Всем смертям назло

Вадим Давыдов

Победа неизбежна – но и цена её неимоверно велика. Так бывает всегда, когда потеряно время, когда приходится исправлять ошибки и навёрстывать упущенное. Яков Гурьев прекрасно понимает это. Не дать стране сорваться в кровавую пропасть, спасти всех, кого можно – и необходимо – спасти. Не ослепнуть, не свернуть с дороги. И победить. История меняется прямо у вас на глазах – в последней книге трилогии «Наследники по прямой».

Мероув Парк. Июль 1934 г.

Убедившись — текст господами офицерами прочитан, а некоторыми — так и вовсе по два раза, Матюшин улыбнулся:

— Ну-с, господа? Надеюсь, подробно растолковывать, кто такой Гурин, он же Цезаревский, не обязательно?

— Отчего же вы молчали, Яков Кириллович?! — сердито воскликнул кто-то из офицеров.

— Ну, а что же я должен был делать, господа? — развёл руками Гурьев. — Нацепить форму с аксельбантами, самодельными крестами и палашом да выступать перед вами эдаким фертом? Перед офицерами армии, гвардии и флота, которые эту форму и погоны потом и кровью выслужили? Так за то, что я по малолетству и неопытности мог себе позволить, мне теперь, поверьте, стыдно до последней возможности.

— Нет, это положительно ни в какие ворота не лезет, — не на шутку рассердился Осоргин. — Это же подумать только: мальчишкой восемнадцати лет самому Блюхеру нос утёр — а теперь и признаваться не желает, как будто и не про него речь!

— Ну, навались на нас Блюхер всей своей мощью — долго бы в таком случае не он, а мы юшку из-под носов утирали, если б живыми уйти довелось. Я уже говорил его превосходительству: какая же это победа? Слава Богу, выкрутились, и то чудом. Совершеннейшим чудом, уверяю вас, господа.

— А говорили, в чудеса не верите, — подал голос мичман Прокофьев, и офицеры заулыбались.

— Наш Яков Кириллович хитёр, как целый орден иезуитов и тридцать три масонские ложи в придачу, — улыбнулся генерал, складывая очки и пряча их в карман. — Он нам с вами сам каких хочешь чудес организует в два счёта. Вы только взгляните, господа, какого он тут скомороха перед всей Британией изображает. Дескать, влюблённый богатый чудак, чтобы пассии своей угодить, нанял её малолетнему братцу армию из отставных русских инвалидов, да и развлекается себе во всю ивановскую — не подкопаешься. И соответствующий фонд каким-то способом зарегистрировал, чтобы всякие расходы на нас с вами под благотворительные нужды маскировать и соответствующим образом с налогов списывать. В князей да дружинников играет, с японским посланником чаи до седьмого пота гоняет, жёны североамериканских миллиардеров у него гостят, как дома у собственной кузины — а вы говорите!

— Да что вы, право слово, Николай Саулович…

— Послушайте, Яков Кириллович, что я вам скажу, — поднялся со своего места Матюшин. — Я, как человек, который всю жизнь по штабам отирался и в Генштабе, можно сказать, пуд соли и свору собак съел, уверен вот в чём. Ни один есаул ещё войну не выиграл. И полковнику — ни одному полковнику — это пока не удалось. Войну выигрывают генералы и маршалы, — Матюшин взял со стола рюмку и поднял её на уровень плеча. — Я хочу провозгласить тост, господа. За вашу будущую армию и ваши маршальские погоны, Яков Кириллович.

Гремя отставляемыми стульями, поднялись и все остальные. Пришлось и Гурьеву перетечь в вертикальное положение. Оживлённо переговариваясь, офицеры сдвигали рюмки. Когда все вернулись на места, Гурьев остался стоять:

— Спасибо. Поверьте, господа, я хорошо представляю себе, что всё это означает. Спасибо. За ваши веру и мужество, господа.

Когда под воздействием выпитого и съеденного пафосное настроение несколько рассеялось, Матюшин спросил:

— А когда же вы нам своё казачье войско покажете, голубчик Яков Кириллович?

— Покажу, — покладисто кивнул Гурьев. — Возможно, очень даже скоро. Да какое там войско, господа, — смешно даже говорить.

— Опять скромничаете, — прищурился генерал. — По вот этой только справочке чуть не четыре тысячи сабель выходит, никак не меньше. А на самом деле, по моим куда более современным данным — от шести до семи, да полностью вооружённых и укомплектованных, с приданной артиллерией и бронетехникой. Кавалерийско-механизированная бригада.

— Вот так так, — не удержался от восклицания кто-то из офицеров.

— Всё равно, — Гурьев сделал маленький глоток и поставил стакан с водой на стол. — Это войско — не для набегов и диверсий.

— Но вы ведь и нас не в диверсанты тут подготавливаете, мосты взрывать да паровозы портить?

— Никак нет, Николай Саулович, — кивнул Гурьев. — Поскольку в такой деятельности ни большого смысла, ни перспективы не усматриваю. Диверсантская наука лишней не будет, однако она играет роль исключительно вспомогательную. Это ведь лет восемь-десять тому назад, глядя на большевистскую экономическую политику, некий, я бы даже сказал, расцвет частной инициативы, простительно было питать в их адрес некоторые иллюзии. Однако теперь, после ужасов коллективизации и голода, бюрократического перерождения и прочих прелестей, настроения в России, надо полагать, существенно переменились. Чем нам и предстоит в какой-то момент воспользоваться. Вот, представьте себе, господа, — Гурьев откинулся на стуле и обвёл кают-компанию весёлым взглядом. — Год, скажем, от Рождества Христова одна тысяча девятьсот тридцать седьмой. В гарнизон затерянного неведомо где города Урюпинска, в коем расквартирован какой-нибудь энский стрелковый полк, приезжает новый командир — на место прежнего, бабника, алкоголика и бездаря. На руках у него — все бумаги, всё честь по чести. И зовут этого нового комполка… Скажем, Прокофьев Михаил Фёдорович, — офицеры инстинктивно повернулись к мичману Прокофьеву, а Гурьев улыбнулся. — И этот новый комполка начинает наводить драконовские порядки. Сначала боевая учёба офицеров, потом отделенных командиров, сержантов, как они теперь называются, а потом и рядовых. В армии теперь, не то что в гражданскую войну, единоначалие, комиссаров не водится, так что — сами понимаете. Да и начальник особого отдела НКВД к нашему новому командиру как-то особенно благоволит. Может, потому, что они вместе, в один день и час, к месту службы в одном купе литерного поезда прибыли. А может, ещё и потому, что энкаведешный товарищ вовсе даже и не совсем товарищ, а имеет свои, очень специальные, указания.

— Однако…

— Да, господа. И такое случается теперь на просторах России. И никакой идеологии, заметьте. Одна сплошная военно-специальная подготовка. Особист наш с доносами в штаб округа, как я уже намекал, отнюдь не спешит. Проходит полгода, и получается у товарища Прокофьева образцовая воинская часть. Командиры в нём души не чают, красноармейцы иначе как «отцом родным» и не называют. В полку работает Командирский клуб — так теперь называется прежнее Офицерское собрание. Наш комполка, обладая надлежащей подготовкой, знанием психологии и умением читать по лицам, весьма скоро и споро выделяет из массы взводных, ротных и батальонных командиров тех смышлёных, честолюбивых и в то же самое время порядочных крестьянских и рабочих парней, тех сыновей разночинной русской интеллигенции и служилого «чёрного» дворянства, что пришли в армию не финики лопать, а Родину защищать. Именно с ними он работает дальше. Именно из них полгода спустя получаются депутаты в местные советы, сменяющие бывших ставленников партаппарата. Как получаются? А очень просто — так же, как и прежние, теми же методами. Только люди другие, а это — именно это всё и решает. А потом начинается самое интересное. В городе Урюпинске вводится должность военного коменданта, который со своими патрулями практически заменяет беспомощную милицию. Преступность ликвидируется, городская партийная и советская верхушка совершенно под умелым руководством нашего комполка разлагается, поскольку делать ей совершенно нечего, остаётся только водку в бане трескать. Военный комиссар района, в порядке эксперимента, одобренного в штабе округа, направляет призывников исключительно в наш отдельный полк. Для обеспечения бесперебойного снабжения полка и высококачественной боевой учёбы в городе и районе вводится де-факто прямое воинское управление. Колхозы реорганизуются в сельскохозяйственные артели, оставаясь на бумаге колхозами, в городе открываются мелкие частные лавочки, которые по форме и документации остаются не чем иным, как прежними точками соцторговли. Проходит ещё один год, и что же мы имеем? Мы имеем в Урюпинском районе несоветский строй, подпираемый штыками первоклассного воинского подразделения. В этом подразделении служат те, кто знает свой район и своих соседей, а чужие здесь не ходят. А всего таких мест в округе — пять или шесть. И все эти пять или шесть полков и отдельных батальонов — самые передовые и боеспособные части. И красноармейцы в них не голодают, и младшие командиры с семьями не живут в землянках. А в назначенный день и час… — Гурьев посмотрел на завороженно внимающих ему офицеров и улыбнулся: — Вот такая фантастика, господа. Это, пожалуй, похитрее будет, чем десяток заводов и мостов взорвать. Что скажете?

— Богатое у вас воображение, Яков Кириллыч, — покосился на него Матюшин. — Полагаю, однако, после всего, вами устроенного да мною увиденного… Как-то верится, что и такое вполне осуществимо.

— Ну, так ведь это пока только очень грубая схема. Набросок всего лишь, — Гурьев наклонил голову к левому плечу. — А детали как раз находятся в процессе проработки. С деталями — будет ещё осуществимее.

— И что же у вас, там, — Осоргин махнул рукой на восток, — единомышленники имеются?

— Ну, вас же я нашёл, господа, — улыбнулся Гурьев. — И там найду. Да и есть уже. Пока немного, но есть. А будет больше. И очень-очень высоко. Но только всё это очень серьёзно, господа. И пение «Интернационала», и отдание чести красному знамени — лишь малая толика неприятных вещей, через которые предстоит при этом пройти.

— По поводу красного знамени имею существенные возражения, — Матюшин поднял руку, как прилежный ученик на уроке. — Мы с вами, Яков Кириллович, это уже обсуждали, считаю необходимым и для господ офицеров озвучить. История наша от самых незапамятных времён красными, багряными стягами и знамёнами сопровождалась. И на поле Куликовом, и в Смутное время русские полки и дружины именно под красными знамёнами шли в бой. Ну, а оттенок — это, по моему скромному разумению, дело десятое. Так что, думаю, вооружённые этим знанием, мы и к цвету знамён быстро привыкнем. А, господа Совет?

Судя по прокатившемуся гулу, обращение было оценено по достоинству, — случайных людей здесь не было, и собравшиеся, как минимум, неплохо знали историю.

— Что же это, — прямо-таки какая-то параллельная страна получается? Параллельная Россия?!

— А что, — оживился Гурьев, — это просто-таки штучная мысль, как говаривал один мой хороший знакомый. Так и назовём наш проект. Проект «Параллель».

— А средства?

— А средства, и технические, и финансовые, — всё будет, господа. Это — моя забота. С вашей помощью. Но об этом — чуть позже.