зерновых Белоруссия из всех бывших советских республик уступает лишь Украине, зато значительно опережает Казахстан, идет впереди России и находится примерно на одном уровне с Арменией. Здесь поставлена общегосударственная задача достижения производства зерновых на уровне 40 центнеров с гектара на круг по всей стране, причем уже в текущем году производительность достигла более чем 37 центнеров с гектара! И все это происходит в государстве, где настоящих, качественных пахотных земель сравнительно немного, сплошь небольшие участки пашни, перелески, низины и неудобья, затрудняющие использование действительно высокопродуктивной техники при посадке семян и при сборе урожая.

До поездки вместе с депутатом в Белоруссию я совершенно не мог понять истинного смысла фразы «земля рождает камни» — считал это просто образным сравнением, фигурой речи. Оказалось, что это вовсе не так — во многих местах почвы Белоруссии действительно буквально «выталкивают» увесистые булыжники из своего тела. Я собственными глазами видел из окна машины, проезжая вдоль свежевспаханного поля, как специальный уборочный трактор сгребал эти камни в кучи, и само поле оставалось после этого чистым. Но буквально через несколько дней проезжаем здесь же — то тут, то там вновь появились из-под земли эти окаянные булыжники! Совсем недавно первый заместитель председателя Вилейского райисполкома Игорь Шевелев рассказывал представителям прессы, что сбор камней в поле — нормальный ежегодный процесс, и убирают камни не только на полях Вилейского района, но и по всей Минской области одновременно с посевом, «чтобы не угробить технику». «У нас есть распоряжение председателя облисполкома о шефской помощи сельхозпредприятиям по уборке камней. И нет ничего страшного в том, что люди на два дня съездили в поле, поработали на природе. Я тоже студентом камни собирал и ничего!» — рассказал Шевелев. Батька Лукашенко, кстати, предложил местных тунеядцев мобилизовывать на уборку камней — совсем как отправка алкашей и хулиганов на песчаный карьер в кинофильме «Операция „Ы“ и другие приключения Шурика».

И вот на таком неудобье, на такой каменистой почве трудолюбивые белорусы уже в 1984 году получали аж по 21 с половиной центнера с гектара в целом по республике! В то время, как в СССР в качестве «героического подвига» устанавливалась планка по зерновым в размере 14 центнеров с гектара. Это вам, извините, далеко не то же самое, что плодородный чернозем моей любимой Полтавщины… Для Белоруссии вопросы повышения производительности всех выращиваемых сельскохозяйственных культур и улучшения качества используемой для этого техники всегда занимали большое и очень видное место в мыслях, в поступках и в решениях руководителей самых различных звеньев. Именно поэтому они в числе последних в советской стране отказались от дальнейшего равнения на контрольные цифры горбачевской Продовольственной программы — героически, но безуспешно пытались ее выполнить аж до бесславного конца самой программы. Помнится, руководитель МИС А.В.Короткевич тогда много чего прогрессивного продвигал депутату в беседах и немало чего полезного для станции «выцыганил» мимоходом у главы советской внешней разведки, всего сейчас уже и не помню. Однако три конкретных проекта я все же упомяну и начну с самого простенького — с машины по внесению удобрений МВУ-30. Кое-что полезное вы сможете самостоятельно почерпнуть здесь (https://zen.yandex.ru/media/bezavtojizninet/zabytoe-detisce-maz-mvu30-5cb362228fc6bd00b323bb64).

Строго говоря, вспоминать сейчас об этом после того циркового представления, которое устроили всему миру наши партнеры по ШОС — дружелюбные и вечно улыбающиеся китайцы, которые наплевали с высокой колокольни на все эти патентные ухищрения хоть западников, хоть россиян, хоть сверхмудрых, сверхпредусмотрительных и сверхосторожных израильтян не только поздновато, но порой и смешно. Они просто-напросто массово, широкомасштабно и очень нахраписто клепают «репликат» всего наиболее интересного, продвинутого и перспективного в мире науки и техники, и сегодня в насквозь глобализованном мире никого и ничем уже не удивишь.

И это, в общем-то, правильно и справедливо. E=mc² предназначено не только для соплеменников А. Эйнштейна, но и для всего остального человечества. Да, за изобретение, за открытие, за очередной музыкальный шедевр Аллы Пугачевой или за голую грудь какой-нибудь Анжелины Джоли по положениям Женевской конвенции по авторскому праву (Universal Copyright Convention) какую-никакую денюжку отстегивать, может быть, и надлежит. Но умные люди (а китайцы, безусловно, первые среди них после евреев) все эти глуповатые, навязанные глобалистами всему миру условности легко и играючи обходят. Берут нужное изделие в двух экземплярах. Один отправляют на всесторонние и всеобъемлющие испытания, а другой бережно раскручивают до винтиков, производят абсолютно все то же самое, только слегка меняют названия изделий и ставят на них свои клейма, штампы и прочую авторизованную мишуру. Затем вновь собирают и запускают на мировой рынок товаров и услуг по демпинговым ценам машины, агрегаты и даже готовые изделия той же микроэлектроники, но уже под своим собственным, китайским брэндом.

В случае с машиной для внесения удобрений МВУ-30 по этому весьма заманчивому, но, однако, несколько скользковатому пути, советские организации не пошли. И, кстати, совершенно зря, если обозревать ситуацию с моей местечковой колокольни — я бы наверняка поступил по заветам великого кормчего: «Неважно, какого цвета кошка — важно, чтобы она ловила мышей». За основу для создания машины по внесению удобрений МВУ-30 была взята американская машина BIG-A2500 американской фирмы Rickel Manufacturing Co. — очень известной в свое время по моделям серии Terra Tires и Big A компании, основанной Эдом Риккелом. Я уж и не представляю себе сейчас, каким образом оригинал этой модели попал на опытные испытания в Западную МИС. Но сама машина явно запала в душу испытателям — они ее дружно нахваливали В.А.Крючкову хором, просто взахлеб, удивляясь и восторгаясь одновременно. Самым большим достоинством этой машины, насколько мне помнится, помимо очень впечатляющей площади единовременного внесения удобрений (сравнимой разве что с самолетом типа «кукурузник») было невероятно малое удельное давление колес машины на почву. У нас же подобных машин даже близко не проглядывалось ни в военной, ни уж, тем более, в гражданской сферах потенциального применения.

То, что рассказали Владимиру Александровичу настырные минчане об этой машине, даром не прошло. По линии Комиссии по новой технике он тут же, сразу после возвращения из поездки в округ стал «пробивать» нужное решение и сравнительно легко добился положительного результата. Затем пошли соответствующие указания в резидентуры — и уже в скором времени как о самой американской «чудо-машине», так и обо всех ее ближайших зарубежных аналогах мы знали буквально все, вплоть до некоторых хитрых особенностей шайбы уплотнительного механизма в гидроусилителе агрегата. Однако с разгадкой секретов подготовки нужного состава резиносмесей для промышленного изготовления колес низкого и сверхнизкого давления дела шли туговато. В свое время я сам это хорошо прочувствовал на примере некоторых опытных работ в НИИ резиновой промышленности (сейчас Научно-исследовательский институт эластомерных материалов и изделий) и на Московском заводе «Каучук», где после третьего курса многие из нас проходили первую производственную практику и мне довелось месяца полтора потрудиться «каландровожатым» (оператором каландра для приготовления резиносмесей). В конце-концов и с этой задачей худо-бедно справились ярославские шинники, которые после многих месяцев упорной работы и испытаний опытных образцов сумели все же достичь нужных параметров резины для колес. Всю разработанную техническую документацию они впоследствии передали на Бобруйский шинный завод для организации производства МВУ-30 в «едином белорусском кластере».

Организационно работу по созданию массового производства машин МВУ-30 депутат Крючков проводил сразу по двум направлениям. Основное — через партийные и государственные органы Белорусской ССР, которые немедленно и с большим энтузиазмом откликнулись на его инициативу и пообещали всемерную помощь и поддержку в организации производства материалов и комплектующих на многочисленных машиностроительных предприятиях Белоруссии. Включая организацию сборочного производства на действующих мощностях Минского автомобильного или Минского тракторного заводов (первый секретарь ЦК Компартии Белоруссии Николай Никитович Слюньков, сам бывший авто — и тракторостроитель, твердо обещал Владимиру Александровичу обеспечить свой личный контроль за реализацией данного проекта).

Другое направление — принятие необходимых общегосударственных управленческих решений по линии Комиссии по новой технике при СМ СССР, «де-факто» возглавляемой тогда первым заместителем Председателя Госплана СССР Б.А.Ситаряном, который впоследствии стал заместителем Председателя Совета Министров СССР — председателем Государственной внешнеэкономической комиссии Совмина СССР. Комиссия рассмотрела на своем заседании детальный технический отчет Западной МИС о результатах испытаний МВУ-З0 и внесла в Правительство СССР предложение об изготовлении пробной (30 машин) партии с последующим направлением каждого опытного образца в одну из зональных МИС на предмет испытания ее пригодности к работе в различных почво-климатических зонах и при производстве самых различных сельскохозяйственных культур.

Забегая вперед, скажу, что даже в условия полной неготовности обслуживающего персонала к эксплуатации подобной высокопроизводительной техники, некоторого неоправданного перерасхода и неравномерности вносимых удобрений, результаты везде оказались просто потрясающими. И тогда уже на общегосударственном уровне было принято решение об изготовлении малой серии (300 машин) с направлением образцов в наиболее передовые хозяйства разных отраслей (производство зерна, свеклы, картофеля, кукурузы, рапса и пр.). Головное сборочное производство было организовано, как и задумывалось, на мощностях Минского автозавода. К сожалению, развал СССР поставил жирный крест и на этом многообещающем проекте.

Второе прогрессивное начинание депутата Крючкова было связано с проблемой внесения жидких минеральных удобрений в почву не в момент посадки семян растений, а уже в процессе их роста. Надо сказать, что с организацией процесса подкормки растений у нас в стране царил настоящий «каменный век» — вносились в основном туки, причем поверхностно и по технологии, которую горожане каждую зиму с большим неудовольствием и с явным неодобрением наблюдают на дорогах и тротуарах городов. Вертится диск, из бункера сыпется антиобледенительная солевая смесь, в результате — где густо, а где и пусто. При таком варварстве СССР никогда не смог бы достичь требуемого агрохимического показателя внесения удобрений в почву для питания различных растений, зато напрочь угробил бы все пруды и малые реки, куда дождевыми потоками смывались излишки нерастворившихся минеральных удобрений. Про жидкий навоз и прочее сортирное добро я сейчас речи не веду — все это вносится в почву «до» посева, а не после.

Технология инъекционной корневой подкормки жидкими удобрениями (внесение жидких минеральных удобрений КАС или ЖКУ в почву) тогда только начала развиваться, в основном в направлении создания различных навесных агрегатов на базе рамы междурядных культиваторов. Идея создания своеобразных «шприцов» для принудительного впрыскивания жидких удобрений на глубину до 12 см только-только зарождалась, лишь начала апробироваться на опытных зарубежных образцах. И опять же, использование различных агрегатов при подкормке зерновых культур весной требовало установки на них шин низкого и сверхнизкого давления уже не для недопущения уминания почвы, а для предотвращения травматизма ростков растений.

Самые разные машины и механизмы были испытаны для решения этой задачи на Западной МИС, но ни одно из них удовлетворительного результата для почвенных условий Белоруссии не дало. Однако упорные и настойчивые белорусы не сдавались. С помощью своего уважаемого депутата и при действенной поддержке всей научно-технической разведки СССР они все же нашли решение по принципу «дешево и сердито». Голландские ликвилайзеры — это, конечно, очень круто, но для тогдашних советских условий, когда слегка бухой тракторист осуществляет рядковую посадку семян, они еще долго совершенно очевидно не подойдут. Это стало реально возможным только в эпоху широкого и массового применения GPS-навигаторов в машинно-тракторных комплексах, когда автоматика работает, а оператор может потихоньку, украдкой пить в своей персональной кабине холодное пивко.

Конечно, найденное белорусскими конструкторами решение было явно «не концом XX века» в сельскохозяйственном машиностроении, но и оно позволило отказаться как от достаточно разорительного рассыпания туков по поверхности пашни, так и от бездумного выливания жидкой органики на почву. Было создано сразу несколько прицепных агрегатов. В основном не автономных, а с отбором мощности от трактора для питания насосов резервуара с удобрениями, а дальше — пошел широкий полет конструкторской фантазии в разработке систем подачи питательной смеси на «шприцевые» устройства. И опять же, одна из основ достигнутого успеха — все те же витебско-ярославские колеса широкого профиля и пониженного давления на почву. Вот что в конечном итоге из всего этого получилось в Белоруссии на Бобруйском заводе разбрасывателей удобрений (сейчас — холдинг «Бобруйскагромаш») — машина для внесения жидких органических удобрений МЖУ-20-01 (htth://bobruiskagromach.com/catalog/technique_for_ application_of_fertilizers/mju_20/).

Третий эпизод плодотворного сотрудничества депутата Крючкова и Западной МИС связан уже непосредственно с «Ростсельмашем» и с министром сельхозтехники А.А.Ежевским, которых я упоминал ранее. Начало ему положило письмо директора Западной МИС А.В.Короткевича с грифом «секретно», адресованное депутату ВС СССР В.А.Крючкову. В секретариате ПГУ долго не могли сообразить, что с этим «секретным донесением с мест» делать, пока, наконец, не догадались «сбагрить» эту депешу мне. Из-за этого злополучного письма мне пришлось, согласно правилам секретного делопроизводства, всему досье с перепиской депутата присваивать тот же гриф секретности, а для того, чтобы затем сдать все накопленное досье в архив, пришлось организовывать целую процедуру комиссионного снятие грифа секретности с этого обращения. О чем в нем шла речь? О ГДР-ском зерноуборочном комбайне Е516 фирмы «Фортшритт» («Прогресс»), который тогда проходил серию ежегодных испытательных работ на Западной МИС. И который показал в условиях Белоруссии очень впечатляющие результаты в сравнении с аналогичной продукцией «Ростсельмаша». Но его, несмотря на это, как писал директор МИС, всячески «гнобил, затирал и не давал ходу» министр Ежевский.

Далее Короткевич, явно с подачи республиканского руководства, аккуратно и ненавязчиво, но весьма отчетливо и недвусмысленно проводил мысль о целесообразности организации «сборочного» производства этих комбайнов в Белоруссии (надо понимать — в Гомеле) из комплектующих, которые поставлялись бы ГДР в счет частичного погашения разницы между ценой нефти из СССР и ценой нефтепродуктов, продаваемых ГДР на Запад. Прежде всего, в ФРГ, непосредственно с нефтеперерабатывающих заводов в Шведте, Шпергау и Ростоке. Что и говорить, тогда высказанная белорусами идея выглядела весьма заманчивой. В 80-х годах наблюдалось мировое перепроизводство (излишняя добыча) нефти. Произошло это вследствие серьёзного сокращения спроса на сырую нефть, вызванного резким повышением цен в результате нефтяного эмбарго 1973 года и исламской революции в Иране 1979 года. Однако производство в основных нефтедобывающих странах не сокращалось, в том числе по чисто технологическим причинам и по причине отсутствия достаточных резервных емкостей нефтехранилищ. К 1980 году цена нефти на мировом рынке достигла своих пиковых значений в размере 35 долларов за баррель, а к 1986 году резко упала более чем в три раза, до 10 долларов за баррель и даже ниже. До 1985 года наши немецкие друзья вместо переработки всех поставляемых им объемов советской нефти на своих НПЗ тупо занимались ее реэкспортом на Запад, получая безо всяких усилий немалую валютную выручку в виде разницы между ценой сырой нефти на мировом рынке и той льготной ценой, по которой они получали нефть из СССР в рамках торгово-экономических связей со странами СЭВ, осуществляемых в «переводных рублях». В 1986 году СССР получил за экспорт нефти и нефтепродуктов лишь 5 млрд. инвалютных рублей (вместо прежних 10—12 млрд. рублей в год). Когда мировые цены на нефть упали, ГДР уже больше не могла рассчитывать на получение прежней достойной маржи от реэкспорта советской нефти на Запад, наоборот — реэкспорт стал скорее убыточным. Комбайны марки «Фортшритт» — это, конечно, хотя и не свободно конвертируемая валюта, но какую-то часть дыры, образовавшейся в торговом балансе ГДР-СССР, они все же могли бы покрыть.

Депутат Крючков очень внимательно отнесся к данному обращению: дал различные поручения многим подразделениям разведки и даже отдельным сотрудникам, начиная с офицеров действующего резерва в структурах СЭВа и заканчивая Представительством КГБ СССР при МГБ ГДР. Очень подробный и, как всегда, добротный и обстоятельный материал по указанию Л.Н.Шапкина подготовил НИИРП (только на сей раз не резиновой промышленности, а разведывательных проблем). Одним словом, к постановке этого вопроса на уровне Комиссии по новой технике и самого правительства В.А.Крючков подготовился очень основательно. Да и к предстоящим разговорам с немецкими друзьями также был всесторонне готов. По-моему, моя несостоявшаяся командировка в ГДР вместе с Крючковым была связана как раз с данным вопросом.

Несколько слов для лучшего представления об этом предприятии и выпускаемой им продукции. Это было одно из самых крупных сельхозпредприятий не только в ГДР, но во всей послевоенной Германии. История компании Фортшритт (Fortschritt) началась в 1949 году — два предприятия из Нойштадта и Столпена получили общее название «Фортшритт», а в 1951 году произошло слияние уже пяти заводов Восточной Саксонии: Herkules — Stolpen-Singwitz-Bischofswerda-Kirschau. Основное производство объединённого предприятия VVB LBH Fortschritt было сосредоточено в Нойштадте. С 1955 года Фортшритт начинает производство кормоуборочных комбайнов. С 1970 по 1989 годы их было произведено около 90 000 единиц, что стало мировым рекордом по данному виду техники. Зерноуборочный комбайн E 516 выпускался с 1977 года, и в то время он был одним из самых мощных комбайнов на мировом рынке: до 1983 года как комбайн завода Singwitz, а затем до 1988 г. как комбайн E 516b завода Bischofswerda. Его преемником стал зерновой комбайн повышенный производительности E517 с пропускной способностью 16 кг/сек. — ровно вдвое больше, чем у комбайна «Дон-1500» «Ростсельмаша».

Для того, чтобы осознать, насколько важной с государственной точки зрения была затронутая минчанами проблема, нужно немного погрузиться в некоторые существенные детали производства зерноуборочной техники. Как вообще убирают с поля зерновые культуры? В зависимости от состояния растений, сорта и почвенно-климатических условий их убирают однофазным (прямое комбайнирование) или двухфазным (раздельным) способом. В первом случае зерноуборочными комбайнами скашивают и обмолачивают растения, достигшие в колосе 95-процентной полной спелости. Такую уборку необходимо выполнять строго в сжатые сроки, при этом влажность зерна непременно должна быть в пределах 14—17%, а высота среза для полеглых и низкорослых хлебов — 10 см, для остальных — 15 см. Само зерно собирают в бункер, а солому и полову укладывают на поле в копны или в валок. Во втором случае валковыми жатками недозрелые растения (с восковой спелостью чуть выше 50%) скашивают и оставляют на поле в валках для дозревания, а через какое-то время вновь их подбирают и обмолачивают комбайнами.

В последние годы наряду с комбайновыми способами уборки стали также применяться индустриально-поточные технологии, при которых часть энергоемких и сложных операций при обработке хлебной массы выполняют на стационарных или полустационарных пунктах. Как мы видим, уже на этапах жатвы и обмолота зерна объективно возникали самые разнообразные причины для неоправданных потерь готовой сельхозпродукции.

Зерноуборочные машины обеспечивают качественную уборку только в том случае, если их рабочие органы выбраны и тщательно отрегулированы в соответствии с индивидуальными свойствами убираемой культуры, а сами растения хорошо приспособлены для машинной уборки. Пригодность той или иной культуры к машинной уборке определяется не только физико-механическими свойствами и биологическими особенностями самих растений, но также их физическим состоянием в момент уборки. На работу зерноуборочных машин оказывают влияние множество факторов: строение органов растений, длина стеблей и густота стояния, полеглость, прочность, влажность, размеры и масса семян, массовое отношение зерна к незерновой части, фаза спелости, засоренность посевов.

При скашивании низкорослых и полеглых растений приходилось снижать высоту среза, а это в условиях Белоруссии уже было технически трудным решением, связанным с возможностью поломки механизмов (вспомните упомянутые мною булыжники и валуны на поле). Высокорослые растения, наоборот, создавали неоправданную механическую перегрузку для рабочих органов уборочной машины. И в том, и в другом случае наблюдаются значительные потери выращенного урожая.

В сложных отечественных условиях рискованного земледелия «день», как гласит народная мудрость, «год кормит». И было одинаково важным не только вовремя что-то посадить, но и вовремя, причем в очень сжатые сроки, все это собрать. Высокая производительность комбайновой техники еще далеко не являлась полной гарантией достижения успеха — здесь на первое место выходило соотношение затрат на уборку зерновых к количеству и к качеству полученного конечного продукта. Комбайны Е516 по соотношению «цена — качество», «цена — производительность», «цена — валовой сбор продукции» были в тот период наиболее оптимальным вариантом для отечественных условий: высокопроизводительные, энергоемкие, ремонтопригодные и достаточно умеренные в продажной цене.

Для того, чтобы лучше понять здесь сложившуюся ситуацию и принять правильное и разумное решение, было бы достаточным просто трезво признать: да, «Лада» никогда не станет «Мерседесом», никогда, ни за что и ни при каких условиях! Это абсолютно невозможно по миллиону причин. Как там образно говорил Наполеон, услышав ответ на заданный им вопрос о причинах, по которым в ходе боя не стреляли пушки: «Ядер не было? Достаточно, мне все ясно». У «Лады», в отличие от «Мерседеса», есть куча несомненных достоинств для эксплуатации в наших условиях, прежде всего очень низкая себестоимость производства и приемлемая для основной массы покупателей продажная цена изделия. Этим стоило бы довольствоваться, давно успокоиться в безнадежном соревновательном раже и прекратить бить себя в грудь абсолютно без повода!

Но вот ведь что до сих пор пишут в диссертациях наши «ученые головы»: «В послевоенные годы в СССР были произведены крупные научные исследования, которые позволили более тщательно изучить теорию зерноуборочного комбайна. Вследствие этого, например, была повышена эффективность работы таких узлов как отбойный битер и соломотряс в процессе сепарации зерна. Таким образом, исторически сложилось лидерство заводов Ростсельмаш и Красноярского КЗ, которые и по настоящее время производят выпуск комбайнов, таких как СК „Нива“, ДОН, Енисей и их семейства». Вот вам и наглядный иллюстративный материал из раздела науки вдобавок к торжественным звукам фанфар из бравурной оды на тему плодотворной деятельности министра Ежевского и его единомышленников из флагмана монополизма в отечественном комбайностроении — завода Ростсельмаш!

Ведь показатели качества работы зерноуборочного комбайна прежде всего чем определяются? В основном двумя факторами: уровень потерь зерна и степень повреждения зерна. Потери зерна складываются из потерь колосьев и свободных зерен. За счет чего достигается качество зерноуборочных машин? Главным образом за счет конструкции их молотильно-сепарирующих органов. Именно от них зависят конечные результаты использования техники при уборке урожая. Попробуем объективно и непредвзято посмотреть на них не только традиционным для многих лет и десятилетий ростсельмашевским взглядом. Основное назначение молотильного устройства простое, как спичка — выделить полностью все зерно из колоса плюс произвести сепарацию примерно 70—80% зерна из соломы. Молотильные аппараты, применяемые на современных комбайнах, по конструкции молотильного барабана могут быть бильные, штифтовые, зубовые и аксиально-роторные. Молотильные аппараты с бильными (молотильными) барабанами получили наибольшее распространение в комбайнах отечественного производства. Это объясняется тем, что они достаточно универсальны, дают вполне удовлетворительную пропускную способность и легко ремонтируются в полевых условиях. Рабочими элементами являются бичи (!), закрепленные по всей поверхности барабана. В процессе взаимодействия бичей с растительной массой последняя претерпевает различные виды деформации, в основном перетирание и удар, в результате чего происходит отделение зерна от колоса.

Кроме обмолота бильный молотильный аппарат осуществляет выделение обмолоченного зерна через сепарирующую решетку подбарабанья (деку). Бильный барабан универсален и пригоден для обмолота большого числа сельхозкультур. Штифтовые и зубчатые молотильные аппараты по сути являются различными конструктивными разновидностями бильного, и не более того. Обработанный молотильным аппаратом ворох поступает на соломотряс. Его функцией является выделение зерна из соломы и транспортирование ее за пределы молотилки. Соломотрясы комбайнов бывают: клавишные, платформенные и роторные. Платформенный соломотряс применяется в прямоточных комбайнах, у которых ширина молотилки почти не отличается от ширины захвата жатки. Он прост в изготовлении и доступен для ремонта любому механику. Клавишные соломотрясы нашли у нас наибольшее распространение именно в силу своей надежности.

А вот западники, в том числе и ГДРовцы, давно пошли по пути создания и совершенствования роторных технологий во всем — начиная от жатвы зерновых культур и заканчивая сепарацией зерна от соломы и половы. Их аксиально-роторные устройства обеспечивали обмолот хлебной массы и сепарацию зерна из движущегося потока. Молотильный аппарат здесь представлял собой ротор с лопастями, охваченный сеткой. Хлебная масса вводилась параллельно оси вращения ротора, затем под воздействием лопастей перемещалась по винтовой траектории, закрученной вокруг оси ротора, совершая несколько полных оборотов. Вымолоченное зерно под действием центробежных сил выводилось из движущегося потока хлебной массы и выходило через отверстия сетки, а солома выводилась лопастями ротора. К преимуществам аксиально-роторного молотильного аппарата по сравнению с поперечно-поточными относятся: большая пропускная способность, меньшее дробление и потери зерна, меньшая чувствительность к изменениям уровня подачи хлебной массы, к продольному и поперечному наклону поверхности поля, а также одновременное совмещение функций молотильного аппарата и соломотряса. Были и недостатки, куда уж без них: например, забивание механизма при уборке влажных и засоренных хлебов, необходимость установки большой мощности на привод, повышенная чувствительность к загрузке решет очистки и опасность скручивания влажной, засоренной сорными растениями хлебной массы в жгуты. Но все это уже больше зависело от качества агротехники выращивания зерновых культур и от степени квалификации обслуживающего механизмы персонала.

В чем более перспективными были изделия фирмы «Фортшритт»? Прежде всего, в том, что эта компания, в отличие от Ростсельмаша, непрерывно проводила исследования по совершенствованию конструкции своих комбайнов, в основном за счет соединения преимуществ системы соломотрясов с роторной системой очистки зерна. Ее зерноуборочная техника постоянно улучшалась как в конструктивном, так и в технологическом плане. Немецкими конструкторами и инженерами разрабатывались все новые конструктивно-технологическими схемы обмолота и сепарации хлебной массы: многобарабанные, роторные (аксиальные, с поперечно расположенным ротором, с двумя роторами), с сепарирующими роторами различной конструкции, заменяющими клавишный соломотряс, с устройствами, интенсифицирующими процесс сепарации на клавишном соломотрясе и пр.

Помните, я ранее рассказывал об отечественных трудностях в подготовке нужного состава резиносмесей для производства шин низкого и сверхнизкого давления на почву? Здесь с резиноизделиями повторялась все та же неприятная история. В наклонных камерах комбайнов используются транспортерные цепи: только у нас, как обычно, грохочущие металлические, а у западников применялись зубчатые ремни с механизмами зубчатого зацепления. Тем самым обеспечивалась мощная подача даже большого количества материала на обмолот, а также, что было немаловажным для условий Белоруссии — мощное реверсирование механизма, обеспечивавшего, помимо плавной работы и низкого уровня шума, также повышенную прочность и нечувствительность к посторонним предметам, в частности — к тем самым знаменитым белорусским каменьям, «буквально растущим из-под земли».

В.А.Крючков, как депутат Верховного Совета СССР, по вопросу создания в СССР линии по выпуску немецких комбайнов Е516 на производственных мощностях «Гомсельмаша» несколько раз обращался с письмами в профильный отдел ЦК, в правительство, в министерство сельскохозяйственного машиностроения, в Госплан. Никто ему не говорил «нет», все дружно нахваливали само инженерное детище немецких машиностроителей, выражали всяческую готовность повысить объемы закупки этой техники в ГДР. Но это было практически невозможным, восточногерманские комбайны уже давно завоевали часть мирового комбайнового рынка и с успехом поставлялись за твердую валюту в Швецию, Францию, Бельгию, Финляндию и другие капстраны. Не говоря уже о Венгрии, Польше, ЧССР и Румынии, которые буквально «сметали» их с конвейера прямо на выходе с территории завода. Однако пойти на предлагаемую депутатом схему зачета части долга ГДР по поставкам нефти по экономически приемлемым ценам в счет погашения товарного или инвестиционного кредита в твердой валюте для организации промышленного производства этих комбайнов на специально создаваемой для этого промплощадке в СССР при этом никто особо не стремился. Лейтмотив оценок, высказываний и аргументов всегда был примерно одним и тем же: «Да вы только дайте нам эту валюту — мы на нее на „Ростсельмаше“ еще и не то сотворим!». Что-то до сих пор ничего похожего на современные изделия «Нью Холланд», «Клаас» или «Джон Дир» в Ростове-на-Дону так и не соорудили…

Однако Владимира Александровича (как и легендарного киношного Василия Ивановича Чапаева) просто так, голыми руками взять было невозможно. Он всегда мог найти достойный выход из положения — нашел его и в этой ситуации. Он подключил к решению данного вопроса одного из наиболее влиятельных политических деятелей ГДР — члена Политбюро ЦК Социалистической единой партии Германии (СЕПГ), генерала армии, дважды Героя ГДР, дважды Героя Труда ГДР, Героя Советского Союза Эриха Мильке, с которым он был в очень теплых и даже, можно сказать, дружеских и доверительных отношениях. Мильке очень внимательно выслушал просьбу Крючкова и вскоре поднял на одном из заседаний Политбюро ЦК СЕПГ настоящую бучу относительно незамедлительного комплексного изучения всех возможных вариантов резкого прироста объемов выпуска основных комплектующих комбайна Е516 с поставкой избытка всей сверхплановой продукции исключительно в СССР. Основная трудность здесь была связана с лимитами производственных мощностей ГДР по выпуску дизельных моторов для этих комбайнов. Но и эта проблема тоже оказалась решаемой за счет активного и решительного задействования скрытых (в основном — мобилизационных) резервов и технологических возможностей Ярославского и Тутаевского (а в части создания необходимой проектно-конструкторской документации также и Рыбинского) моторостроительных предприятий СССР. В конечном итоге и в ожидании лучших времен, которые так и не наступили, предприятие «Фортшритт», которое являлось в ГДР головным по объемам экспорта сельхозтехники, в качестве временного, палиативного решения возникшей проблемы стало ежедневно отправлялись на Восток по целому спецэшелону (!) со своей готовой продукцией, в основном с зерноуборочными комбайнами моделей Е516 и Е517.

Какие дальнейшие шаги предприняло белорусское руководство в этом направлении я, откровенно говоря, не знаю. После перехода на работу вместе с В.А.Крючковым на Лубянку непосредственно следить за процессом оказания Управлением «Т» ПГУ практической помощи белорусским товарищам по депутатской линии я стал уже значительно меньше. В научно-технической разведке дело уже давным-давно было «поставлено на поток» и осуществлялось в строгом соответствии с утвержденными директивными органами заданиями и поручениями, в том числе и выработанными на основе предложений депутата Владимира Александровича Крючкова.

Думается, на «Гомсельмаш» и на другие машиностроительные предприятия Белорусской ССР потребная технологическая документация в сфере «ноу-хау» и по прочим проектно-конструкторским премудростям по линии отдела специнформации поступала бесперебойно и в режиме «non-stop» вплоть до всем известного исторического события в беловежских Вискулях… Что было далее — не знаю.