Военная хроника 1944-1945

Вадим Холдевич

Бои идут на улицах Берлина. Батальоны где-то впереди. Их отделяют от нас громады очень разрушенных и менее разрушенных зданий. Наша маломощная РБМ никак не желает держать устойчивую связь. Кажется, наконец услышал голос радиста танка командира батальона, и можно запросить обстановку. Но голос теряется среди треска атмосферных разрядов, писка морзянки, трескучей немецкой речи. А связь очень и очень нужна. Где-то в той стороне, куда ушли танки, гремят орудийные выстрелы. Они не такие раскатистые, как в степях Украины, но их глухие бубнящие взрывы вызывают не меньшее беспокойство… Для чего я написал все это? Вероятно, чтобы натолкнуть на мысль о создании книги солдатских воспоминаний.

Глава 2

Ночью, когда легла устоявшаяся тишина, как всегда, по тревоге снялись мы с обжитых за время формировки мест. В глубокой темноте, по возможности соблюдая тишину, двинулись на запад, где притаился раненый, но еще способный к яростному сопротивлению враг. Бесконечной цепочкой бригады растянулись по дорогам, тропам, по целине или пешеходным дорожкам. Наблюдаем за четкостью выполнения команд, учения не прошли задаром.

Нам, радистам, не разрешалось выходить в эфир до получения сигнала «Пламя», что определял начало нашего участия в операции, как мы были уверены, в последней операции этой долгой и трудной войны, поэтому мы единственные, кто не принимал участия в организации начала движения. По одному с нами направлению к Нейсе двигаются войска разного рода и назначения: пехота со всем своим оружием на плечах, минометчики на открытых машинах, саперы, везущие на колесах целые мосты, кухни, тянущие за собой голубую ленточку дымки, машины полевого госпиталя с красными бросающимися в глаза крестами, нарисованными спереди, с боков и сверху. Особенно много проходило артиллерии: сотни орудий, начиная с 76 мм до таких, что требовался не один трактор-тягач, чтобы перемещать их. Движение идет в несколько рядов. Иногда два потока пересекаются. Иногда танкисты используют право первоочередного проезда, некоторые садятся на холодную землю и засыпают. Монотонно гудят моторы, взвывая на поворотах. Мелькают неясные в темноте силуэты деревьев на открытых местах. Остаются позади какие-то строения притаившиеся, таинственные, часто враждебные. В лесу, который почти беспрерывно темной стеной тянется с обеих сторон, идет затаенная жизнь: доносятся приглушенные голоса людей, рокот моторов, ржание коней. И движение, движение. Кажется, кто-то огромный ищет удобную позу для сна, но, натыкаясь на твердое, вновь принимается ворочаться.

Танки движутся медленно, как будто нащупывают дорогу перезванивающимися траками.

— Что, танкисты, и вы двинулись? — раздался голос из темноты, скрывающей говорящего. Сказано это, конечно, для того, чтобы показать нам, что тронулись не мы одни.

— Давайте, давайте! В Берлине встретимся! — голос оборвался. И снова бессловесная тишина окутывает лес, людей, танки.

Часам к двум вышли к месту сосредоточения. Расставив танки по обеим сторонам просеки, мы освободили ее для тех, кто следовал за нами. Заглушив моторы, танки растворились в темноте. Проезжающие мимо вряд ли могли догадаться, что под тихо качающимися ветвями сосен, застывших стройными рядами, затаилась армада из 45 танков, стольких же самоходных орудий разных калибров: противотанковых орудий, автомашин, груженных различным снаряжением и людьми. И все это ждет сигнала, чтобы обрушиться огнем, сталью, тяжестью брони, иногда и тяжестью собственного тела, на врага, бить его всеми возможными способами, не думая о том, что, может быть, в этой последней и не самой трудной битве погибнешь и ты.

Ясно было, что остановились не меньше чем на час: не закончено сосредоточение сил, артподготовка еще и не начиналась. Можно было бы и уснуть. Но на этот раз, может быть, впервые, умение солдата спать в любых условиях нам изменило. Собственно, никто и не пытался уснуть. Преддверие боя всегда возбуждает нервы. А этот бой, который должен был завершить войну, тем более.

Разбросав шинели и плащ-палатки, мы все улеглись у лобовой части танка. И только Петров, дежуривший на рации, не имел права покинуть танк. Но он высунулся из люка водителя на всю возможную длину шнура, соединяющего шлемофон с рацией, освободил от наушников правое ухо и приготовился принять самое активное участие в разговоре, который, он знал это по опыту, обязательно сейчас состоится.

Он был прав.

— А что, ребята, впереди ведь конец войны, — продолжил какие-то свои мысли лейтенант Беленький, единственный среди нас офицер.

— Да уже скорей бы, — поддержал разговор подошедший от РСБ шофер Стародубцев. — Надоело, братцы, до чертиков.

— Вот только где мы будем ее заканчивать (что заканчивать — никто не сомневался)? Хорошо бы в Берлине. — Женька просто мечтал побывать в столице Германии, чтобы потом было что рассказывать в Салехарде.

— А по мне так хоть на этом самом месте, лишь бы побыстрее, — рассудительно заявил Стародуб, хохол из-под Полтавы. И для убедительности ткнул пальцем в палатку, на которой он лежал.

— А что, разве не слышал, как пехота тебе кричала, — со смехом отвечал Женьке Хотулев. — «Кому на Берлин — вертай направо! » Вот возьми и поверни.

— Нет, хлопцы, — лейтенант поправил планшетку, — там-то мы вряд ли побудем. Разве только на экскурсии после войны. В штабе идет разговор, что нам предстоит встречаться с американцами. Будто бы и обмундирование новое на подходе, чтобы при встрече поприличней выглядеть.

Этот разговор о подготовке ко встрече с американцами, как о чем-то обыденном, еще больше укрепил нашу уверенность в скором окончании войны. А когда каждый представил, каким он будет после нескольких дней боев, в душе одобрил предусмотрительность начальства.

Разговор иссяк: видимо, все унеслись мыслями в то время, когда мы сменим не одно обмундирование на другое, а окончательно сбросим надоевшую униформу, делающую человека безличным и бессловесным.

Кругом по-прежнему продолжали двигаться люди и техника всех родов. Вот по разбитой земле просеки осторожно двигались стройные, прикрытые брезентом от чужого глаза «Катюши». Значит, скоро начнется: эти милые девушки не спешили и появлялись к самому началу.

Как будто в ожидании чрезвычайных ситуаций притихла линия фронта. В темном безлунном небе не рассыпали свои мертвые огни ракеты. Затаенно молчал бог войны — артиллерия. В притихшем предутреннем воздухе не слышно стрекота беспокойных пулеметов.

Необычная для фронта тишина нагнетала тревожные чувства. Скорее хотелось избавиться от этой настороженности, неизвестности, разрядить наполненную предчувствием грозовую атмосферу.

— А что, Митя, если поедешь домой, лапти-то по пути захватишь? — неожиданно громко засмеялся Миша Хотулев. — А может, так и оставишь на семафоре в назидание потомкам, а?

Причиной для подобных вопросов послужило признание самого Мити, что в последнее время многие в селе стали носить лапти: война, и никакой обуви в магазине купить невозможно. Любящие позубоскалить солдаты переделали рассказ Мити. Получалось, что лапти были повешены самим Митей на последнем перед военкоматом семафоре. Вначале Митя пытался доказывать, что он говорил совершенно другое, потом только отмахивался рукой, как от надоедливой мухи. Вот и сейчас, махнув рукой, он отошел к танку и стал что-то искать в рюкзаке, привязанном к поручню.

За разговорами время тянулось не так утомительно. Мы и не заметили, как из темноты стали проступать сначала только силуэты собеседников. Вскоре можно было рассмотреть отдельные черты лица, а затем и выражение глаз.

День неторопливо двигался с востока.

В недалеких кустах послышалось несмелое чириканье какой-то птахи. В лесу все притихли, боясь спугнуть этого крохотного представителя, наслаждающегося жизнью, утром, весной. Помолчав, она вспорхнула на вершину деревца и теперь залилась задорной и длинной трелью.

Оттесняя темноту к западу, восток сильнее заголубел. Края облаков, приостановившихся над Нейсе, точно отражали переливы цветов на горизонте из нежно-голубого с белыми, и как будто поднимались ввысь. Туман же, прикрывший долину реки, оставался белым. И только там, где наиболее высокие деревья приближались к его границе, он становился грязно-серым. Ничто не нарушало таинство рождения нового весеннего дня. И ничто не указывало на скопление на этом небольшом участке тысяч приспособлений для уничтожения этого мирного леса и притаившихся под его сенью людей.

— А что, братцы, наверное, пора и начинать, — потягиваясь, проговорил Фефелов.

Война как будто и ждала этой команды: где-то впереди слева раздался шипящий звук заработавшей «Катюши». Сразу же лениво зашуршали в сторону Нейсе снаряды «Андрюш». Вся правая сторона подхватила заданный напев сотнями глоток артиллерии. Над лесом повис непрерывный ни с чем не сравнимый гул, в котором с трудом можно было выделить отдельные залпы. Гул давил на уши, заставляя болезненно вздрагивать перепонки. От горького запаха сгоревшего пороха першило в горле.

Страшно было представить себе, что сейчас творилось в расположении противника.

На левом берегу Нейсе все заволокло дымом. Остатки разорванного взрывами тумана, как вздыбленные космы Бабы-Яги, поднимались кверху. Горел лес. Дым его смешивался с дымом завесы, поставленной спецснарядами. Покрываясь этим дымным шарфом, сплошным потоком устремились к реке войска. Еще не закончилась артподготовка, а уже по наведенному мосту голова колонны достигла противоположного берега.

Оставшиеся от налета по первой оборонительной полосе немецкие войска пытались помешать переправе. Несколько снарядов разорвались в самой гуще подходивших с трех сторон войск. На миг образовались пустоты. Но уже через считанные минуты новые части заполнили эти места, и никто не смог бы с уверенностью показать места взрывов.

По заговорившей недобитой батарее ударили с нескольких сторон, она замолчала уже навсегда.

И теперь уже без помех тянулся через мост могучий военный поток.

Над дымом, иногда прорываясь сквозь высоко поднявшиеся его языки, и над движущимися войсками проносились штурмовики. Свой смертоносный груз они сбрасывали где-то недалеко впереди. Вероятно, добивали не сумевшие оторваться от наших наступающих войск группки немцев.

Высоко в весеннем сиявшем радостной голубизной небе проплывали «Петляковы». Районы их бомбежки были далеко. Однако по колыханию почвы чувствовалось, когда они высыпали из люков их содержимое.

Артиллерия несколько раз переносила свой огонь все дальше в глубину. Потом пушки поочередно, в зависимости от дальности обстрела, замолкали, снимались с места и уходили вслед за наступающими войсками.

Наконец, раздалась команда: «По танкам! ».

С ревом срываются одна за другой машины. Блестящие в лучах утреннего солнца, начищенные о землю траки уверенно подминают под себя развороченную дорогу. Построенный в короткий срок мост способен выдержать машины любого веса. Желтой полосой он пересекает хмурые воды Нейсе.

Без всяких помех совершаем переправу, проходим бывшую немецкую оборону на Нейсе, очередной хваленый вал, представляющий сейчас крошенку из дробленного дерева, кусков бетона и различных солдатских принадлежностей. Мы между первой и второй укрепленными полосами. Здесь нет сплошных укреплений. Это уже далеко от Нейсе. Но даже и здесь заметны следы работы нашей артиллерии и авиации: кругом поваленные искореженные деревья, разбитые горящие деревни и техника, тоже сгоревшая, разбитая, мертвая, как и лежащие вокруг трупы в шинелях мышиного цвета.

На подступах к своей столице немцы, кроме сплошных линий укреплений, подобных укреплениям на Нейсе, создали отдельные узлы сопротивления на перекрестах дорог и просек, в деревнях, превращая в доты отдельные здания, на переправах через небольшие речки. В общем, везде, где была возможность укрыться и создать препятствия наступающей армии. Эти узлы или сходу подавлялись танками батальонов, или мы их обходили, оставляя для разгрома идущим вслед за нами войскам. Вот только что обошли мы оборудованную на перекрестке просек прикрытую бронированным колпаком зенитную установку. Она была установлена с таким расчетом, что прислуга могла ее использовать и для обстрела наземных целей.

В планы командования, видимо, не входила задержка мобильных танковых подразделений ради такой цели. Потому, разогнавшись, танки на больших скоростях проскакивали просеку, не снимая десантников с брони. Но при этом танки невольно оказывались повернутыми к пушке боком. Пушка, пытаясь подбить легкую на первый взгляд добычу, резко взлаивала очередью по каждой пересекающей просеку машине. Однако она каждый раз опаздывала, и снаряды рвались где-то на повороте, разрывая и корежа живые тела деревьев. Мне это напомнило картину из раннего детства.

В лисий капкан, прикрепленный к довольно увесистому чурбаку, который дичь могла бы сдвинуть с места, но не смогла бы утащить далеко (охотничья хитрость: в этом случае она не будет пытаться перегрызть себе ногу, зажатую щеками капкана), попался матерый волчище. Груз для него оказался недостаточно тяжелым, и он утащил капкан довольно далеко. По борозде, проложенной чуркой в неглубоком лесу, мы, мальчишки, нашли волка далеко в степи, уставшего, зализывающего оголенную до кости правую заднюю ногу. Подойти к нему ближе мы, конечно, побоялись. И тогда, посоветовавшись, решили сделать следующим образом: двое остались издали наблюдать за волком, один же побежал в деревню за мужиками.

Через некоторое время он вернулся, и вместе с ним пришли охотники, ведя на поводках собак.

Вот псы освобождены от сдерживавших их поводков. Но решительные, смелые и опытные сибирские волкодавы, не раз сражавшиеся с волками в одиночку, не бросались кучей, а в какой-то ими установленной очередности рвали взъерошенную фигуру волка. Волк немедленно щелкал пастью в том направлении, откуда следовало нападение, но опаздывал на секунду, нет, долю секунды — собака успевала отскочить. В этот момент в тело хищника впивались зубы другого пса. Волк кидался теперь в эту сторону…

Это были усилия обреченного, которые не вели к спасению, но которые он не мог не предпринимать по своей волчьей натуре.

Таким было и поведение пушки, расположенной на перекрестке просек.

Таким в общем-то было поведение всей верхушки фашистского командования в этой последней операции.

В центре батальонов двигалась группа штабных машин.

Из разговоров офицеров было ясно, что ближайшая задача бригады — достичь Шпрее раньше отступающих от Нейсе немцев, захватить переправы и не дать им возможности увести эти силы за реку, чтобы усилить находящиеся там части. Становилось понятным, почему мы проходили по пробитым другими частями брешам как в первой, так и во второй линии обороны, почему всегда с нами двигались инженерные части армии.

Смотрю на товарищей и вижу: настроение у всех просто отличное − шутки и смех не смолкают, несмотря на витающую кругом смерть. Виною этому весенний воздух, в котором вместе с запахами пробуждающейся природы носятся ощущения скорого конца войны. Огорчало одно: подтверждались слова, сказанные лейтенантом Беленьким — наша армия, действительно следуя непосредственно на запад, должна встретиться где-то с союзниками.

Разве только Митю Сычева, известного нашего щеголя, утешало сообщение дяди Миши, заведующего вещевым довольствием, что новое обмундирование высшего качества. Остальные готовы отказаться от всего другого, чтобы учувствовать во взятии Берлина. Начиная с Украины, после форсирования Днепра особенно, мы ставили указатели с надписью: «На Берлин! ». Такие же слова были выведены на каждом танке и машине. Можно было их прочитать и на снарядах, обрушивающихся на головы фашистов. Наверное, в эти надписи каждый вкладывал свою мечту — войти победителем в логово, выпустившее на человечество фашистского зверя. Казалось, там, только там станет ясно, как могло появиться среди людей подобное отклонение. До сих пор, сколько мы ни вглядывались в лица пленных, теперь бледных от страха за свою жизнь, сколько ни смотрели на гражданских немцев на формировке, ничто не объясняло происхождение тех ужасов, что пришлось видеть, освобождая родную землю, а потом и территорию Польши.

Вот он стоит перед тобой, представитель нордической расы с породистым ухоженным лицом, с удивительно точным пробором в пепельных от седины волосах. Костюм его указывает на «привычки порядочного человека». Неужели это он своими холеными руками обрезал груди девушкам, душил младенцев, что мы извлекали из колодцев Переяслава-Хмельницкого?

В белесых посаженных глубоко глазах не видно ничего, кроме страха.

Может, вот этот старичок, что медленно проходит от дома к скотному двору, издевался над пленными, которые работали у него в хозяйстве. По карточке, висящей в его комнате, где он не спускает добрых дедовских глаз с рассевшихся на ровно постриженной лужайке внуков, определить невозможно.

Это люди, вид которых говорит об их полной лояльности по отношению к нам. Больше того, многие немцы достаточно быстро усваивали наши требования, лозунги.

Как-то на формировке пригласил меня на рыбалку майор Крылов, начальник ОКР смерша, он часто беседовал с нами, радистами, и, по-моему, не без умысла. И вот, когда мы, собственно, не рыбачили, а наблюдали за медленно движущимися по зеркалу пруда плавниками карпов, он рассказал такой случай. Вчера к нему пришли девушки-немки, работающие у мельника. Они с чрезвычайным возмущением заявили, что он их бессовестным образом эксплуатирует, «буржуй недорезанный», и просили заставить его увеличить плату за труды.

— И откуда они узнали, что сейчас лучше всего обращаться именно ко мне? — добавил он, покачав головой и улыбнувшись про себя.

По мне-то, девушки правильно оценили ситуацию.