Сокровища чистого разума

Вадим Панов, 2014

Среди планет Герметикона одной из самых страшных и кровавых вот уже двадцать с лишним лет считается Менсала. Сочащаяся болью, переполненная смертью. Богатство Менсалы стало ее проклятием, мир – войной, а страх и ненависть – девизом. Но именно здесь, вдали от всех, в полнейшей тайне, инженер Холь решил провести испытания своего невероятного изобретения. И надо же такому случиться, что именно на Менсалу судьба забросила Павла Гатова и Андреаса О. Мерсу, за которыми вели охоту и галаниты, и местные бандиты, и старый знакомый Руди Йорчик…

Глава 2,

в которой Бааламестре хвастается, Сада рассматривает товар, Руди получает не то, чего хочет, Холь ставит на зверя, а Энди мешает Олли расслабиться

«Дерьмовая планета, чтоб меня в алкагест окунуло! Самая дерьмовая из всех, что я видел! И мерзость её заключается не в том, что повсюду скачут вооружённые придурки, одержимые желанием грабить, убивать и насиловать, — на границах Герметикона полным-полно диких миров, населённых такими же идиотами. Нет! Главная мерзость Менсалы заключается в том, что ещё тридцать лет назад у этих, с позволения сказать, разумных людей работали заводы и фабрики, они проектировали и строили цеппели, а в их университеты съезжались алчущие знаний студенты со всех окрестных планет, чтоб меня в алкагест окунуло. Понимаете, о чём я? Я — взрослый дядя, мне не надо рассказывать, что войны неизбежны, как смена времен года, я знаю, что это так, но я полностью согласен с Помпилио, который как-то обронил, что «задача войны в том, чтобы уничтожить врага, а не себя». И поэтому Лингийский союз процветает, а менсалийцы уверенно движутся в каменный век. В настоящее время их некогда процветающая планета представляет собой одно большое поле боя, по которому носятся подразделения губернаторских армий, подразделения «неприсоединившихся воинств» и бесчисленные «свободные сотни», являющиеся квинтэссенцией местных дикарей и одновременно — олицетворением охватившего планету безумия. Мобильные свободяне кочуют по провинциям, оставляя за собой след из крови и огня. Иногда они заключают договора, обещая нападать лишь на соседей и получая взамен возможность отсиживаться после набегов, но чаще не заморачивают себе головы ненужными обязательствами, поскольку даже самые могущественные губернаторы не контролируют провинции полностью.

Свободяне не признают никакую власть, не уважают законы, кроме права сильного, и не упускают случая захватить добычу. Впрочем, губернаторские солдаты отличаются от них только тем, что им категорически запрещается бесчинствовать на подвластных территориях.

Безжалостные скоты…

Ну зачем, зачем надо было обстреливать из пулемёта мирный паровинг, который тихонько покачивался на водах лесного озера? Мы ведь даже рыбу не ловили, чтоб меня в алкагест окунуло! Собирались, потому что найденную на борту упаковку галет съели ещё час назад, но не успели.

Вообще нам позарез требовалась карта Менсалы, необязательно подробная — хоть какая-нибудь, — и только поэтому мы остановили тот катер. Вежливо остановили, вежливо выяснили, где находимся, вежливо попросили капитана показать карту… Кто же знал, что нас примут за контрабандистов?

Нет, не смейтесь, на Менсале тоже есть понятие контрабанды. Когда, например, один губернатор запрещает поставлять другому какое-либо вооружение. Или объявляет у себя в провинции тотальный запрет на тяжёлые наркотики, рассчитывая нажиться на «подпольных» поставках. Или блокирует мятежную территорию… В общем, нам элементарно не повезло: мы оказались в зоне, свободной от «левого груза», и вооружённые отморозки, состоящие на службе у местного губернатора (тоже, наверное, отморозка), приняли нас, болтающих с рыбаками путешественников, за отпетых контрабандистов, передающих подельникам запрещённые товары.

И открыли шквальный огонь из пулеметов.

Бывали под огнём? Согласитесь, ощущения так себе. Сейчас я могу позволить себе шутку, но тогда, посреди озера, рискуя или получить пулю, или взорваться, или пойти на дно в продырявленном корыте, мне было страшно до рвоты. И это несмотря на то, что я, говоря без лишней скромности, человек привычный. Во время путешествий на «Пытливом амуше» мне довелось испытать прелести участия в бою, но одно дело — активно защищаться, чувствуя локти верных, а главное опытных в таких делах товарищей, и совсем другое — оказаться под огнём в компании двух «ботаников».

Ну, вы поняли.

К счастью, Гатов успел выхватить из рук капитана карту — на ней до сих пор сохранились пятна от мозгов несчастного — и прыгнуть в паровинг. Мы взлетели — Каронимо, как выяснилось, неплохо управлялся с машиной, однако потеряли первый двигатель. Третий, который наспех залатали, начал сбоить почти сразу после взлёта, но самая большая проблема заключалась в том, что Павел поймал пулю. Перед тем как провалиться в забытьё, он успел указать точку, где мы должны оказаться, и даже название уточнил — Паровая Помойка, но следующие шесть часов стали для нас с Бааламестре настоящим испытанием. Кузель тянет, но двигатели работают неохотно, с перебоями; у Гатова поднялась температура, он начал бредить, три раза открывалось кровотечение, которое нам удавалось остановить, однако кошки-мышки со смертью не могли продолжаться слишком долго. Нам нужен был врач. Нужен был ремонт. Мы с трудом представляли, куда летим, и не знали, какой прием нас ожидает. Мы шли выше облаков — чтобы нас не видели с земли — по компасу, два раза отклонялись от курса и возвращались, проклиная свой идиотизм.

Мы стали похожи на невротиков, но мы долетели.

В получасе от Помойки сдох третий двигатель. Мы потеряли скорость и высоту, а ещё через пятнадцать минут отказал и четвёртый мотор, что стало паровингу приговором. Он слишком тяжёл, чтобы держаться в воздухе на одном движке. К тому же в окрестностях Паровой не нашлось ни достаточно большого озера, ни достаточно широкой реки, поэтому приземление, и без того проходящее в режиме неконтролируемого падения, пришлось осуществить на ближайшее поле. Я сломал два ребра, Каронимо — руку, но по сравнению с паровингом мы отделались лёгким испугом — самолёт восстановлению не подлежал.

Переломанные, окровавленные, растерянные, не знающие, что будет дальше, мы выбрались из-под обломков подобно пережившим кораблекрушение морякам. Мы готовились к худшему, думали, что попадём в лапы местных вояк, а оказались среди друзей: подоспевшие с Помойки ребята помогли нам прийти в себя, пригласили врача, а главное — скрыли следы крушения, представив его своим неудачным экспериментом.

Наверное, такое мог проделать только Эзра.

Мы укрылись во владениях старого курильщика, успокоились, пришли в себя, а через пару недель, когда Павел очнулся, у меня с ним состоялся важный разговор:

«Как ты собираешься возвращаться на Кардонию?»

«Не «как», а «когда», — поправил меня Гатов.

«Я понимаю, что тебе нужно оправиться от ран…»

«Не только, друг мой, не только».

В тот момент я ещё не понимал, насколько глубоко влип. Да, на Кардонии галаниты нас преследовали и похитили, как я считал, чтобы лишить Ушер гениального изобретателя. При этом Павел — в этом я имел возможность убедиться — был настоящим патриотом, и я не сомневался, что он захочет вернуться на родной архипелаг как можно скорее, чтобы помочь в войне…

В общем, я ошибся.

«Учитывая обстоятельства нашего бегства с Кардонии, нас наверняка считают погибшими, — тихо произнёс Павел. — И меня это устраивает».

Сначала мне пришло в голову, что Гатов струсил. Я возмутился. Я открыл рот, собираясь объяснить, что его планы меня не касаются, но Павел едва заметно шевельнул пальцами, показывая, что не следует орать у постели тяжелораненого, и негромко продолжил:

«Речь идёт всего о нескольких месяцах, Олли. Нужно, чтобы улеглись страсти».

«На Кардонии?» — Я всё ещё не понимал, что происходит.

«Кардонии придётся обойтись без меня, — послышался тихий ответ. — Во всяком случае — пока».

Почему он так странно себя ведёт? Он боится?

«Подай весточку Дагомаро, — предложил я. — Винчер сможет обеспечить нам безопасный выезд с Менсалы».

«Нет».

«Если у него не получится, я могу обратиться к Помпилио…»

«Ты не понимаешь…»

«Так объясни!»

Но кричал я напрасно: Гатов уже решил во всём признаться и дополнительного стимула ему не требовалось.

«Я кое-что сделал для Дагомаро, но не хочу, чтобы он воспользовался моим изобретением, — ровно произнёс Павел, глядя мне в глаза. — А он не воспользуется, пока меня нет».

Я помолчал, а затем задал вопрос, ответ на который знал:

«Ты говоришь об оружии?»

Павел тоже выдержал паузу, причём все эти секунды он не отрывал от меня взгляда, после чего криво улыбнулся:

«Ты хотел бы прославиться как изобретатель нового Белого Мора?»

Страшный вопрос подразумевал один-единственный ответ:

«Пожалуй, нет».

«Вот и я не хочу».

Из дневника Оливера А. Мерсы alh.d.

* * *

— Трудно ли было в Шпееве? — повторил вопрос Бааламестре. На секунду притворно задумался, изображая, что размышляет над ответом, после чего рассмеялся и весело сообщил: — Не настолько трудно, как можно было ожидать.

Учитывая, что Каронимо пришлось общаться с заправилами менсалийского преступного мира, собаку — и не только её! — съевшими на обманах и подлости, Гатов позволил себе усомниться:

— Врёшь! — И сделал глоток бедовки.

Ответом стал громкий хохот.

Удачное завершение опаснейшей поездки в сферопорт отмечали крепким: сидя у костра, пустили по кругу бутылку настоящей ушерской «ягодницы», которую Бааламестре привёз из Шпеева. Пили из горлышка, поскольку забыли в мастерской кружки, а сбегать поленились, и без закуски — по той же самой причине.

— Там же э-э… сплошные бандиты, — поддакнул Мерса. Принял у Павла бутылку и приложился к ней, помешкав всего секунду. Никогда, ни разу в жизни, до Менсалы, алхимику не доводилось пить бедовку из горлышка. Впрочем, он и употреблял-то её не часто, предпочитая вино. Однако в последнее время консервативные манеры Андреаса дали настолько серьёзную трещину, что её вполне можно было назвать пробоиной, и оставалось лишь надеяться, что они вернутся. Например, когда алхимик оставит общество людей с академическим образованием и возвратится к цепарям.

— Не бандиты, а самодовольные хлыщи, чтоб меня пинком через колено, — поправил друга Каронимо. — Они отупели от собственного могущества, совершенно потеряли гибкость, и обмануть их оказалось проще, чем бахорца.

— Я э-э… между прочим, бахорец, — чуть обиженно напомнил Мерса.

— После знакомства с тобой я стал по-новому смотреть на эту поговорку.

Алхимик задумался.

На фоне ярких друзей, привлекающих и внешностью, и поведением, Андреас Оливер Мерса выглядел даже не «серой мышью», а «серой невидимкой», делаясь совершенно незаметным, просто шагнув в сторону. Благодаря живости характера Оливер Андреас Мерса получал от окружающих больше внимания, однако ему приходилось прикладывать гигантские усилия для преодоления прирождённой невзрачности.

Худой и очень невысокий алхимик — из-за хилого сложения он казался ниже, чем был на самом деле, — имел почти треугольное, сужающееся к подбородку лицо, пересечённое сверху вниз горным хребтом здоровенного носа. Слева и справа от преграды лепились бусинки серых глаз, защищённые от мира линзами круглых очков, но взирающие на него, как правило, с печалью. Строгий чёрный костюм — в обычное время Мерса одевался с шиком владельца похоронного бюро — не пережил аварийной посадки паровинга, поэтому на Менсале алхимик вынужденно щеголял в грубых штанах, крепких цепарских башмаках и простецком тельнике некогда белого цвета, поверх которого надевал куртку, рубашку или рабочий халат.

Дешёвое облачение и погрубевшие манеры здорово изменили Андреаса, и теперь вряд ли кто-нибудь узнал бы в нём самого аккуратного студента Гинденбергского университета Герметикона, получившего докторскую степень из рук знаменитого магистра Озборна.

— Обойдёмся без национализма, — предложил Гатов. — На Бахоре, между прочим, такие ловчилы водятся, что тебе, Каронимо, и не снилось.

— Да я разве спорю? — Бааламестре потрепал Мерса по плечу: — Я хотел сказать, что поговорка, как выяснилось, лживая.

— Пожалуюсь Олли, — заявил Андреас, не сумев определить искренность толстяка. — Пусть э-э… он разбирается.

Павел хмыкнул — он знал, что любое недопонимание между Олли и Бааламестре заканчивается дружеской попойкой, — и осведомился:

— Что было дальше? — поскольку Каронимо до сих пор не закончил рассказ, отвлекаясь то на самолюбование, то на бутылку.

— Дальше они решили меня кинуть! — хихикнул Бааламестре. — Это было настолько предсказуемо, что мне даже стало стыдно за Менсалу: в моём представлении местные уголовники должны быть, — он театрально пошевелил пальцами, — умнее, что ли?

— С чего им быть умнее? — не понял Гатов. — Здесь тридцать лет идёт война, кто сильнее — тот и прав.

— Вот они и отупели, — подвёл итог Каронимо. — Приехали в место, которое я указал, не проверили его, не подумали, что я, естественно, подготовился к встрече, попытались отжать имущество, чтоб меня пинком через колено… — Глоток бедовки и короткое «Уф!», за которым последовал весёлый взгляд на Мерсу: — И тут мне здорово пригодились твои бомбы.

— Очень приятно, — мгновенно отозвался алхимик.

— Они действительно оказались классными, вырубили менсалийскую шпану быстрее, чем те поняли, что их грабят…

— Ты всё-таки не удержался, — вздохнул Павел.

Они договаривались, что в случае нападения Бааламестре просто уйдёт, вырубит бандитов и уйдёт, не станет унижать их больше необходимого и уж тем более забирать золото. Учёный готовил честную сделку и по опыту знал, чем может закончиться обман отпетых уголовников.

— Нам нужны деньги, — тут же ответил Каронимо.

— Не таким способом, — качнул головой Гатов.

— Без денег нам Ожерелье не светит.

Там их ждали накопленные за годы работы фонды. Учёная парочка неплохо зарабатывала, однако до золота, что лежало в надёжных адигенских банках, ещё нужно добраться, а на Менсале они оказались без гроша за душой.

Гатов всё понимал, но его смущало другое:

— Теперь придётся скрываться ещё и от бандитов.

— Мы скрываемся от всех.

— Бандиты захотят нашей крови.

— Одним врагом больше, одним меньше… — Бааламестре пожал широкими плечами: — Отобьёмся.

— Полагаю, Павел имел в виду, что нам… э-э… придётся неким образом покидать Менсалу, — промямлил Мерса. — И в данных обстоятельствах ссора с… э-э… криминальными предпринимателями — не самый хороший выбор.

— Я с ними не ссорился, — отрезал толстяк. — Они хотели меня ограбить и, наверное, убить. Или превратить в раба.

— Для них это в порядке вещей.

— Я тоже не мальчик.

Обычно округлая физиономия Бааламестре лучилась дружелюбием, однако сейчас черты лица затвердели, в глазах появился нехороший блеск, и уже никто не смог бы назвать Каронимо «простодушным фермером» — перед учеными сидел жёсткий, много чего повидавший человек.

— Тебе следовало оставить им образец пулемета, — наставительно произнёс Гатов, на которого смена выражения не произвела особенного впечатления. — Сделать вид, что сделка состоялась.

— Обойдутся.

— Каронимо!

— Павел, я всё понимаю. — Бааламестре сбавил тон, но говорил с прежней уверенностью. — Я поступил жёстко, но мы крупно заработали, а деньги нужны позарез.

— В таком случае объясни Энди, как мы покинем Менсалу, — предложил Гатов.

— Легко, чтоб меня пинком через колено! — Судя по скорости ответа, толстяк готовился к разговору весь обратный путь из сферопорта и заготовил целых два аргумента. — Во-первых, необязательно уходить через Шпеев, это тебе любой астролог скажет. На другие планеты ходят цеппели из всех крупных городов Менсалы…

— И во всех крупных городах есть бандиты, которые охотно окажут услугу оскорблённым шпеевским торговцам, — перебил друга Павел.

Однако сбить Каронимо с мысли не получилось:

— А во-вторых, я что, никогда не переодевался в женщину?

Алхимик вздрогнул, повернулся, пару секунд изумлённо таращился на небритую физиономию Бааламестре, после чего глотнул бедовки и выдал:

— Представляю, какой кошмар получится.

— Ты меня без щетины не видел, — осклабился толстяк, потирая подбородок.

— И хорошо, наверное…

— Тебя не могли выследить? — мрачно поинтересовался Гатов. Он смирился с выходкой друга и занялся прикладными вопросами.

— Когда я уезжал, они все полудохлые валялись, — уточнил Каронимо.

— Я серьёзно.

— Я тоже, чтоб меня пинком через колено. — Бааламестре подобрался. — С места встречи я уехал на мотоциклете, потом избавился от четырёхстволки: разобрал и бросил в Лепру, механизм разбил в труху…

— Хорошо, — негромко одобрил Павел. Он не хотел, чтобы его изобретение оказалось в чужих руках. Бесплатно.

— Потом бросил мотоциклет, пешком добрался до полустанка, который выбрал заранее, и сел в товарняк до Триберди. Дело было в сумерках, так что меня точно никто не видел.

Уверенность, с которой Каронимо описал отступление, произвела впечатление: Гатов кивнул, подтверждая, что ответ ему понравился.

— Хорошо… — И тут же осведомился: — Зачем ты купил пулемёт?

— В подарок Эзре, — ухмыльнулся Бааламестре. — Бронекорда с «Гаттасом» не то же самое, что бронекорда с «Шурхакеном».

Удивительную машину Гатов строил в подарок их спасителю, ведь одно дело презентовать другу обломки паровинга, пусть ценные, но всё же обломки, и совсем другое — работающую машину оригинальной конструкции. Павел не сомневался, что Эзра по достоинству оценит подарок, и старался изо всех сил.

К тому же работа позволяла ему избавиться от скуки.

— Пулемёт я купил тихо. А не купить не мог, потому что ты сам рассказывал о дрянном качестве четырёхстволки.

Оспаривать свои утверждения изобретатель не стал: собранный «на коленке» механизм существенно уступал изготовленному в фабричных условиях, и, несмотря на прекрасную рекламную кампанию, которую Каронимо провёл для менсалийцев, четырёхствольный аналог не шёл ни в какое сравнение с оригиналом.

— Как добыл «Гаттас»?

— Заказал заранее, договорился, что заберу в Триберди и там же расплачусь. Как раз у меня деньги появились.

— И тебя… э-э… не кинули?

— Как можно? — притворно удивился Бааламестре. — Я ведь обратился к властям.

— Ты — что?! — поперхнулся Мерса.

У Павла отвисла челюсть, и толстяк несколько секунд наслаждался произведённым эффектом. После чего с удовольствием объяснился:

— Одновременно со мной в Шпееве находилась военная миссия трибердийцев, забирала очередной эшелон оружия и боеприпасов. Ребята, кстати, на удивление нормальные и адекватные, что для менсалийцев большая редкость. — Каронимо вновь потёр подбородок. — Я с ними пообщался за рюмкой бедовки и договорился, что они возьмут у поставщика на один пулемет больше, чем было заказано, а я заплачу в Триберди.

— И они тебе поверили?

Мерса хлопнул глазами. Гатов же молча взял бутылку и усмехнулся: в отличие от алхимика, Павел знал, что при необходимости Каронимо способен договориться с кем угодно.

— Я предложил очень щедрые условия, — скромно объяснил свой успех толстяк.

— Сколько… э-э… переплатил?

— Втрое.

— Много… — протянул прижимистый Павел.

— Зато получил то, что хотел. А вояки будут держать язык за зубами.

Каронимо усмехнулся и откинул крышку с ящика, показывая друзьям главную добычу: шестиствольный «Гаттас» ушерского производства, надёжнейшую боевую машину с чудовищной огневой мощью. За пределами Кардонии пулемёт пока появлялся редко: ушерцы отправляли в свою действующую армию почти всё, что успевали произвести, но слухи о чудо-оружии уже поползли, и небольшие партии начали просачиваться в Герметикон.

— Подарочек получится что надо, — пробормотал Мерса.

— «Гаттас», надеюсь, не приведёт к нам. — Гатов сделал большой глоток «ягодницы». — Но лишние враги…

— Им ещё нужно нас найти.

— Найдут, — вздохнул Гатов. — Время играет против нас.

— Ты говорил с Эзрой? — насторожился толстяк.

— Старик считает, что нам нужно уезжать, — вставил Андреас. — И я с ним… э-э… согласен.

— Теперь, когда у нас появились серьёзные деньги, это уже не проблема: заплатим любому контрабандисту, что уходит из Триберди, и с ним покинем планету. — Каронимо покосился на Павла: — Эзра может рекомендовать приличного контрабандиста?

— Как раз с этим у старика заминка, — вздохнул тот.

— Почему?

— Потому что наши физиономии расклеены по всей Менсале, а местные цепари дорожат отношениями со Шпеевым и не упустят шанса оказать услугу его хозяевам.

Гатов хотел скрывать своё «воскрешение» как можно дольше, в идеале — незаметно добраться до Ожерелья, забрать деньги и смыться так, чтобы никто не узнал о его появлении, но понимал, что идеал недостижим. И сейчас им следовало думать о том, чтобы просто убраться с Менсалы живыми.

— Пусть докладывают кому хотят, мы к этому времени будем уже далеко.

— Эзра говорит, что, узнав нас, контрабандисты не упустят возможности выслужиться перед шпеевскими торговцами, — объяснил Гатов. — Он ждёт капитана, которому безусловно доверяет.

— То есть такой человек у него есть? — прищурился Бааламестре.

— Разумеется.

— И когда он… э-э… появится? — встрял в разговор алхимик.

— Через неделю, может, через две, — ответил Гатов. — А самое главное, Эзра считает, что капитан Хуба согласится не просто вывезти нас с Менсалы, но и доставить в Ожерелье.

* * *

— Ударили по рукам, и теперь никто никому ничего не должен, — закончил историю Биля Граболачик и после завершающего слова облизнул толстые губы. Была у него такая привычка, которая изрядно раздражала собеседников: облизывать губы едва ли не после каждой фразы. То ли в детстве сладкого недоел, то ли хотел, чтобы толстые, похожие на две сырые сосиски губы не теряли влажного блеска, — причина неизвестна, но факт оставался фактом: Биля облизывался. — В общем, Кабан полетел в следующий рейс, да нарвался на один из импакто Лекрийского. А ты ведь знаешь Рубена: он считает независимых перевозчиков конкурентами и уничтожает без раздумий.

— Все губернаторы не терпят независимых, — ровно напомнила Сада Нульчик.

— Ага, — мгновенно согласился Биля. — К счастью, Кабан нарвался на импакто по дороге в Западуру, а не обратно, так что груз не пострадал, и я вывез его через неделю.

История лихого капитана, совершавшего для Били «рейсы задранных юбок» на соседний континент, не особенно увлекла Саду, ей доводилось слышать рассказы интереснее, однако собеседника она не перебивала: помимо склонности к облизыванию Граболачик славился словоохотливостью, которую приходилось терпеть всем клиентам и деловым партнерам.

— В общем, убытков я не потерпел, а заодно лишний раз убедился, что содержать собственный флот, как это делает Лизильчик, чтоб к нему сплошные уродины нанимались, — Биля никогда не забывал послать проклятие конкуренту, — глупость и безумие. Менсалу можно рассматривать в качестве непредсказуемого лабиринта, где на каждом повороте подстерегают ловушки: договоришься с губернаторами — ограбят свободяне, будешь платить за охрану свободянам — появятся другие отморозки… Такое ощущение, что души местных захвачены демонами Белой Свиглы, столько в них ненависти и зла.

— То есть твоё предприятие процветает, — мягко подытожила Сада.

— Представить не могу, какие мои слова заставили тебя сделать столь странный вывод, — поднял брови Граболачик.

И если бы выражение «хитро облизнулся» имело право на существование, то в следующее мгновение Биля сделал именно так.

— Я верю в твой деловой гений.

Который молчаливо подтверждали резная золочёная мебель, пара картин известного в Ожерелье мастера и перстни с крупными камнями на жирных пальцах Граболачика.

— На самом деле я едва свожу концы с концами, — вздохнул Биля. — Менсала совершенно неприспособлена для предпринимательства. То есть абсолютно.

И сморщился так, словно вот-вот заплачет, заставив Саду громко рассмеяться: ей нравились нехитрые представления, которые Граболачик для неё разыгрывал. Даже так: она наслаждалась нехитрыми представлениями, поскольку в её обычной жизни юмор присутствовал в минимальных количествах.

— Товар посмотрим?

— Обязательно, — кивнул Биля, поднимаясь на ноги. — Тебе, как всегда, покажу самое лучшее…

И не обманул.

Биля Граболачик заслуженно считался одним из главных на Менсале специалистов по «мирному рекрутингу», что в переводе с пристойного на понятный означало наём и поставку проституток обоего пола. При этом, несмотря на горячие стенания и нервное облизывание, дела у Били шли великолепно: даже конкуренты признавали, что хитрый Граболачик «держит» не менее четверти внутреннего оптового рынка «рекрутинга» и является безусловным лидером экспортных операций, отправляя живой товар во все окрестные сферопорты и даже на Галану, где высоко ценились робкие, но работящие, а главное — приученные к беспрекословному подчинению менсалийки.

И ещё Биля очень обижался, когда его называли работорговцем, упирая на то, что человеколюбиво спасает несчастных клиентов от ужасов менсалийской бойни. Формулировка имела значение, поскольку, как все осевшие в Шпееве галаниты, Биля планировал вернуться на родину и заботился хотя бы о видимости репутации.

С другой стороны, он был не так уж и не прав: возможность вырваться с пылающей планеты привлекала в цепкие объятия Граболачика несметное число молоденьких западур. На добровольных, абсолютно добровольных началах.

— Ты даже представить не можешь, насколько они тупы, — хохотал Биля, рассказывая только прибывшей на планету Саде кое-какие местные правила. Встреча случилась несколько лет назад, но Сада помнила рассказы Граболачика слово в слово. — Давным-давно кто-то из наших пустил слух, что в другие миры мы поставляем только опытных и умелых, чтобы не тратить лишние силы и средства на подготовку. И теперь эти идиотки с самого найма пытаются продемонстрировать умение в сексе. Кидаются на всех без разбора: на менеджеров, офицеров, охранников, даже палубных — кто попался, с тем и спят. Готовы отдаться где угодно, лишь бы их отметили и запомнили. Собственно, из-за этих шлюх рейсы и получили своё название «задранные юбки».

— Я слышала другое. — Друзья из военных поведали Саде, что в качестве премии перевозчики имели право насиловать «товар» всю дорогу до Шпеева.

— Те, кто идёт в первый раз, случается, балуют, — не стал скрывать Граболачик. — Но потом охоту отбивает напрочь, если кто и развлекается, то только с теми тёлками, которые сами набрасываются. — Работорговец помолчал, облизнулся и хихикнул: — А самое смешное, что в действительности никто не знает, какая дура куда отправится, и никто не может на это повлиять. Как правило, лучших действительно отправляем на экспорт, но иногда губернаторы специально требуют отборный товар для офицерских борделей, и тогда самые красивые и умелые девочки из партии навсегда зависают на Менсале…

— Ты говоришь о них настолько уничижительно, что непонятно, за что же их покупают.

— За мясо, — пожал плечами Биля. — Менсалийки, особенно западуры, весьма красивы и умеют сохранять красоту, даже в тридцать пять ухитряются выглядеть на двадцать, то есть их можно долго использовать по прямому назначению.

— Теперь понятно.

— Но мясо приедается, — продолжил Граболачик. — Вот я охотно переспал бы с тобой.

Сада покраснела. Она не была девочкой и даже девушкой, но от неожиданности смутилась, подобно наивной курсистке.

Предложение застало её врасплох.

Дело в том, что Сада, выражаясь предельно мягко и дипломатично, красотой не блистала. Волосы отвратительного прогорклого цвета — из-за него женщина начала краситься с семнадцати лет — были тонкими и редкими. Длинными не росли, и потому мечтающая о роскошных прядях Сада всю жизнь проходила с жалким каре. Нос и губы были довольно крупными, а странно-жёлтые глаза, напротив, получились чересчур маленькими. Из вежливости их можно было назвать пуговками, а со зла — поросячьими. А завершала картину ямочка на подбородке, которую Сада ненавидела так, как может ненавидеть взрослая, уверенная в себе женщина с несложившейся личной жизнью, — смертельно. Ямочка бесила Саду даже больше плоской, невзрачной груди.

Гордилась же она красивыми руками, длинными, красивыми ногами и элегантной талией.

Сада знала, что не вызывает у мужчин желания, свыклась с этой мыслью и потому смутилась под более чем откровенным взглядом Били. С трудом подавила накатившую злобу и с ещё большим трудом поняла, что Граболачик не шутит и не издевается.

— Ты не представляешь, как я устал от мяса. Как раздражают тупые тёлки, достоинства которых ограничиваются размерами вымени. Я скучаю по настоящим женщинам — по галаниткам. Потому что только они имеют право называться женщинами…

— Переспи с женой.

— Моя бывшая живёт на родине вместе с детьми.

— Не хочешь рисковать семьёй? — брякнула Нульчик. — Одобряю: Менсала и в самом деле зловонная дыра.

— Работа вошла в противоречие с семейными ценностями, — криво усмехнулся Биля. — У меня очень насыщенная личная жизнь, что сильно бесило бывшую.

В тот день ошарашенная Сада Граболачику отказала, но предложение запомнила и вскоре им воспользовалась. И не пожалела, потому что Биля, несмотря на невзрачную внешность, оказался превосходным любовником…

Тем временем они подошли к тщательно охраняемой зоне «гарема», и Граболачик широким жестом распахнул дверь:

— Прошу!

У женщины раздулись ноздри.

Она прекрасно знала устройство «гарема», все-таки посещала его не в первый раз, но поскольку «рекруты» постоянно обновлялись, каждый приезд казался Саде первым, вызывал и волнение, и предвкушение.

— Рейс пришел вчера, так что ты, моя радость, снимаешь самые сливки.

— Биля, я тебя люблю.

— Поужинаем сегодня?

— С удовольствием.

— Я припас кое-что специальное…

— Шалун…

Гарем начинался с «главной витрины»: с большой, дорого обставленной комнаты, в которой коротали дни самые красивые и самые умелые девушки и юноши, профессионалы, прошедшие обучение в «Школе любви Граболачика», способные украсить любое заведение Герметикона. Пышные западуры, изящные беляшки, иногда — наоборот… Тут же мальчики, которым никогда не стать воинами, женоподобные, охотно использующие косметику, и мускулистые, крепкие, на чьих губах тоже виднелась помада. Спрос на подготовленных профессионалов оставался стабильно высоким, однако Саду они не интересовали: для особых игр она предпочитала не умение, а искренние чувства.

И потому, проходя мимо главной витрины и бросая на ослепительное мясо цепкие взгляды, Нульчик решила поговорить о делах:

— Твоя наводка снова оказалась ложной.

— Тебе всё равно надо было лететь в Глюрде, — хихикнул Биля. — Сама говорила.

— Но ты подарил мне надежду.

— Это моя работа, мой талант.

Граболачик располагал большой сетью друзей и деловых партнёров по всей Менсале, его «рекруты» трудились во множестве заведений, начиная от солдатских борделей и заканчивая роскошными домами для знати, к Биле стекались сплетни и слухи со всего континента, и именно поэтому Сада попросила его о помощи. Однако до сих пор результата не было.

— В Глюрде не оказалось людей, которых я ищу, — прохладно повторила Сада.

— Учитывая, сколько длятся поиски, возможно, их уже нет на планете.

— Возможно, — вздохнула Нульчик. — Но приказ никто не отменял.

— А ты честно следуешь уставу от «А» до «Я»? — облизнулся Граболачик.

Знай он, кто приказал Саде заняться поисками Гатова, наверняка перестал бы иронизировать. Но Арбедалочик особенно указал, что его имя не должно упоминаться, и потому ей приходилось играть честного офицера.

— Я должна их найти, — угрюмо ответила Нульчик. И тут же попросила: — Пусть эта девка поднимется.

За разговорами они преодолели «главную витрину», «склад», где Биля хранил необученных и не особенно красивых рекрутов, и ступили в «загон», в котором помещался свежий, только что с рейса, товар. Неопытный. Ещё не знающий, что людей может возбуждать не только мясо.

— Встать! — жёстко велел Граболачик.

Выбранная Садой западура была хорошо развита, привлекательна и вела себя с традиционной развязностью, которой сошедшие с рейса рекруты прикрывали нервозность. На первый взгляд она ничем не отличалась от товарок, однако опытная Нульчик сумела разглядеть нужные черты характера. В первую очередь — слабость.

— Задери юбку!

Девушка подчинилась почти сразу, но секундное замешательство окончательно убедило Нульчик в том, что она не ошиблась с выбором.

— Хорошо.

— Я знал, что эта девка тебе приглянется, — хмыкнул Биля.

— Читаешь мысли?

— Знаю твой вкус. — И тут же, без перехода, сообщил: — Мне сказали, что в Триберди появились странные люди.

— Чем странные? — Нульчик жестом показала охранникам, чтобы они отвели выбранную девушку в сторону, и продолжила изучать товар. Товар смотрел на неё с опаской.

— Инопланетники.

— Инопланетники в провинциях не редкость. Почему на тех людей обратили внимание?

— Они механики. Работают у Эзры Кедо.

— К нему часто приезжают инопланетники… Когда появились эти?

— Два месяца назад.

— Не подходит.

— Возможно, они прятались, — предположил Граболачик. — Обрати внимание на беляшку в левом углу, моя радость. Даю слово, она тебе понравится.

Нульчик обернулась и, словно передразнивая Билю, облизнулась.

Указанная торговцем девушка вздрогнула и попыталась стать невидимой. Но не получилось.

— Твои люди описали инопланетников? Они похожи на фотографии, которые мы рассылали?

— Я просто узнал о том, что у старого Кедо неожиданно появились три новых помощника, — уточнил Граболачик. — Одна из девочек подслушала разговор о них, но ребята Кедо, ты уж извини, новых знакомцев не описывали, только обсуждали, а сами инопланетники в заведении не появлялись.

— То есть твои «странные люди» похожи на разыскиваемых только тем, что их трое?

Биля развел руками:

— Я передал то, что услышал.

Как было и все прошлые разы.

Несмотря на обилие источников информации, результата пока не было, и Нульчик начинала сомневаться в способности Граболачика вывести её на след. С другой стороны, остальные знакомые Сады — оружейники и наркобароны — тоже ничего не нашли.

Проклятый Гатов как сквозь землю провалился.

— Я возьму обеих, — решила Нульчик, глядя на задрожавшую беляшку. — Так веселее.

— Согласен, моя радость, согласен, — пробубнил Биля. — Но сегодня…

— Сегодня мы ужинаем, я помню. — Сада нежно провела рукой по щеке торговца. — Пусть их доставят ко мне завтра.

— Договорились, — обрадовался Граболачик.

Она знала, что нравится Биле, хихикала над ним, как девчонка, но при этом признавалась себе, что внимание Граболачика повышает её самооценку. Ведь на свете появился человек, для которого она, страшненькая женщина с жёлтыми глазами-пуговками, была желанной…

— Ты слышал, что в Шпеев прилетел Руди Йорчик?

— Слишком большой человек, чтобы прозевать его визит, — кивнул Биля. — Но мы не знакомы и не ведём дел.

— Жаль…

— Почему он тебя интересует?

— Замуж хочу.

— Йорчик для тебя слабоват, — рассмеялся Граболачик. — К тому же он пьяница.

— Знаю, — махнула рукой Сада. — Я всё о нём знаю.

О Йорчике её предупредил Арбедалочик. Сказал, что до сих пор не ясна роль Руди в побеге Гатова и что, возможно, промышленник решится на собственную игру. Тогда Сада не очень поверила Абедалофу: трудно представить, чтобы взрослый и успешный галанит решился пойти против Компании, однако Йорчик зачастил на Менсалу, и каждое его появление Нульчик старалась не оставлять без внимания.

— Биля, будь добр, отправь своих людей следить за Руди. Мне нужно знать, что он делает и что собирается делать.

— Хорошо.

* * *

Пекарня Ли далеко не всегда была самым большим районом Шпеева, и для того, чтобы это понять, не требовалась докторская степень по истории Менсалы, хватало элементарной логики и спокойного, внимательного взгляда: центр сферопорта застраивался в стиле «буаре» и даже сейчас не потерял элегантного шарма, а на окраинах дома лепили как придётся, без единого плана и соблюдения каких-либо норм. Кривоватые четырёх-пятиэтажные строения жались друг к другу, словно встретившиеся на узкой улочке пьяницы, и даже внешне соответствовали званию опасного района. Когда-то единственного опасного в городе.

В прежние, цветущие времена владения Омута не превышали «обычных», если можно так выразиться, размеров для сферопорта, занимая примерно десятую его часть, контрабандисты таились по тёмным углам, а по числу убийств на душу населения Шпеев вплотную приближался к мизерным показателям сферопортов Ожерелья.

Когда-то…

Но с началом войны всё, естественно, изменилось.

Приличные торговцы Менсалу покинули, остались лишь те, кто готов серьёзно рисковать ради гигантских прибылей, конкурентная борьба стала немыслима без насилия, и Пекарня разрослась, подмяв под себя почти все остальные районы города. Теперь теневые дельцы обитали в центре, занимали большие красивые здания, разгуливали по широким улицам и безбрежным площадям, некогда построенным для людей, и совершенно не стеснялись рекламировать род своих занятий. А некоторые даже обряжали подчинённых боевиков в оригинальную форму, дерзко демонстрируя окружающим силу и мощь.

Но Уру Клячик к таковым не относился.

И вовсе не из-за того, что не обладал достаточным влиянием, как раз обладал, а потому, что с детства усвоил, что по-настоящему серьёзные дела творятся в тишине, и недолюбливал свойственную некоторым коллегам нахрапистую показуху. Боевики Клячика щеголяли в штатском, его имя не выводилось золотом на кричащих вывесках, его костюмы отличала скромность, а сам Уру оставался единственным ветераном менсалийского Омута, сохранившим верность старому району. Клячик отказался переезжать в центр, зато выкупил соседние здания — теперь Уру владел целым кварталом — и остался на тех же улицах, где когда-то начинал с нуля, завистливо глядя на «поднявшихся» торговцев и мечтая о том, чтобы каждый день есть досыта.

Мечты сбылись, Уру поднялся, и из трёх огромных окон его кабинета открывался великолепный вид на причальное поле сферопорта.

— Знаете, что это за судно? — осведомился торговец, не отрывая взгляда от медленно снижающегося цеппеля, невиданного, совершенно запредельного размера.

Удав и Закорючка, два здоровяка, вошедших в кабинет всемогущего Клячика минуты три назад и с тех пор благоговейно изучавших хозяйскую спину, быстро переглянулись, вспомнили, что Уру обожает читать лекции, и хором выдали:

— Нет, — дав, таким образом, единственно правильный ответ из скудного списка возможных.

— Перед вами, олухи, галанитское грузовое судно модели «Гигант», особого класса «суперкамион», — ровно произнёс Уру. До цеппеля было не менее лиги, но выглядел он настолько внушительно, что, казалось, обшивку «сигары» можно потрогать рукой. — Это самые большие перевозчики Герметикона, только они в состоянии взять на борт два тяжёлых бронетяга. — Клячик вздохнул: — Венец инженерной мысли, наглядная демонстрация величия человеческого гения.

«Суперкамион» аккуратно опустил на землю грузовую платформу, и портовые принялись торопливо вскрывать захваты, освобождая судно от тяжкой ноши. Массивный груз скрывался под брезентом, но, судя по очертаниям, цеппель доставил на Менсалу уже упомянутые бронетяги.

— Это галанитские «Джабрасы», я поставляю их губернатору Хальдисскому, — негромко произнёс Уру, подтверждая догадку боевиков. — Десять штук. Четыре уже доставлены, два вы видите перед собой, остальные прибудут в Шпеев до конца недели, и я отправлю их эшелоном в Хальдису. Это очень дорогой контракт. — Клячик обернулся и тяжело посмотрел на боевиков: — Почему Компания не договорилась с губернатором напрямую?

— Мы не знаем, — ответил за обоих Удав.

— Потому что мне Компания верит, а Хальдисскому — нет, — веско объяснил Уру. — Именно поэтому в Шпееве нет фактории Компании: мы, независимые торговцы, в состоянии обеспечивать её интересы наилучшим образом. Ясно?

— Да, господин.

— Вы поняли, что стоит во главе угла?

— Доверие, — выдавил Закорючка, съёживаясь под жёстким взглядом хозяина.

— Именно. — Клячик вновь отвернулся. Помолчал, глядя, как портовые притягивают избавленный от грузовой платформы «суперкамион» к земле, после чего продолжил: — Я с детства восхищаюсь огромными цеппелями. Помню, специально пробирался на причальное поле, чтобы их увидеть, мечтал стать цепарем… Но всё обернулось по-другому.

Обернулось так, что цепари, коими торговец некогда восхищался, теперь на него работали. И вряд ли это обстоятельство тяготило Уру.

Потрясающий вид был единственным достоинством помещения, во всём остальном его убранство напоминало скучнейшее логово какого-нибудь бухгалтера, обременённого долгами и семьёй, а не главный офис одного из могущественнейших обитателей Шпеева. Письменный стол и многочисленные полки завалены бумагами, пакетами с бумагами и папками с бумагами. Дешёвый чернильный набор на дешёвом столе, рядом замызганные счёты, а по правую руку — большая фарфоровая кружка, из которой Уру любил пить чай. Ничего лишнего, ничего роскошного, никаких сувениров, никаких украшений, если не считать таковыми простецкие конторские часы на стене.

Работая в кабинете, Клячик обязательно снимал пиджак и надевал сшитые из тёмной ткани налокотники, окончательно становясь похожим на мелкого клерка, но Удав и Закорючка прекрасно знали истинное лицо стоящего у распахнутого окна «бухгалтера», а потому почтительно внимали каждому слову. И боялись пошевелиться, потому что не получили на это разрешения.

Уру вернулся в кресло, сложил перед собой руки, став похожим то ли на престарелого ученика, то ли на слишком дисциплинированного учителя, и наконец-то перешёл к делу:

— Как вы знаете, недавно меня… кинули. — Клячик не сумел выговорить унизительную фразу без запинки. — Я потерял сто цехинов. Мизерную сумму, учитывая мои обороты, но я никому не позволяю себя обманывать.

— Мы понимаем.

— Вы — что?

Удав, который осмелился подать голос, едва язык не проглотил от страха. Он хотел сказать, что Шпеев прекрасно помнит поучительную и страшную историю бахорского прохвоста Люсгера, попытавшегося нагреть Уру на тысячу золотых, но теперь с ужасом сообразил, что его мнения никто не спрашивал.

— Твоё дело — слушать, — жёстко произнёс Клячик, не мигая глядя на побелевшего боевика. — Если я захочу услышать твой голос, я прикажу тебе его подать. Понятно?

Удав молча кивнул.

— Молодец, — одобрил Уру. Поправил налокотник и продолжил: — Как я и предположил, после нашей… э-э… встречи Бельгердейн в Шпеев не вернулся, уехал. Возможно… покинул планету.

На последней фразе торговец снова сбился: его приводила в бешенство мысль, что подлый обманщик сумеет избежать наказания.

— Но пока есть надежда, что Бельгердейн на Менсале, я буду его искать. И вы тоже.

Боевики покивали бритыми черепами. Они знали, что за последние дни Уру разослал по провинциям с десяток посланников, и поняли, что настала их очередь.

— В те же самые дни, когда в Шпееве появился наш шустрый друг, здесь находилась военная миссия трибердийцев, принимали целый эшелон железа… — Уру похлопал по одной из лежащих на столе папок. — В последний момент трибердийцы запросили на один «Гаттас» больше, чем было в изначальной спецификации, и получили его, поскольку у нас был резерв. Тогда я не обратил на это внимания, но сегодня узнал, что в армию губернатора поступило именно то количество пулеметов, которое было заказано изначально. — Пауза. — У меня украли деньги — кто-то купил очень дорогое оружие. Улавливаете связь?

Боевики сделали понимающие глаза.

— Можете говорить, — милостиво разрешил Клячик.

— Бельгердейн ухитрился оплатить ваше оружие вашими же деньгами? — выдал сообразительный Закорючка.

— Это первое, что приходит в голову, — согласился Уру.

— Отчаянный парень, — поспешил вклиниться в разговор Удав. — Небось из какой-нибудь «свободной сотни».

— Откуда среди свободян взяться умнику? — качнул головой Закорючка.

— На месте узнаете, — обрезал разговор Клячик. — Отправляйтесь в Триберди и всё выясните. Понятно?

— Да.

— Вон!

Кабинет недаром походил на «уголок главбуха»: пунктуальный и педантичный Уру тщательно следил за временем и не тратил его попусту. Выпроводив боевиков, он тридцать секунд сидел в кресле, не шевелясь и бездумно глядя прямо перед собой, затем поднялся и, на ходу надевая на лицо маску ослепительного дружелюбия, распахнул объятия одновременно с распахнувшейся дверью:

— Дорогой друг! Рад! Искренне рад!

— Взаимно, Уру, взаимно. — Руди Йорчик прекрасно понимал, что представляет из себя Клячик, знал цену «искренности», однако на «радушие» привычно ответил мастерски сыгранным «дружелюбием».

— Давно не виделись, Руди.

— Всего два месяца.

— Зачастил ты к нам, — с улыбочкой заметил Уру.

— Серьёзные дела требуют личного присутствия.

— Да, да, да…

В дальнем конце кабинета Клячик обустроил некое подобие переговорной: пара неудобных кресел, журнальный столик и даже коробка с сигарами, несмотря на то что Уру не курил и терпеть не мог табачного дыма. Разумеется, особенно сложные переговоры с особенно дорогими партнёрами Уру проводил в специально оборудованных местах, роскошь обстановки которых могла поразить даже адигенов, но закуток в кабинете был особенным, приём здесь считался у Клячика показателем наивысшей заинтересованности в собеседнике, и Руди об этом знал.

— Хочу сказать, дорогой друг, что твои образцы прекрасно заменили кардонийское оружие, — мягко начал Уру. — Мои клиенты дали ему высокую оценку.

— Иначе и быть не могло, — самодовольно отозвался Руди.

Клячик добродушно кивнул и лично наполнил бокалы красным вином.

Оружие Йорчика качеством почти не уступало продукции ушерских корпораций, но из-за двух лишних межпланетных переходов оказывалось дороже. Менсалийцы платили: собственная промышленность у них отсутствовала, приходилось брать что дают, но Клячик хотел повысить прибыль и требовал у Руди скидку. Йорчик согласился, при этом пообещал сбросить десять процентов вместо просимых семи и даже был готов пересчитать по новой цене все поставки по отнятым у кардонийцев контрактам, включая уже состоявшиеся, но при одном условии: Уру должен найти Гатова.

Услышав предложение, Клячик согласился не раздумывая: не сомневался, что при его связях отыскать застрявшего на Менсале инопланетника окажется плёвым, не требующим особенных усилий делом, однако сейчас, семь месяцев спустя, торговец был вынужден признать унизительное поражение.

— Оружие хорошее, но цена на него слишком высока, — вздохнул Уру. — У тебя много серьёзных конкурентов, дорогой друг.

— Значит ли это, что ты до сих пор не напал на след Гатова? — осведомился Руди. Сделал маленький глоток вина, помолчал и добавил: — Дорогой друг.

Он понял, куда клонит собеседник.

— Не могло получиться так, что Гатов покинул планету?

— Ты мне скажи. — На этот раз выдержанная Йорчиком пауза оказалась весьма и весьма многозначительной. Пауза выражала серьёзные сомнения в якобы безграничных возможностях Клячика. — Ты говорил, что контролируешь всех контрабандистов.

— Я говорил, что моё слово много значит для них, — уточнил Уру.

— И теперь думаешь, что кто-то тебя обманул?

— Э-э… — Клячик догадывался, что разговор получится унизительным, но не думал, что до такой степени. Он чувствовал себя подвергающимся публичной порке мальчишкой и с трудом сдерживал накатившее бешенство. — Такое… э-э… возможно.

— То есть я зря на тебя положился, дорогой друг?

— Мы говорим о целой планете, дорогой друг, её невозможно «закрыть» так, чтобы мышь не проскользнула.

— Три приметных человека — не одна маленькая мышь, — недовольно произнёс Йорчик. — К тому же ты утверждал, что ни один контрабандист или честный цеповод не посмеет взять на борт людей, которых ты ищешь.

— Да, да, да…

Но самое неприятное заключалось в том, что ловкач, нагревший авторитетных шпеевских торговцев на четыреста цехинов, великолепно подходил под описание дружка Гатова. Во время переговоров торговец, к своему стыду, упустил это из виду, но потом, обдумывая позорно проваленную встречу, осознал допущенную ошибку. И это понимание не поднимало Уру настроения.

— Поверь, дорогой друг, я делаю всё, что в моих силах.

— Я верю, — смягчился Йорчик. — Но мне нужен результат.

— А мне — мои деньги.

— Дай мне Гатова и получишь всё, что захочешь.

Примерно так же говорила Сада Нульчик, скромный медикус бесплатного госпиталя и по совместительству — резидент могущественного Департамента секретных исследований Компании. Сада тоже искала Гатова, и Клячик понимал, что придётся оказать услугу ей, а не Руди, сделав правильный выбор между получением дополнительной прибыли и ссорой с Компанией. При этом сообщать Саде о ловкаче-«каатианце» Уру тоже не собирался: во-первых, потому, что услуга должна быть оказана лично: отдать Гатова Компании совсем не то же самое, что невнятно указать приблизительное местонахождение его дружка; а во-вторых, чтобы лишний раз не рассказывать о своём позоре.

Появившегося же в Шпееве Йорчика следовало убрать подальше, и просьба старого друга из Лекровотска оказалась как нельзя кстати.

— Руди, результата у меня нет, но одну хорошую новость я припас, — мягко произнёс Клячик, доливая в бокалы вино.

— Какую?

— Тебя хочет видеть очень важный на Менсале человек. Его представитель специально прилетел для разговора с тобой, а значит, предложение может оказаться необычайно интересным.

— О ком ты говоришь? — поморщился Руди. Ему категорически не хотелось напрямую вести дела с местными отбросами.

— Я говорю о Рубене Лекрийском. — Уру сопроводил ответ предельно серьёзным взглядом, подчеркивая необычайную важность сообщения. — А к такому человеку, как ты, Рубен без веской причины не обратится. Он знает правила и наверняка припас что-то очень любопытное.

Многозначительный тон, который Клячик приберегал для самых важных переговоров, а также упоминание действительно серьёзного имени подействовали: Йорчик большим глотком опустошил почти половину бокала, помолчал и неуверенно протянул:

— То есть ты советуешь?

— Категорически рекомендую.

— Ну, раз так…

* * *

«Если вы по каким-то причинам подумали, что дело в элементарном везении, что мы, неожиданно оказавшись на воюющей планете, летели-летели и, к радости своей, встретили щедрых и доброжелательных людей, которые только и ждали визита трёх беглых инопланетников, то вы несколько ошибаетесь.

Всё не так однозначно.

Однако я, к своему стыду, догадался об этом не сразу, и даже настойчивое желание Павла кровь из носу раздобыть карту, а затем его указание лететь в конкретное место не навело меня на мысль, что Гатов рассчитывает встретить друзей. С другой стороны, не будем забывать следующее — я только что преодолел Пустоту самоубийственным способом, потом чинил двигатели, потом оказался под пулемётным огнём, потом останавливал кровь, спасая умирающего друга… В общем, я не стыжусь признать, что находился немного не в своей тарелке, и сообразительность ненадолго меня оставила.

Догадка почти пришла перед снижением, но улетучилась, поскольку всё то время, пока Каронимо пытался максимально мягко совместить наш несчастный паровинг с деревенским полем, я оберегал пребывающего без сознания Павла. Потом меня извлекали из-под обломков, приводили в чувство, спрашивали, что я тут делаю, ощупывали, сообщали о переломах, и лишь после этого я впервые увидел Эзру Кедо. В смысле, может быть, он появился раньше, но я вернулся в реальность лишь после перевязки.

Я сидел на земле, совершенно равнодушный к царящей вокруг суете, затем поднял глаза и столкнулся взглядом со стариком, что остановился рядом с Павлом. Несколько секунд мы смотрели друг на друга, затем он указал рукой на носилки и тихо спросил:

«Гатов?»

«Откуда вы знаете?» — растерялся я.

Это было первое чувство, которое я испытал после ужаса нашего «приземления». Удивление. Возможно, именно оно окончательно вернуло меня в реальность.

«Откуда вы знаете?»

В ответ я получил широкую улыбку и короткое объяснение:

«Я много путешествовал».

Возможно, так оно и было, поскольку некоторые черты Эзры наводили на мысль о том, что он — инопланетник.

Судите сами. Подобно многим инженерам и механикам, Кедо почти всегда появлялся на людях в удобном, не стесняющем движений комбинезоне с многочисленными карманами. Издалека облачение старика виделось обыкновенным, однако качество ткани и элегантные кожаные вставки наводили понимающих людей на мысль, что «простецкую рабочую» одёжку скроил хороший портной по индивидуальному заказу. Но ещё большей странностью казалась чёрная круглая шапочка-валярка, которую Эзра, не снимая, носил на затылке. На Менсале экзотический головной убор выглядел забавной стариковской причудой, но только в силу того, что местные плохо разбирались в академической моде: на Герметиконе и планетах Ожерелья валярки носила профессура.

Как видите, уже в одежде старый Кедо был приметен для опытного глаза.

Лицо же его было чуточку вытянутым, что, как я узнал впоследствии, характерно для жителей северной части главного менсалийского континента, и привлекало внимание пышными, совершенно седыми усами, за которыми Эзра ухаживал с маниакальной тщательностью.

Хотя нет, пожалуй, я ошибся. Усы, конечно же, бросались в глаза, но взгляд на старике задерживался не из-за них, а благодаря всегда приветливому и доброжелательному выражению лица — совершенно невозможному на Менсале. Кедо часто улыбался, смеялся, даже ругань заканчивал весёлым советом или пожеланием и буквально излучал оптимизм. Именно поэтому больше походил не на менсалийца, а на жизнерадостного выходца с Анданы.

«Павел мечтал о встрече с вами, но сейчас он немного не в форме, — сообщил подошедший Каронимо. Лицо его было перепачкано грязью и поцарапано в нескольких местах, одежда порвана, на руке красовалась наспех наложенная шина, но говорил Каронимо так, словно прибыл на прием к дару. Честное слово: ни до, ни после я не слышал в голосе Бааламестре столько почтительности. — Нам нужна помощь».

«Я вижу».

«Не только медицинская».

«Вас ищут?»

«Да».

А вот этого я точно не ожидал: открыться незнакомому человеку? Сразу выложить наш главный секрет? Разве можно доверять обитателям планеты, которые сначала стреляют, а потом интересуются… а во многих случаях даже не интересуются, в кого они стреляли?

Скандальный Олли не появлялся, в голове у меня гудело, и только поэтому, наверное, я не вспылил и не влез в разговор с дурацкими упреками.

«Вас ищут, и вы прилетели прятаться? — Эзра даже не пытался скрыть удивление. — Сюда?»

«Мы случайно оказались на Менсале».

«Перепутали цеппели?»

«У нас не было цеппеля. Мы прошли переход на этом».

Бааламестре указал на останки паровинга, на нашу погибшую птицу. Отвалившаяся хвостовая часть продолжала гореть — я так и не узнал, почему там вспыхнула внутренняя обшивка, — обломки поплавков, крыла и двигателей четко указывали путь по полю, но фюзеляж пострадал меньше, чем можно было ожидать, продемонстрировав высочайшее мастерство ушерских самолетостроителей. Только благодаря крепости фюзеляжа нас не размазало по менсалийской травке.

«Как вы ухитрились впихнуть в него астринг?» — удивился Эзра.

Однако в следующий миг удивление сменилось искренним и, как потом выяснилось, давным-давно позабытым чувством глубокого изумления, плавно переходящего в оторопь.

«Астринга нет, — как ничего не значащий и само собой разумеющийся факт сообщил Бааламестре. — Мы воспользовались чужим переходом».

У Кедо отвалилась челюсть. Старик выглядел настолько комично, что если бы я не испытывал боль от переломов и нервозность от неопределённости, то обязательно расхохотался бы в голос.

«Зачем вы это сделали?»

«За нами гнались, — коротко ответил Каронимо. — Подробности обязательно последуют».

«Занятный эксперимент».

«Полностью с вами согласен».

Эзра пососал трубку — он на удивление быстро пришел в себя, — после чего буркнул:

«Ты — Бааламестре».

«К вашим услугам», — поклонился Каронимо.

«А это что за фрукт?» — Взгляд остановился на мне.

«Андреас Оливер Мерса, — поспешил с представлением Каронимо. — Замечательный алхимик и друг. Хороший человек».

«Ладно, — вздохнул Кедо. — Отдыхайте».

И мы четыре месяца «отдыхали», стараясь вести себя тише воды и ниже травы. Эзра определил нам пристанище в настолько дальнем хуторе, что туда даже дожди не всегда доходили, не говоря уж о людях, и это расположение в какой-то мере гарантировало сохранение тайны.

Мы лечились сами, лечили Гатова — с помощью изредка приезжающего врача, — разговаривали о науке и спорили о ней же. А ещё — разговаривали и спорили обо всём на свете. И знаете, что я вам скажу? Эти пять месяцев полной тишины и покоя, да ещё в компании с гениальными изобретателями, стали для меня счастливейшим временем в жизни.

Вот так.

Счастливейшим временем.

Перечитал и понял, что не успел сказать самого главного.

Когда старик велел нам «отдыхать» и, пыхая трубкой, отправился изучать то, что осталось от паровинга, я повернулся к Бааламестре и с чувством осведомился о причинах его необыкновенной словоохотливости.

«Глупо врать тому, кто может помочь», — философски ответил Каронимо.

«Вы знакомы?»

«Ты разве не понял, что нет?»

«Но Эзра узнал и Павла, и тебя».

«Наши физиономии достаточно известны тем, кто хоть чуть-чуть интересуется наукой», — проворчал Каронимо.

«Владелец помойки интересуется наукой?» — глупо спросил я.

А в следующий миг меня поставили на место.

«Во-первых, не владелец помойки, а владелец Помойки, — уточнил Бааламестре. — А во-вторых, его настоящее имя — Эзгария Мария Дарам Калик-Кедович, он действительный член Академии наук Верзи, почётный профессор Лавентальского университета Герметикона и автор учебника, по которому мы с Павлом когда-то учились».

Из дневника Андреаса О. Мерсы alh.d.

* * *

— С Хансеи? — Судя по прозвучавшему в голосе женщины удивлению, Хансея для неё являлась синонимом настолько далёкого мира, что сам факт его существования вызывал серьёзные сомнения.

— Мне его подарила замечательная девушка. — При взгляде на красно-жёлтый браслет по губам Гатова скользнула лёгкая, чуточку грустная улыбка. — Она сказала, что благодаря браслету я навсегда её запомню, и знаешь, получилось: прошло семь лет, у меня было много женщин, но лицо той девушки я помню до сих пор.

— Хотел с ней остаться?

— Почти захотел, — признался Павел. Не женщине признался — себе, продолжив смотреть на старый, чуть полинявший от времени подарок. — В тот момент я оказался на жизненном перекрестке, и сделать выбор оказалось ой как непросто.

И лёгкая гримаса, словно отметающая печальные воспоминания.

Он был не против помолчать, но профессионалка знала, что грустный клиент — минимальные чаевые, и постаралась отвлечь Гатова от хансейской истории. Руки гостя были переполнены украшениями, и женщина надеялась, что не все они напоминают ему о чём-то грустном.

— А этот откуда? — Она провела пальцем по следующему браслету, собранному из маленьких, пронзительно белых клыков и трижды охватывающему запястье мужчины. — Выглядит забавно.

— С Крандаги, — ответил Павел. — Его собрали из клыков ящерицы Вэла, есть там такие агрессивные создания.

— Кровожадные?

— Ядовитые.

— Очень красивая вещь.

В действительности браслет представлял собой весьма непритязательное украшение, которое можно было смело назвать «варварским», но женщина хотела поскорее «заболтать» неудачную предыдущую тему, а потому не скупилась на лесть:

— Он и красивый, и мужественный.

— Клык ящерицы Вэла необычайно твёрд, и, чтобы просверлить в нём отверстие, требуется день, а то и больше. Работу доверяют только опытным мастерам, которые портят не больше одного клыка из десяти.

— На чём же тренируются ученики?

Павел рассмеялся, показав, что оценил шутку женщины, и продолжил рассказ:

— На изготовление браслетов идут только левые клыки, правые, как ты верно подметила, остаются для обучения. — Он помолчал. — Крандагийцы верят, что браслет из ста одного левого клыка Вэла приносит удачу.

— Наверное, это редкое украшение?

— Достаточно редкое, — подтвердил Гатов. — Ящериц Вэла ловят ради яда, который медикусы используют для создания сильных лекарств. Статистика такая: каждая десятая ящерица кусает ловца, каждый пятый укушенный умирает.

— То есть на твоих руках кровь? — улыбнулась женщина.

Она думала, что удачно пошутила.

— На моих руках много крови, — тихо, но почти сразу ответил Павел.

— Ты не просто цепарь, а военный цепарь? — Меньше всего на свете ей хотелось, чтобы странный клиент окончательно впал в задумчивость. И ещё она проклинала себя за глупую идею поболтать о побрякушках.

— Да, я цепарь. — Именно эту легенду Гатов приготовил для любознательных менсалийцев. — Десять лет в Пустоте.

И заложил руки за голову.

Умиротворённые, наполнившиеся сладкой усталостью, они лежали на разобранной, точнее — растрёпанной, раскуроченной кровати и пытались болтать ни о чём. Простыни скручены, подушки смяты, одежда в беспорядке разбросана по полу. В начале встречи присутствовала бутылка вина, но сейчас она опустела и валялась в углу, а остатки из бокала Гатов жадно допил несколько минут назад.

— Ты не палубный, для палубного слишком грамотный. — Женщина почувствовала изменение тона, поняла, что ей удалось отвлечь клиента, чуть успокоилась и положила голову Павлу на грудь. — Механик?

— Точно.

— Но не шиф.

— Был шифом, — уточнил учёный, вспомнив детские мечты.

— Шифы — здоровенные, — мягко произнесла женщина.

— Удар у меня хороший.

— Ещё мощь нужна. С тремя ты вряд ли сладишь.

— С тремя слажу, но не больше. — Павел зевнул. — А шиф должен класть пятерых любого размера.

— Вот-вот.

Шифбетрибсмейстеры цеппелей — а именно о них говорили сейчас любовники — отвечали не только за ход кораблей, но и за соблюдение нижними чинами устава, а потому всегда поражали гигантскими размерами и физической мощью. Как говорили, «настоящий шиф способен пнуть цеппель так, чтобы он пролетел через Пустоту, и за время перехода уложить не менее десятка нарушителей дисциплины». Справедливости ради следует заметить, что чаще шифы укладывали чужих цепарей во время популярной игры в «вышибалу», поскольку ссориться с собственным шифом дураков находилось мало.

— А на Менсале как ты оказался? — продолжила расспросы женщина.

— Залетел, не подумав.

— Списался?

— По пьянке. — Павел рассеянно провел рукой по тёмным волосам случайной подруги. — Перебрал бедовки в Шпееве, а когда очнулся, цеппель уже ушёл. Зря трепался в кабаке, что хороший механик.

— Здесь такие ценятся.

— Теперь знаю.

Истории Гатова научил Эзра, и она была вполне обыкновенна: местные шли на всё, чтобы заполучить грамотного специалиста.

— Со мной обошлись по-человечески: предложили хорошие деньги и не обманули при расчёте. — Ещё один зевок. — Я полгода работал в Шпееве.

— Почему не уехал?

— Здесь платят больше, чем на других планетах, — усмехнулся Павел.

Война есть война, и тот, кто готов рисковать, может рассчитывать на хорошую прибыль.

— Я собрал артель и нанялся к трибердийцам. Ремонт любой техники во время боевых действий — двойной тариф. Главная специализация — кузели.

— Хорошо иметь профессию.

— Ага.

— Расскажи о Пустоте, — неожиданно попросила женщина. — В ней страшно?

Резкий переход немного сбил Павла с толку, но сам вопрос не удивил: несмотря на активную межзвёздную торговлю, подавляющее число людей никогда не покидало свои миры и знало о величии Герметикона лишь из рассказов путешественников. И в первую очередь всех интересовала Пустота, поскольку другой мир — он такой же, как свой, только «где-то там», а Пустота — непонятная, страшная, беспощадная и совсем иная.

— В ней страшно?

— Многим — да, очень страшно, — кивнул Гатов. — Но вовсе не потому, что они боятся попасть в катастрофу… Хотя из-за этого тоже страшно, но не так, как из-за того, что Пустота давит.

— Её же нет, — удивилась женщина.

— Но этого самого «нет» — бесконечные пространства. И когда ты осознаёшь, что за стеклом иллюминатора раскинулись триллионы лиг того, чего нет, — в этот момент Пустота начинает давить и становится страшно.

— Всем?

— Нет.

— А тебе?

— Было в первый раз, — не стал врать Гатов. — Потом привык.

— Ко всему можно привыкнуть, даже к Менсале.

И лютая тоска, прозвучавшая в голосе женщины, заставила Павла прищуриться и спросить:

— Ты вроде с Западуры?

Густые темные волосы, большие темные глаза, округлая, «крестьянская» фигура: роскошная грудь, крепкие ноги, полные руки — внешность выдавала в женщине уроженку второго менсалийского континента, но поначалу Гатов не придал этому факту большого значения.

— С Западуры.

— Как сюда попала? — Ученый догадывался, что услышит в ответ, и не ошибся.

— Слышал о «рейсах задранных юбок»?

— То есть, работорговцы привезли?

В ответ по губам женщины скользнула кривая усмешка, которую лежащий на спине Павел не увидел, и лишь затем последовало объяснение:

— Да нет никаких работорговцев, эту страшилку девчонки выдумали, чтобы клиентов на жалость разводить.

— Неужели?

— Тут, на Менсале, ещё бывает: когда захватывают деревни, девок часто насилуют, а потом продают в бордели, — уточнила проститутка. — А на Западуре всё честно: рекрутеры сразу объясняют, где и как придется работать.

— То есть тебя не захватывали и не обманывали?

— Удивлён?

— Немного, — признался учёный.

— На Западуре не так хорошо, как кажется, — печально проронила женщина. — Если не уехать, то придётся до конца жизни рожать детей, из которых станут делать солдат или шлюх. Или фермеров, с утра до ночи пашущих в поле. Так что лучше рискнуть. — Она помолчала, поняла, что Павел не спешит с замечаниями, и продолжила: — Моя подруга год работала в Шпееве в известном салоне. Потом её взял на содержание торговец оружием, даже в рестораны водил и в цирк. А ещё через полгода она гуляла по парку, познакомилась с инструктором с Кардонии и вышла за него замуж.

— На Кардонии сейчас война.

— Тут не угадаешь.

— Согласен.

Гатов бросил взгляд на часы: у них оставалось ещё двадцать минут, мягким, но уверенным жестом перевернул женщину на спину, а сам приподнялся, оказавшись сверху. Она поняла, улыбнулась, обхватила левой рукой Павла за шею и тихо спросила:

— Ещё придешь?

— К тебе?

— Да.

— Всё может быть.

— Врёшь…

— Не вру! — возмутился облачённый в длинную белую рубаху пузан. Именно из-за таких рубах, а не только по причине чрезвычайно белой кожи, уроженцев главного менсалийского континента и называли «беляшами». — Я сам читал, вот этими глазами!

— Когда ты читать выучился, Бужа? — хихикнул его собеседник, длинный и с виду нескладный мужик, отчаянно походивший на ожившую марионетку: острые локти, острые колени, острые плечи и острый нос. И острые зубы. Когда мужик улыбался, они вылезали из-за тонких губ.

— Неважно когда, — окрысился пузан. — В газете ясно было написано, что в старых рудниках валериция осталось на три года добычи. Самое большее — на пять. И что будет дальше — один Игвар знает…

— Брехня! Все говорят, что валериция у нас на сто лет с гаком.

— Врут.

— Зачем?

— Потому что!

Спорщики не были вооружены — в заведении синьоры Флиси действовали строгие правила, — поэтому спустившийся со второго этажа Гатов оглядел их весьма равнодушно, мол, спорите, ну и спорьте на здоровье, всё равно никто не пострадает, после чего плюхнулся за столик Мерсы — скучающий алхимик употреблял уже третью порцию ароматного травяного чая — и осведомился:

— Каронимо?

— Ещё не закончил, — хладнокровно ответил Андреас.

— А ты так и не начинал?

— Э-э… не в настроении.

У него были строгие правила насчёт походов в заведения, подобные дому синьоры Флиси, которые, впрочем, кое-кто не приветствовал.

— Олли будет злиться.

— Его дело.

— Ну и ладно, сами разберётесь.

— Вот именно. — Мерса поджал губы, выдержал паузу, но воспитание взяло своё, и алхимик предложил: — Чаю?

— Смеёшься? — Павел сделал знак официанту и через мгновение принял у него высокий бокал с крепким коктейлем: — Твоё здоровье!

Однако большой и жадный глоток, которому было предназначено стать элегантным украшением дня, своего рода праздничным бантиком, связывающим всё прекрасное за сегодня в единое целое… оказался грубо прерван визгливым воплем со второго этажа:

— Даже не надейтесь! — А также последовавшим звуком удара, возмущённым женским восклицанием и громкой нецензурной тирадой.

— Ваши девки — тупые коровы! — Друзья обернулись и с интересом уставились на спускающегося по лестнице субъекта, автора и пока единственного участника скандала. Субъект оказался хлипким на вид, но наглым на слух брюнетом в расстёгнутых штанах — их приходилось поддерживать рукой. — Лентяйки тупые, да ещё и уродливые!

— На себя посмотри, огрызок, — предложила появившаяся на площадке второго этажа девушка. — Никто не виноват, что тебя не хватило!

— Заткнись, сука!

— Сам заткнись!

— Герда, тихо! — громко велел вышедший на шум Клап, главный вышибала синьоры Флиси. И перевёл взгляд на чернявого: — Девочка повела себя грубо и будет наказана. Вам же следует заплатить.

— И не подумаю!

— Почему?

— Не хочу!

— Есть правила…

— Есть только одно правило, придурок: прав тот, кто сильнее. Понял?

Наглость хлипкого объяснялась просто: в самом начале скандала пузан поднялся, всем своим видом показывая, что поддержит любое выступление чернявого, а похожий на марионетку спорщик незаметно, бочком, выскользнул наружу и вернулся аккурат перед тирадой. Так что, произнося её, брюнет уже видел и вооружившегося марионетку, и трёх боевиков, что вломились в заведение вместе с ним.

— Я ведь говорила, что не надо обслуживать свободян, — прокомментировала назревающие неприятности Герда.

Клап нахмурился.

— Наглое поведение должно быть наказано, — заявил чернявый. Он наконец-то застегнул штаны, пристроил к ним переданный дружками боевой пояс и стал выглядеть куда внушительнее. Правда, по-прежнему мелко. — Тутошние тёлки ленивы и тупы, платить за их услуги — оскорбительно. Платить должны вы. Деньгами и услугами.

Подручные поддержали низенького вожака дружным гоготом. Клап продолжал хранить молчание, несмотря на то что за его спиной появились ещё двое здоровяков: он умел считать и думать и понимал, что трое против шестерых выступят без особой надежды. Особенно учитывая наличие у скандалистов оружия.

— Тебе не кажется, что, разобравшись с заведением, свободяне примутся за посетителей? — едва слышно поинтересовался Павел, допив коктейль.

— Кроме нас, тут посетителей нет, — заметил наблюдательный Андреас.

— Вот и я об этом.

Несколько мгновений Мерса переваривал услышанное, затем поставил чашку с чаем на стол и поднял брови:

— Что… э-э… предлагаешь?

— Да есть одна мысль, — не стал скрывать Гатов. — Но тебе она не понравится.

— Не просто не понравится, — проныл алхимик. — Я категорически против…

Но было уже слишком поздно.

Затеявшие скандал свободяне не видели противников, кроме трёх вышибал синьоры Флиси, и выстроились против них: ворвавшиеся с улицы боевики, марионетка и чернявый коротышка. Вооружившийся пистолетом пузан поглядывал в сторону притихших учёных, но больше для демонстрации — в основном его внимание было сосредоточено на вышибалах.

— У меня нет бомб! — трагически прошептал Мерса. Он достаточно изучил Павла и видел, что тот настроен подраться. — Ни одной бомбы. Мы безоружны!

— Обойдёмся без оружия, — весело прошипел в ответ учёный.

— Мы?

— Мы все.

Привычный к кабацким сражениям, Гатов видел гораздо больше скромного Андреаса и уже приметил мелькнувшего на втором этаже Каронимо, оценил спокойствие вышибал, понял, что ребятам нужна минимальная поддержка, и потому без колебаний кивнул Бааламестре, когда тот появился на площадке в следующий раз.

С прикроватной тумбочкой в руках.

— Проклятые свободяне едва не испортили мне отдых! — возмущённо рассказывал Каронимо несколько часов спустя. — У нас с Клеопатрой всё хорошо, мы на пике интереса, на всех парах летим ко взаимному удовлетворению невиданной силы, и вдруг — на тебе! Визг под самой дверью и скандал! Вы ведь только финал наблюдали, друзья мои, сняли, так сказать, сливки, а началось всё в соседней с нами комнате. Чернявенький там визжал, как ненормальный, и просто поверьте: никто, никто, кроме меня, не смог бы в столь скотских обстоятельствах закончить дело так, как требовали того природа и здравый смысл.

— Из-за твоего здравого смысла нам пришлось ждать на несколько минут дольше, — заметил вредный Гатов.

— Но ведь я не опоздал, не так ли? — Бааламестре широко улыбнулся и потёр щетинистую рожу.

Не опоздал.

Никакого воинственного клича Каронимо не издает — не приучен, молча прицеливается и хладнокровно отправляет тумбочку на головы двух ближайших боевиков, изрядно сократив численное преимущество свободян перед честными защитниками прибылей синьоры Флиси. При этом пострадавшие валятся на пол под аккомпанемент дикого вопля пузана: в тот самый миг, когда Каронимо расстаётся с тумбочкой, Гатов метнул в любителя газет чайник Мерсы, который не только врезается толстому в голову, но и выплёскивает остатки горячего.

Атака, как, впрочем, и рассчитывал Павел, становится сигналом.

— На! — С этим криком здоровенный Клап засаживает чернявому в левую скулу.

Учитывая разницу в размерах, данное действо можно было рассматривать, как групповое избиение, но коротышка держал в руке снятый с предохранителя «Аркоз», ещё секунду назад угрожал им, и потому сторонники Клапа воспринимают выпад с праведным воодушевлением.

— Проклятье, чтоб вас всех…

Мерса пинком переворачивает столик — сказывается опыт путешествий на «Пытливом амуше» и долгое общение с Гатовым — и утягивает друга в укрытие. И вовремя утягивает, потому что марионетка оказывается смешным только внешне и реагирует на нападение так, как должен реагировать очень опасный парень: затевает стрельбу с двух рук. Вышибалы прыгают в стороны, при этом левый ловит пулю в бедро, Мерса с Гатовым исчезают за мебелью, а Бааламестре просто исчезает, причём не сейчас, спасаясь от стрельбы, а сразу после того, как прицельно уронил на головы свободян первую тумбочку. Бааламестре показывает себя самым опытным участником бойцом, но об этом позже.

— Съели, суки? Съели?! — Марионетка орал всё то время, пока стрелял, но слышно его стало лишь сейчас, когда грохот выстрелов сменился сухими металлическими щелчками. — Ща нажрётесь, суки! Ща!

Но, несмотря на многообещающие вопли и то, что первый этаж заведения заполнился клубами порохового дыма, особенного вреда марионетка не наносит: раненый вышибала, десять пулевых отверстий в обстановке да разбитое зеркало.

По всему выходило, что свободянам следует отступить, но глупость или же запальчивость продиктовала иное: едва пришедший в себя заводила требует крови.

— Крови! — орёт он, поводя «Аркозом» вокруг себя. — Золотом не откупитесь теперь! Крови!

Пузан подвывает, марионетка перезаряжает, чернявый угрожает, и только последний боевик соображает поднять голову, дабы проконтролировать площадку, с которой на весёлых грабителей уже сваливались неприятности. Поднимает вовремя: как раз в это мгновение доброжелательно пыхтящий Каронимо отправляет в недолгий полёт второй подарок.

Такой же тяжёлый, как первый.

— Хня…

Тумбочка врезается боевику в лицо и укладывает рядом с товарищами, однако трагический вопль пострадавшего играет свою роль: марионетка отскакивает и начинает азартно палить вверх в надежде уложить Бааламестре, который расторопно прячется в комнате. Зато марионетка упускает из виду Клапа, который давно понял, что по-хорошему не получится, кулаками тоже, и направляет на врага револьвер.

Три выстрела сливаются в один.

Клап стреляет в марионетку, брюнет — в Клапа, пузан — в столик Мерсы, надеясь хоть как-то отомстить за пережитое.

Кислый пороховой запах напрочь забивает обычное благоухание заведения любви, пуля пробивает алхимику воротник рубашки, Клап хватается за руку, марионетка — за бок, а в следующее мгновение грохочет «тяжёлая артиллерия»: четвёртый вышибала синьоры Флиси, который в мирное время сонно стерёг чёрный ход, является из кухни и врезает по наглецам из дробовика.

Визг.

Только в этот раз не скандальный, а полный боли. И когда дым рассеивается, свободяне оказываются около дверей: марионетка поддерживает пузана, а чернявый прикрывает отход беспорядочной стрельбой из «Аркоза» во всё, что кажется ему страшным.

— Я ещё вернусь! — орёт чернявый, но ответом ему становится неприличный жест от выдающегося учёного.

Затем довольный собой Гатов выбирается из-за стола, оглядывает разрушенное заведение и начинает громко хохотать.

Вечер определённо удался.

* * *

Единственной красотой, которую Камнегрядка могла предложить взыскательным путешественникам, были закаты. Притягательные и неповторимые закаты, когда однообразие унылого пейзажа — безжизненная земля, испещрённая бесчисленным количеством камней и скал, — удивительным образом преображалось в лучах уходящего солнца. Неожиданно исчезало ощущение неизбывной тоски, пряталась куда-то скука, пропадало отвращение, и перед изумлённым наблюдателем раскидывалась вдруг восхитительная, словно вышедшая из волшебного сна, картина причудливого сплетения теней и света, багровости уходящей звезды, меркнущей лазури неба и подбирающейся тьмы. И наливающиеся чёрным камни оживали, превращаясь в пятнышки ночи, неспешно собирающие панораму полнейшего мрака.

Неспособная родить живое, Камнегрядка ухитрилась отыскать прекрасное в том, что есть, и каждый вечер формировала на своей груди щемящий образ прекрасного.

— В своё время я подумал, что именно в этом кроется предназначение Камнегрядки, — тихо произнёс Вениамин. — Что по замыслу Творца её роль в нашем мире — демонстрировать потрясающие закаты, при виде которых никто не в силах оставаться равнодушным.

Из окружённого скалами форта любоваться прекрасной картиной не было никакой возможности, поэтому Мритский предложил прогуляться на вершину западной скалы, где располагалась маленькая, как потом выяснилось, «губернаторская», смотровая площадка, и теперь небольшая компания: Вениамин, его жена, инженер Холь и шестеро охранников сполна наслаждалась уникальным, доступным лишь в Камнегрядке зрелищем.

— Почему ты не рассказал об этом месте? — в третий или четвёртый уже раз повторил восхищённый Алоиз. — Я столько времени потерял…

Он сидел в Карузо несколько месяцев, отчаянно скучал, а мог бы каждый вечер наслаждаться непередаваемой прелестью величественной красоты уходящей в ночь Камнегрядки.

— Зачем ты скрыл от меня это невероятное место?

— Хотел сделать сюрприз.

— Веня, Веня… — сокрушённо покачал головой инженер. — А ещё друг…

Мритский улыбнулся.

— Не ожидала, — очень тихо произнесла Агафрена. — Не думала, что тебя способна тронуть красота.

— Я знаю, как ты обо мне думаешь, — так же негромко, чтобы слова не долетели до ушей Холя, ответил Вениамин. — Ты во многом ошибаешься.

— Я воспринимаю тебя таким, какой ты есть.

— Таким, каким ты хочешь меня видеть, — уточнил губернатор.

— Я…

Но замолчала, потому что Мритский едва заметно улыбнулся и приложил палец к губам, показывая, что не хочет продолжать разговор. Что нужно наслаждаться видом, а не выяснять давным-давно сложившиеся отношения.

Не время. Сейчас — не время.

Эти трое странно и забавно выглядели рядом: высокий и плотный Холь, стройная, изящно сложённая Агафрена, благодаря высокой причёске она немногим уступала инженеру в росте, и маленький, едва доходящий супруге до плеча Вениамин — убери ещё десяток сантиметров, и губернатора можно было бы с полным основанием назвать карликом. Но никто не называл: Мритскому доводилось и казнить, и убивать за шутки о своём росте. Именно так: в том числе и убивать — лично, потому что низкий рост не означал слабости, и Вениамин заслуженно считался прекрасным бойцом: быстрым, резким и безжалостным.

Лицо губернатор имел обыкновенное для уроженцев Западуры: маленькие тёмные глаза, маленькие, но пухлые губы, прямой нос и чуть более широкие, чем у беляшей, скулы. Лицо внимания не привлекало, но существовала у Мритского особенность: благодаря странному капризу природы его чёрные волосы, необычайно густые в бровях и бороде с усами, не росли нигде больше, оставляя сухощавое тело без всякого покрытия. Об этой особенности мало кто знал, но губернатора она раздражала не менее сильно, чем неудавшийся рост.

— Скажу откровенно, Веня: это одно из самых поразительных зрелищ, которые мне довелось видеть в жизни, — задумчиво произнёс Алоиз, когда они спускались по тропинке к форту. — Спасибо.

— Не за что.

— Я впервые сожалею о том, что не поэт, — продолжил Холь. — Сожалею, что неспособен выразить словами переполняющие меня чувства.

— Каждый хорош на своём месте, — заметил Мритский. — Лично я предпочитаю находить в тебе великого учёного.

Ответить инженер не успел.

— Есть вещи, которые невозможно передать, — вставила своё слово Агафрена. — Есть вокруг нас нечто неподвластное ни художникам, ни поэтам. Есть настоящее.

— Совершенно верно, дорогая, — тут же согласился губернатор. — Человек может наслаждаться творениями Создателя, но неспособен их воспроизвести.

Замечание напомнило, что Вениамин — ревностный олгемен, и некоторое время процессия продолжала двигаться в полной тишине.

— А что за оживление царило в Восточном блоке форта, когда мы уходили? — вспомнил Холь незаданный вопрос. Или же просто решил перевести разговор на другую тему. — Я слышал, нижние чины изрядно шумели.

— Радуются, — коротко ответил Мритский.

— Выдаёшь жалованье? — пошутил инженер.

— Его здесь негде потратить.

— Выкатил бочку бедовки?

— Пока не за что.

— Извини, ляпнул не подумав, — развёл руками Алоиз. — Но прошу, объясни, что происходит?

— Охотники поймали шлёма.

— Кого?

— Здесь? — удивилась Агафрена.

— Как выяснилось, в Сочности их полным-полно, кормятся косулями и неплохо себя чувствуют, — улыбнулся жене Вениамин. А повернувшись к Холю, объяснил: — Шлём — это большая менсалийская кошка. Размерами она не уступает луегарскому тигру и столь же агрессивная. Во время войны их популяцию почти уничтожили, и теперь менсалийцам не часто удаётся поглазеть на старинное зрелище…

— Шлём против шакалов, — скривившись, произнесла Агафрена. Чувствовалось, что супруге губернатора очень не понравилось услышанное.

— Шлём против шакалов, — подтвердил Вениамин.

— Можно я не буду смотреть?

— Вы стравливаете зверей? — поднял брови инженер.

Однако от дальнейших комментариев воздержался, поскольку на Луегаре до сих пор, несмотря на прилагаемые частью общества усилия, существовала кровавая «Псиная лига».

— Речь идёт о захватывающем состязании, — спокойно ответил Мритский. — Сильная кошка против стаи естественных врагов. В природе такие схватки случаются ежедневно.

Агафрена остановилась, несколько секунд смотрела на мужа, после чего — вновь очень тихо — прошептала:

— Вот поэтому я думаю о тебе так, как тебе не нравится.

— Не поэтому, — ровно ответил губернатор и взял супругу под руку. — Нас ждут лучшие места, дорогая, тебе понравится.

Холь покачал головой, но вновь промолчал и послушно направился к Восточному блоку, где уже закончились приготовления к действу.

Форт Карузо обустраивали как серьёзную крепость, призванную беречь богатейшие запасы валериция, и потому изначально разделили на два блока. В Западном, вросшем в скалу, находились офицерский дом, главный колодец, все основные склады и арсенал. По сути, Западный блок представлял собой цитадель, в которой можно было держать оборону даже при потере второй половины форта, в которой размещались казармы нижних чинов, мастерские и прочие службы. И именно в большом внутреннем дворе Восточного солдаты выстроили импровизированную арену, использовав для сооружения клетки всё, что подвернулось под руку: деревянные колья, металлические брусья, шесты от палаток, в общем, любые длинномерные предметы, которые можно было безболезненно извлечь, а впоследствии вернуть на место. Шесты и колья стянули меж собой проволокой, а сверху накинули сеть, обезопасив себя от бегства разъярённой кошки.

Откровенно говоря, конструкция выглядела хлипкой, но жажда зрелища перевешивала осторожность.

Зрители располагались вокруг клетки, а для губернатора и нескольких старших офицеров приготовили невысокий подиум с несколькими креслами. Вид из импровизированной ложи открывался великолепный, арена лежала как на ладони, и невозможно было упустить даже мельчайшие подробности схватки.

— Сегодня будет весело, — потёр руки Вениамин. — Шлёмы и шакалы — естественные враги, их даже натаскивать друг на друга не требуется.

— Как западуры с беляшами, — обронил Холь.

— Верно, — согласился губернатор и бросил хитрый взгляд на жену. Агафрена происходила из старого рода беляшей, в то время как сам Мритский был выходцем со второго континента Менсалы, и их союз вроде бы противоречил заявлению инженера. — Алоиз, на кого сделаешь ставку?

— Смотря в какой форме бойцы.

— Клянусь, в отличной, — с неожиданной горячностью ответил губернатор. — И пропорцию я выдерживаю классическую: один к пяти, что оставляет примерно равные шансы обеим сторонам.

— Тогда ставлю на кошку, — решил Алоиз. — Люблю индивидуалистов.

— Значит, я за шакалов, — усмехнулся Вениамин. — Пятьдесят цехинов.

— Поддерживаю, — кивнул инженер. И посмотрел на Агафрену: — На кого ставите вы, синьора?

— Воздержусь, — очень сухо ответила женщина.

— Агафрена терпеть не может крови, — объяснил Вениамин. — Странно, что ты до сих пор это не выяснил.

— Каким образом? — удивился Холь. — Мы никогда не посещали подобные зрелища.

— А в театрах кровь ненастоящая, — хмыкнул губернатор.

— Именно, — спокойно подтвердил инженер, после чего перевёл взгляд на арену: — Это шлём?

— Да.

Знаменитый менсалийский хищник оказался изящен, несмотря на внушительные размеры, и необычайно красив: жёлтую шкуру покрывали многочисленные тёмно-коричневые пятна, на кончике хвоста дёргалась забавная рыжая кисточка, а шею укутывало пышное «боа» того же цвета. Шкуру шлёма Холю доводилось видеть в охотничьей комнате Мритского, однако сейчас инженер признался, что в естественном состоянии она производила куда большее впечатление, нежели повешенной на стену.

Покинув ящик, кошка осторожно огляделась — обилие перекошенных лиц, горящих глаз, а главное, создаваемый солдатами шум нервировали животное, — тихонько зарычала, после чего медленно и очень грациозно, безо всякого труда, взобралась на край клетки и попробовала сеть на коготь.

Агафрена судорожно вздохнула.

— Не беспокойся, дорогая, я распорядился выдать для обустройства особую сеть с металлическими нитями, — широко улыбнулся Вениамин. — Шлёму не выбраться. — После чего кивнул на нескольких окруживших арену охотников: — Если же выберется, то его сразу пристрелят.

— И его мучения прекратятся, — с едва заметным вызовом ответила женщина.

— Лучше смерть, чем жизнь в рабстве?

— Да.

— Тебе об этом шлём сказал? — осведомился Мритский. — Или приняла решение за него?

— Я представила себя на его месте.

— А ты не представляй, береги нервы.

— Мне его жаль.

— Там, в Сочности, он бы загрыз тебя, не задумываясь.

— Он зверь.

— Помни об этом, — вновь усмехнулся губернатор. — И прибереги жалость для тех, кто в ней нуждается.

Конец ознакомительного фрагмента.