Последний адмирал Заграты

Вадим Панов, 2011

Давно затерялся в глубинах Пустоты Изначальный мир, и память о нем сохранилась только в древних легендах. Эпоха сменяла эпоху, возникла и рухнула великая Империя, достижения алхимии позволили летать сквозь Пустоту и вновь связали расселившихся по Вселенной людей. Но ничто не в силах побороть извечное стремление к власти и наживе. И когда в пустынях Заграты были обнаружены несметные запасы нефы, планета погрузилась в кровавую пучину бунта и гражданской войны. А в эпицентре этой безумной круговерти оказался межзвездный скиталец Помпилио Чезаре Фаха дер Даген Тур – адиген из рода даров, командор Астрологического флота и бамбадао. (Согласно желанию правообладателя, сейчас вы можете приобрести текстовую версию книги – без внутренних иллюстраций.)

Глава 1,

которая наполнена Пустотой и окутана загратийской ночью. Бабарский совершает подвиг, а Феликс Вебер делает свою работу

«Говорят, в Вечных Дырах Пустоты не было. То есть — совсем. Говорят, что они пронзали пустоту не как нынешние переходы и тем хранили людей от Знаков. Говорят, что Вечные Дыры были венцом человеческой мысли, результатом гениального озарения. Говорят, что Бог тогда улыбался и потому позволил проткнуть пространство прочными нитями, которым дали название Вечных.

Они давно порвались.

Еще говорят, что алхимики и астрологи Герметикона знают секрет Вечных Дыр, однако не хотят им делиться, потому что…

Но я хочу написать не о Герметиконе и не о том, что было раньше. Я хочу написать о том, что сейчас. О Пустоте и ее Знаках. Об ужасе, который ожидает любого человека, рискнувшего отправиться в путешествие между мирами. О наказании, что обрушилось на людей после разрушения Вечных Дыр. О Пустоте и ее Знаках.

Говорят, что к Пустоте можно привыкнуть.

Я верю, потому что возможности человеческие безграничны — мы доказали это, придумав Вечные Дыры.

Но я боюсь Пустоту. И все боятся. Я такой, как все.

Мое первое путешествие между мирами — я летел с Бахора на Герметикон — состояло из четырех переходов, и каждый из них был кошмаром. Даже в отсутствие Знаков, которые являются не всегда — простое ощущение Пустоты заставило меня дрожать и, если я правильно помню, скулить. За годы учебы я повзрослел и надеялся, что смогу справиться со страхом, но первый же переход показал, что я ошибся. И хотя перелет на Заграту дался мне легче первого путешествия, приятного в нем было мало. Меня тошнило до тех пор, пока я не впал в беспамятство.

В результате я почти смирился с тем, что останусь на Заграте навсегда, но… Но обретя «тихую гавань», я неожиданно понял, что меня неудержимо тянет в другие миры. Я смотрел на цеппели, и представлял себя на их борту. Я читал географические журналы и стискивал зубы, борясь с искушением бросить все и завербоваться в Астрологический флот. Я вспоминал ужасы своих немногих путешествий и убеждал себя, что смогу выдержать.

Я смогу, потому что хочу увидеть другие звезды.

Говорят, к Пустоте можно привыкнуть. Я верю в это, потому что мне трудно и скучно жить в одном мире. Я хочу увидеть Вселенную. Я хочу увидеть весь Герметикон…»

из дневника Андреаса О. Мерсы alh. d.

Первый признак Пустоты — сирена.

Если ты не слышишь сирену, значит, ты летишь в слишком старой посудине или уже спятил. Если ты летишь в слишком старой посудине, у тебя есть шанс добраться до сферопорта, потому что астринги на полное барахло никогда не ставили, даже в начале Этой Эпохи. Надрываясь и кряхтя, теряя гелий и куски обшивки, но из мира в мир цеппель прыгнет, даже самый древний, ведь строили его именно для этого. Развалится, но прыгнет. А вот если ты спятил, нужно смотреть, как: насовсем или накрыло Пустотой. Если насовсем, то не повезло. Если накрыло, то придется уповать на друзей. Друг в Пустоте — самое главное, больше рассчитывать не на кого.

Именно поэтому цепари во время переходов собираются вместе. Желательно в большой комнате с прочной дверью, которую нельзя выбить с одного, пусть даже и очень сильного удара. Ключ кладут на центр стола или же прячут в какой-нибудь ящик и запирают, но редко, потому что иногда переходы заканчиваются совсем не так, как хочется, и от того, насколько быстро ты покинешь падающий цеппель, зависит твоя бестолковая цепарская жизнь.

А на центр стола ключ кладут, чтобы видеть, кто за ним потянется. Накрытые в комнате не остаются, им нужно в Пустоту, то есть — за борт. Они хватают ключ, бегут к двери, пытаются открыть замок, и у друзей есть время их остановить.

Если тебя накрыло, это ничего не значит, такое может приключиться с каждым: и с бродягой, и с адигеном. Поваляешься пару часов без сознания, придешь в себя, нажрешься в кабаке, заливая бедовкой пережитый ужас, а в следующем переходе даже не чихнешь. Когда тебя накрывает, это нормально. Если ты не ямауда, конечно, но ямауда — разговор отдельный, им родиться нужно. А ты — обычный цепарь, и твое спасение — друзья. И ключ, который должен лежать на центре стола.

Именно из-за ключа всё и пошло наперекосяк, точнее, из-за белокурой куртизанки Джулии — два цехина за ночь, и любой каприз становится реальностью.

Бабарский по обыкновению задержался, влетел в кают-компанию перед самым переходом, а Форца, которому выпало запирать дверь, как раз лапал воздух, описывая Хасине знаменитые выпуклости Джулии и напропалую хвастаясь достижениями в их освоении. Хасина жадно внимал, одновременно пеняя себе на то, что провел вечер в игорном доме, а потому потерял бдительность. Дверь-то Форца запер, а вот ключи, распаленный воспоминаниями, привычно сунул в карман. Потом цеппель втянуло в Пустоту, и всем стало плевать на то, что на столе не хватает важнейшей детали. Абсолютно всем. Потому что в Пустоте значение имеет только время.

А еще друзья и ключ.

Каждый переход пялит цепарей по-своему, и дело не только в Знаках. У Пустоты много лиц, и никогда не знаешь, каким из них она тебе оскалится. Никогда не знаешь, как ты на него среагируешь. Не знаешь, увидишь ли следующее. Все, что ты можешь, — это следить за часами да слушать, как медленно, но неотвратимо убегает из гондолы воздух. Для того и считают время — чтобы знать, когда открывать баллоны с кислородом.

А еще для того, чтобы понимать: выживешь или не повезло.

Переход из одного мира в другой может занять тридцать секунд, а может — четырнадцать минут. В портовых кабаках рассказывают истории о цеппелях, которых носило по Пустоте полчаса, однако взрослые цепари сказкам не верят. Все знают, что четырнадцать — время жизни, есть документальные свидетельства, а цеппелей, пошедших на пятнадцатую, больше никто не видел. И дело не в том, что у них кончился воздух — он еще не кончился, дело в том, что им не повезло с минутами. Их слишком много накопилось, больше четырнадцати.

Но убегающие от тебя воздух и время — еще полбеды. Самое плохое в Пустоте, кроме самой Пустоты, разумеется, это ее Знаки. Всякий раз разные и всякий раз страшные.

Они могут не прийти, тогда повезло. А могут и прийти. Примерно через минуту перехода, когда ты полностью осознал, что находишься в самом центре того, чего на самом деле нет. Вот тогда они приходят и берут тебя за душу. Они изводят или выстреливают, могут скрутить в бараний рог человека или откусить половину цеппеля. Они — порождение Пустоты. Они то, чего нет.

— Три минуты, — сказал тогда Бабарский, который всегда клал перед собой часы во время перехода.

Три минуты — время детское, даже дышится еще нормально. Но три минуты — это поздние Знаки. А они самые паршивые, очень сильные, сразу бьющие наотмашь.

Три минуты…

И тиканье часов превращается в резкие удары, легко заглушившие вой сирены.

Секунда.

«Бамм!»

Секунда.

«Бамм!»

Ты не слышишь ничего больше, но вскоре различаешь легкий стук в дверь. И с удивлением понимаешь, что совершенно забыл о…

— «Старый друг» явился, — цедит сквозь зубы Хасина.

Знак этого Знака — капли осеннего дождя на стеклах и завывание ветра из-под двери. И гнетущее понимание того, что самый дорогой тебе человек не может спастись от разыгравшегося шторма. Но ты можешь ему помочь. Ты должен ему помочь.

Знак этого Знака — капли осеннего дождя на стеклах и завывание ветра из-под двери. А спасение от этого Знака — быть эгоистом. Или же очень хорошо понимать, где реальность, а где Пустота.

Секунда.

«Бамм!»

Секунда…

— Четыре минуты!

Но все слышат:

«Бамм!»

— Он заблудился, — тихо говорит Форца. — Мы ведь ждали его к ужину.

Но его не слышат. Пустота хитра, она умеет выстраивать мизансцены так, чтобы взять свое. Все слышат только «Бамм!» и стараются не думать о том, что самый близкий тебе человек стоит за дверью. Все стараются думать о каком-нибудь дерьме: неудачной драке, закончившейся шрамом через всю физиономию, или крупном проигрыше в карты, потому что думать о хорошем — давать Пустоте лишний козырь. Она хитра, она тут же сменит «старого друга» на «обещание рая», и ты побежишь к своим мечтам прямо за борт. Думать о плохом тоже опасно, можно нарваться на «ночные кошмары», но этот Знак приходит редко. Пустота его почему-то не любит, Пустоте нравится убивать, взывая к хорошим чувствам.

— Пять минут!

«Бамм!»

— Там же ураган!

Форца сидит неподвижно, но это ничего не значит — его уже накрыло. Нужно слушать, что он говорит, однако все слишком поглощены очередным:

«Бамм!»

Хасина медленно, но крепко кусает себя за руку. Нормальный выбор: у многих цепарей предплечья в шрамах. Поздние Знаки — это серьезно.

«Бамм!»

И тихий-тихий стук в дверь.

— Шесть минут!

Бабарский даже себя не слышит. Давит двумя руками на виски и не слышит. Но все равно говорит. Или ему кажется, что он говорит, потому что на самом деле Бабарский судорожно убеждает себя, что у него нет и никогда не было настоящих друзей.

— Я должен помочь!

Форца поднимается и тащится к двери на открытый мостик, одновременно вынимая из кармана ключи. Хасина встает, когда Форца уже преодолел половину пути. Бабарский ближе, но он «включается» позже. Его почти накрыло, и он с трудом стряхивает оцепенение.

Когда ключ на середине стола, он под контролем, его все видят. Когда же ключ остается в кармане…

— Я не бездушная тварь!

«Бамм!»

Оставшиеся на столе часы отсчитывают седьмую минуту.

Дверь распахивается, и Пустота начинает жрать воздух. Хасина, поняв, что не успевает, прыгает, пытаясь ухватить Форцу за ногу, но промахивается. Форца с улыбкой выходит на открытый мостик, а Бабарский совершает подвиг. Он видит, что промахнувшийся Хасина скользит к открытой двери, тоже прыгает и отчаянным движением направляет друга в стенку. Хасина бьется головой и затихает в нескольких сантиметрах от проема. Бабарский держит его за ногу, плачет и молится. Бабарский видит, что неумолимая Пустота продолжает тянуть к себе бесчувственное тело, но продолжает держать Хасину за ногу, потому что друг в Пустоте — самое главное, и больше Хасине рассчитывать не на кого.

«Бамм!»

Пальцы заледенели, их сводит от напряжения, боли и страха.

«Бамм!»

Форцы нет. Воздуха почти нет, а часы невозмутимо отсчитывают следующую минуту.

После которой цеппель вываливается на Заграту.

* * *

Если среди бывалых, много чего повидавших цепарей заходит разговор о ночных красотах… не красотках, а именно красотах, то в первую очередь они вспоминают миры, ухитрившиеся прихватить на главной вселенской распродаже больше одной луны. Два ночных светила Вуле, три красавицы Эрси… ночи на этих планетах переполнены причудливыми, поражающими воображение тенями, игра которых способна наполнить романтическими переживаниями даже самую черствую душу. Затем, если разговор еще не наскучил, а других тем не появилось, цепари вспоминают Луегару, вспоминают, как в полнолуние на ее небе появляется улыбающаяся физиономия — так забавно выстроились высоченные горы красного попутчика этого мира. И лишь после, выдержав подходящую моменту паузу, кто-нибудь веско бросит: «А как насчет Деригоны?» И бывалые цепари отвечают на вопрос понимающими улыбками. Насчет Деригоны никак, потому что она — вне конкуренции. Потому что тот, кто побывал на уникальной двойной планете, никогда ее не забудет. Потому что люди летят через весь Герметикон только для того, чтобы провести на Деригоне ночь.

Слово произнесено.

И разливаются по кружкам вино, бедовка или пиво: «За Деригону!»

И неважно, кто сидит за столом: пираты или вояки, контрабандисты или разведчики, торговцы или богатые путешественники, ветераны странствий по Герметикону или безусые юнцы — неважно. Важно то, что у тех, кто на Деригоне бывал, щемит сердце, а у остальных горят глаза.

«За Деригону, братья-цепари! За самый красивый мир Герметикона!»

И никто, и никогда во время таких разговоров не вспоминал Заграту, потому что местная ночь показалась бы знающему цепарю заурядной, если не сказать — примитивной. Одна луна и россыпь звезд, что может быть проще? А сегодня и такой картинки не было: небо затянули низкие облака, и загратийская ночь потеряла даже минимальную выразительность. Простая темная ночь, замечательное время для темных дел. Настолько замечательное, что хоть в рамочку его вставляй, как образцовое.

— Двадцать лиг, — простонал синьор Кишкус и в отчаянии вцепился пальцами в жидкие волосы. — Всего двадцать лиг не доехали! Всего!

Несчастный винодел уставился на Вебера с такой надеждой, словно Феликс пообещал обернуться Добрым Праведником и чудесным образом решить возникшие проблемы.

— Двадцать лиг!

— Я видел указатель, синьор, — предельно вежливо отозвался Вебер. — И уверяю вас, что двадцать лиг — это мало. Можно сказать, мы уже в Альбурге, и беспокоиться не о чем.

— Это же Северный тракт, — взвизгнул Кишкус. — Северный! Вы что, вчера родились? Мы в диких лесах, и лишь святой Альстер знает, сколько вокруг бандитов! — Он умолк, опасливо прислушиваясь к царящей за стенками фургона тишине, после чего воззвал к судьбе: — Ну почему? Почему это должно было случиться именно со мной и именно сейчас?

— Потому что вы меня не послушали, синьор, — спокойно ответил Вебер.

— Да! Феликс, почему я вас не послушал? Почему?

Винодел заломил руки.

— Потому, что ты упертый баран, Соломон, — прошипела синьора Кишкус. — Потому, что, если уж платишь бамбальеро сто пятьдесят цехинов, нужно слушать их советы!

Внутри фургона было темно и душно: едва грузовик остановился, Феликс приказал закрыть оба окошка железными ставнями и погасить фонарь. К тому же воняло бензином, запас которого хранился за металлической перегородкой, и нервными выбросами напуганного Кишкуса. Все вместе создавало омерзительную атмосферу, как нельзя более подходящую для злобной ругани.

— Я тоже не вчера родился!

— Из-за тебя мы слишком долго просидели в поместье! Соседи уехали неделю назад!

— Я думал об имуществе, женщина!

— Оно не стоит наших жизней! — Темнота, духота и мрачный лес вокруг заставили синьору Кишкус высказать супругу все накопившиеся претензии. — И чего ты добился своим упрямством? Поместье всё равно пришлось бросить на управляющего, а самим довериться этим бамбальеро, которые наверняка сбегут при первой же опасности!

— Я вас слышу, синьора, — подал голос Вебер.

— Не мешайте, Феликс, я ругаюсь с мужем. — Однако в голосе ее не оказалось и следа злости, с которой синьора набрасывалась на мужа.

Эдди и Хвастун заулыбались, они видели, что черноокая супруга тщедушного винодела — весьма аппетитная для своих сорока лет — прониклась нешуточным интересом к командиру наемников. Впрочем, не она первая, не она последняя. Провинциальные дамы живо интересовались мужественным альбиносом, хотя, если быть честным, внешность Феликса отнюдь не соответствовала общепринятым канонам красоты.

При ста девяноста шести сантиметрах роста Вебер обладал соответствующим разворотом плеч, однако руки его были чуть длиннее, чем того требовали классические пропорции. Узкое, изрядно вытянутое лицо красотой не отличалось, по большому счету его следовало бы назвать неприятным. То ли все портили красные глаза, то ли маленький рот с тонкими губами, то ли длинный нос. А может, и всё сразу, потому как даже по отдельности черты лица Феликса не производили достойного впечатления. Дам очаровывали волосы Вебера: густые, снежно-белые и длинные, которые он вязал в элегантный хвост, и щегольские костюмы: как и все вулениты, Феликс никогда не появлялся на людях без шляпы, предпочитая черную, с широкими, прямыми полями, украшенную ремешком с серебряной пряжкой, и даже на работе носил безупречные дорожные костюмы.

— Твоя жадность поражает воображение, Соломон, — продолжила синьора Кишкус. — Ты дожидался последних медяков от самых нищих арендаторов, а теперь мы вынуждены платить огромные деньги жадным наемникам.

— Должен быть порядок, дорогая, должны быть принципы.

— Не смеши меня, Соломон, ты просто дурак.

Шипение разъяренной синьоры не лучшим образом дополняло духоту, темноту и вонь, но приходилось терпеть. К тому же супруга незадачливого Кишкуса была права: на Северном тракте они застряли из-за Соломона. Вебер предлагал добираться до Альбурга по старинке — на лошадях, что позволило бы им проложить непредсказуемый маршрут и, при должной удаче, избежать встречи с разбойниками. Однако Кишкус уперся, заявил, что лучший способ уклониться от бандитов — опередить их, и настоял на путешествии в новомодном автомобиле. Который взял, да и сломался в двадцати лигах от Альбурга.

— На твое счастье, Соломон, я вовремя отправила к маме детей. В противном случае ты бы сейчас…

— Не надо, дорогая, я всё понял.

Несчастный Кишкус наконец сообразил, что его унижают в присутствии трех посмеивающихся мужиков, и попытался остановить экзекуцию. Но было поздно.

— Ты всё понял? Да что ты вообще можешь понять, кроме перспектив урожая? Ты агроном, Кишкус, просто агроном, а я, вместо того чтобы заниматься собой, как это принято у женщин моего круга, вынуждена руководить предприятием! И об охране тоже позаботилась я! А ты даже не смог сбить цену, и теперь мы платим этим бандитам огромные и совершенно незаслуженные деньги…

— Это я тоже слышу, синьора.

— Феликс, не мешайте!

— Ни в коем случае, — усмехнулся Вебер, машинально прикоснувшись пальцами правой руки к полям шляпы. — Я стараюсь помочь.

И почувствовал на своей щеке нежные женские пальцы.

— Феликс, поверьте: я доверяю вам, как никому другому. Я вручила вам самое ценное, что у нас осталось: наши жизни.

И массивный сундучок, на котором синьора восседала. Как понимал Вебер, в нем лежали фамильные драгоценности и собранные с арендаторов деньги — все остальные сбережения виноделы хранили в банке. Сундучок, без сомнения, был дорог: сто пятьдесят цехинов за сопровождение просто так не выкладывают, но самое печальное заключалось в том, что о наличии в фургоне сундучка было известно не только бамбальеро.

— Ведь вы сильный и беспощадный… как эрханский мыр…

Будь в фургоне чуть светлее, тщедушный винодел наверняка увидел бы, как пальцы его жены ласкают шею наемника. Увидел и наверняка догадался бы, что произошло вчера, во время «деловых переговоров»…

Феликс кашлянул.

— Я постараюсь оправдать доверие, синьора.

— Мама всегда говорила, что ты упрямая тряпка. — Синьора Кишкус вновь повернулась к мужу.

— Как можно быть упрямой тряпкой? — изумился тот.

— Не знаю, как, но у тебя получается!

Вебер едва слышно прошептал помощникам: «Держитесь!», на мгновение приоткрыл дверь и бесшумно выскользнул из фургона.

В безлунную прохладную тьму.

Если в загратийской ночи и было хоть что-то интересное, так это, безусловно, запахи. Север континента лежал на границе субтропиков и летом пропитывался чарующими ароматами… всего. Деревья, кустарники и травы украшались цветущими бутонами всех придуманных Создателем оттенков, и многие из них благоухали круглые сутки. Люди романтичного склада представляли летнюю Заграту большим садом, однако Вебер умело отсекал ненужные ароматы, выискивая запахи важные, от которых зависела его жизнь.

«Запах — это единственное, от чего человек не может избавиться и не в состоянии контролировать, — говорили учителя в Химмельсгартне. — Противник может затаиться, может часами лежать без движения, не издавая ни звука. Специальная одежда позволит ему слиться с местностью и тем он обманет твой взгляд. Но запах скрыть невозможно».

Запах пота, запах кожаных сапог, запах оружейной смазки. Сначала ты чувствуешь запах, потом слышишь дыхание и лишь потом видишь врага. А иногда и видеть необязательно: когда вокруг разлилась непроглядная тьма, хорошие бамбальеро стреляют на звук, а самые лучшие — на запах. Вебер был бамбадиром, следующей ступени посвящения еще не достиг, однако запахи улавливал не хуже охотничьей собаки.

— Когда поедем? — тихо поинтересовался вынырнувший из темноты Би.

— Как только починит.

— Мулевый червь, — выругался Би и проскользнул вдоль фургона. — Пни его.

— Спасибо за подсказку.

— Они рядом.

— Я знаю.

Фургон, вопреки возражениям Феликса, Кишкус нанял сам. Видимо, решил сэкономить. Машина Веберу понравилась: стальные стенки могли защитить даже от винтовочной пули, а вот шофер вызвал сомнения, хотя Соломон и рекомендовал его как надежного, давно ему известного человека. Кишкус решительно не понимал, что на сегодняшней Заграте надежность людей никак не связана с длительностью знакомства. Когда мир движется к хаосу, люди готовы на все, чтобы заработать. Но Кишкус настоял, Феликс поддался и теперь разгуливал по обочине рядом с ковыряющимся в заглохшем двигателе шофером.

— Скоро?

— Пытаюсь понять, — хмуро ответил водитель. Он оторвался от мотора, вытер со лба пот и огляделся: — А ты где?

— Ты меня слышишь, этого достаточно.

Под раскрытым капотом торчала слабая переносная лампа, а потому Феликс не стал выходить из тени, остался в густой тьме. И повторил вопрос:

— Скоро?

— Когда пойму, в чем дело, тогда и починю.

— Десять минут уже прошло.

— Это двигатель внутреннего сгорания, а не какой-нибудь кузель, — важно произнес шофер. — Это сложная современная техника.

— Кузели не ломаются.

— Будь у нас время, я бы рассказал, как не ломаются кузели. Я, между прочим, десять лет на паротяге оттрубил. — Шофер помолчал, после чего просительно добавил: — Поможешь? Нужно, чтобы кто-нибудь подержал…

— Ты облажался, ты и работай.

— Без помощи ремонт затянется.

— Даю двадцать минут, — жестко произнес Вебер. — Не управишься — отрежу палец.

— Без пальца у меня ничего не получится, — попытался пошутить шофер, однако бамбальеро его не поддержал.

— А без машины ты нам вообще не нужен.

Водитель зло посмотрел в ту сторону, откуда прозвучала угроза, но опоздал: Феликс уже сменил позицию. Оказался с другой стороны фургона и вновь окунулся в загратийские запахи.

Почему засевшие в лесу разбойники не открыли стрельбу сразу? Потому что считали себя умными. Или же понимали, что плохо вооружены — толстые стенки фургона обеспечивали надежную защиту от обычных пуль. Да и какой смысл стрелять сразу? Охрана начеку, а бамбальеро, даже бамбини, это вам не сезонные рабочие, подавшиеся в разбойники от безысходности, их выучке даже королевские гвардейцы позавидуют. Да и стволы у наемников отличные, таких на Заграте днем с огнем не сыщешь. Вот и получается, что первым залпом нужно снимать не меньше трех бамбальеро, а для этого бандитам пришлось подойти к нападению творчески. Атаковать сразу не стали, позволили добраться почти до самого Альбурга, и только тут, в двадцати лигах от столицы, автомобиль «неожиданно сломался». Место выбрано идеально: с одной стороны, до цели путешествия рукой подать, с другой — вокруг густой лес. Разбойники прекрасно понимали, что внезапная остановка насторожит любых наемников, тем более — бамбальеро, а потому и здесь решили не спешить. Пусть охранники оглядятся, пусть решат, что засады нет, а поломка действительно случайна, пусть потеряют бдительность, и тогда…

Что будет «тогда» — понятно, однако у Вебера было собственное видение дальнейших событий, которое шло вразрез с планами сидящих в засаде бандитов. И Вебер, и остальные бамбальеро прекрасно понимали, что нападение обязательно произойдет, и потратили время с пользой.

Едва фургон остановился, Длинный, Би и Феликс выскочили наружу. Одежду бамбальеро предпочитали черную, и непроглядная темень играла за них. Мгновение — и наемники рассыпались вокруг машины, перестав быть даже едва различимыми целями. На свет не выходили, двигались бесшумно — этому в Химмельсгартне учат в первую очередь, — а потому уже через несколько секунд бандиты потеряли бамбальеро из виду. А наемники, наоборот, начали подсчитывать противников и теперь точно знали, сколько человек засело вокруг.

«Семь», — беззвучно просигнализировал Би при следующей встрече.

Для бамбини совсем неплохо.

«Десять», — поправил помощника Вебер.

Би скорчил недовольную гримасу и вновь растворился в темноте, отправившись искать упущенных врагов.

Если бы Кишкусу каким-то чудом удалось нанять в телохранители бамбадао, разбойники прожили бы минут на десять меньше. Бамбадао открыл бы огонь сразу и перестрелял врагов вслепую, ориентируясь на запах и едва различимые звуки. Бамбадао в таких делах мастаки, однако Феликс пока был только бамбадиром, а потому выжидал, ибо хорошая готовность к бою — половина победы.

— Перестань меня оскорблять!

— Если бы я знала, во что ты превратишься всего через двадцать лет…

— На себя посмотри!

Синьоры Кишкусы перешли на крик, который наверняка услышали бандиты. А поскольку они умники, то скорее всего решили, что охрана увлечена скандалом и лучшего времени для атаки не придумать.

Феликс улыбнулся — почему не улыбнуться, раз все идет, как надо? — и по привычке провел большим пальцем по ложу бамбады.

Оружие у Вебера было замечательное — шестизарядный «Тумахорский вышибала», работы легендарного Бродяги из Листа. Как и любая бамбада, обладающая собственным именем, да еще и от такого великого мастера, «Вышибала» оценивался в запредельную сумму, и Феликсу пришлось влезть в долги, которые он отдавал долгих пять лет. Однако за все это время он ни разу не пожалел о сделке — высочайшее качество оружия не позволяло. В стрельбе на сто шагов и меньше «Вышибале» равных не было.

«Сейчас повоюем, — беззвучно пообещал бамбаде Вебер. — Будет весело».

«Пять секунд!» — показал Феликс, и тут же принялся считать, одновременно снимая с ремня бамбаду.

«Один, два…»

«…три, четыре…»

Пять секунд — десять очень быстрых шагов, позволивших им с Длинным оказаться по разные стороны фургона. Где в это время шлялся Би, Феликса не заботило: не маленький, сам разберется что к чему.

«…пять!»

И выстрел.

Разбойники двинулись вперед, к запаху добавился едва различимый шум, который указал бамбадиру цель гораздо лучше прожектора.

Первая пуля досталась тому, кто стоял в десяти шагах от придорожной канавы. Первая пуля у Феликса всегда «тигриный коготь», а потому бандита не спасла даже надетая под одежду кираса. Второй выстрел Вебер сделал, перекатившись вперед — надо было уйти от беспорядочного огня разбойников. Перекатился, на мгновение замер в положении «сидя», мягко вскинул «Вышибалу», надавил на спусковой крючок, а следующим движением уже катился вправо. Феликс знал, что не промахнулся, он умел отличать хрип раненого от предсмертного крика.

Третий заряд в барабане «Вышибалы» назывался «шутихой-15», его Вебер послал в воздух, когда лежал на спине в придорожной канаве. Алхимическая пуля взорвалась примерно в пятнадцати метрах над землей, на несколько мгновений осветив поле боя и окончательно сбив разбойников с толку. Впрочем, к этому моменту в живых осталось не так уж много бандитов.

Би, как оказалось, давно вошел в лес, и его скорострельная бамбада прогрохотала положенные шесть раз. Феликс не сомневался, что минимум четверо бандитов получили свое. С другой стороны фургона отстрелялся Длинный, его прикрыл выскочивший Эдди. А довершил разгром оказавшийся на крыше автомобиля Хвастун. Его-то выстрел и стал последним.

— Двое! — подал голос Длинный. Он перезарядил бамбаду и был готов продолжать бой.

— Трое, — сообщил Би.

— Двое, — буркнул Эдди.

— Один, — вздохнул Хвастун.

— И у меня двое, — подытожил Вебер, выбираясь из канавы. — Кажется, все.

В фургоне рыдал перепуганный синьор Кишкус, синьора держалась. Бледный как полотно шофер осторожно выглядывал из-под грузовика, рядом с ним валялся фонарь, тускло освещавший переднее колесо машины.

«Потерь нет. Хорошо».

Вебер перезарядил «Вышибалу», закинул его за спину и хлопнул в ладоши:

— За дело, ребята! Через пять минут выезжаем!

Длинный, Эдди и Би двинулись прочесывать окрестности и, если потребуется, добить раненых бандитов. Говорливый Хвастун отправился успокаивать Кишкусов. Вебер прогулялся по опушке, отыскал труп одного из разбойников, забрал валявшийся рядом револьвер — «Бульдог», дерьмо штампованное, — после чего подошел к выбравшемуся из-под автомобиля шоферу.

— Ловко вы их… — Водитель елозил по карманам, пытаясь нащупать, куда спрятал трубку. — Ловко…

— Кто это был? — равнодушно спросил Феликс.

— Бандиты.

— Имя, братишка, имя. — Вебер холодно посмотрел на шофера. — Как звали главаря?

— Откуда мне знать?

— Потому что ты на них работал.

— Я…

Но Феликс не позволил водителю продолжить. Толкнул в грудь, придавив к стенке фургона, приставил к голове револьвер и взвел курок.

— Они были здесь до того, как машина «поломалась». До, понимаешь? А поскольку в совпадения я не верю, у тебя, братишка, есть два пути. Первый: героическая гибель при отражении бандитского налета. Если ты заметил, я взял чужое оружие, так что к честному телохранителю претензий у полиции не будет.

Глаза шофера расширились от ужаса.

— Второй путь: я обо всем забываю.

— Забываешь? — недоверчиво прохрипел водитель.

— Мы победили, — объяснил Вебер. — Убитых у нас, на твое счастье, нет, раненых тоже, поэтому я задам тебе несколько вопросов, и мы поедем дальше. — Пауза. — Кто это был?

Давящая на грудь рука, пистолет у головы, а главное — колоссальная, железная уверенность бамбальеро сделали свое дело: шофер сдался.

— Боров Сун. Самый известный бандит…

— Да плевать мне на известность мертвеца. Что дальше?

— Что дальше? — не понял водитель.

— Дальше по дороге, — уточнил Феликс. — Другие сюрпризы будут?

— Скольких вы убили?

— Десятерых.

— Других сюрпризов не будет.

Кажется, он говорил правду.

— Что с двигателем? — продолжил Вебер, не отнимая револьвер от головы шофера.

— С ним всё в порядке, — заверил водитель. — Я вас обманул.

— Очень хорошо. — Вебер отпустил предателя и демонстративно сунул «Бульдог» за пояс. — Заводи машину.

Шофер вытер со лба пот, на этот раз его было значительно больше, чем во время «ремонта», забрался на свое место и повернул ключ. Двигатель послушно затарахтел.

— Я вас не обманул.

— Я вижу.

В тех кабаках Герметикона, где собираются наемники и военные, вы обязательно услышите хвастливые рассказы о столкновениях с бамбальеро. О том, как «Я сразу понял, что он задумал, и опередил его на мгновение. Шрам видишь? Его пуля. А моя влетела этому растяпе прямо в лоб…» Верят подобным россказням лишь самые наивные и самые пьяные слушатели, потому что люди здравомыслящие, хотя бы в общих чертах представляющие, как тренируют в Химмельсгартне, прекрасно понимают, что обычному вояке опередить бамбальеро не дано. Феликс не хотел, чтобы шофер видел, как он выхватывает оружие, и шофер не увидел. Просто «Бульдог» неожиданно оказался у виска предателя, и тут же громыхнул выстрел. Обмякшее тело завалилось на пассажирское сиденье.

— Всё из-за него? — уточнил вездесущий Би.

— Ага, — равнодушно подтвердил Вебер. — Из-за него.

Зашвырнул револьвер в канаву, вытащил труп и отнес его в фургон. Кишкусы при появлении «подарочка» завизжали.

— Бедолаге не повезло, — объяснил Вебер. — Мы должны доставить тело в город.

— На это есть полиция! — Синьоре очень не хотелось продолжить путешествие в компании мертвеца.

— Да! — согласился с супругой синьор.

Феликс укоризненно покачал головой.

— Мы ведь люди и должны проявить уважение к павшему товарищу.

После чего захлопнул дверцу фургона и подозвал Эдди:

— Если не ошибаюсь, ты учился управлять автомобилями?

Бамбини ухмыльнулся и кивнул:

— Так и знал, что пригодится.