На острие меча

Вадим Поситко (2024)

Римская империя, середина I века нашей эры. После побед в Британии и провозглашения ее новой провинцией император Клавдий переносит свое внимание на восток, к берегам Понта Эвксинского, где уже зреет новая война. Не так давно занявший трон Боспора Митридат VIII, потомок грозного понтийского царя Митридата VI Евпатора, вынашивает планы по выходу из-под опеки Рима и восстановлению былого могущества своего царства. Его намерения грозят Империи потерей контроля над всей Таврикой, и единственный способ не допустить этого — замена неуправляемого Митридата на лояльного Риму правителя. И такой кандидат есть. Это младший брат мятежного царя — Котис. Но для выполнения этой задачи Клавдию необходимы преданные и отважные люди, такие как Гай Туллий Лукан и его товарищи по оружию, солдаты прославленного Восьмого легиона Августа. Только они своими остро отточенными мечами могут восстановить в Боспорском царстве удобный для Империи порядок… Кровавые сражения на суше и на море, отвага, измена и любовь — все это в романе о малоизвестной войне между Римом и Боспором «На острие меча».

Глава 5

Темные воды понта ласково плескались о борт корабля. Шторм закончился, в прозрачно-голубом небе ярко светило солнце, и только изрядно вымотанные люди, вповалку лежавшие на настилах носа и кормы, являли собой живое свидетельство того, что совсем недавно здесь бушевала стихия.

Все утро команда отважно боролась со шквалистым ветром и противостояла коварным волнам, то обрушивавшим на судно холодные массы воды, то норовившим завалить его на бок и пустить ко дну. Однако моряки действовали слаженно и решительно, капитан оказался опытным мореходом и, по всей видимости, превосходно знал непредсказуемость местных вод. Как только стало очевидно, что шторма не избежать, были убраны оба паруса, груз в трюме укрепили, чтобы он не сместился, когда корабль начнет швырять по волнам, задраили весельные гнезда. Все эти действия, включая мужество экипажа, и позволили кораблю выстоять…

Кезон стоял у форштевня и вглядывался в горизонт. Где-то там, за чертой слияния неба и моря, была земля. Со слов Эвмена, их сильно снесло к северо-востоку, в воды, которые контролировал флот Боспора, и существовала большая вероятность того, что они наткнутся на патрульные корабли. Последствия такой встречи трудно было предугадать, поскольку, опять же со слов купца, в настоящее время и Херсонес, и Византий находились с Пантикопеем не в самых лучших отношениях.

Расчетливый грек в свое время сделал все возможное и невозможное, чтобы обезопасить свой груз, и, на взгляд Кезона, весьма в этом преуспел. Начал он с того, что по броской цене купил боевую бирему, которые уже давно не использовали по назначению, и модернизировал ее — убрал нижний ярус для гребцов, увеличив таким образом место под товары. Затем нанял опытного капитана и два десятка профессиональных воинов, к которым добавил из числа своих людей пятерых хорошо обученных лучников. С капитаном он не прогадал, так как тот сразу же проникся новой идеей и внес личный вклад в переоборудование судна. По примеру больших кораблей, предложил установить в носовой части дополнительную мачту, парус которой не только увеличил бы скорость их детища, но и улучшил его маневренность.

Разумеется, затраты на содержание такого корабля были немалыми (приходилось платить охране и содержать гребцов), но Эвмен с лихвой компенсировал их тем, что сумел значительно увеличить товарооборот. К тому же товары его были негромоздкими и специфическими: ткани, кожи, посуда, оружие. Теперь его чудо-бирема, с гордым названием «Олимпия», курсировала между Византием и Херсонесом, как шустрая неуловимая рыбка. Она успевала выгрузить товар и вернуться в порт приписки, тогда как неуклюжие и медлительные торговые корабли конкурентов только приползали в пункт назначения. Ну и, конечно, безопасность. Обнаглевшим за последние два года таврийским пиратам «Олимпия» явно была не по зубам.

Все это Кезон узнал от самого Эвмена, расписывавшего достоинства своего судна с такой любовью, точно речь шла о дорогой его сердцу женщине. Дородный и холеный грек с радостью согласился взять на борт прибывшего издалека «сирийца», путешествие с которым обещало не быть скучным. Помог устроить на идущий в Томы корабль и его товарища.

Уже в первый день плавания они стали закадычными друзьями. Потягивая разбавленное вино, грек с жадностью истинного торговца слушал рассказы о странах, в которых успел побывать его пассажир, расспрашивал о рынках и товарах, цокал языком и качал головой. Его любознательность Кезона забавляла, и он с охотой делился с ним всем, что вынес из своих странствий. Умалчивал только об одном — по какому делу направлялся в Херсонес. Торговец не имел привычки лезть в чужие дела, и Кезона это устраивало.

— Да, потрепал нас Эвксин знатно! — услышал он за спиной голос хозяина судна. — Разминается, видать, перед будущими штормами.

Кезон обождал, когда грек встанет рядом, и только тогда заговорил с ним:

— Надежный у тебя корабль, Эвмен, но я уже не прочь ощутить под ногами землю. Не знаешь, как долго еще нам болтаться в море?

— Капитан говорит, что при хорошем ветре не меньше дня.

— Такая его уверенность радует. Тем более что ветер, как я вижу, попутный.

И действительно, увлекаемая пузырями парусов, «Олимпия» резво неслась на запад. Кормчие возвращали ее на прежний курс, и возвращали, повинуясь не только приказу капитана, но и собственному нетерпению, которого и не пытались скрыть. За ним стояло единственное и общее для всех желание — быстрее убраться из здешних небезопасных вод.

— Я думаю, боги послали мне знак, — благоговейно произнес Эвмен, — и этот шторм был их предупреждением.

— И что теперь? — поинтересовался Кезон. — Свернешь торговлю?

— На этот сезон, да. И дома дел хватает.

— Тебе виднее. Но я бы тоже рисковать не стал.

— Никто и не рискует. Зимой по Эвксину не ходят, опасно.

Кезон усмехнулся:

— То-то я смотрю, ваш понт не такой уж и гостеприимный!

Грек посерьезнел, приложил пальцы к губам.

— Ты осторожнее со словами, уважаемый. Море таких шуток не любит.

И словно подтверждая его слова, на горизонте всплыла полоска земли, а следом, будто вынырнув из нее, возник пока еще плохо различимый по цвету парус. Он быстро приближался, двигаясь им наперерез.

— Земля! Корабль! — запоздало выкрикнул проревс — матрос, в обязанности которого входило первым оповещать о встречных судах.

Между тем парус увеличивался в размерах, и скоро стало очевидно, что их два, кроваво-красных, туго наполненных ветром. Кезон приставил ладонь ко лбу, всмотрелся — яркое солнце отражалось от водной глади, слепило глаза — и разочарованно покривился.

— Не могу разглядеть эмблему на флаге, — сказал он, обращаясь к Эвмену.

Тот, не менее пристально следивший за приближающимся судном, неуверенно пробормотал:

— Кажется, это пентера. И, вероятнее всего, боспорская.

— Все на весла! — отдал команду капитан, и «Олимпия» ожила.

Гребцы загремели уключинами и деревом, послышались нервные голоса, и вскоре оба борта биремы напоминали ощетинившегося иголками ежа. Ощетинились копьями и выстроившиеся на мостиках носа и кормы воины охраны. Глядя на них, Кезон мрачно ощупал свой кинжал. Слабое оружие в серьезной схватке, но уж лучше такое, чем вообще ничего. Он повернул лицо к греку.

Тот стоял, нервно вцепившись в фальшборт, и скрипел зубами:

— Принес их Борей на нашу голову! За что мне это?!

— Так, может, все еще обойдется? — осторожно заметил Кезон, сам не особо веря в то, что говорит.

Эвмен отрицательно мотнул кучерявой головой.

— Не обойдется. Смотри, как летит! Ну, прямо ястреб на добычу!

Пентера, вспенивая воду, уверенно шла на сближение. С ее борта прозвучал высокий и грозный рев трубы, полетел над морем и растворился в прозрачном воздухе, наполнив его тревогой и безысходностью.

— Требуют остановиться! — прокричал с кормы капитан.

— Не дождутся! — со злостью бросил торговец и с удивительной для своего немалого веса прытью поспешил к нему. Катастрома между скамьями гребцов жалобно заскрипел под его сандалиями.

Кезон остался на месте. Его пальцы непроизвольно сжались на рукояти кинжала, глаза сузились, сосредоточившись на чужом корабле, но сознание оставалось ясным, а расчетливый ум уже вырабатывал возможные варианты действий на ближайший час. Впрочем, вариантов было немного: сражаться и умереть либо позорно прыгнуть за борт и утонуть в бездонных водах Понта Эвксинского. В любом случае конец был один — смерть. Вот только смерть с оружием в руках выглядела предпочтительней, поскольку именно такая была достойна мужчины.

Тем временем пентера продолжала пенить воду и уверенно сокращать расстояние, но и «Олимпия», подталкиваемая веслами, заметно ускорила свой ход. Их разделяло не больше стадия, когда рев трубы во второй раз разорвал пространство. Рядом с Кезоном кто-то громко выругался:

— Дунул бы лучше себе в ухо, осел!

Ему ответил дружный хохот. А Эвмен с кормы поддал жарку:

— Парни, покажем этим боспорским задницам, где живут рыбы!

«А я бы попробовал оторваться», — пронеслось в голове Кезона, и капитан словно услышал его мысли.

— Налегай! — прогремел над кораблем его голос. — Если дорожите жизнями, гребите живее, мать вашу!

Дважды повторять ему не пришлось; гребцы с удвоенной силой навалились на весла, и бирема буквально воспарила над морем. И все-таки, чтобы значительно оторваться от боспорского корабля, этого оказалось недостаточно. Тот заметно настигал, все так же шел наперерез с нарастающей скоростью. Два ряда весел с каждого его борта ритмично буравили темную воду понта, оставляя на ней белый пенистый след. Расстояние сокращалось, и уже можно было разобрать на змеевидном флаге главной мачты золотое изображение трезубца. Последние сомнения насчет принадлежности пентеры, если у кого и оставались, были окончательно развеяны.

— Забирай влево! — скомандовал капитан.

Кезон увидел, с каким рвением кормчие припали к рулевым веслам, как вздулись мускулы на их обнаженных руках, исказились от напряжения лица. «Олимпия» стала послушно отклоняться в сторону открытого моря, но и на вражеском судне, заметив ее маневр, принялись соответственно менять курс. Начиналась погоня, и неизвестно, кто вышел бы из нее победителем, если бы с пентеры, предупреждая окончательный разворот беглеца, не дали залп из баллист.

Одно из ядер достигло цели и в щепки разнесло рулевое весло у самой лопасти. «Олимпия» судорожно всколыхнулась и на какое-то время потеряла управление.

На корабле противника дали сигнал к атаке.

Понимая, что схватки не избежать, Кезон обнажил кинжал и огляделся. На корме спешно меняли вышедшее из строя весло и разжигали жаровню. У хитрого грека, оказывается, на такой случай был заготовлен сюрприз, и Кезон в очередной раз подивился его изобретательности. Лучники опустили наконечники стрел в пламя, и промасленная ветошь на них вспыхнула. А уже в следующее мгновение в сторону пентеры полетел рой несущих огонь стрел. Большинство из них упало в море, и Эвмен в сердцах плюнул прямо на палубу. За первым залпом последовал второй, более прицельный и более удачный. Две стрелы вонзились в борт корабля, а две прошили его артемон.

Боспорцы ответили: небольшие свинцовые ядра раскрошили несколько весел правого борта «Олимпии» и пробили надпалубное ограждение кормы. Капитан бросился оттаскивать покалеченного кормчего и занял его место. Эвмен взвыл:

— Стреляйте, порази вас гром! Стреляйте!

Лучники, прячась за поднявшими щиты греками, пустили стрелы, потом еще и еще. С палубы пентеры потянулся дымок, вспыхнул малый парус. Однако боспорцев это только озлобило: их баллисты выплюнули новую порцию снарядов, а стрелки послали целый град стрел. Одна из них, прошив горло, пригвоздила к мачте воина, перебегавшего в носовую часть судна. Вероятно, Эвмен послал его к пассажиру, так как активно жестикулировал, пытаясь что-то донести. Кезон даже не стал вникать, что именно: все его внимание было приковано к пришпиленному, точно жучок, человеку, в расширенных глазах которого застыло удивление. Ни боль, ни ужас, а именно удивление. Из открытого рта на подбородок и грудь хлынула густая алая кровь, ноги подломились, обмякшие руки безвольно повисли вдоль тела, разжались пальцы, выронив уже бесполезный меч.

— Берегись!

Кезон оглянулся на крик. Пентера надвигалась на «Олимпию», нацеливаясь обшитым бронзой тараном в ее корму. На мостике, по обе стороны форштевня, сгрудились воины с занесенными над щитами копьями, кто-то из них выкрикивал оскорбления в адрес византийцев. Эвмен не остался в долгу.

— Пусть собаки съедят вашу печенку, а вороны выклюют глаза! — заорал он так, что надорвал голос. — Пусть Зевс пора…

Вошедшее в грудь копье, оборвало его на полуслове. Он рухнул на палубу как подкошенный, широко разбросав руки и ноги. И сразу за этим «Олимпию» сотряс мощный удар.

Кезона отбросило к левому борту, и он сильно ударился плечом. Кто-то завопил, послышался треск ломающегося дерева. Приподнимаясь на локте, он обнаружил, что, падая, выронил кинжал. Рядом его не было. Видимо, отлетел под ногами воинов, ринувшихся на корму, где вот-вот должен был начаться бой. Одного из них пронзила стрела, и он свалился прямо на головы гребцов. Его товарищи, дико крича и потрясая оружием, с ходу влились в самую гущу свалки.

Кезон освободился от сумки с письмом Гипепирии и, не раздумывая, бросил ее за борт. Затем подобрал меч сбитого стрелой наемника и побежал на шум битвы.

Боспорцы уже запрыгивали на площадку и, ступая по трупам, шаг за шагом выдавливали византийцев с кормы. Двоих прижали к фальшборту и добивали мечами, остававшихся теснили к скамьям гребцов. Последние, не имея оружия, с ужасом наблюдали за происходящим; кое-кто, спасая свою жизнь, уже прыгал в бурлящее вокруг сцепившихся кораблей море. В спешке Кезон наступил на руку одного из них. Тот вскинул голову и прошил его обезумевшим взглядом, а мигом позже прилетевшее с пентеры ядро превратило эту голову в кровавое месиво. Ошметки мозга полетели на Кезона; он отшатнулся, едва не оступился, но чудом удержался на ногах. Правда, ненадолго.

— Твари! — прохрипел, падая на него, один из людей Эвмена.

Он вывалился из последнего ряда и буквально придавил его изрубленным телом к палубе. Обездвиженный, Кезон еще успел увидеть, как падали под ударами боспорцев последние защитники «Олимпии», как их капитана проткнули сразу двумя копьями, а он, продолжая рычать и брызгать слюной, снес топором одному из врагов полруки.

Что-то тяжелое ударило Кезона в висок, и он отключился.

* * *

Вода, окатившая лицо, была соленой и отдавала рыбой. Кезон поморщился, с трудом разлепил глаза. Над ним, развязно скалясь, стоял боспорский воин. В руке он держал кожаное ведро, из которого, видимо, и выплеснул на него дурно пахнущую жидкость. Хохотнув, боспорец наклонился, подмигнул и участливо поинтересовался:

— Как тебе, уже легче, засранец?

— Уже легче, — с трудом вымолвил Кезон, но только для того, чтобы не злить его. — Благодарю.

— Чумазый очнулся! — сообщил кому-то воин и пошел прочь.

Сознание возвращалось, постепенно восстанавливая картины последних событий — неожиданных, стремительных, жутких. Кезон пошевелился. В боку кольнуло, а шея затекла так, что любая попытка двинуть ей доставляла боль. И все же он заставил себя повернуть ее, чтобы осмотреться.

Он лежал на широкой сплошной палубе чужого корабля, у главной мачты, несвязанный. Впрочем, такая беспечность победителей имела довольно простое объяснение — бежать-то, по большому счету, было некуда, разве что прыгнуть за борт, но безжалостное море только отсрочит на какое-то время смерть и сделает ее особенно мучительной; сражаться и умереть, захватив с собой пару-тройку жизней, также не представлялось возможным, поскольку не было оружия. Оставалось довериться судьбе и ждать.

Совсем рядом Кезон увидел лежавших у борта пленных из числа команды «Олимпии». В основном это были гребцы и трое или четверо уцелевших в бою моряков. Выглядели они настолько жалко, что разобрать, кто из них кто, было сложно. Но Кезон и не пытался, сейчас его занимало другое: чем он заслужил свое особое положение? Во-первых, его не связали (у других пленных руки были стянуты веревками), а во-вторых, бросили (или уложили) отдельно. Такое внимание к своей персоне он мог объяснить только бросающимся в глаза внешним видом: дорогие сандалии, восточный головной убор, по азиатской моде подстриженная борода и смуглая кожа. Другой причины Кезон пока не находил.

— Откуда ты?! — услышал он резкий, скрипучий голос, неприятно резанувший слух. — Я тебя спрашиваю, олух!

Последовал грубый пинок в бок, тут же отозвавшийся болью во всем теле.

— Из Сирии, путешествую, — кривясь, отозвался Кезон.

— И каким ветром надуло в наши края?

Расспрашивал его высокий крепкий воин, судя по дорогим браслетам на запястьях, офицер.

— Я ученый, изучаю страны, составляю карты.

— Карты, говоришь? — Офицер явно заинтересовался.

— Да, я географ, — кивнул Кезон, хотя это движение и принесло ему новую боль.

— Географ — значит, шпион! — сделал вывод боспорец и вынес свой приговор: — Ладно, полежи пока. В Пантикапее решат, что с тобой делать.

Он удалился, на ходу отдавая распоряжения своим подчиненным, и Кезон еще долго слышал его мерзкий голос. Теперь, когда ситуация прояснилась, у него появилась почва для размышлений, а именно: как в дальнейшем выстраивать свое поведение. Клеймо шпиона — не лучший вариант для пленника. Тем не менее впереди забрезжил слабый огонек надежды.

Кезон облизал потрескавшиеся губы и с искренним сожалением посмотрел за корму корабля, в синюю даль моря. Где-то там, в мрачных водах Эвксина, опускалась на дно пробитая вражеским тараном «Олимпия».